Текст книги "Разведка боем (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Ты, Чижик, что там насчёт трёх рублей запел? – спросила Лиса.

– То и запел, – и я в самом деле запел:

Сегодня обнаружил ровно в восемь,

Что потерял единственный трояк.

Я произнес слова, что произносят,

Босой ногой задевши ночью о косяк

– И что означает это вокальное упражнение? – вопрос Ольги не дал перейти ко второму куплету.

– Именно то, что я спел: до конца жизни я буду беднее на три рубля.

– Чижик и романс о трех рублях, это сильно. А если серьезно?

– А если серьезно, я не хочу играть в доброго волшебника. И вам не советую. Вы уже видели: раз помогли – большое спасибо. Десять раз помогли – принимают как должное. Двадцать раз помогли – почему так мало?

Конечно, я могу дать больше. Например, сто рублей. Могу и дам. Могу и тысячу – но не дам. Человека в сложную минуту нужно поддержать, тем более хорошо знакомого человека. Поддержать, но не брать на содержание. Человек принял решение – человек несет всю ответственность за то, что принял.

– То есть сто рублей ты всё-таки дашь?

– Дам. Но не сам. Через вас. Вы, поди, тоже решили… поддержать? Вам можно.

– А тебе, значит, нет?

– Тебя, Надя, точно не запишут отцом ребенка. А меня очень даже могут.

– Ты думаешь, Ленка способна на это пойти?

– Мать на многое способна пойти ради блага ребенка. Как она это благо понимает. Или родители подскажут. Или отец ребенка. Мол, с Чижика не убудет алименты платить. На суде спросят: поддерживал материально? И если будут свидетели, что да, поддерживал, дал за три, скажем, года, три тысячи рублей, то наш суд, самый гуманный суд в мире, решит: пусть платит. Да что три тысячи, и трехсот хватит. Даже за сотню зацепиться могут. В интересах ребенка, да. И не убудет.

А с Чижика очень даже убудет. Даже не потеря репутации. Просто не хочу и не стану.

И да, сколько там наше государство решило выплачивать одиноким матерям? Двенадцать рублей в месяц? Сто сорок четыре рубля в год, получается. Вот давайте этой суммой ограничимся и мы. Удвоим помощь. Мало? Пусть Ленка требует алименты с настоящего отца. Знаете, то, что она его не называет, тоже заставляет быть осторожным.

– У тебя, Чижик, паранойя. Ты от Фишера заразился, во всём подкопы видишь – сказала Пантера.

– Нет никакой особенной паранойи у Фишера. Америка – полицейское государство, и за Фишером следить могут с пелёнок. Потому что выделяется, потому что мать училась в России, да много причин. Ну, а у меня…

– Ты знаешь, он прав. Раз поможешь, пять поможешь, а потом садятся на шею, и погоняют. Вот как у Чехова с роднёй вышло, – сказала Лиса.

Дело, конечно, не в чеховской родне. У Лисы своя родня. И смотрят они на Надежду, как на дойную корову. Мы-де тебя вырастили, давай, отрабатывай теперь. Больше, больше, еще больше. Братьев нужно поднимать, они-то несчастные, а ты в Америку летаешь, на машине разъезжаешь, то и сё. Тут еще «Поиск» – зарплата Лисы, как исполнительного директора, была больше, чем у всех остальных Бочаровых, вместе взятых. Заметно больше. Проблема, да. Но Лиса справится.

Тут мы приехали. В редакцию «Поиска». Девочек я высадил, им работать, а сам поехал в институт. Лекция из числа необязательных – для нас, но я решил послушать. Успел, даже десять минут запаса осталось, заскочить в молочный магазин, что рядом с институтом. В магазине делали коктейль, мороженое с молоком. И калории, и сахара, и просто вкусно. Как раз то, что нужно перед лекцией. И мозгам, и мышцам, и желудку – всем прекрасно.

Я обычно сажусь наособицу, в левый дальний угол Большой Аудитории, и, если лекция интересная, слушал, а нет, так пачкал бумагу поправками ко второму изданию «Моего матча с Фишером». Подошла Наташа Гурьева и попросила принести «Патоморфологию» – книгу, что я привез из Америки. Нужно кое-что посмотреть. Если можно.

