Текст книги "Разведка боем (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Я продолжал молчать, всем видом, однако, показывая полное внимание к собеседнику. Он ведь собеседник, не так ли?

– Поскольку гражданин Никторкин задержан на охраняемой территории, проводится расследование. И к вам есть вопросы.

– Ко мне? Впрочем, есть, так есть. Спрашивайте.

– Вам знаком гражданин Никторкин Иван Сергеевич, тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения?

– Нет.

– Вы можете назвать причину, по которой гражданин Никторкин Иван Сергеевич, тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения, в ночь с первого на второе мая находился на территории, прилегающей к вашему дому?

– Нет.

– Так и запишем. Нет, не беспокойтесь, к вам это не имеет никакого отношения. Просто положено. Этот Никторкин – вор-рецидивист, и мы считаем, что он хотел обокрасть ваш дом. Вас ведь не было в Черноземске?

– Не было. С двадцать восьмого апреля по пятнадцатое мая я находился в отъезде. В Чехословакии, потом в Москве.

– Вот-вот. Он, видно, узнал об этом и решил поживиться. У вас ведь в доме немало ценностей? – капитан оглянулся.

– Рояль дорогой, да. Мебель. Дедушкины картины. Но в одиночку никакой вор ни мебель, ни рояль не украдет, я думаю. А картины будет очень непросто реализовать. Так что особого интереса для воров я, думаю, не представляю. То есть для воров, так сказать, профессионалов. А мелочь, надеюсь, охрана не пропустит. Ну, и замки какие-никакие.

– А деньги в доме есть? Драгоценности? Радиотехника?

– Ну какие у меня драгоценности, товарищ капитан. Да и ни к чему они мне. Женюсь, куплю обручальное кольцо, а так… Радиотехника? Телевизор, так он опять-таки большой. Радиола «Фестиваль», большая. Есть еще магнитофон «Воронеж», но я не думаю, что он интересен вору-рецидивисту.

– Но деньги?

– Денег у меня немало, конечно. Даже много. Но деньги я храню в сберегательной кассе. В доме редко бывает более ста рублей, такое у меня правило.

– Это разумно, – согласился капитан. – И никаких пропаж вы не заметили?

– Не заметил. А он, этот Никторкин, разве проник в дом?

– Дверь была заперта, следов взлома не обнаружили.

– Ну, вот…

– Но он мог проникнуть методом подбора ключа, еще раньше, а в ту ночь прийти повторно. Поэтому и спрашиваю.

– Нет, никаких пропаж, – повторил я. – Я оставлял домоправительнице, Вере Борисовне Лассо, двести рублей – на непредвиденный случай, но деньги на месте. Так что…

– Так что? – переспросил капитан с интересом.

– Может, он вовсе не мной интересовался, этот Никторкин?

– А кем?

– Как вы знаете, я соседствую с дачей первого секретаря обкома партии, членом ЦК КПСС, товарищем Стельбовым Андреем Николаевичем. И этот Никторкин мог наблюдать за ней, за дачей товарища Стельбова отсюда, в смысле – с приусадебного участка.

– Эта версия тоже отрабатывается, – поскучнел капитан и, собрав бумаги, попрощался. Даже не дал мне расписаться в протоколе. Видно, просто опрос населения. И я не свидетель. Что я могу свидетельствовать? Был в Чехословакии. В Праге. Да и состава преступления-то нет никакого. Максимум – административное правонарушение, и то…

Капитану я немножко соврал. То есть то, что ничего не пропало – не соврал. Но в доме есть интересные вещички. Драгоценности, деньги. В хороших укромных местах, но для квалифицированного домушника, возможно, и недостаточно хороших. Теперь один домушник ослеп. Причем непонятно почему. А домушники, как и прочий люд, непонятное не любят. Так что вряд ли полезут вдругорядь.

Почему ослеп? Вдруг да и Васин пособил? Он пообещал присматривать за домом, Николай Васин. Галлюцинация, призрак в моей голове.

