Текст книги "На пороге войны"

Автор книги: Василий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Наркомат разделили

Быстрорастущее производство разнообразных и сложных видов вооружения, непрерывная модернизация его и организация производства многих совершенно новых видов военной техники значительно усложнило руководство оборонной промышленностью. Наркомат рос не по дням, а по часам. Возникали все новые управления и отделы, количество сотрудников росло, но и трудности также увеличивались. К наркому и его заместителям трудно было пробиться. Руководители наркомата физически не могли справиться с возросшим объемом работы.

Радикальное решение по устранению этих трудностей можно было найти только путем разукрупнения наркомата. В начале 1939 года было принято решение разделить Наркомат оборонной промышленности на четыре наркомата – Наркомат авиационной промышленности, Наркомат вооружения, Наркомат боеприпасов и Наркомат судостроения. Три наркома – М.М. Каганович, Б.С. Ванников, И.И. Сергеев – были назначены, а с утверждением наркома судостроительной промышленности произошла заминка.

Из всех руководящих работников Наркомата оборонной промышленности лучше всех знал судостроение Тевосян, и все ждали, что наркомом назначат его. Но решения все еще не было.

Я видел, как нервничал Тевосян. Это был человек большой скромности. Он никогда, как мне кажется, даже не помышлял о том, чтобы быть на виду и занимать какие-то видные посты. Это был прежде всего человек долга. Каждую крупицу своего времени он старался использовать на то, чтобы делать что-то полезное для партии и страны.

Скромность Тевосяна и желание быть незаметным была широко известна всем, кто его близко знал. Мне вспомнилось, как еще в студенческие годы, когда мы выезжали из Баку в Москву учиться, Тевосяну выдали шубу на лисьем меху. Бакинские друзья боялись, что он в суровые московские зимы будет мерзнуть. Эту шубу он пи разу не надел, даже в самые сильные морозы. Ее износил живший тогда вместе с нами в одной комнате другой студент – Зильбер, а Тевосян ходил в той же потертой кожаной куртке – единственной верхней одежде, которую он носил в студенческие годы.

И вот в один из этих тревожных дней мне позвонила секретарь Тевосяна:

– Иван Тевадросович сильно нервничает. Хорошо, если бы вы зашли к нему.

Со своего четвертого этажа я спустился на третий и вошел к нему в кабинет.

Тевосян был один. Он осунулся, и на фоне черной шевелюры особенно отчетливо выделялось бледное, с каким-то зеленоватым отливом лицо, на котором горели большие черные глаза.

Мы поздоровались.

Он улыбнулся вынужденной улыбкой больного человека.

– Уйду на завод. Снова буду работать мастером.

– Возьми меня заместителем, – предложил я.

– Я тебе серьезно говорю.

– А я тоже не шучу. Ты знаешь, как бы мы могли еще поработать.

Он замолчал и закурил папиросу. В это время вошла секретарь и сказала:

– Только что звонили от Кагановича. Он созывает коллегию и просит немедленно прийти к нему.

– Вам тоже нужно быть на коллегии, – сказала она, обращаясь ко мне.

Войдя в зал заседания, Тевосян направился к Кагановичу и занял место неподалеку от него. Я сел в другом конце стола и не спускал с него глаз.

М.М. Каганович любил собирать заседания коллегии по всякому поводу и даже без повода. Я уже не помню, какой вопрос обсуждался на коллегии, но хорошо запомнил, как в середине этого заседания раздался звонок телефона, который стоял на столе рядом с Кагановичем.

Лицо его сразу изменилось, когда он приложил к уху телефонную трубку.

– Здесь, товарищ Сталин, – услышали мы. – Сейчас передаю ему трубку. – И затем, обращаясь к Тевосяну, сказал: – Возьми трубку, товарищ Сталин тебя вызывает.

Я вслушивался в каждое слово Тевосяна.

– Сейчас выезжаю, товарищ Сталин. Через пятнадцать минут буду у вас.

И он вышел из зала заседаний, а я провожал его глазами до тех пор, пока за пим не закрылась дверь.

Заседание коллегии быстро закончилось, и я, прежде чем подняться к себе, зашел в кабинет Тевосяна.

– Я прошу вас немедленно, как только Тевосян появится, известить меня об этом, – сказал я его секретарю.

Шли часы, а Тевосян не возвращался.