– Можно, – ответил я. – Конечно, можно. Интересуешься?

– Мне тему дали на кафедре патанатомии. Закрытую.

– Тогда умолкаю.

– Ну, – она оглянулась. Совсем уж рядом никого, но она снизила голос: – космические исследования. В институт привозят крысок, которые долго пробыли в космосе, и сравнивают изменения в органах по сравнению с контролем. С крысками, оставшимися здесь, на Земле.

– Понятно. То есть непонятно, в чем секрет-то? Дело нужное, интересное.

– Часть крысок в анабиозе. Анабиоз – вот в чем секрет. Только ты никому, пожалуйста.

– Тогда и ты никому. Ни-ни.

Потихоньку народ собрался, началась лекция. Доцент Сидоров читал разно. Иногда бубнил заученный текст, иногда же уходил в дальние дебри, выискивая связь между Парижской Коммуной, восстанием Пугачёва и островом Рапа-Нуи. Тогда его слушали с интересом. А иногда и вовсе вспоминал узника Шлиссельбурга, народовольца, пилота, снайпера, академика Морозова, утверждавшего, что буржуазия фальсифицировала историю, и что весь древний мир с пирамидами, спартанцами и слонами Ганнибала – выдумка попов. Не было никакого древнего мира, а Ганнибал – это искаженный литовский князь Гедеминас, который на самом деле искаженный киевский князь Владимир, который крестил Русь, но не в десятом веке, а в шестнадцатом. Но, конечно, теория Морозова не является общепризнанной. Возможно, лишь причудливая игра ума. Двадцать пять лет Шлиссельбурга, даже и с газетой «Таймс» – штука не простая.

Но сегодня Сидоров был вял, рассеян, и ограничился пересказом учебника. Я думаю, что дело в первитине. То есть в его отсутствии. Его, кстати, собираются запретить вовсе, и что тогда будет с нашими лекциями?

Что-нибудь, да будет.

После перерыва аудитория ополовинилась. Заскучал народ, разбегается.

А я всё думал о тёмной стороне медицины, той стороне, которую затронул в своём реферате Суслик.

Врачебная тайна первоначально, в средние века и раньше (если Морозов не прав, и «раньше» действительно было) касалась не только и не столько сведений о больных. Прежде всего, это была тайна профессии, тайна ремесла. Акушерские щипцы, к примеру, оставались фирменной тайной семейства Чемберленов более ста лет. Составы снадобий тоже были величайшим секретом, недоступным для профанов. И не только были: почему у нас открывали то пенициллин, то стрептомицин, то еще что-нибудь, открытое много раньше? Потому что технология производства являет собой секрет, которым не делятся. Вот и сегодня – анабиоз крысок. Может пригодиться для полетов к далеким планетам, а может для выживания в атомной войне. Тайна! Ну, не такая и тайна, раз её доверяют студентам, но всё-таки… А, главное, зачем для исследования крысок руководство по патоморфологии человека, а?

Всё кончается, кончилась и лекция. Народ разбредался неспешно, а у дверей меня перехватил Сашка Горелик, пятикурсник. Ну, теперь-то на пятикурсника смотреть можно почти как на ровню, все-таки третий курс это кое-что. Не то, что зеленый первокурсник.

Сашка теперь возглавил «МедПункт», институтский ВИА. Круговорот состава на практике: одни оканчивают учебу, другие начинают. Третьи, как Сашка, выдвигаются на командные позиции. И, как всякий толковый командир, Горелик мечтает усилить и развить своё подразделение, сделать его лучшим. А что для этого нужно? Для этого нужно обновить парк инструментов. Гитары, синтезатор, барабаны, тарелки, усилители, электроприблуды. Это на скрипке Страдивари можно триста лет играть, с электроинструментами такое не проходит. То, что пять лет назад было желанной новинкой, сегодня разве что для колхозного клуба годится. А где хорошие инструменты? Там хорошие инструменты. За границей. А кто у нас ездит за границу? Чижик у нас ездит за границу. И валюты у него вагон. Или три вагона. Но Чижик, скажем мягко, жлоб. Чижик запросто с деньгами не расстаётся. Потому и денег много, что не расстаётся. Но если его, Чижика, затащить в «МедПункт», солистом, гитаристом, клавишником, тогда он наверное расщедрится и купит всем сестрам по мере потребностей. Вот Сашка и не прекращает попыток приобщить меня к музыкальной жизни мединститута.