Но я думаю, всё проще и никакой мистики. Дачу большого человека охраняют не абы как. Какую-нибудь хитрую технику приспособили, отпугивать соглядатаев. Нетравматическую. Вспышку в глаза, например. Лазерную или что-то вроде. Да хоть и мощную фотовспышку, посреди ночи мало не покажется. Ожог сетчатки, отсюда и слепота. А поскольку сетчатку гражданам, даже гражданам-рецидивистам жечь вроде бы нехорошо, пишут, что токсический неврит. Что в органах скажут, то в больнице и напишут, сомнений у меня нет. В интересах государства.

А вот почему капитан меня насчет денег расспрашивал, драгоценностей, радиоаппаратуры импортной? Из любопытства, не иначе. Очень ему интересно, как Чижик живет. Некоторые представляют, что у меня тут магазин радиотоваров. Магнитофонов импортных три, вертушек четыре, в каждом углу телевизор и много-много японских радиоприемников.

И не сегодня, так завтра капитан Лисицын в кругу сослуживцев будет рассказывать, что самое ценное в доме Чижика – это старый рояль и телевизор «Горизонт». А деньги он хранит в сберкассе. И нечего туда ходить. Не на рояль же смотреть.

Так, не так, рядом или в сторонке, но мне пора в институт. Капитан пришёл с утра, первая пара лекция по гигиене, и я её пропустил. За лекцией следует хирургия, хирургию по учебникам не выучишь. Поэтому хирургию я посещаю непременно, и пропуски из-за турниров не нравятся ни мне, ни преподам. Вы уж выбирайте, Чижик, кто вы, врач или шахматист, говорят их глаза. А вслух – ни-ни. Я гордость Чернозёмска, победитель Фишера, лауреат премии Ленинского комсомола, из-за границ не вылезаю, с Брежневым на короткой ноге. Такому нужно улыбаться и ставить отлично. Ну, разве иногда показать полную несостоятельность Чижика в медицине. Случайно. Если получится.

У входа в больницу заметил «Панночку». Ага, девочки уже здесь. Ну, кто может ездить в третью клиническую больницу на собственном автомобиле? Три-четыре человека. Заслуженных, возрастных. И вот теперь студенты.

Нонсенс.

Или просто – времена меняются.

В учебной комнате обрадовали: меня поставили на операцию. Меня и Шишкина. Крючки держать. И потому – немедленно мыться.

Мытье в хирургии – ритуал. Моем только руки, но как моем! Со щетками, неистово, долго и тщательно. По Спасокукоцкому – Кочергину. Моем с мылом, отмачиваем аммиачным раствором, протираем спиртом, смазываем ногти йодной настойкой. Никаких ногтей, никаких маникюров! Потому в хирургии по-прежнему больше мужчин, чем женщин. Женщины о красоте заботятся: лаковые коготки, бархатные ручки, а у хирургинь руки как у прачек. Изношенные и выщелоченные. В тридцать лет – как у пятидесятилетних. Не все женщины готовы на жертвы.

А вот Игнат Шишкин о хирургии только и мечтает. Я ему отдельно привёз из Праги руководство, правда, не на чешском, а на немецком: в Праге много книг из Германской Демократической Республики. Тесные связи. Игнат всерьёз налёг на немецкий. Я как-то посоветовал, и он запомнил. Немецкий язык превыше всего!

Рядом с нами мылись настоящие хирурги, Шпильман и Савченко. Они и будут оперировать, а мы даже не на подхвате, а просто будем рядом стоять и смотреть. Дадут подержать ранорасширитель или еще что-нибудь, а общий смысл – приучить к виду операционной раны. К её запаху. К точности, ответственности, добросовестности. Хирургия небрежности не прощает.

Некоторые при виде крови даже сознание теряют, и уж точно выключаются из процесса, таким хирургия не показана. То есть будь на дворе война, гражданская или отечественная, никто бы и спрашивать не стал, но сейчас-то войны нет, выбирай, к чему душа лежит. Хочешь – в терапевты, хочешь – в акушеры-гинекологи, а хочешь – в хирурги. Ты выбираешь, тебя выбирают… Но начала хирургии знать обязан каждый. На всякий случай. Объявится война, и никто смотреть не будет, окулист ты или дерматолог. Пилу в руки, и вперёд. Почему пила? Потому, что война. Сам не хочу – войну.