Но вот ко мне позвонил его секретарь:

– Иван Тевадросович просит зайти вас к нему.

Когда я вошел, Тевосян поднялся с кресла и, вынув из сейфа бумагу, протянул ее мне.

– Вот, читай.

Это было постановление о моем назначении начальником главка Наркомата судостроительной промышленности.

– А кто же у нас нарком?

Тевосян помолчал, потом, смущенно улыбнувшись, устало произнес:

– Наркомом назначили меня.

– Чего же ты до сих пор ничего об этом не сказал?

– Назначение состоялось несколько часов назад. Товарищ Сталин спросил, кого бы я хотел назначить начальниками главных управлений. Я назвал троих, в том числе тебя, и просил разрешить представить предложение относительно остальных несколько позже. Ну вот, опять вместе работать будем… Надо будет дом искать для наркомата и главков. Я уже дал задание поискать помещение, но если у тебя будут какие-то предложения, то позвони.

Надо было незамедлительно приступать к выполнению дополнительных функций, связанных с образованием нового наркомата. У нас в главке ничего не изменилось, за исключением того, что нам предложили побыстрее перебираться из занимаемых в Уланском переулке помещений. Все здания Наркомата оборонной промышленности переходило в ведение Наркомата авиационной промышленности.

К нам пришел наш старый управляющий делами и сказал:

– Мы вас любим и уважаем, но вы теперь здесь гости, а гости не должны долго задерживаться у хозяев. Так что я просил бы дать указание вашим помощникам побыстрее качать переселение. В первую очередь нам нужны вот эти две комнаты.

Вскоре переселение закончилось, и главк стал продолжать работу в другом здании.

Через несколько дней М.М. Каганович созвал прощальное заседание коллегии, были приглашены и все начальники главных управлений. Когда все собрались, он поднялся и еще раз сказал о том, что наркомат разделен на четыре, перечислил, кто назначен наркомами вновь образованных наркоматов, пожелал новым наркомам всяческих успехов, а в заключение сказал:

– Вот вам по карандашу на прощание, и больше я вам ничего не дам. Я уже старик, а вы люди молодые, наживайте себе добро сами.

Каганович сдержал слово – выпустил всех новорожденных наркомов «голенькими», и пришлось им обзаводиться всем заново.

…Наркомату судостроительной промышленности было передано здание Института иностранных языков по Петровернскому переулку.

В здании разместиться все главки не могли. Поэтому для трех главков было передано пятиэтажное здание в конце нынешней улицы Жданова, прежней Рождественки. Два этажа в этом здании были отведены нашему главному управлению.

Переход нашего главного управления в новый наркомат совершенно не изменил его программы. Как было задумано, что наш главк будет заниматься производством броневой стали всех видов и назначений, так это направление деятельности и сохранилось, хотя программа производства броневой стали для судостроения и возросла. Нас стали часто приглашать в Наркомат Военно-Морского Флота, на заседаниях коллегий наркомата постоянно присутствовали офицеры Военно-Морского Флота, а альбомы с фотографиями военных судов всех стран мира стали у нас настольными книгами.

В то время некоторые деятели, имевшие касательство к созданию вооружения, сомневались в целесообразности строительства тяжелых кораблей-линкоров. А в автобронетанковом управлении многие открыто выражали свое отрицательное отношение к созданию флота пяти морей и океанов.

– Всю броню нам надо использовать на сооружение не линкоров, а танков, – говорили они.

Мощности бронепрокатных цехов были пока невелики, и брони одновременно и для кораблей, и для танков но хватало. Сооружение бронированных кораблей сдерживало производство танков.

Не будучи военным, я не мог оцепить целесообразность строительства линкоров, но самые общие соображения вызывали у меня сомнения в необходимости строить тяжелые корабли.

Как-то Тевосян созвал коллегию наркомата, но только все собрались, как его вызвали в правительство. Тевосян попросил своего заместителя Редькина открыть заседание и начать работу без него.

– Я скоро вернусь. Вопрос, в обсуждении которого я должен участвовать, хоть и очень важный, но много времени не потребует, – сказал он перед уходом.

Редькин не хотел рассматривать намеченную повестку дня в отсутствии Тевосяна и предложил обсудить с судостроителями и моряками, следует ли в нынешних условиях строить линейные корабли и нельзя ли вообще без них обойтись.

