Текст книги "На пороге войны"

Автор книги: Василий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

На столике в углу кабинета стояло несколько бутылок с фруктовой водой. Кандидат в коммерческие директоры все время бросал взгляд на эти бутылки.

– Хотите пить? – подходя к столику и беря бутылку с водой, спросил я.

– Нет. Благодарю. Соскучился по одесской фруктовой воде – такой воды больше нигде нет. Говорят, была когда-то в древней Греции, но вся вышла. – И он опять рассмеялся.

– На заводе у нас с водой очень плохо, – успел я вставить в восторженную оду одессита о фруктовой воде.

– Это мы немедленно наладим. Вы бы только знали, какие воды делает Яша, от его будки с водой людей надо конной милицией разгонять. Пригласим его, и он все сделает… Простите, вы что-то еще хотели спросить? А что? Согласен лп я принять этот пост? Так зачем бы я пришел к вам, если бы уже не думал, что надо помочь такому хорошему начальнику, как вы.

У меня закралось сомнение. Не делец ли? Решил посоветоваться с кадровиками.

В отделе кадров мне дали личное дело Михельсона. Анкета с фотографией уже знакомого мне лица. Сведения о месте и датах его рождения, членов семьи и родителей. Сведения об образовании, местах работы. Характеристики и отзывы – скупые, формально излагающие то, что он работал, справлялся со своими обязанностями и принимал участие в общественной жизни. Все эти справки, отзывы и характеристики были наполнены трафаретными словами и не давали никакого представления о человеке.

– Ничего плохого у нас о нем нет, а впечатления часто бывают обманчивыми, – услышал я в ответ на высказанные сомнения. – Смотреть, конечно, нужно за ним, как и за каждым работником.

Я представил Михельсона на должность коммерческого директора завода. Месяца через два после его назначения в Москву приехал секретарь городского комитета партии. Прежде он был секретарем партийной организации на заводе, и я его знал. Он зашел в главк, чтобы поговорить о делах и попросить помочь городским организациям.

– А чем помочь нужно? – поинтересовался я.

– Хлебозавод не справляется с выпечкой хлеба. В городе появились очереди за хлебом. Надо строить вторую печь. Нужен огнеупорный кирпич, а его нигде не достать, кроме как на заводе. Завод мог бы его дать, но без разрешения главка не решается. Вы же знаете директора завода – он очень робкий.

– Знаю, но вы знали его еще до того, как директором назначили, а зачем выдвигали такого?

– Он парень хороший. Ничего, обживется, – виновато заметил секретарь.

– Ладно, кирпичом поможем. А как, кстати, новый коммерческий директор работает?

– Представьте себе, неплохо. Приняли мы его с недовернем, уж больно говорлив. Всего два месяца на заводе, э уже много сделал. Ничего худого о нем сказать пока не могу. Им довольны.

Вскоре я вновь поехал на завод. Было жарко. В станционном буфете я попросил бутылочку воды. Она оказалась очень вкусной, и я невольно посмотрел этикетку: производство завода. Я не поверил своим глазам. Где же и когда на металлургическом заводе возпикло производство фруктовой воды?

– Откуда это у вас на заводе производство фруктовой воды? – спросил я встречавшего меня директора.

– Новый коммерческий директор организовал, – улыбаясь, ответил он.

– Ну, как он? Хорошо работает?

– Без него я бы совсем пропал, – чистосердечно признался директор. – Он вызвал из Одессы специалиста по производству воды, и теперь у нас на заводе с этим полный порядок.

– А как с питанием?

– Значительно лучше. Продуктов стало много – есть из чего готовить.

– Откуда же продукты появились?

– Из колхозов, а также свое хозяйство немного поставляет. Долги вот мучают. У нас задолженность большая. Немного мы снизили ее, но на картотеке еще несколько миллионов имеется. Прошлый месяц мы сдали много лемехов для плугов, из бракованной стали наделали. Тонкие броневые листы на это использовали. Они как брак и как неликвиды на заводе лежали. Мнхельсон предложил пустить их в дело. Нашел заказчика, мы изготовили несколько тысяч лемехов – это поправило немного финансовые дела завода. Нет, что ни говорите, а он голова!

Встретившись с Михельсоном, я спросил у него:

– Ну, как дела?

– Дел очень много, совсем забыл все личное. Вот когда все приведу в порядок, тогда и о себе подумаю.

– Почему это вас колхозники полюбили и стали продукты на завод доставлять? – спросил я коммерческого директора.

