Текст книги "Красные следопыты (Повести и рассказы)"

Автор книги: Василий Голышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

ГОЛОВОПТАХ

Головоптах! С места не сойти, если кто-нибудь из читателей догадается, что это такое. И не надо лезть в словари и энциклопедии. Там этого слова нет. Да и как оно могло туда попасть, если родилось совсем недавно, после того как мы с Павкой совершили одно научное открытие.

Крестным отцом Головоптаха был Павка. Крестной матерью... Ну да, я, Славка. И ничего смешного тут нет. Конечно, я не сразу согласился быть крестной матерью, но, когда Павка сказал, что японские артисты играют женские роли лучше самих женщин, я возражать не стал. Это мне даже понравилось.

Честное пионерское, я долго не мог понять, как это Павке удается придумывать всякую интересную всячину. Оказалось, все дело в том, как думать. Павка делал это так.

Раздвигал ноги циркулем – для устойчивости, упирался указательным пальцем в лоб, чтобы сосредоточиться, и – хлоп, готово, придумывал.

Я моргнуть не успел, как он, сделав описанную стойку, выпалил:

– Головоптах!

– Что? – изумился я. – Какой птах?

– Самый обыкновенный, – живо ответил Павка. – «Летучее животное в перьях».

– А голово?

– Эх ты! – еще больше оживился Павка. – Простых вещей не знаешь. Тебя как по фамилии?

– А то не знаешь, – протянул я, опасаясь подвоха. – Ну, Голубев.

– Верно. А меня Оводов. Вот и выходит Головоптах. Понял?

Я ничего не понял, и Павка тут же дал необходимые пояснения.

– Скажи мне, – молвил он, устремив на меня пристальный взгляд, – скажи мне, что бы ты сделал, если бы открыл какой-нибудь зловредный микроб.

– Микроб? – усмехнулся я. – Ну ясно что – истребил.

– Вот и дурак, – расхохотался Павка, – не истребил бы, а назвал своим именем.

– Это для чего же? – опешил я.

– Для славы, – задумчиво проговорил Павка. – Вот и нас теперь история не забудет. А почему? Потому что мы увековечили свои имена в этом... птенчике.

Павка улыбнулся и нежно подул на живой желтенький комочек, беспомощно растопыривший у него на ладони кленовые листики крылышек.

Это была очень торжественная минута. Я глядел на «летучее животное в перьях», и меня мороз подирал по коже при мысли о том, что яйцо, из которого мы помогли ему вылупиться, пролежало в кургане несколько тысяч лет.

С этого проклятого кургана все и началось.

Как-то раз я прочитал в газете о том, что на берегу нашей речки Снежки откопали целого мамонта. Мамонт, ого!

Я тут же бросился к Павке. Павка газеты читал редко. Он и без них все знал. Поэтому мое сообщение нисколько его не удивило. Он равнодушно посмотрел на меня и спокойно, так, словно речь шла о земляных орехах, спросил:

– Сколько?

– Чего сколько? – опешил я.

– Мамонтов.

Узнав, что мамонт был один, Павка презрительно скривил губы: «Подумаешь!» Вдруг он притянул меня к себе и горячо зашептал на ухо:

– Никому ни слова. В воскресенье и отправимся...

У меня от восхищения глаза полезли на лоб. Я с восторгом взглянул на своего друга и молча пожал ему руку. Я был согласен на все. Как мне хотелось в тот миг, чтобы четверг уступил свое место воскресенью и мы завтра же могли отправиться в путь! Но, увы, чудес на свете не бывает, и желанный день настал не раньше назначенного календарем срока. Однако пришел и, гордо выпятив животик, представился: «6 июня».

– Запомни это историческое число! – воскликнул Павка и многозначительно скрестил на груди руки.

Я запомнил, и мы, навьючив на меня огромный мешок, отправились на берег реки, где был найден мамонт.

Чего только не было в походном мешке: мусорное ведро, кухонный нож, огарок свечи, веревка, ломик, топор, лопата и даже лупа. Все это бренчало, звенело, скрежетало у меня за спиной, и я весело несся вперед, навстречу необыкновенным открытиям и славе.