Но пока мы только учимся. И всё бы хорошо, одно нехорошо: мне Шпильман не понравился. Серый, уставший, мешки под глазами и пот по лицу стекает. Он с ночи, мне Игнат сказал. Ну, то есть вчера работал, ночь дежурил, и сейчас работает. Полуторасуточная смена. В медицине – обыденное явление. Если для обычного гражданина сорокачасовая рабочая неделя – закон, достижение трудящихся, то на медиков это не распространяется. И по шестьдесят часов работают, а порой и больше. То коллеги в отпуске, в декрете, на усовершенствовании, на больничном, на сборах, то деньги нужны (это всегда), то просто по приказу.

Вот и устают люди. И Шпильман устал. Не острой, но хронической усталостью. Но если я ему скажу «Игорь Абрамович, вам бы отдохнуть месяца четыре» – он меня послушает? Он меня пошлёт, не посмотрит на лауреатство и гроссмейстерское звание. Он и сам знает, что ему бы отдохнуть, однако до пенсии далеко…

И вот мы в операционном зале, как на сцене. А зрители, наша группа и вторая, занятие совмещенное – наверху, смотрят сквозь стекло фонаря. Видно сверху, если честно, не очень, тут бы театральный бинокль пригодился. Который может сквозь спины оперирующих смотреть.

Больной уже на столе. В зале прохладно, бестеневая лампа светит мягко, кожа бледная. А мы её йодом, йодом!

Фторотан – газ без цвета и запаха, кажется так. Но я его слышу, в смысле – чую. Наркозный аппарат современный, полузакрытого типа, но всё равно в операционный зал попадает немало фторотана. Я-то ладно, проветрюсь, а вот хирурги, анестезиологи, медсестры дышат этой радостью постоянно. Анестезиологам за это копеечку доплачивают, а остальным – обойдутся.

Не мне жаловаться.

Я мельком гляжу наверх. Смотрят. И Лиса с Пантерой.

Ну, смотрите, смотрите.

Я тоже преимущественно смотрю. Только с близкого расстояния. С расстояния вытянутой руки.

Смотрю, но безо всякого интереса. Крови не боюсь, но кровь не люблю.

Сегодняшний случай – аппендэктомия. Операция считается рядовой, но это для мастера – рядовая. А вообще-то штука сложная и обманчивая. Аппендикс – он то тут, то там, то вообще не поймешь где.

Но в нашем случае – на месте. Студенческая классика. Игорь Абрамович удаляет явно воспалённый отросток, и тут всё идёт не по плану. Скальпель причудливой траекторией впивается в крупный сосуд брыжейки, кровь толчками выходит из поврежденной артерии, заливая операционное поле, а Шпильман складывается на пол. На колени, потом садится, потом заваливается на бок.

Ассистент Савченко заметался. У больного кровотечение, у хирурга… у хирурга не понять что.

Тромбоэмболия легочной артерии, думаю. Сморю наверх, и указываю Лисе и Пантере на Шпильмана – бегом вниз, работать нужно. Указываю, как зритель на гладиаторской арене – большой палец книзу.

Савченко мечется вокруг Штильмана, а кровь тем временем прибывает и прибывает. Делать нечего, придется и самому подавать реплики. Хорошо, операционная сестра сохранила хладнокровие. Анестезиолог же следит за больным, не замечая ничего вокруг. Фторотан, он такой…

– Работаем, – это я Игнату. – Аспиратор!

Игнат удаляет кровь, я пережимаю сосуд, потом перевязываю его. Смотрю, нет ли иных источников крови. Промокаю рану, выжидаю. Нет. Ну, и хорошо. Кисетный шов на толстую кишку. Еще раз смотрю. Ничего не кровоточит. Значит, можно уходить. Как учили. Послойно. Но сначала проверить – ничего не забыли в животе? Тампоны, салфетки, зажимы? Нет, ничего. И операционная сестра посчитала. Ничего.

Ну, значит, на волю, в пампасы.