– Ну, кто может обосновать необходимость иметь линкоры? – обратился Редькин к присутствующим. – Вы сможете? – спросил Редькин меня. – Ведь ваш главк для них броню делает, вам легче и доказывать.

Я сказал, что мне легче привести доводы, почему линкоры не нужны, а защищать необходимость их строительства должны наши заказчики – представители Военно-Морского Флота.

Разгорелся спор. Аргументы военных моряков не могли меня убедить, зато я своей резкой критикой навлек на себя их гнев. Один из моряков, участвовавший в споре, сказал, что у него вызывает недоумение, как могли поручить человеку, который не считает целесообразным сооружение бронированных кораблей, руководить производством брони для них.

– Без веры в то, что делаешь, трудно управлять, – закончил он свое выступление.

Редькин расстроился, он не ожидал, что его затея так закончится.

– Зачем вы так резко возражали на его доводы? – корил он меня потом.

Но время шло, и события развивались.

Европу охватил пожар войны, вовлекая в нее все новые страны.

Высадка гитлеровских войск в Норвегии свидетельствовала о том, что тяжелые бронированные суда не находят применения. Германия оккупировала Норвегию, не имея по существу тяжелого флота, а Англия, обладая таким флотом, не могла ей воспрепятствовать в этом.

Уже значительно позже работы по строительству линкоров были прекращены, но я в это время уже работал в другой области.

Рабочая смекалка

Жизнь шла своим чередом. Возникали новые задачи, и на пути их решения вставали, казалось бы, непреодолимые трудности. В такие периоды лучше всего и проверялись люди.

Некоторые «признанные авторитеты» силой обстоятельств отодвигались в сторону, а им на смену выходили те, кто имел более зоркий глаз, лучше знал дело, обладал большей волей, энергией и смелостью в решении этих сложных задач.

Одно время Северный завод начало лихорадить из-за трудностей, встретившихся с производством артиллерийских башен.

После горячих споров и дискуссий на совещаниях у директора и главного инженера завода в конце концов все единодушно пришли к заключению, что необходимо или пристраивать новый пролет, пли же часть программы передать другому механическому цеху.

Ни одно из этих предложений не отвечало на вопрос, каким же путем выполнить план текущего месяца, ибо на пристройку нового пролета и передачу заказов необходимо было время. Казалось, что никакого выхода из сложившейся ситуации нет.

И вот в это время мастер цеха сообщил, что одна из молодых девушек, работавших на станке по обработке броневых деталей, внесла предложение, позволяющее на установленном в цехе оборудовании втрое увеличить производительность. Предложение заключалось в том, чтобы вместо одной детали обрабатывать сразу четыре, скрепляя их скобой вместе. Предложение было немедленно опробовано – и оказалось осуществимым.

На заводе заговорили о девушке-рационализаторе, а по всей заводской, территории были развешаны ее фотографии. Эта история всколыхнула весь коллектив, показала, что даже из очень трудного положения может быть найден выход.

Кое-кого, в особенности старых мастеров завода, предложение молодой станочницы сильно задело. Многие стали думать о том, что можно было бы еще сделать для дальнейшего улучшения и упрощения процесса производства. Стали появляться предложения по изменению формы инструмента, улучшению резки деталей. Дело закончилось совершенно неожиданным.

Как-то на место работ пришел старый мастер кузнечно-прессового цеха Осипов. Внимательно просмотрев весь процесс производства башен, он предложил совершенно новую технологию, в которой вообще не было ни операций вырезки деталей, ни их обработки, ни сварки. Он предложил башни штамповать из листа целиком. Это повело к такому убыстрению процесса их производства, что завод и главное управление обратились в правительство с просьбой о разрешении сдать все, что было запланировано на год, в течение трех месяцев.

Сложная задача была разрешена потому, что значительная часть участвующих в производстве была вовлечена в творческий процесс поисков разумных решений. И такие решения были найдены. Это лишний раз свидетельствовало о могучих творческих силах, скрытых в пароде. Задача заключалась в том, чтобы привести эти силы в действие.

Но иногда в процессе производства возникали и такие загадки, на которые трудно было найти сразу ответ.

Загадки производства

В конце 1939 года, как раз в те дни, когда начались военные действия на границе с Финляндией, мне сообщили, что на Южном заводе неблагополучно с производством броневой стали для танков. Появился какой-то новый вид брака, с которым в заводской практике раньше не приходилось сталкиваться. Работники завода находились в состоянии полной растерянности и не знали, какие следует принимать меры для ликвидации брака.