Ну, я в ней участвую. В музыкальной жизни. Но не в составе «Медпункта», а привычной компанией: я коренник, Лиса и Пантера в пристяжке. Одну песню к восьмому марту готовим. Никаких «тили-тили», репертуар у нас классический. К восьмому марта – «Гори, гори, моя звезда». Спеть нужно так, чтобы каждая девушка считала, что она моя звезда и есть. Сверхзадача артиста, да. А Сашка будет аккомпанировать, потому что играть на рояле и одновременно петь ну никак нельзя.

Вот мы и прорепетируем сегодня немножко. Чуть-чуть. Минут двадцать. Без девочек. Сначала я показал, как играть. Потом Горелик играл, а я пел. Потом… потом… потом… Репетиция не репетиция, если потом не изойдешь. Не то, чтобы изошел, но вспотел, не без того. И Сашка тоже. Не трали-вали играет, а классический роман, почувствуйте разницу. Нет, технически это не трудно, но я строг и придирчив. Терпит. Потому что верит и надеется на новый синтезатор.

А после репетиции я опять поехал в редакцию «Поиска». Она, редакция, это три комнатки, которые нам уступила «Степь» Не за красивые глаза уступила, но оно того стоит. Дом Шкляревского и расположен удачно, и сам по себе симпатичен. Ну, и главное богатство – это люди. Кое-кто из «Степи» подрабатывает у нас. Да многие. Начиная с главного редактора этой самой «Степи». Потому что «Степь» на дотации, а мы – на хозрасчете. Не вся прибыль остается у нас, далеко не вся, но и того, что остаётся, достаточно, чтобы зарплата наша была много больше, чем у соседей. В иных условиях это породило бы распри и неприязнь, но девочки поступили просто: взяли степняков в сотрудники. Кого на полставки, кого на четверть, кого вообще на разовые договоры. Недовольные остались (почему мне четверть, а Петрову половина?), но кусать кормящую руку дураков пока нет. И да, зря денег «Поиск» не платит, нужно работать и работать.

Мы сгоряча объявили конкурс фантастического рассказа, и вот теперь расхлёбываем. Рассказы посыпались, как американцы во Вьетнаме. Отовсюду. Нет, мы сами их не читаем, разве что отправитель известный. Читают участники литобъединения, и лучшие рукописи, по их мнению, передают нам. Ну, а мы проглядываем. Первая страница, последняя страница. Да-да, если кто пишет – учтите. Все силы вкладывайте в эти заветные страницы. Нет, бывает, что после первой страницы хочется прочитать и вторую, но редко. Чаще и первую-то читаешь через силу.

«На краю города гордо высился космический корабль, ярко освещенный альфа, бета и гамма-лучами», да, сильно сказано.

Но всё, прием рукописей закончен. Хотя, конечно, будут писать и присылать, невзирая на предупреждение «рукописи не рецензируются и не возвращаются».

Глава 16

19 марта 1975 года, среда

ЧИЖИК ШАГАЕТ ПО МОСКВЕ

Весенний дождь – это не летний. Особенно в марте. Петь и радоваться не хочется вовсе, да и знакомых лиц в толпе не разглядеть. Собственно, и толпы никакой нет. Поток людей, и то не бурный, а так… на троечку. Даже по нашим чернозёмским меркам. А для Москвы и вовсе малолюдье. Будни, утро, плохая погода. Трудящиеся трудятся, учащиеся учатся, малые дети в яслях и садиках манную кашу кушают, а дедушки с бабушками пьют дома чай со сливками и московскими баранками.

Одни приезжие, вроде меня, шатаются по непогоде. Командировочные, или просто – выбрались столицу посмотреть. Уж когда сумели, тогда и выбрались.

Среди капель стали попадаться снежинки и даже льдинки. Чичер какой-то, а не весенний дождь. Но я уже добрался до цели, магазина медицинской книги. Зашел. Сразу стало веселее: тепло, уют и книги.