И, уже накладывая последние швы, смотрю по сторонам, что происходит в операционной.

А происходит вот что: Штильмана на носилках куда-то уносят. Должно быть, в реанимацию, поскольку Пантера показывает – живой. Сердце запустили. Ну, а дальше – уж как получится.

И тут к столу вернулся Семен Гаврилович Савченко.

– Что? Где? Почему?

Волнуется. Молодой ещё. Под обстрелом не бывал, пороху не нюхал.

Можно подумать, я нюхал.

Можно.

Я вежливо и культурно объяснил, так, мол, и так. Пришлось завершить операцию в связи с непредвиденными обстоятельствами. Подробности письмом.

Это не шутка, ход операции в подробности следует записать в историю болезни и операционный журнал. Орднунг – наше всё.

Размываемся, снимаем казённые халаты, шапочки, маски, бахилы. Я мокрый, но душа у них, похоже, нет. Да мне и переодеться не во что.

Не барин, перебьюсь.

С Игнатом возвращаемся в учебную комнату, но учёба на сегодня кончилась. Не до нас. Шпильман в реанимации, и вообще – ЧеПе.

Лиса и Пантера рассказывают о технике прекардиального удара. Все слушают, но тут слушать мало, тут нужно видеть, а потом отрабатывать до автоматизма. Нет, друг на друге такое отрабатывать не стоит. Вредно для здоровья. Очень. На манекене нужно, на трупе. Мы вот на трупе отрабатывали, да. Зимой. В морге. Шутка, шутка, у нас и прав-то таких нет. Просто прочитали, вообразили, и получилось.

Тут и на меня насели, мол, как это я сумел.

Я попытался отнекаться, всё-де уже было сделано Шпильманом, я только швы наложил, но они-то видели, сверху всё видно. Но я повторял вновь и вновь, пока не поверили: я только швы наложил.

Ну, почти поверили.

– Тебе прямая дорога в хирурги, – безапелляционно заявила Нина Зайцева. – Швы накладывать тоже уметь нужно, а ты уже умеешь. И вообще, мы не слепые.

– Нет, нет и нет. Я буду курортным врачом. Моцион прописывать, нарзан сульфатный. Или доломитный. А в хирурги не хочу.

– Это почему же?

– Я недавно с бароном виделся, с Яшей. У них в автохозяйстве как? У них в автохозяйстве водителя перед выездом обязательно фельдшер осматривает. Пульс считает, давление измеряет. После бессонной ночи никаких поездок: автомобиль есть источник повышенной опасности.

А у нас – человек сутки отработал, а его на операцию ставят. Нет, не хочу. Неправильно это. Светя другим, сгори? Я не свечка копеечная. И вы не свечки. Никто не свечка – сгорать на работе. Не война.

Тут меня вызвали в ординаторскую, и заведующая кафедрой профессор Стечкина Нина Викториновна тоже начала допытываться, что и как. Я ей сказал то же, что и группе: только швы наложил, а все сделал Игорь Абрамович. А швы, что швы… Швы всякий сможет, стоит только потренироваться.

Записал в историю: в связи с внезапной болезнью оперирующего хирурга завершил операцию студент Чижик. И описал операцию, как это положено. Только и гемостаз, и остальное в моем описании выполнял Шпильман, а не я. Он и не вспомнит ничего, Шпильман. Если жив останется. А мне лишние хлопоты ни к чему: не положено студентам делать такое. А я и не делал. Только швы наложил, и то – последние.

Все с этим согласились, потому что это всех устраивало. Врач Шпильман И.А. завершил операцию, и только после этого с ним случился… А что с ним случилось-то?

Тромбоэмболия легочной артерии. С хирургами это бывает. Работа на ногах – варикозное расширение вен нижних конечностей – тромбофлебит – ТЭЛА. Такая вот комбинация. Ну, я так думаю. А вы доктора наук, кандидаты, вам виднее.

Но ТЭЛА тоже всех устроила. Со всяким случиться может, виноватых нет.

И меня отпустили с миром.

Один Игнат не поверил. Он-то стоял рядом.