– Это я их полюбил, а не они меня, – широко улыбаясь, ответил Михельсон: – Если вы хотите что-то взять, вы должны что-то дать взамен – это старый закон жизни. Я много думал, что мы можем дать. Поехал по колхозам и стал спрашивать, чего они хотели бы получить от завода. Конечно, то, что им больше всего нужно, мы дать не можем. Могли бы, конечно, но я не хочу рисковать.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Всем нужно кровельное железо. Но я сказал – уголовный кодекс надо знать и на заводах, и в колхозах, а вот обручное железо – мы можем дать из отходов, шинное железо для колес тоже. А бочку без обручей не сделаешь, колесо без шин также. Народ здесь хороший, они меня сразу поняли. Мы им, они нам – и дело поправилось. Полуоси для телег тоже делали – у нас железо как брак лежало, а из него мы очень нужные вещи сделали. Из железа много хороших вещей сделать можно. Для одних потребителей это, может быть, и брак, а другие за этот брак все отдадут… Вначале сюда возами везли и картофель, и капусту, и морковку, и лук, а иногда яички и свинину. Теперь у меня есть уже постоянные поставщики – с ними имею дело.

Дефекты системы снабжения коммерческий директор поправлял обменными операциями – отходы железа менял на продукты питания. Такие операции были запрещены, но все знали, что на ряде заводов так поступают и смотрели на все это сквозь пальцы, потому что иначе наладить питание рабочих было пока невозможно. Тем более это было необходимо на данном заводе, стоявшем на пороге основательной реконструкции.

Уже значительно позже, когда я работал в Комитете стандартов, я поинтересовался положением дел на заводах, с которыми мне довелось иметь дело в 1937 году.

– Ну, а как работает Михельсон? При его энергии, вероятно, завода совершенно узнать нельзя.

– А его давно уже нет на заводе.

– Все-таки Одесса сманила, не усидел!

– Нет, он не в Одессе.

– А где же?

– Да разве вы не слышали об этой истории? В последнее время он направил свою энергию не в ту сторону. Его только хвалили, а поправлять не поправляли и не останавливали, когда он не туда гнул. Он стал главным организатором дачного кооператива. Вы знаете, какие у нас сосны, так вот, их стали рубить и возить к себе на участки. Формально все было законно. Получили делянки леса для индивидуального строительства, наняли колхозников для рубки и вывозки леса. Все как будто бы было в полном порядке. У Михельсона были расписки на все расходы. Одно не сходилось: такие дачи нельзя было построить на имеющиеся деньги. Объяснить же, из каких источников были оплачены все расходы по строительству дач, организаторы кооператива не могли.

С завода Михельсона убрали, но, учитывая все то полезное, что он сделал для производства, решили шума не поднимать. Освободили «по собственному желанию» и все. Где он теперь, мне лично неизвестно. Может быть, и в Одессе…

Итак, завод наш мы общими и немалыми усилиями перестроили. На его территории появились новые корпуса, в цехах – современное оборудование, к работе привлекли новых людей…

В одно из посещений завода я вновь встретился с секретарем горкома партии. Он обратился ко мне:

– А я опять с просьбой!

– Что такое?

– Снова хочу просить кирпич.

– Чего же вы из кирпича строить хотите?

– Хотим еще одну печь построить на хлебозаводе. Опять с хлебом перебои.

– Неужели в городе за год втрое население выросло? В прошлом году одна печь справлялась и никаких перебоев не было, а теперь уже третью строить собираетесь. В чем дело? Ведь город стоит на отшибе, приезжих здесь мало, население стабильное. Почему же расход хлеба увеличивается, совершенно непонятно?

– А дело вот в чем, – вмешался в разговор один из находившихся в комнате. – Пуд сена в нашем районе стоит 60 рублей, а пуд печеного хлеба – 16 рублей. Вот и прикиньте теперь, почему хлеба не хватает! Я зашел как-то на днях к соседу, заглянул в сарай, а там краюхи хлеба, как кирпичи, уложены, чуть ли не до стропил. Запас хлеба для свиней на полгода сделал.

Первая же проверка, проведенная заводской общественностью, показала вопиющие безобразия. Во многих дворах буханки хлеба были сложены как дрова.

После этого в магазинах установили общественный контроль за торговлей хлебом. Это смягчило положение, и строить третью печь не потребовалось.