Отгрузка листов для завода, изготовляющего танковые корпуса, была полностью прекращена. Все понимали, что как только на заводе будет исчерпал запас листа, то приостановятся все работы по изготовлению корпусов и выпуск танков. Создалось чрезвычайно опасное положение.

Для расследования причин брака и принятия необходимых мер наркоматом была немедленно создана комиссии специалистов. Председателем комиссии утвердили меня.

Прибыв на место, мы вместе с работниками завода приступили прежде всего к осмотру забракованных листов. Броневые листы напоминали слоистое пирожное. Это был не плотный металл, а как бы пакет, сложенный из отдельных листиков разной толщины, только кое-где скрепленных друг с другом. Расслои – так окрестили металлурги этот вид брака.

В чем же дело? Что является причиной этого брака? Какие силы раздирают или разъединяют лист на эти тонкие слои?

Кое-кто из заводских специалистов утверждал, что причиной брака является сильная газонасыщенность стали. При прокате слитков с большим содержанием газов газовые пузыри раскатываются и разделяют металл на отдельные слои.

– Не листы, а вафли какие-то, – сказал один из членов комиссии, рассматривая разложенные для осмотра образцы забракованного металла.

– Почему же раньше этого не было? – спросил я одного из сторонников объяснения причин брака газонасыщенностью стали.

– Очень просто, сильно перегревают металл в печи. При повышенной температуре растворимость газов в стали, как известно, повышается.

– Но почему раньше металл не перегревали, что повело к этому? – донимал я заводских работников.

– Об этом надо сталеваров спрашивать. Металл боятся застудить. Не успевают все разлить – «козла» в ковш посадят. Вот и все объяснение. Страхуются люди, – ответил один из сторонников «газовой теории».

Другие утверждали, что дело не в том, что сталь перегревают – наоборот, сталь выпускают из печи слишком холодной. А при разливке ее при очень низкой температуре, газы, которые всегда в стали содержатся, не могут из холодного, вязкого металла подняться и в виде газовых включений остаются в слитке. Следует не снижать температуру выпускаемой из печей жидкой стали, а, наоборот, поднять ее, предлагали они.

Некоторые из работников завода связывали брак с низким качеством огнеупорного кирпича, который стал поступать в цехи в последнее время.

Было много и других объяснений, в том числе и такие, что кто-то умышленно вредит на заводе.

– Это же совершенно ясно, – шептал один из таких «исследователей». – Вы только свяжите вместе даты, когда появился брак и когда начались военные действия на финской границе, и все станет ясным.

«Надо поговорить с мастерами-сталеварами, что-то, вероятно, изменилось за последпие дни или в технологии производства, или в составе переплавляемого в печи металла», – подумал я. Когда я с этим вопросом обратился к одному из наиболее опытных мастеров, он пожал плечами и ответил:

– Да ничего не изменилось – как работали, так и работаем..

– Вот, говорят, что металл вы стали сильно перегревать в печи, – начал было я.

– Да что мы очумели, что ли, перегревать сталь-то. Что мы враги, что ли, себе. Не понимаем разве, что нельзя этого делать.

– А огнеупорный кирпич для печей и ковшей для разливки не хуже стал? – спросил я мастера.

– Кирпич, каким он был, таким и есть. Не хочу на других напраслину возводить. Не нахожу я различия в кирпиче.

– В чем же дело? Чем вы объясняете этот брак?– спросил я сталевара. – Ведь столько времени.до «этого плавили этот металл, и все было нормально. Что же случилось?

– Ума не приложу. Даже не знаю, на что подумать, – сокрушенно развел руками мастер.

Я ушел из цеха и направился в заводскую лабораторию. Здесь также занимались выяснением причин брака. У микроскопа сидел один из членов нашей комиссии, крупный специалист в области металловедения. Он рассматривал шлифы и детально расспрашивал заведующего лабораторией о всех исследованиях, проведенных в лаборатории до нашего приезда.

– К чему же вы все-таки склоняетесь? Раскатанные это газовые пузыри или частички шлака, а может быть, огнеупорного материала?

– Конечно, это газовые пузыри, – решительно произнес заведующий лабораторией.