– Ты не крути, я же видел. Где научился оперировать?

– Строго говоря, я не оперировал. Я только завершил операцию.

– Не виляй. Где?

– Да здесь, где же ещё? Смотрел, представлял себя на месте хирурга, мысленно повторял его движение. Эффективное мышление плюс развитая мелкая моторика. Я ведь пианист, каждый день играю на рояле по часу, вот и пальцы слушаются, – для наглядности я показал Игнату пальцы.

Они не дрожали.

Глава 20

25 июня 1975 года, среда

ГАМБИТ КАРПОВА

Таль на игру не вышел: Латвия выставила запасного.

Имеют право.

И вот вместо Михаила Нехемьевича я играю с Айварсом Петровичем. Тоже сильный шахматист, но не Таль. Если победа над Талем принесла бы мне шесть пунктов рейтинга, то над Гипслисом – только три. Или два. Точно не скажу, обсчитываются не отдельные игры, а результат турнира в целом.

Ну, буду стараться выиграть у Гипслиса. Не корысти ради, а токмо во славу России. Потому что играю в первенстве СССР среди команд союзных республик, в рамках Спартакиады Народов СССР.

Играю на первой доске и, теоретически, должен встречаться с сильнейшими шахматистами страны. А они, сильнейшие шахматисты, как один вдруг сказываются больными, уставшими, или просто без указания причин меняются на запасных. И Таль, и Петросян.

Ну да, Таль и Петросян устали. Потому что в Ригу приехали прямиком из Милана. В Милане проходил очень солидный турнир. Лучшие игроки мира: Карпов, Ларсен, Портиш, те же Таль и Петросян, да и другие им под стать. По сути, из сильнейших отсутствовали только двое: Фишер и я. Но если Фишера, собственно, уже и не ждали, то я… Я бы поехал, да. Однако Спорткомитет решил иначе. Карпов – действующий чемпион мира, Таль и Петросян – чемпионы прежних лет, а вам, молодой человек, следует быть скромнее. Вы только что сыграли в Чехословакии. Отдохните. Впереди командное первенство!

Я понял. И запомнил. И вот теперь возглавляю сборную РСФСР. Играем хорошо и сильно, опережаем не только Украину, но и Москву, и Ленинград. Да, Москва и Ленинград выставили собственные команды. Сильные. В Ленинграде, к примеру, на первой доске Корчной, в Москве Петросян. А толку-то, если они при моем виде просят замену?

Но дело не в заменах. Дело в том, что на первой доске Ленинграда ждут Карпова, а его всё нет и нет.

В Милане Анатолий победил. Доказал, что чемпион он настоящий, а не бумажный.

И вот Таль здесь, Петросян здесь, а где Карпов?

Все в ожидании.

Он вообще вернулся в СССР, Карпов?

Об этом и говорят в кулуарах Дворца пионеров, где мы играем. Я даже спросил, почему не в Доме Железнодорожников. Хотели, ответили мне, но строители не успели. Он еще только строится, новый Дом Железнодорожников. Приезжайте на будущий год, будет отличный шахматный турнир, «Янтарное море – 1976».

Но и здесь неплохо. Во Дворце пионеров. Старинное здание, даже есть Башня Духа, уцелевшая с рыцарских времен.

Мы играем. А пионеры смотрят. И пенсионеры. Потому что партия начинается в три часа пополудни, когда весь рижский трудовой народ работает. Но к завершению партий многие подходят – поддержать Таля, к примеру. Или посмотреть на Чижика. Сегодня думали совместить, но Таля нет.

Они, зрители, и принесли новость. В зале зашумели, судье пришлось воззвать к тишине.

– Карпов не вернулся, – крикнул кто-то, после чего и мы, игроки, стали шушукаться.

Но вернулся, не вернулся, играть нужно. Гипслис играет сильно, но мне все-таки удается получить отдаленную проходную, после чего остальное стало технической задачкой для третьего разряда.

Гипслис это понимал не хуже меня и сдался.