Бумаги нужные и ненужные

Прошло уже почти полгода, как я уехал из Челябинска, а все еще не мог привыкнуть к работе в учреждении. От конкретного заводского дела я перешел к рассмотрению планов работ институтов, заводских лабораторий, технических условий и технологических инструкций. Из других наркоматов и ведомств непрерывным потоком шли письма, на них нужно было отвечать.

Несмотря на то что бумажный стиль руководства критиковался в печати и на всех собраниях, все же бумажный поток не сокращался.

Я часто вспоминал то, что видел за границей на заводах Круппа и Рохлинга. Там письма тоже писали, велась переписка, но в значительно меньшем количестве. Меня удивляли многие деловые указания и распоряжения, которые совершались на заводах Германии без документального оформления – по телефонному звонку.

Как-то я находился в отделе снабжения крупповского завода, когда туда позвонили из сталеплавильного цеха и попросили направить в цех полтонны ферромолибдена. Сотрудник отдела снабжения тотчас же поднял телефонную трубку, позвонил на склад и сказал, чтобы в третий мартеновский цех направили ферромолибден, указав, сколько нужно направить и какого сорта.

Я был удивлен тем, как вся эта операция быстро была проведена, и спросил снабженца:

– Как же это вы по телефону распоряжаетесь материальными ценностями, без всяких письменных требований?

– А склад позже все оформит, зачем же писать лишние бумаги, – ответил он мне.

– А откуда вы знаете, какой сорт ферромолибдена нужен в цехе?

– Я на заводе работаю уже двенадцать лет, если бы я этого не знал, меня давно бы выгнали с завода, – ответил он мне. – Я должен заботиться о том, чтобы в цехах, за снабжение которых я отвечаю, было все, что им необходимо. Если я все время буду писать, то кто же мою основную работу будет выполнять? – закончил он свои пояснения.

Уже позже, в Москве, я случайно познакомился с прокурором речного транспорта. Он был очень интересным собеседником и неисчерпаемым кладезем самых разнообразных историй. Однажды он рассказал мне об интересном деле, которое попало ему в руки. К уголовной ответственности за халатное отношение к выполнению своих обязанностей привлекли курьера одного из учреждений. В обязанности этого курьера входила разноска писем по отделам и управлениям учреждения. Курьеру, вероятно, надоело заниматься разноской, а может быть, к этому были еще какие-то другие причины, поэтому эти письма курьер не разносил, а складывал в одном из шкафов. Когда случайно заглянули в этот шкаф, то обнаружили там более двух тысяч недоставленных адресатам писем. Дело получило огласку и дошло до суда.

По существу это типичный случай халатного отношения к исполнению служебных обязанностей. Но прокурора это дело заинтересовало с другой стороны. Эти две тысячи писем скопились за срок в три месяца, и никто не заметил их отсутствия. Жизнь учреждений, куда письма были направлены, и тех, откуда они исходили, шла своим чередом. Возникает вопрос, а нужны ли были эти письма, если их отсутствия никто не ощущал и никто от этого не страдал.

Разговор с прокурором дал пищу для размышлений.

Чем все же вызван этот бумажный поток? Часто можно слышать: необходимо иметь точный учет и контроль. Это верно. Но ведь во многих случаях письма носят другие черты. Они не имеют никакого отношения пи к учету, ни к контролю. Пишущие просто хотят иметь бумажный документ, чтобы всегда можно было оправдаться – письма стали своего рода страховым полисом.

Многие письма так и начинались: «В дополнение к нашему телефонному разговору…» или «В соответствии с тем, что нами обсуждалось, прошу вас…» – и далее излагалось то, что уже было без письма ясно и для автора письма и для того, кому оно адресовалось. Телефон стал уже не средством связи, а дополнением к бумаге.

«Язык к делу не подошьешь», – услышал я как-то в ответ на мой вопрос, зачем же еще писать о том, что решено и нет необходимости в каких-либо дополнительных разъяснениях. «А чем же мне можно будет доказать, что этот вопрос мною поднимался?»

Письма-сигналы давали возможность оправдаться, спять обвинение, если оно будет предъявлено.

На заводе все было иначе и много проще. Все паши мысли направлялись на то, чтобы выполнить вполне конкретный производственный план. Мне казалось, что и в учреждениях должна быть борьба за тот же самый план производства и строительства. Зачем же мы тратим столько времени на возведение сложной защиты из искусно составляемых бумаг? Эти вопросы не все решены еще и поныне.