Павка шагал налегке. Время от времени он останавливался и обозревал окрестности в огромную, как сапог, морскую трубу, позаимствованную для этого случая у Павкиного соседа – моряка.

Но помогла нам не труба, а глиняный черепок, о который споткнулся Павка. Я где-то слышал, что великие открытия совершаются чаще всего случайно. Теперь я в этом совершенно уверен. Споткнувшись, Павка нашел то, что искал: стоянку первобытных людей. Вокруг валялись кроме черепков осколки гранита, смахивающие на каменные топорики и ножи, а углубления в земле, подозрительно похожие на очаги, были покрыты густым слоем золы.

Убедившись по этим признакам, что перед нами не что иное, как стойбище древних обитателей планеты, мы, не мешкая, приступили к исследованиям и раскопкам.

Я нацелил лупу на череп доисторического животного, почему-то похожего на лошадиный, а Павка стал энергично ковырять курган, насыпанный поодаль от стоянки.

Трах-та-ра-рах!

Мне показалось, что грянул гром. Я поднял голову и не увидел Павки. Я протер глаза, Павки все равно не было.

Вдруг я услышал далекий, идущий откуда-то из самого центра земли голос:

– Сла-а-вка!

Я тотчас догадался, что это вопит курган, поглотивший Павку, и кинулся на помощь другу.

– Бросай веревку, – донеслось из-под земли.

Я бросил.

– Тяни, – послышалось снизу.

Я стал тянуть. Груз показался мне очень легким. «Неужели Павка с испугу похудел?» – с тревогой подумал я и вытащил крынку. С первого взгляда мне показалось, что для первобытных людей она сделана довольно умело. Но раздумывать было некогда. Надо было спасать Павку.

На этот раз я выудил клок первобытного сена, и лишь вслед за ним из отверстия вынырнула Павкина голова.

– Не разбил? – тревожным голосом закричала она.

Ничего не поняв, я протянул Павке руку и помог ему выкарабкаться наружу. Странно, он даже не взглянул на меня, своего спасителя, а бросился к куче сена и стал бережно разгребать ее.

– Вот оно! – торжествующе закричал Павка, протянув мне ладонь, и я увидел лежащее на ней яйцо.

– Куриное, да? – Я вопросительно посмотрел на Павку и прикусил язык: глаза Павки пылали гневом.

– Сам ты... – огрызнулся было он, но тут же смягчился: – В общем, это не куриное. Это ископаемое яйцо.

– А как оно попало в этот, как его, курган? – спросил я.

– Очень просто, – ответил Павка. – Обычай такой был. Хоронили, скажем, древнего воина и закапывали с ним первобытного коня. Хоронили охотника – закапывали птицу.

– Понял, понял! – закричал я, восхищенный своей догадливостью. – И она там снеслась...

Павка одобрительно похлопал меня по плечу, и мы отправились в обратный путь.

Дальнейшее вы знаете. Из яйца вылупилось «летучее животное в перьях», и мы, в свою честь, назвали его головоптахом.

Животное росло, как на дрожжах, и со дня на день грозило превратиться в гигантское чудовище, не раз виденное нами на картинках из серии «Происхождение жизни на земле».

Ради безопасности мы поместили птичку в огромную клетку, которую соорудили из толстых лесин, повесили на нее замок и стали ждать дальнейших событий.

Они последовали незамедлительно. Однажды мы услышали в клетке подозрительную возню и какой-то малоестественный писк. Мы замерли, как два тополька в безветренную погоду, и обалдело переглянулись. «Голос, идущий из глубины веков». Тут было от чего обалдеть. Этого никогда не слышал ни один из живущих на земле людей.

Мы, дрожа от возбуждения, прильнули к клетке, и клетка, словно в насмешку над нами, отчетливым петушиным голосом сказала:

«Ку-ка-ре-ку!»

Я посмотрел на Павку. Павка посмотрел на меня. Затем мы оба посмотрели на огромный замок, висевший на клетке, и отвернулись друг от друга.

Птах, «летучее животное в перьях», как его определяет мудрый толковый словарь Даля, оказался нашим современником!

Ну не обидно ли?