Я не спеша прошел вдоль прилавка. Слева направо, справа налево. Еще и еще.

Нет, избаловался я. Определенно. Все эти заграницы приучили к изобилию, к осетрине первой свежести. А здесь, даже в Москве, с книжным изобилием не очень…

Мы, разумеется, в нашей чернозёмской медкниге сделали предварительные заказы на то, что было в планах издательств, но теплилась надежда на внеплановые книги. Но пока их, внеплановых, нет. А те, что в плане – ну, почитаем, почитаем… Просто это зачастую «издание четырнадцатое, стереотипное». Тех же щей, да пожиже влей. Есть и переводные книги, но оригиналы вышли хорошо, если три года назад. Чаще пять, восемь и дальше.

Что печальнее, сами оригиналы запросто не купишь. Это в Хельсинки, Вене и Дортмунде рядышком лежат новинки со всего мира – те, что пользуются спросом. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, в том числе и завезти новую медицинскую книгу из Парижа в Вену.

А у нас… Частному лицу ходу нет вовсе. А учреждение… теоретически подает заявку и, если её утвердят и выделят валюту, то внешнеторговые организаторы купят и привезут. Но как долго будет длиться процесс, неизвестно, потому что выделяют валюту нечасто, а нашему институту не выделяют вовсе. Так что либо иди в Дом Книги на проспекте Калинина – куда завозят инициативно, либо жди случая, поездки за границу или что-нибудь вроде того. И наши ученые, участники международных встреч, всегда перед выбором, что привести домой: джинсовый костюм или книгу. Хотелось бы и того, и другого, но получается редко, уж больно мало денег меняют, рублей на валюту. Ну, и книги в заграницах, особенно медицинские, дороги.

Мы с девочками как-то в порядке бреда прикидывали, можно ли основать хозрасчетное медицинское издательство. Получалось, что нет. Почему? Потому что как ни считай, книга, изданная по западным стандартам – чтобы и полиграфия хорошая, и скорость издания, и авторы с мировым именем, и материалы современные – будет стоить рублей двадцать пять. Минимум. То есть начинающий советский врач должен будет заплатить за книгу недельный заработок. Что неприемлемо. Не наберется покупателей, оправдывающих тираж. Заграничные доктора тоже считают, что книги недёшевы, но они-то отдают за ту же книгу не недельный заработок, а часовой, двухчасовой. Разница есть. Так что нам книги попроще нужны, зато и подешевле. С чем уже существующие издательства худо-бедно справляются. Получая государственную дотацию.

Ладно, пусть. Я, собственно, сюда зашёл только потому, что бездельно гулять по Москве как-то стыдно. А время нужно занять.

Я еще посмотрел с надеждой, вдруг и найду что-нибудь интересное. И – нашел. В букинистическом отделе. «Кавказскія минеральныя воды какъ великое подспорье въ лѣченіи болѣзней органовъ дыханія», за авторством профессора Царьградского, издание 1897 года, Санкт-Петербург.

Купил, пусть будет. Вдруг и в самом деля я стану доктором в Кисловодске? Вероятность хоть и мизерная, но не нулевая. Иногда мне, для разнообразия, снятся приятные сны. Сны, в которых я прогуливаюсь по Кисловодску в чесучовом костюме, соломенной шляпе, здороваясь с дамами и господами из чеховских пьес, а в руках ещё пахнущее типографской краской «Кисловодскіе вѣдомости» за тысяча девятьсот первый год.

Дождь тем временем прекратился, даже солнце выглянуло на пару минут из-за туч. Выглянуло, посмотрело на Москву, и решило, что вид ему не нравится. Солнцу то есть. Вот когда деревья зазеленеют, земля травкой покроется, птички запоют, а москвички сменят пальто на что-нибудь лёгкое и воздушное, тогда…

Я решил спрятаться тоже. Только не за тучу, а под землю. В метро.

Внизу было пустынно. Пять, шесть, много десять человек поднялись наверх, пока лестница-чудесница вела меня вниз. Я минут десять посидел на скамейке, любуясь инфернальным великолепием, а поезда, как гигантские черви, сновали туда-сюда под городом.