О трудностях производства

Самым уязвимым местом наших предприятий было неудовлетворительное снабжение материалами и изделиями, которые были необходимы для выполнения установленных планов. На основные материалы были утверждены нормы расхода. Но часто они не соблюдались: заводам выделялось меньше того, что было необходимо. На протесты работники отделов Госплана обычно отвечали: «Используйте внутренние резервы».

Нормы запасов на некоторые материалы были установлены очень низкие, это постоянно вызывало тревогу у работников наркомата и заводов, на которых прежде всего сваливались все беды.

Из-за плохого снабжения топливом в особенно тяжелом положении часто оказывался наш Северный завод. Сталеплавильные печи завода работали на нефти, а запасы редко превышали трехнедельную потребность в ней.

Я не помню такого месяца, когда бы оттуда не было тревожных звонков о том, что печи завода могут через несколько дней остановиться, так как запасы топлива кончаются, а цистерны с нефтью еще не подошли. Топливо завод получал из Грозного. В эти дни все работники главка превращались в диспетчеров и звонили по всем железнодорожным станциям, проверяя, где находится эшелон с нефтью, и умоляя работников железной дороги быстрее его продвинуть. В те годы мы хорошо знали, кажется, все узловые станции по пути следования цистерн с нефтью.

Трудным делом были и поставки но кооперации. Все совершенно справедливо признавали, что необходимо вводить специализацию предприятий – это значительно удешевляло производство, но плохая организация в снабжении изделиями специализированных предприятий сводила на нет эти выгоды.

Заводы главка многие полуфабрикаты, узлы и детали для своей продукции получали с других предприятий. А там возникали свои затруднения, и смежники часто не выполняли обусловленных сроков поставки.

Директор мог еще найти выход из тех трудностей, которые возникли у него на заводе, но влиять на работу своих поставщиков было трудно. Отсюда и шла тенденция делать все самим, боязнь кооперации с другими.

– Меня могут подвести, не доставят вовремя, что я тогда буду делать? У меня сорвется весь план, – часто можно было слышать от директоров заводов, когда им при утверждении плана предлагали некоторые необходимые им изделия не изготовлять самим, а получать с других заводов.

Немало дополнительных трудностей вызывало то, что многие конструкции не были еще полностью доработаны,. когда начиналось их промышленное производство, – как правило, на заводах опытных цехов не существовало. Исключение, пожалуй, составляли авиационные заводы, где главные конструкторы в своем распоряжении имели опытные заводы и могли тщательно отрабатывать и испытывать свои конструкции. В большинстве же случаев переход к промышленному производству начинался без детальной проверки как конструкции, так и технологии ее изготовления.

Наконец, подлинным бичом для производства были непрерывно вносимые в конструкции изменения. Дело дошло до того, что пришлось принимать специальные меры, запрещающие вносить в конструкции какие-либо изменения. Разумеется, все изменения предлагались во имя улучшения конструкции'– и в ряде случаев это было действительно так, – но при этом забывалось, что каждое такое решите нарушало ритм технологического процесса, требовало перестройки его, порождало неуверенность и вело в конце концов к браку.

Помню, как однажды во время переговоров с одной из немецких фирм относительно заказа станков член нашей закупочной комиссии предложил представителю фирмы изменить один из узлов станка. Причем это изменение было небольшим, и всем нам казалось, что фирма согласится сделать это, тем более что она была очень заинтересована в получении советских заказов. Но, к нашему удивлению, представитель фирмы наотрез отказался даже обсуждать этот вопрос.

– Мы не можем изменять конструкцию. Она отработана, опробована, и мы за нее несем ответственность. Любое, даже незначительное изменение нарушит технологию производства. Это уже будет не то, что значится под этой маркой. – И он указал нам в проспекте фирмы модель станка с присвоенным ему наименованием.

Все работники промышленности хорошо понимают, что для нормальной работы заводов необходимо на отдельных этапах производства иметь какой-то задел – полуфабрикаты, детали. Это позволяет спокойно, без перебоев руководить производственным процессом. Но многие часто забывают о том, что необходимо также иметь научный задел. Необходимо заранее разрабатывать новые конструкции и новые производственные процессы. На многих передовых предприятиях и созданы разного рода экспериментальные и опытные цеха, которые позволяют запускать в производство только то, что отработано и проверено.