АНГЕЛЫ

Бывает так, закинет рыболов удочку на ерша, а выудит... лягушонка. Вот и мы с Павкой записались снова в артисты, а попали в ангелы. Что? Никогда не слышали про ангелов? Ну, это такие несовершеннолетние младенцы с крылышками за спиной.

Решили мы как-то спектакль сыграть. Из старого режима. О том, как один Лодырь счастья всю жизнь искал, а оно у него под боком лежало. И звалось Топором и Лопатой. Роли отроков счастья, то есть Топора и Лопаты, поручили мне и Павке. Задумались мы: как их изобразить? Павка и придумал. Достал где-то два белых мешка. Вырезал в них по три дырки – для головы и рук. А на животе и на спине нарисовал по топору – это на моем мешке. А на своем – лопату. Тоже с двух сторон.

Про то, как мы репетировали, рассказывать не буду. Все шло хорошо до самого спектакля. А как спектакль играть – беда случилась. Оказалось, что сцена, изображавшая избу, не отвечает старому режиму. В ней не было иконы.

– Изба существительное безголосое, – мрачно пробурчал Павка в ответ на замечание нашего режиссера Димы Ситникова из десятого «Б», – и никому ничего отвечать не может.

– Нет, может, – сказал Дима.

– Кому же это? – спросил Павка.

– Эпохе.

Про эпоху мы с Павкой кое-что слышали. Но, признаюсь честно, нам в голову никогда не приходило, что эпоха может у кого-то о чем-то спрашивать, а неодушевленные предметы могут ей что-то такое отвечать.

– Вот что, – сказал наш режиссер Дима Ситников из десятого «Б». – Скоро занавес дадут. Гоните, как есть, в мешках, к тетке Лукерье и попросите икону. Потому что в каждой избе старого режима висело по одному Иисусу Христу и даже больше.

Тетка Лукерья была самой богомольной на нашей улице. С лицом вроде как в трауре. Это потому, что тетка Лукерья никогда не снимала с бледного лица черной косынки.

Она была вещунья. Не знаете, что это такое? Мы с Павкой тоже не знали. А потом узнали. Дима из десятого «Б» объяснил. Вещунья – это вроде радиовещания на старый лад. Только радио вещает через репродуктор и говорит про все правильно. А тетка Лукерья вещала собственным языком и про все неправильно.

Однажды ей было видение... Что такое видение? Ну вроде телевидения, когда человеку показываются всякие фантастические происшествия.

Однажды было тетке Лукерье видение, что солнце завтра не взойдет.

«Это как же... Это с какой такой стати?» – забеспокоились слушавшие тетку Лукерью темные старушки.

«Потому что свету конец», – провещала тетка Лукерья.

Ну и переполох поднялся среди старушек! Они подумали, что тетка Лукерья вещает про электрическую станцию, и прямо от тетки Лукерьи побежали в городской Совет: «Так, мол, и так, было тетке Лукерье видение, что электричество погаснет». Старушек вежливо выпроводили, а сторож дедушка Тимофеич вслед им ехидно сказал:

«Касательно небесного светила скажу: не ручаюсь. А наше, электрическое, нипочем не погаснет».

Успокоенные старушки перекрестились и молча разбрелись по домам.

Тетку Лукерью мы застали дома. Она стояла в углу на коленях и вроде как забивала головой невидимые гвоздики.

– Молится, – определил теткино состояние Павка. – Поклоны кладет.

Выяснить, куда и с какой целью кладет тетка Лукерья поклоны, я не успел. Молельщица обернулась, увидела нас, в «мешках счастья», и превратилась в памятник самой себе. Казалось, она навсегда потешила дар речи. И вдруг памятник тетке Лукерье просиял и заговорил:

– Ангелы... Ангелочки божьи явились...

Я испуганно попятился к двери и, желая рассеять заблуждение тетки Лукерьи, не своим голосом закричал:

– Тетка Лукерья, мы...

Закончить мне не удалось: Павка ткнул меня кулаком в бок и как можно ласковей проговорил:

– За иконой мы, тетка Лукерья...

– За иконой?

Можно было подумать, что мы подарили тетке Лукерье что-нибудь ценное, до того обрадовала ее наша просьба. Тетка Лукерья вскочила на стул, содрала со стены какую-то копченую дощечку и торжественно вручила ее Павке.