– Если это газовые пузыри, что же вносит в сталь этот газ. Мастера и у печей, и на литейной канаве, где идет разливка, утверждают, что у них в технологии ничего не изменилось, – сказал я. – Они же опытные работники и не первый год эту сталь изготовляют.

– Вот это для всех нас является загадкой. Все уже нами проверено, а установить причину не можем. В цехах такое уныние, что заходить туда не хочется, – сокрушался заведующий лабораторией.

Я вышел из лаборатории и направился к себе, в отведенную мне для работы комнату.

Чем же еще можно объяснить высокую насыщенность газами жидкой стали, помимо той что уже было нам рассказано. Что может быть источником газов?

И вдруг в памяти всплыла одна старая, но еще не совсем разгаданная история с ферросплавами. Начало этой истории относится к 1923 году. В то время, будучи еще студентом, я работал в лаборатории электрометаллургии Московской горной академии. Как-то к нам прислали для исследования кусок сплава – ферромарганца. Он был сильно пористым и покрыт бурым слоем окислов.

Заведующий лабораторией электрометаллургии профессор К.И. Григорович, передавая мне этот образец, сказал:

– Произошла какая-то загадочная история, и нам требуется раскрыть ее. Сормовский завод получил с одного из металлургических заводов Юга вагой ферромарганца.

Ферромарганец был принят приемщиком из Сормова, погружен в вагон, а вагон запломбирован. Когда вагон на Сормовском заводе открыли, то обнаружили вместо металла бурый порошок окиси, в котором нашлось только несколько кусков металла. Один из этих кусков нам и направили для исследования. Мы должны будем определить, чем, собственно, этот ферромарганец отличается от обычного стандартного сплава и определить возможные причины распада и окисления его.

Проведенные исследования не обнаружили в доставленном нам образце никаких отклонений от нормы. Установить причины распада ферромарганца нам тогда не удалось.

Прошло еще пять лет. Я уже закончил Горную академию и работал в Институте минерального сырья, где проводил исследования под руководством профессора Э.В. Брицке. Замечательный советский ученый, избранный впоследствии академиком, Брицке был инициатором постановки многочисленных важных исследований, организатором ряда научных учреждений. В то время Брицке, в частности, занимался поисками путей наиболее рационального использования наших отечественных марганцевых руд. Мне было предложено провести изучение одного нового технологического процесса выплавки ферромарганца. Я провел в небольшой лабораторной печи первую плавку, вынул из печи полученный шарик сплава, положил его в стеклянный стаканчик с притертой пробкой и вышел из комнаты. Я вернулся через несколько часов и увидел лежащую рядом со стаканчиком пробку. Поверхность металлического шарика была покрыта сеткой мелких трещин. Когда я попытался взять шарик в руки, он у меня рассыпался в мелкий порошок, от которого исходил сильный чесночный запах.

Что же произошло? По всей видимости, из шарика выделялся какой-то газ. Давлением газа сбросило со стаканчика пробку, а в результате сильного газовыделения на поверхности сплава появились трещинки – шарик был как бы взорван изнутри.

«Так вот что произошло, вероятно, с тем металлом, который нам присылали из Сормова на исследования пять лет назад!» – подумал я.

Несколько раз повторенный мною опыт приводил к одним и тем же результатам. Плотный металлический шарик ферромарганца через несколько часов после выплавки начинал рассыпаться, и при этом из него выделялся какой-то газ с сильным чесночным запахом.

Закончить исследования мне тогда не удалось, я уехал на практику в Германию. Работая в сталелитейном цехе крупповского завода, я познакомился с мастером Квятковским. Он уже около двадцати лет работал на заводе, хорошо знал производство и хранил в памяти многие интересные случаи из заводской практики. Желая «поддеть» советских практикантов, Квятковский нередко задавал вопросы, которые нас ставили в тупик.

– Скажите, а может сталь с высоким содержанием кремния «расти»? – спросил он как-то меня.

Каждому металлургу известно, что сталь, содержащая много кремния, является «спокойной», при разливке она не «кипит», а слитки не «растут», то есть верхняя часть их не вздувается.

Я ответил Квятковскому, что кремнистая сталь ведет себя спокойно и «не растет». Он засмеялся и показал мне несколько слитков, которые опровергали мое утверждение. То же самое он мне потом рассказал об анормальном поведении стали с высоким содержанием марганца.