Летом 1964 года мне пришлось побывать на Международной выставке в Нью-Йорке и видеть автомашины, которые будут выпускаться на рынок в 1970 году. Эти модели машин готовы, они ходят, испытаны, но не продаются. На мой вопрос, почему же этп машины не поступают в продажу, мне ответили:

– У нас есть машины для выпуска в течение всех лет вплоть до тысяча девятьсот семидесятого года: вот эта машина будет выпускаться в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, а эти – в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году…

Машины готовы, но над их совершенствованием еще работают конструкторы и технологи – они заранее готовят эти модели к массовому выпуску, и, когда они будут приняты к производству, никаких изменений не потребуется.

В те годы, правда, мы мечтать не могли о таком, нам ладо было спешить, и правильная организация производства вырастала в одну из сложнейших проблем. Вот тогда-то и выявлялись люди с талантом организаторов. Личным вмешательством, своей неуемной волей и энергией они устраняли недостатки и тянули производство вверх, заражая своим энтузиазмом и примером массы руководимых ими людей.

Одним из таких крупных самородков-организаторов был Иван Алексеевич Лихачев. Он прекрасно знал не только автомобильное производство, все его нужды и слабые места, но он знал также, от чего и от кого зависит их устранение. Он знал все заводы, которые поставляют ему материалы и изделия, он, кажется, знал лично каждого, кто был связан с производством, планированием и финансированием своего завода.

К тому же Лихачев прекрасно разбирался в психологии людей.

– Если у нас что-то уже записано, то изменить это очень трудно, – объяснял он как-то мне, когда мы с ним поближе познакомились. – Попробуй что-нибудь поправить, даже явно ошибочно записанное, особенно если это связано со снижением какого-нибудь качественного показателя пли количества записанного в план, – у тебя ничего не выйдет. Поэтому надо не допускать таких ошибочных записей: исправлять их куда сложнее, нежели не допускать, – обучал он меня.

Когда составлялся производственный план автозавода, Иван Алексеевич шел к тем работникам наркомата и Госплана, которые рассматривали самые первые наметки плана. Он подробно доказывал им, почему необходимо согласиться с тем вариантом плана, который разработай заводом, и пытался доводами, основанными на фактах и большом жизненном опыте, склонить их согласиться с предложением завода.

Если для автомобильного завода нужны были какие-то материалы или оборудование, то он шел к тем, кто их производил и опять-таки силой своей логики и образностью своего лексикона, пытался склонить своего собеседника на свою сторону, и чаще всего добивался помощи.

Однажды я получил его письмо, в котором он просил ускорить отправку труб для автомобильных полуосей. Письмо было, видимо, подготовлено кем-то из работников отдела снабжения завода и состояло из трафаретных слов: «Прошу вас ускорить отправку…» Но и этому формальному документу Лихачев придал свое особое звучание. Перед словом «прошу» он синим карандашом, которым подписал письмо, добавил: «очень». И это «очень», помню, меня тогда тронуло, и я. когда давал указание принять необходимые меры к отправке, еще позвонил на Северный завод, где эти трубы изготовлялись, и сказал директору завода, чтобы он лично проследил за отправкой, добавив при этом:

– Лихачев очень просит об этом.

Лихачева можно было встретить и в кабинете парткома, и в кабинете начальника отдела, и у отдельных исполнителей, и на заводах-поставщиках. Фраза «Выручай, браток» была его паролем. Она открывала ему доступ даже к сердцам суровых людей. Лихачев безошибочно определял то главное, от чего зависит успех того или иного производства. И в поисках решения он буквально ловил каждое умное предложение, докапывался до мельчайших деталей, а найдя выход, предлагал свою энергию для реализации.

Он знал сотни людей на заводах, в наркоматах и ведомствах. «Нет, с ним нельзя иметь дело. Подведет», – говорил он об одном работнике. «А вот этот человек серьезный. Умеет слово держать. Раз обещал – обязательно сделает, я его знаю». Суждения о людях у него были безошибочны. И это ему сильно помогало в выполнении весьма тяжелых заданий, которые ему очень часто поручались.

Я часто видел Лихачева у Тевосяна, когда Тевосян был еще управлявшим трестом «Спецсталь». Все работники треста знали – раз Лихачев у Тевосяна – значит, на автомобильном заводе нет листа.

– А что же все-таки сдерживает производство листовой стали? – допытывался он у Тевосяна. – Может быть, мы чем-нибудь сможем помочь?

– Да чем ты нам поможешь, – отвечал Тевосян, – листопрокатные станы работают круглосуточно на полную мощность. Сколько они могут прокатать листа, подсчитать легко. Здесь все резервы давно использованы.