Мы припустились в клуб, где нас ждали успех и слава.

Установить на сцене иконку было делом одной минуты. Дима Ситников из десятого «Б», игравший Лодыря, развалился на лавке посредине сцены, мы заняли позиции за кулисами. Уже приготовились дать занавес, как в зале клуба послышался страшный шум.

– Свет! Дайте свет! – загудели голоса.

Щелкнул выключатель. Мы с Павкой прильнули к дырочкам-окошечкам, просверленным в занавесе, и – глазам своим не поверили: в проходе стояла тетка Лукерья и, размашисто молясь, ликующим голосом вещала:

– Чудотворная вознеслась... Ах, ах, ах!.. Вознеслась...

Зал во все глаза смотрел на тетку Лукерью и ничего не понимал.

– Ты, тетка, не темни, – раздался вдруг голос Тимофеича. – Ты по порядку докладывай. Кто вознесся? Куда? По какому случаю?

– Икона вознеслась... Чудотворная... Ангелы за ней явились... Беленькие...

Мы с Павкой схватились за животы и попадали со смеху на пол.

С нашей стороны это было в высшей степени неосторожно, потому что, падая, а падающий, как говорится, за воздух хватается, мы схватились за веревку: занавес пошел, и сцена открылась.

– Вот они! – завопила тетка Лукерья, увидев нас, и кинулась на сцену.

Минут пять зал оцепенело молчал, а потом выстрелил в тетку Лукерью таким залпом хохота, что в соседнем лесу испуганно запричитали галки.

Вот и все. С тех пор меня и моего друга Павку зовут ангелами. Ну, а что касается тетки Лукерьи, то она и сейчас вещает. Только ей никто не верит.

НАЧСЕКВОЛ

Наш класс выбирал физорга. Собрание, посвященное этому событию, так и называлось: «Выборы физорга». Точнее, его можно было назвать собранием «ахов» и «охов».

«Ахов» по поводу того, что в классе нет чемпионов. «Охов» по поводу того, что негде заниматься спортом.

Ученики и ученицы с таким увлечением занимались этим, словно соревновались, кто кого «переахает» и «переохает».

Один мой друг Павка не принимал участия в розыгрыше первенства по этому новому виду спорта. Он молча рисовал в тетрадке боксирующих человечков и, казалось, не слушал ни «ахающих», ни «охающих».

Однако в третьем раунде, когда один из двух чернильных противников попал в нокаут и безнадежно растянулся на чернильном ринге, Павка поднялся с парты и сказал:

– Не согласен.

– С чем не согласен? – оторопел председатель собрания тихий Боря Старостин.

– С тем, что у нас нет чемпионов.

– А где же... – начал было Боря, осматривая класс с видом мореплавателя, попавшего на необитаемый остров.

– «Где-где»? – передразнил его Павка и, заламывая палец, воскликнул: – Чемпион номер один – Толя Силушкин.

Толя Силушкин вздрогнул и, перестав жевать булку, так и замер с открытым ртом.

– Даем ему гирю, и он выжимает нам рекорд. Чемпион номер два – Женя Плывунцова. Даем ей бассейн, и она...

Женя Плывунцова, вероятно, не ожидала столь щедрого подарка и, как показалось одноклассникам, была потрясена до глубины души. Во всяком случае, ее волнение было столь сильным, что она сгоряча забыла поблагодарить Павку и сидела, плотно сжав тонкие губы, собираясь, видимо, с мыслями.

Павка заломил третий палец.

– Чемпион номер... Юра Бегаулин. Даем ему гаревую дорожку и...

– Даем, даем! – взорвался тихий Боря Старостин. – А где мы все это берем?

Павка загадочно улыбнулся и, садясь на место, сказал:

– Это уж дело будущего физорга.

Надо ли говорить, что мой друг Павка единогласно был избран физкультурным организатором класса.

Больше ребята Павки не видели. Но не подумайте, что он куда-нибудь делся. Нет. Он просто пришел в такое стремительное движение, занявшись организацией физкультурной работы, что, подобно спице бегущего колеса, пропал из поля зрения класса.

Но сам Павка никого не упустил из виду.

Его рука чувствовалась во всем.