– Почему же это происходит? – пытался я выяснить тогда у Квятковского.

– Я мастер и в университетах не обучался, – с некоторой язвительностью ответил он. – Мне известно, что иногда такая сталь «растет», а почему – может быть, вы – инженер – объясните мне – мастеру? – На этом у меня разговор с Квятковскпм тогда и закончился.

«А может быть, эта высокая газонасыщенность вот здесь, на нашем Южном заводе, объясняется тем, что теперь используется другой какой-то ферромарганец или ферросилиций?» – мелькнула мысль.

Я знал, что на заводе Круппа существовало правило – весь ферросилиций, поступающий на завод, пропускать через технологическое опробование. По установленному правилу от каждой партии ферросилиция отбиралась часть сплава – и на этой пробе проводилась опытная плавка. Если сталь получалась годной, то всю партию ферросилиция направляли в производство. Если же качество стали не удовлетворяло необходимым требованиям, то эту партию ферросилиция использовали для других целей. Мастера крупповского завода рассказывали мне, что это правило на заводе введено уже несколько лет, после того, как у них возникли осложнения в производстве.

Я направился на склад, откуда в сталеплавильные цехи поступали все материалы.

– Скажите, в последние два месяца у вас никаких изменений не было в ферросплавах, – спросил я заведующего складом. – Я имею в виду ферросилиций и ферромарганец.

– Никаких изменений не было, – ответил он и даже, кажется, удивился моему вопросу. – Какие же могут быть изменения. Ведь мы не один год получаем их, и все от одного и того же завода, по тем же самым техническим условиям. Мы каждый раз пробы отбираем и в лабораторию на анализ посылаем.

– А у Круппа еще технологическое испытание проводят помимо анализа. Может быть, и нам такое испытание провести? Вы пробы на анализ от каждой партии отправляете?

– Да, конечно.

– Давно последний раз ферросплавы получали?

– Месяц назад.

«Значит, раньше завод работал на каких-то других ферросплавах. Месяц назад на завод поступила новая партия, и появился брак», – подумал я.

– А у нас нет ферросплавов из тех партий, на которых завод раньше работал? – спросил я заведующего складом.

– Мне кажется, есть еще немного на втором складе, а если у нас нет, я могу на соседнем заводе достать, мы с ними одновременно получали тогда ферросплавы.

Мы договорились о том, что из сталеплавильного цеха, где производилась броневая сталь, будут удалены все находящиеся там ферросплавы и туда взамен направят другие – из прежних партий, на которых завод работал ранее.

Первые же слитки стали, выплавленные на этих ферросплавах, привели к разительным результатам. Они не содержали никаких дефектов.

Причина заключалась в ферросплавах! Тайна разгадана. Но чем же все же была вызвана эта слоистость? На этот вопрос вполне ясного ответа никто дать не может до сего времени.

Однажды невероятно сложная ситуация возникла на Северном заводе. Утром, только я появился в главке, секретарь сообщила мне, что уже два раза звонил директор.

Когда я соединился по телефону с заводом, директор сообщил, что забракована большая партия судовой брони.

– Почему? Что случилось? – спросил я.

– Никто ничего не понимает. По всем показателям металл превосходный, но испытания на полигоне не выдержал. Контрольная плита была пробита, – услышал я расстроенный голос директора. – Мы были настолько уверены в качестве, что подготовили еще две партии для испытания. И вот теперь даже не знаем, что делать. Снаряд настолько легко пробил броню, что у нас нет почти никакого сомнения, что и подготовленные для испытания броневые плиты ждет такая же участь.

– Ну, а что говорит военный представитель? Какие у него предположения? – спросил я.

– Он только пожимает плечами. Для него это тоже явилось большой неожиданностью.

– Что же вы предполагаете делать?

– Будем проводить испытания новой партии, а вот если и она не выдержит, просто и не знаю, как быть, – с отчаянием в голосе закончил свое сообщение директор.

На следующий день меня известили, что и вторая партия также была забраковала, а за пей и третья.

Это уже свидетельствовало о катастрофе. На следующий день я выехал на завод. Там было глубокое уныние.

– Если бы мы только знали, где искать разгадку. Этот тип брони мы изготовляли и раньше, и при испытаниях не было никаких недоразумений, – повторял главный технолог.