– Ну, а если поехать на завод, да еще с народом поговорить? Хорошую премию дать. Мы могли бы для этого дела поднапрячься и несколько легковых машин сверх плана сделать. Я думаю, что Серго разрешит нам передать несколько автомобилей для премирования лучших заводских работников.

– Ты же знаешь, Иван Алексеевич, что все возможности для увеличения производства мы уже использовали. Надо новый листопрокатный цех строить. Это единственно реальная возможность увеличить производство листа.

– Так давай строить. Если нужно, давай вместе войдем в правительство с предложением о строительстве нового листопрокатного цеха.

– Мы уже вошли, и постановление о строительстве принято. На Запорожстали уже корпус начали строить. Оборудование даже заказано. Да ведь ты все это знаешь. Мы с тобой не первый раз об этом говорим.

– Лист нужен, – вздыхал Лихачев. – Места себе не нахожу, как только подумаю, что можем значительно больше машин изготовить и не используем наших возможностей. Дело, конечно, не в одном листе, но все остальные помехи мы можем устранить, а лист все это дело сдерживает. Может быть, все-таки можно что-то придумать? А?

У Лихачева сочетались способности великолепного организатора со способностями блестящего пропагандиста. Он так мог воздействовать на своего собеседника, так убедительно показать ему важность решаемых задач, что собеседник становился в конце концов его союзником.

Он умел располагать к себе людей так, что они раскрывали перед ним свои души. Поэтому, когда Лихачев что-то доказывал, его доводы были убедительны.

– Он знает, о чем говорит, – с восхищением восклицали те, кто слушал его доводы, его железную логику.

Однажды утром, только я начал рассматривать принесенную секретарем почту, а из буфета мне принесли на небольшом подносе завтрак – чай и бутерброды, накрытые белой накрахмаленной салфеткой, дверь в кабинет отворилась и ко мне с шумом вошли двое. Одного я сразу узнал, хотя и не был еще тогда с ним знаком – Иван Алексеевич Лихачев. Вторым оказался его заместитель. Оба, поздоровавшись со мной, сели. Лихачев сдернул салфетку с подноса, пододвинул поближе к себе принесенный мне завтрак и с аппетитом начал поглощать его.

– С самого раннего утра во рту маковой росинки не было. Тебе еще принесут, у вас наркомат богатый. А я по всей Москве бегаю. Что поделаешь – волка ноги кормят.

Он вел себя так, как будто бы.мы с ним были близкими друзьями.

– Ну, как дела-то? Программу выполняешь?

– Нет. Сильно отстаем.

– Это плохо. Могут нашлепать.

Расправившись с завтраком, Лихачев вытер салфеткой губы и руки, положил ее на поднос и сказал:

– А я к тебе, знаешь, по делу.

– Вероятно, по делу, не завтракать же вы сюда пришли, – обращаться к нему на «ты» я не мог.

– Выручай! У меня программа под угрозой. До зарезу нужен обрезной пресс. Как раз такой пресс только что изготовлен на заводе вашего главка. – И он назвал завод.

– Да, но этот пресс уже отправлен заказчику, он предназначен для одного номерного завода.

– Все это мне известно, – сказал Лихачев. – Только его еще не отгрузили, я через своих людей задержал отгрузку. Так что выручай, браток.

– Да не могу я, Иван Алексеевич, отдать этот пресс. Он изготовлен для другого завода, там ждут его.

– Ждали и еще подождут. А у меня дело остановиться может. Дай-ка я позвоню Тевосяну…

Он набрал помер, и я сразу же понял, что Лихачев соединился с Тевосяном.

– Вано, ну и несговорчивый же у тебя земляк. Никак не хочет мне пресс уступить. Я тебе уже говорил, как он мне нужен. Держи, – сказал Лихачев, передавая мне телефонную трубку.

– Знаешь что, – сказал мне Тевосян, – давай мы этот пресс передадим Лихачеву – все равно он от нас не отстанет, а завод, которому этот пресс предназначен, все-таки наш, а я знаю положение дел у них – им еще не до пресса, они могут подождать.

Узнав, что пресс он получит, Лихачев поднялся со стула, пожал руку, поблагодарил и сказал на прощание:

– Ты не знаешь, у кого правильные вальцы плохо лежат?

– Нет, не знаю.

– Ну, пошли, – сказал он своему заместителю. – Спасибо за угощение. В случае чего, звони, мы тоже кое-чем помочь можем.

Позже мне с Лихачевым приходилось встречаться неоднократно. Это был человек неистощимой энергии.