В буфете обсуждали новость. Так себе новость, из сомнительного источника: кто-то что-то слышал на вражьих волнах. То ли по Би-Би-Си, то ли по «Голосу Америки» передали, что Карпов и Фишер выступили с совместным заявлением: между ними будет проведен матч на звание «Чемпиона среди шахматистов-профессионалов».

Обсуждали не особенно горячо. Шахматы приучают к спокойствию и терпению, без этих качеств гроссмейстером стать трудно. Два вопроса интересовали шахматистов: что будет с Карповым, и что будет с ними. То есть нами.

Ни друзей, ни даже приятелей в шахматном высшем свете я пока не завёл. Сложное это дело – приятельствовать с тем, с кем сражаешься не на шахматную жизнь, а на шахматную смерть. Нет, среди любителей это вполне возможно, потому они и любители – любят играть. А мастера, тем более гроссмейстеры любят побеждать. Есть разница. Мы тут конкуренты. Хотя если соперника конкурентом не считаешь, тогда да, тогда можно и приятельствовать. До той поры, пока не сведет судьба в поединке главном, поединке решающем. Но ведь бывает и так, что за всю жизнь этого поединка и не будет. Или не разглядишь, что вот этот поединок тот самый, определяющий судьбу, и профукаешь и игру, и жизнь.

Но общаемся корректно. Можем поговорить и о погоде, и о турнире, и о делах, связанных с профессией. О последнем не просто можем – должны. Но разобщение велико.

В буфете я взял пирамидку кефира, четверть литра, и стакан. С меня довольно. Осмотрелся, где бы пристроиться.

– Михаил! Миша! Идите сюда! – позвал меня Таль.

Я подошел, уселся.

– Я думал, Михаил Нехемьевич, вы болеете.

– Ну нет, я бы ни за что не пропустил возможность с вами сыграть, – ответил Таль.

– Но ведь пропустили.

– Не по своей вине. Меня вызвали туда, – он указал на потолок, – и долго расспрашивали.

– О Карпове?

– Именно. Не говорил ли он мне о своих намерениях, не делился ли планами, не спрашивал ли совета.

– А вы?

– Не был, не участвовал, не состоял. Карпов не из тех, кто делится планами. Он сначала сделает, а уж потом… – он взял с подноса рюмку черного напитка. – Рижский бальзам, рекомендую взять пару бутылочек. Знаю, знаю, вы не пьете и не курите, но бальзам – это бальзам. Для души.

– Для души я ухаживаю за картошкой. Способствует спокойствию и уверенности в завтрашнем дне, – ответил я, и стал пить кефир. Как учит Лиса – маленькими глотками, стакан кефира следует пить не менее десяти минут. Лучше – пятнадцать.

– Что вы думаете о фортеле Карпова? – спросил Таль, пролив бальзам на душу.

– Ничего. Нет данных.

– Кое-какие данные есть. Карпов сумел связаться с Фишером, обсудить условия матча и подписать договор. Матч будет проходить там же, где и ваш, Миша, матч. В Лас-Вегасе. Начнется в сентябре. Но играть будут до шести побед. Ничьи не в счёт. Кто победит, тот и чемпион. Среди профессионалов. То есть абсолютный.

– А ФИДЕ?

– А ФИДЕ, как и в вашем матче, остается в стороне. Собственно, ваш матч, похоже, был генеральной репетицией. Прикидывали, считали. Теперь организатором будет – вы не поверите, Миша! – компания, образованная тремя студиями: Дисней, Уорнер Бразерс и Коламбия Пикчес. С этой компанией и подписан договор. Призовой фонд девять миллионов долларов. Шесть победителю, три – проигравшему. Уплату налогов в США берет на себя фонд, то есть для гражданина США это чистые деньги.

– Для гражданина США… – сказал я, осмысливая.

– Или лица, находящегося на территории США с видом на жительство или ином законном основании, – уточнил Таль.

– Налоги – это святое.

– Конечно, просто за участников матча их заплатят организаторы. У вас ведь так же было, с Фишером?

– Я не гражданин США. Платил налог нашему государству.

– Если бы только налоги, – вздохнул Таль. – С нас взяли на восстановление Вьетнама. С вас не брали?