Вместе с директором завода и военным представителем поехали на полигон.

– Что же случилось, Николай Николаевич? – спросил я военпреда. – Может быть, в чем-то нарушен технологический процесс? Может быть, механические свойства или структура стали отличны от тех образцов, что испытывались раньше? Как вы оцениваете работу по производству броневой стали? Лучше стал завод работать или хуже?

– По всем показателям эта сталь лучше, чем изготовлявшаяся ранее, а почему плиты простреливаются – ума не приложу. Где угодно могу подтвердить, что и в технологии производства стало больше порядка, и все показатели, по которым мы оцениваем качество броневых плит, находятся на самом высоком уровне, – твердо заявил военпред, очень объективный и серьезный контролер, знавший производство не хуже самого квалифицированного заводского инженера.

– Чем же тогда объяснить провалы на полигонных испытаниях уже трех партий плит подряд? Ведь без причины и чирий не вскочит.

– А мы очень часто и не знаем, почему чирий вскакивает, – улыбаясь, ответил он.

Испытание на полигоне проводили опытные специалисты. Нам как-то даже неловко было перед ними ставить элементарные вопросы по технике проведения испытаний, но все-таки пришлось преодолеть все неудобства.

– А какими снарядами вы расстреливаете плиты?

– Теми же, что мы обычно используем для испытания этого типа брони.

– А скорость какая была при этом?

– Мы ее замеряли приборами. Скорость, приборы, заряд пороха, тип снаряда – все то же самое, что было и ранее. В прошлом году все броневые плиты этого типа выдерживали испытания, а вот теперь все они простреливаются. У нас ничего не изменилось, вот только мы сами на год постарели, – закончил свою речь работник полигона, руководивший испытаниями. – Ищите объяснения этой загадки на заводе, а не у нас.

– А те плиты, что испытывали ранее у вас на полигоне, не сохранялись?

– Надо посмотреть. Как будто бы часть у нас еще лежит.

Старые испытанные плиты со следами от снарядного обстрела мы действительно обнаружили на территории полигона.

– А что, если эти плиты еще раз испытать?

– Это зачем же? – задал вопрос один из присутствующих. – Они же испытаны и падежно это испытание выдержали – вот, смотрите, будто бы не снарядом, а футбольным мячом по ней стукнули. А в новых сквозная дыра, и снаряд за плиту ушел на триста метров. Нет, друзья, все-таки что то случилось у вас на заводе. Там и ведите поиски.

– А все-таки, может быть, испытаем? – поддержал я выдвинутое предложение.

– Если бы я видел какой-то смысл в этом, может быть, я и согласился бы с вами, – возразил руководитель полигонных испытаний. – Мне это напоминает известный анекдот. Прохожий искал потерянный им ключ около уличного фонаря, а когда его спросили, а где он его потерял, показал пальцем вдоль улицы. «А почему же ты его здесь ищешь?» – «Там темно, а здесь светло».

Все засмеялись.

– Проливать свет не у нас надо, а на заводе, – упрямо повторил испытатель. – А, впрочем, чего я спорю – давайте стрельнем.

Встретились на следующий день на полигоне.

– Ну что же, начнем, что ли, проливать свет? – ехидно улыбаясь, предложил вчерашний противник проведения испытаний.

Раздался выстрел, и к нам подошел растерянный работник полигона.

– Насквозь проскочил, как сквозь глину!

– Что-о?!

– Пробита плита, которая в прошлом году выдержала испытания. Вот что!

Мы все направились к плите. В пей зияло отверстие. Час от часа не легче!

– А какими снарядами раньше испытывали эту плиту, – спросил я.

– Теми же самыми – модель 108-А.

– Почему же раньше эти снаряды не пробивали такие плиты, а теперь стали пробивать?

– Со снарядами, по-видимому, то же происходит, что и с людьми, к старости злее становятся, – заметил кто-то глубокомысленно.

– Давайте еще раз все спокойно проанализируем, – предложил Николай Николаевич. – Известно, какими снарядами производилась стрельба?

– Конечно, у нас все точно записывается, помер модели, номер партии, когда, откуда снаряды поступили и полная их техническая характеристика. Мы даже можем сказать, какой завод выполнял заказы на снарядную сталь и кто из мастеров ее прокатывал. Одним словом, имеется вся родословная. Снаряды у нас той же модели, но партия другая.