Еще в школе я прочитал книгу американского фантаста о стране, населенной огромными червями. Книгу студент из Англии привез, ну, и дал почитать. В интернациональном клубе университета. Думаю, того писателя вдохновила нью-йоркская подземка. Вот так сидел он в подземке, смотрел на поезда, смотрел, смотрел – и придумал историю. Правда, черви ползали не под городом, а в пустыне. Почему пустыня? Потому что Нью-Йорк. Человек человеку волк. Не то, что у нас.

Посмотрел на часы. Времени достаточно, но я решил вернуться в гостиницу. Хватит, нагулялся по Москве, будет. И замерз, да.

И я сел в поезд метро. У того писателя люди тоже ездили, только не в червях, а верхом. Ясно, что внутри червя было бы некрасиво. Как входят, а, главное, как они из червя выходят, а?

За окнами тьма ревела, шипела, свистела, кабели, что тянулись вдоль тоннеля, казались преследующими нас пиявками.

Но не догнали.

Сошёл на Театральной. Хорошо, что вчера сумел попасть в Большой. Хотя и на свою оперу. Идёт родная, идёт, милая. И москвичи её слушают вместе с гостями столицы. Зал полон. Ну, чтобы Большой не был полон, должно случиться что-то необыкновенное. Нашествие марсиан. Или черви, те, что под городом, вздумают вылезти наружу.

В номере я, переодевшись, позвонил, сказал, что на месте, что всё идет по плану, и жду машину к четырем. А сейчас всего лишь двенадцать. Четыре часа впереди, что делать? Все говорят – Москва, Москва, но днем в будний день чувствуешь себя совершенно никчемным, выключенным из созидательной жизни общества ленивцем.

Это так приятно!

Еще в декабре, по окончании чемпионата СССР, возникла идея провести встречу между чемпионом мира среди шахматных программ «Каиссой» и чемпионом Советского Союза Чижиком.

Я не возражал, авторы программы тоже. Два с лишним месяца утрясали организационные сложности: встречу должно было освещать телевидение, и, более того, решили снять документальный фильм, короткометражку на двадцать минут. Для зарубежного показа. С одной стороны – пропаганда достижений советской науки, с другой – пропаганда советского спорта. То есть – нашей страны в целом. Победителя Фишера знают во всём мире. А если и не знают, то благодаря фильму узнают, что молодым везде у нас дорога. В отличие от.

И вот сегодня в семнадцать ровно начнется историческая партия. Впервые встретятся два чемпиона, электронный и белковый. Возможно, это станет традицией.

Но счастье ничегонеделания длилось недолго. Зазвонил телефон, дежурный спросил, жду ли я некоего Мицкевичуса. Пана Мицкевичуса, – дежурный был не чужд чувства языка.

Конечно, жду!

И через пять минут Анатолий Петрович был у меня в номере.

– Ну, как? – спросил он без предисловий. Ни о погоде, ни о самочувствии говорить не стал.

– «Поиск» берет ваш рассказ, – я тоже не стал ходить вокруг да около.

– Когда?

– Думаю, в августовском номере. Аванс по подписании договора, – я из папочки достал стандартную форму. Два экземпляра. Один журналу, другой автору. Сумму проставил от руки.

– Я ожидал большего, – сказал пан Мицкевичус, читая договор.

– Я тоже. Напишите для нас повесть листа в три, в четыре. Что-нибудь подобное «Песчаному богу» – и будут совсем другие деньги.

Анатолий Петрович вздохнул и поставил в нужном месте подписи.

Сумма была не мала. Напротив, сумма была велика. Вдвое выше, чем заплатила бы «ТМ». Но автор не должен останавливаться на достигнутом. Просто обязан не останавливаться.

– И… – вопросительно посмотрел на меня Мицкевичус.

– Завтра-послезавтра я вернусь в Черноземск, сдам договор в бухгалтерию, и она отправит почтовый перевод. Думаю, на следующей неделе вы получите гонорар. Но это зависит и от почты Москвы.

Мицкевичус еще раз вздохнул.

– Не разделите ли со мной обед? – спросил я. Перед игрой я обычно много не ем, но ради автора можно сделать исключение.

Мицкевичус согласился, и мы спустились в ресторан.