– Нет. Да там и брать-то нечего. Я ведь не в Милане играл, а в Дечине. Призовые скромные, да я их там и потратил, – о том, что потратил их я преимущественно на гонорар пану Вацлаву, уточнять не стал. Это редакторское дело, не публичное.

– Между нами, Михаилами, Карпов пару раз отлучался из расположения нашей команды. Часа на три. И руководитель в штатском очень был недоволен. Отчитывал Толю, как мальчишку, кричал, что больше за границу его не выпустят. При всех отчитывал, чтобы и мы поняли и осознали. А Карпов только побледнел немного, закусил губу и кивнул. Мы-то решили, что это в знак раскаяния, а это, видно, был совсем другой знак. Себе.

Я допивал кефир. Неспешно. Куда торопиться? Здесь я один, и номер отеля не манит. Но деться-то некуда. Завтра последний тур, а послезавтра самолет до Черноземска, полтора часа лёта, и дома.

– Позвольте представить – Владимир Михайлов – Михаил Чижик, – Таль знакомил меня с немолодым джентльменом, подошедшем к столику.

– Да мы уже знакомы, заочно, – сказал новопришедший.

– Тем лучше. Ну, не буду мешать, пойду. А то получается как в сказке. Три медведя. Два Михаила и один Михайлов. Можно загадывать желание.

С Михайловым мы знакомы по журнальным делам. Владимир Дмитриевич и сам работает в разных изданиях, но нам интересно то, что он пишет остросюжетную фантастику. Мы и созвонились, мол, не желаете ли дать нам рассказ, повесть, а уж если будет роман, то лучшего и желать нельзя. Он прислал рукопись. Прочитали, и решили – берём!

И вот теперь я, как иностранный шпион, заманиваю автора в сети «Поиска». Чтобы он и впредь сначала обращался к нам, в «Поиск», а уж потом в «Науку и технику» или «Химию и жизнь».

А его интересует, как нам удалось создать журнал. Видно, сам тоже хочет.

Ну, секрета большого нет. Благоволение властей, без этого никуда. Потребность времени, без этого тоже никуда. Триста тысяч долларов изрядно помогли. Вот три источника и три составные части.

Владимир Дмитриевич подписал договор на роман, и ушел в задумчивости. Триста тысяч долларов искать, или благоволение властей? Потребность времени у него есть. Она в воздухе звенит, потребность времени в новом. Не все, правда, слышат эту потребность. Уповают на старое и проверенное.

Я посмотрел на часы. В цирк уже опоздал, так что придется идти в гостиницу.

Гостиница новых, советских времен, «Рига». Выглядит добротно, хотя и тяжеловесно.

Поднялся на третий этаж. Обычный ритуал: упражнения физические, упражнения дыхательные, упражнения ментальные, душ, телевизор… И так всю жизнь? Странствующий шахматист, кочующий с турнира на турнир? Вот как-то не тянет.

Программа «Время» о Карпове не сказала ни слова. Обрел независимость Мозамбик, в Нью-Йорке разбился «Боинг», в Индии пытаются отстранить от власти Индиру Ганди, а о Карпове молчок.

Я взял свой турнирный «Грюндиг». Настроился на «VOA». Опять авиакатастрофа, опять Индира Ганди. А, вот. Да, совместное заявление чемпиона мира по версии ФИДЕ Анатолия Карпова и Джеймса Роберта Фишера. Через десять минут обещают подробности.

Послушаем. В подробностях суть.

И я опять занялся дыханием. Медленно, плавно, гармонично. Пять вдохов в минуту.

На шестьдесят втором вдохе (не очень-то они пунктуальны) слово предоставили шахматному обозревателю «Голоса Америки» гроссмейстеру Леониду Шамковичу.

Гроссмейстер Шамкович призвал всех любителей шахмат радоваться – матч века состоится! Добавил, что ФИДЕ уже объявило, что результаты матча не признает. Но и устроители матча с самого начала дали понять, что ФИДЕ – в стороне. И двадцати процентов от суммы призовых отчислять ФИДЕ не будут. С чего бы это вдруг? ФИДЕ в ее сегодняшнем виде – малоэффективная бюрократическая организация, заботящаяся исключительно о собственном благе и не способная обеспечить достойный уровень вознаграждения ведущим шахматистам мира.