В одно прекрасное утро класс запестрел табличками: «Начсеквол», «Начсекгор», «Начсекбок», «Начсекбас» и еще двадцатью шестью «начсеками». К волам, горам, бокам и басам они, впрочем, не имели никакого отношения и расшифровывались, как начальник секции волейбола, начальники секций городков, бокса, баскетбола и так далее.

К сожалению, всех видов спорта секциями охватить не удалось. Из-за недостатка начальников. Видов спорта, как известно, более сорока, а в классе училось всего тридцать учеников плюс один физорг. Что касается членов секций, то Павка разъяснил: ими могут быть все начальники поочередно.

Организация секций и подбор начсеков заняли первую четверть учебного года. Вторая и третья четверти были посвящены подготовке к строительству комплекса спортивных сооружений физкультурного коллектива пятого класса «Б». Правда, некоторые порывались строить комплекс без всякой подготовки, но мой друг Павка им этого не разрешил.

– Мы не птицы, – сказал он. – Только птицы вьют гнезда без всякого. А люди действуют по чертежам.

Уподобляться птицам никому не захотелось, и класс всю вторую и третью четверти посвятил изготовлению чертежей будущего комплекса спортивных сооружений. Четвертая четверть осталась в физкультурной летописи пятого класса «Б», как четверть «вопросов и ответов».

Вопросы задавала стенная газета «Штрафной удар», а отвечал ей физорг пятого класса «Б», мой друг Павка.

– Когда? – наносила удар стенная газета.

– Скоро! – отбивался Павка.

Как ни лаконичны были вопросы и ответы, спрашивающие и отвечающие с полуслова понимали, о чем идет речь: о том, когда в пятом классе «Б» начнется физкультурная работа.

И она непременно началась бы, если бы в учебном году было не четыре, а пять четвертей. Именно этой пятой четверти и не хватило моему другу Павке, чтобы создать комплекс спортивных сооружений и вплотную заняться подготовкой чемпионов.

А так все в порядке.

СИСТЕМА БЕЗОПАСНОСТИ

Прошлым летом мы с Павкой отдыхали в лагере и, как пионеры-старшеклассники, отвечали за безопасность в походе.

Намечается, скажем, какой-нибудь поход. Сейчас же зовут нас с Павкой и говорят:

– Завтра поход. Обеспечьте меры предосторожности.

Мы и обеспечиваем...

Однажды был назначен поход в лес.

Узнав об этом, Павка сыграл на губах «Сбор общий» и, когда вся служба безопасности, то есть я и Павка, собралась, сказал:

– В лесу можно потеряться.

– Зато там нельзя утонуть, – успокоил я друга. – Могли бы и на речку поход назначить.

– Еще назначат, – в свою очередь, утешил меня Павка. – Что ты предлагаешь для безопасности в лесу?

Не в моем обычае было ронять себя в глазах друга, и я не задумываясь ответил:

– Выставить линейных. Через весь лес.

Мысль в основном понравилась Павке. Но была тут же отвергнута им по арифметическим соображениям. Выставив линейных, мы рисковали остаться без участников похода.

– Тогда... тогда... – мысль у меня заметалась как белка в колесе, – тогда вот... воронье гнездо.

– Чего? – опешил Павка.

– Воронье гнездо. На сосне. Вроде площадки для обозрения. Мы вверху ходим, а они внизу. И они у нас как на ладони. Представляешь, заблудился кто-нибудь...

Павка во всем любил точность.

– Не кто-нибудь, – перебил он меня, – а Володя Коркин. Он чаще всех заблуд... заблуж...

– Теряется, – подсказал я.

Павка свирепо посмотрел на меня: вне уроков он терпеть не мог подсказок.

– Сам знаю. Ну, потерялся?..

– А мы ему сверху: «Ку-ку, Кор-кин!»

– А если он не слышит? – Павка ехидно посмотрел на меня.

– Ах, не слышит... Ну, если не слышит... – металась мысль. – Тогда мы... Тогда мы ему вымпел спасательный... Мешочек с песком. Бац, и...

– По макушке, – Павка инстинктивно втянул голову в плечи. – Не годится.

– Тогда можно с опилками, – сказал я, полагая, что речь идет о мешочке с песком. – С опилками мягче. Не так больно, – уточнил я.