Потихоньку я становлюсь завсегдатаем. Столик у пальмы, бутылка «боржома», овощной салат «а ля Мытищи». Память у официантов хорошая. Ну, и я знаменитость, победитель Фишера. Надолго знаменитость? Пока в Советском Союзе любят шахматы, и пока Фишера не победит кто-нибудь другой.

– Не стесняйтесь, Анатолий Петрович, заказывайте. «Поиск» платит, из представительских.

Мицкевичус стесняться не стал. Заказал другое, третье, пятое. И водочки. Впрочем, водки подали сто граммов. В графинчике. Такие здесь правила. Коньяк можно хоть литр заказать, а водку только сто граммов на человека. Во избежание.

Мы неспешно ели, точнее, вкушали, перемежая блюда разговорами. Говорил Мицкевичус, я слушал. Сначала с интересом, потом из вежливости. Сто граммов только раззадорили Анатолия Петровича, он дважды подзывал официанта, тот вопросительно смотрел на меня, я изображал недоумение, в дополнительной порции «Столичной» Мицкевичусу отказывали. И он не выдержал, сорвался, наговорил грубостей, обозвал меня жлобом, и ушёл.

Мдя.

С писателями это бывает. Равно как и со всеми другими. Потому-то и гонорар он получит по почте, хотя я мог бы заплатить и сразу, наличными, такие деньги при мне были. Но наличные… не факт, что он бы донёс их до дома. Душа меры не знает. А почтовый перевод даёт шанс, а главное, снимает с меня ответственность.

Рассказ из потока конкурсных выудила Ольга. Мицкевичус был в большом почёте лет пятнадцать назад, последнее время писал мало, но вот, прислал.

Рассказ по меркам Мицкевичуса средненький, но – пусть будет, решила Ольга. И я, памятуя о «Песчаном боге», повести Мицкевичуса, которую прочитал в пятом классе и которую помню почти дословно, вызвался встретиться с Анатолием Петровичем. Всё равно, мол, буду в Москве. Вдруг да и одарит нас произведением уровня бога. Или даже лучше.

Вдруг. Но вряд ли. Мне не понравился вид Мицкевичюса. И не в водке причина. Тут дела сердечные. Но лезть с непрошенными советами… Хотя к Андропову же я полез. И до сих пор жив. А почему промолчал сейчас? Да потому, что Мицкевичус прекрасно знает, что нездоров. Но мер не принимает. Мне о том сказали знающие люди из писательского цеха.

Вернувшись в номер, я переоделся. Режиссер фильма настаивал на классическом сером костюме, но я выбрал смокинг. Представление, так представление. Так, в смокинге, я и спустился к поджидавшей у входа «Волге».

Игра с «Каиссой» будет проходить во Дворце Железнодорожников, что на Комсомольской площади. Я уже там играл в семьдесят третьем, на чемпионате СССР.

За десять минут мы доехали до места. Внутри опять уют и тепло.

Поговорил с творцами «Каиссы». С корреспондентами газет и телевидения. С директором Дворца Железнодорожников. В буфете меня ждала тарелка с бутербродом, чёрная икра. И тут, значит, помнят. Приятно.

Режиссер при виде смокинга скривился, но смирился. Другого Чижика для вас, товарищ режиссер, у меня нет. Гример попудрил мне лицо и поправил прическу. И в пять вечера я вышел на сцену. На сцене шахматный стол и два кресла. Мне играть чёрными.

Зал переполнен. За декорацию – большая демонстрационная доска.

Бурные аплодисменты. Я кланяюсь и усаживаюсь за столик. Поправляю фигуры – это, скорее, ритуал, стоят фигуры ровно.

Оператор, тезка Михаил, делает ход за программу. Е четыре, конечно.

Я готовился. Посмотрел партии, сыгранные программой с читателями «Комсомолки» в семьдесят втором, и на прошлогоднем первенстве мира среди шахматных программ в Стокгольме. Играла программа сильно. Нет, это не гроссмейстер, даже не мастер, но на спортивный разряд тянет. Отлично видит мелкую тактику на два-три хода вперед. У программистов принято считать в полуходах, плиях. Е четыре – это один плий. Я ответил це пять – это второй плий. Программа сходила конем на эф три, третий плий. Я – конь це шесть, четвертый плий. «Каисса» пешкой на це три – пятый плий. Я пешкой на дэ пять – шестой плий. Белые побили пешкой е четыре на дэ пять – это седьмой плий. Или седьмой полуход. А так, по-человечески, четвертый. Это максимум, на что способна программа пока – считать на семь полуходов. Впрочем, дебют она не считает, дебютная книжка заложена в программу. Несколько тысяч ходов – во всех направлениях. На каждое – от трех до шести человеческих хода. В плиях звучит дольше. Если воспроизвести на бумаге, получится брошюрка в десять страничек. Самое лучшее, что знает теория.

Машины, конечно, на сцене нет. Она большая, занимает целый зал. Тезка Михаил связывается с операторами по телефону. Он, телефон, здесь же, на столике, со стороны Михаила. Договорились, что машина за час сделает тридцать ходов. Мне отведен час на всю партию. Чтобы зрители не утомились.

А зрители в зале – мечта. Понимающие. Любящие шахматы. Таких зрителей поискать. Ну, устроим зрителям представление на славу.

Нас снимают и киношники, и телевидение. Каждый на свою камеру. Им нужен свет, и мощные прожекторы заливают сцену. «Каиссе» всё равно, она далеко отсюда, в машинном зале Института Проблем Управления. Мне, собственно, тоже всё равно. Даже приятно: после утренней прогулки я никак не могу согреться. А свет, он ведь одновременно и тепло. Лампы накаливания – как печка.

Играть я старался красиво, для публики. Пожертвовал пешку, затем коня, и программа пожадничала, взяла. Взамен я получил матовую атаку через восемь ходов, шестнадцать плиев. Так далеко «Каисса» не видела, и потому ничто не мешало мне претворять планы в жизнь.

Пока машина считала варианты, я думал о другом. В смысле – о другом матче. О матче на звание чемпиона мира. Ну да, мое дело сторона. Мое дело – отобраться на следующий цикл. Но не факт, что чемпион определится в этом цикле. Во всяком случае, за доской. Похоже, да я почти уверен, что Карпова лишат возможности сыграть с Фишером. Под предлогом защиты его, Карпова, интересов.

Да, Фишер требует себе льготу: сохранение звания чемпиона при счёте девять-девять. С точки зрения детской болезни левизны, несправедливо. Хотя у чемпиона есть свои резоны. Но, настаивая на равных условиях, с водой могут выплеснуть и ребенка, то есть сам матч. Что для Карпова будет куда худшим результатом, чем играть матч на несправедливых условиях. Почему? Это очевидно.

Во-первых, Анатолий может даже при таких условиях победить.

И завоевать престол. Не гарантирую, что завоюет, но может. Сейчас он сильнее Спасского. Во-вторых, даже проиграв, он получит неоценимый опыт, который пригодится в будущем. Да вот хотя бы в следующем цикле. В конце концов, ему, Карпову, только двадцать три.

Но чиновников сама мысль о поражении страшит. Что сделают с Карповым после поражения? А ничего не сделают с Карповым после поражения. Ну, вздохнут, мол, мы на тебя надеялись, а ты не оправдал. И всё. А чиновника, да вот хоть того же Батуринского, отправят на пенсию. Как не обеспечившего. И потому чиновники будут стоять насмерть, лишь бы матч не состоялся.

Но важнее другое. Гораздо важнее. Призовой фонд матча Фишер-Карпов таков, что, даже проиграв, Анатолий заработает два миллиона долларов. Два миллиона! Гарантировано! Для чиновника это нестерпимо. Как так – Карпов получит миллионы, будет вести шикарную жизнь, а он, чиновник – прозябать в своем кабинете?

Конечно, большую часть гонорара достанется государству. Вот у меня из четырехсот пятидесяти долларов две трети ушло стране: журнал «Поиск», как не верти, казённый, и в любой момент нас всех могут попросить выйти вон. Нет, не попросят, не думаю. Но имеют возможность. А уж миллионы… И ведь как чиновник думает? А чиновник думает так: вдруг Карпов, получив миллионы, не захочет их отдавать? Просто останется на Западе? Два миллиона долларов – это серьезный аргумент. А выиграет, так и все три с половиной миллиона. И что тогда? Что тогда сделают с чиновником?