– Все равно не годится, – сказал Павка.

– Что не годится? – вскипел я.

– Воронье гнездо, – сказал Павка. – Пока построим, три смены пройдут.

– А что годится?

Павка не ответил. Только рукой махнул – молчи, мол. И весь углубился в себя. Видимо, собирался извлечь из этой глубины что-нибудь полезное.

Я притих, чтобы не мешать Павке, и он извлек... колокольчики.

– Чтобы не потеряться в лесу, – сказал он, – нужны колокольчики.

– А где их взять? – спросил я.

– Одолжим, – ответил Павка. – У кого-нибудь из пастухов.

Вечером мы сходили в соседний колхоз и запаслись колокольчиками. Честно говоря, музыкальностью они не отличались. Колокольчики гремели, как камнедробилки, и вызывали у пернатых обитателей окрестных лесов беспричинный приступ страха. Во всяком случае, наш лагерь они облетали стороной. Ребята, кажется, тоже были не рады колокольчикам, но, в целях безопасности, приняли их безропотно.

– С такой техникой, – сказал им Павка, – ни в каком лесу не пропадешь.

– В джунглях не пропадешь, – поддакнул я, чтобы польстить своему другу. – Тигры и крокодилы замертво падать будут.

– Сам ты крокодил, – обиделся Павка. Он терпеть не мог, когда его заслуги превозносились до небес.

Симе Воробейчику, нашему вожатому, Павкина система безопасности тоже пришлась по душе.

– Валяйте, – сказал он перед походом, – и помните – никаких происшествий.

Никаких происшествий и не было. За городом, на опушке, мы всей гурьбой нырнули в жидкий, как испитой чай, ельничек и в том же составе вынырнули на ближайшей полянке.

– На этот раз все обошлось хорошо, – вздохнул Павка. – Потерь нет.

Никто не понял Павкиного вздоха. И только один я разгадал его значение. Это был вздох не облегчения, а разочарования. Павке вовсе не хотелось, чтобы все было хорошо. Наоборот, ему позарез нужно было, чтобы кто-нибудь потерялся. И мне хотелось того же. А как же ещё могли мы испытать систему безопасности?

Мы снова нырнули в ельничек, снова вынырнули на ближайшей полянке и – о, счастье! – недосчитались Груши Луковкиной.

Павку будто кольнуло что. Он вскочил на пенек, закричал: «Делай, как я!» – и потряс колокольчиком. Мы тоже потрясли. С елки на землю без чувств упали две белки. Потом наступила тишина. И в этой тишине мы услышали ответный набат. Она, Луковкина!

– Славка со мной, остальные на месте! – крикнул Павка, и мы сломя голову бросились в лес.

Я бежал, и сердце у меня ликовало от восторга за своего друга Павку. До чего здорово придумал! Стоит теперь кому-нибудь заблудиться в лесу – бам-бам в колокольчик – и спасен.

Бам, бам! – послышалось слева.

Мы бросились влево – и никого не обнаружили.

Бам, бам! – грянуло справа.

Мы кинулись вправо – и остались с носом.

Бам, бам, бам! – загремело слева, сзади, спереди, справа...

Павка остановился и перевел дух.

– Ясно! – сказал он. – Это ее страх водит. Если на нее еще больше страху нагнать, она сама из лесу выскочит. А ну, подвывай.

И мы завыли, как два голодных волка.

Впереди мелькнуло что-то желтое.

– Вот она, Луковкина! – заорал Павка. – Держи!

Он понесся за желтым. Я понесся за Павкой. Так мы бежали, пока все трое – Павка, я и корова – не выскочили на поляну.

Какая корова? Обыкновенная – рыжая, с колокольчиком. Колхозный пастух дядя Леша даже прослезился от радости, увидев пропавшую скотину, и долго благодарил нас за то, что мы вернули ее в стадо.

Что касается Луковкиной, то она вернулась в лагерь без посторонней помощи, самостоятельно. И больше с Павкиным колокольчиком в лес не ходила. И никто не ходил. И представьте себе, ни разу не заблудились.

Вот я и думаю: неужели Павкина система безопасности не оправдала себя?