Нет, нет и нет. Никакого матча не будет. Украдут этот матч у Карпова. И всё свалят на Фишера, мол, это его раздутое эго сорвало матч, а мы отстояли честь страны. Ещё и благодарность получат.

И потому матчу не бывать!

«Каисса» не сдаётся. Нет в программе такой функции. Играет до конца. И конец наступил на двадцать четвертом ходу: я поставил программе мат. На всю игру ушёл час, зрители не успели утомиться. Вдобавок стали свидетелями комбинации, которую редко встретишь в поединке гроссмейстеров: с гроссмейстерами такие комбинации просто не проходят. Но «Каисса» пока не гроссмейстер.

Зрители, поаплодировав, начали расходиться. А нас с тёзкой опять попудрили, причесали, и мы разыграли партию уже в быстром темпе – перед кинокамерой. Для будущих кинозрителей. Пусть смотрят.

Потом буфет, фуршет, и вот меня, усталого, но довольного, везут назад, в «Москву».

Программа выполнена. Для мира шахматных любителей я к титулу победителя Фишера добавил титул победителя сильнейшей шахматной машины.

Чем богаты…

Глава 17

3 апреля 1975 года, четверг

ЧИЖИКУ ЗВОНЯТ И ПИШУТ

У меня зазвонил телефон. Вернее, запел соловьем. Телефон иностранный, японский, с выбором мелодии звонка. Купил недавно, в «Берёзке».

Я поднял трубку.

– Чижик у телефона, – я обычно представляюсь. Чтобы знали, куда попали.

– Это Ермолин, корреспондент «Комсомольской Правды», – представился и собеседник.

– Слушаю, Сергей – это опять я.

– Михаил, как вы прокомментируете новость о том, что Анатолий Карпов провозглашен чемпионом мира?

Провозглашен, значит. Добились, отобрали у Фишера корону, а у Анатолия матч.

– Пишите, Сергей. Цитата: Да здравствует двенадцатый чемпион мира Анатолий Карпов, восклицательный знак. Ура, восклицательный знак. Конец цитаты.

– Понял, Михаил. Спасибо, – и он отключился. Верно, будет других обзванивать.

Разговор шёл по громкой связи, японский телефон это может. И Лиса с Пантерой его слышали. Мы тут втроем готовились к завтрашнему семинару по фармакологии. И, после разговора с «Комсомолкой», собрались продолжить. Но позвонил «Советский спорт», позвонила «Правда», позвонили «Известия». Ответ был стандартным. Я его загодя придумал, ответ. Чтобы и коротко, и совершенно ясно: Чижик недвусмысленно считает Карпова чемпионом мира.

А то ведь всякие мнения бывают. Одни считают, что в случае срыва матча звание нужно разыграть между предыдущим чемпионом, Борисом Спасским и Карповым. Другие мечтают провести, как в сорок восьмом году, матч-турнир с участием пяти-шести сильнейших гроссмейстеров, чтобы в четыре круга, и кто победит, тот и чемпион. Были и сторонники матча Карпов – Чижик, хотя тут уж никаких исторических прецедентов не было вовсе, но Чижик – победитель Фишера, а Карпов ни разу. Вот хорошо бы, чтобы Карпов победил Чижика и показал сомневающимся своё превосходство.

Ну, я ответил на хотелки: Карпов – чемпион, и баста. А сомневающиеся пусть и дальше сомневаются.

Звонки прекратились, мы разобрали материал досконально. Не для преподавателей, для себя. Потом, конечно, будут новые данные, новые книги, но фундамент – это на всю жизнь. Крышу перекрасить нетрудно, и заменить соломенную на черепичную, если деньги есть, а фундамент поди, обнови…

И уже когда вечер собрался перейти в ночь, раздался ещё один звонок.

– С вами будет говорить Юрий Владимирович, – сказал незнакомец. Вернее, незнакомка – голос был женский.

Я подавил желание встать с кресла. Есть в нас такое – тянуться при виде начальства, пусть даже не своего, пусть даже не на службе.

Давить!

– Добрый вечер, Михаил! Вы можете говорить свободно?