Вот тебе и весь сказ.

Я выключил приёмничек.

Вовремя: требовательно зазвонил телефон.

– Чижик слушает, – сказал я.

– С вами будет говорить товарищ Андропов, – на этот раз голос был мужской, хотя и высокий.

Я стал ждать. Минута, вторая, третья. Жду и дышу. Не мои деньги тратятся.

– Что скажете, Михаил?

– Добрый вечер, Юрий Владимирович!

– А по делу?

– Всё хорошо.

– Хорошо?

– Конечно. Михайлов отдал роман «Поиску», а это удача.

– Ты испытываешь мое терпение, – но голос сухой, ровный. Не гневается, а констатирует.

– Если вы, Юрий Владимирович, о Карпове, то ведь всё только начинается.

– Ты ожидал это от Карпова?

– Не так быстро. Думал, это случится в августе, после второго победного турнира Анатолия. Но ведь ему пригрозили, что сделают невыездным, потому ничего удивительного, что он не стал дожидаться.

– Ему пригрозили? Кто?

– Вы меня спрашиваете?

– Ага, понял. Значит, пригрозили. Ну, ну, – и, не прощаясь, Андропов разорвал связь.

То ли с воспитанием у него не очень, то ли нарочно – ставит на место.

А я и так на месте. На своем месте.

Не отходя от телефона, позвонил в Чернозёмск. В Сосновку. Соединили сразу, видно, на то у них был приказ: Чижика – соединять.

Немного поговорил с девочками. Порадовал приобретением романа, можно готовить к печати. Начнем в сентябре, закончим в декабре.

Потом лег спать. Режим – всему голова.

Здесь, в Риге, спится отменно. То ли море тому причина, то ли просто город хороший. Хотя теней изрядно, но им до меня дела мало. Незначащий чужак я для местных теней.

Итак.

Итак, Анатолий решился на контргамбит. Смело. Но и вынужденно.

Сначала гамбит разыграл Фишер – пожертвовал Карпову звание чемпиона мира. Крупная жертва, чего уж там. Но Фишер уточнял: он отказался от звания не просто чемпиона, а чемпиона ФИДЕ. Здесь тонкость, традиционно ФИДЕ считается организацией шахматистов-любителей. И мы все как бы любители. Не за деньги играем, а исключительно из интереса к шахматам. Нет, нам платят призовые, но, во-первых, они несравнимы с призовыми гольфистов, теннисистов, боксеров и прочих профессионалов, а, во-вторых, прежде и этого не было. Советским шахматистам не разрешали брать призовые, мы-де играем чтобы показать превосходство социализма. А на буржуйские деньги плюем.

Сейчас разрешают, но чиновники считают эти деньги своими, а гроссмейстеры – вроде оброчных мужичков. Мол, мы их отправляем на турнир на заработки, где они просто обязаны побеждать и везти денежки нам. Ну, и мужичкам кое-что перепадает. Но профессиональный статус шахматистов – как и иных спортсменов – скрывается. Советские люди – любители. Таль – журналист, Ботвинник – учёный, Гипслис – экономист, и так далее.

Да и западные шахматисты часто имеют кормящую профессию. Жизнь штука дорогая, игра же непредсказуема.

А Фишер хочет, чтобы шахматы стали профессией. Высокооплачиваемой профессией. Не для всех, конечно, но чтобы первая сотня шахматистов могла с игры жить, и жить хорошо. Но тут остальные шахматисты, а, особенно, чиновники завопят, как родные Чехова – а мы? А нам? Не позволим! Поскольку в ФИДЕ голос какой-нибудь Швумшвумбазии, где всех шахматистов парочка перворазрядников, весит столько же, сколько голос Советского Союза или Великобритании, ФИДЕ согласится на профессиональный статус шахматистов только если они, профессиональные шахматисты, будут отдавать львиную долю ФИДЕ. На развитие шахмат в швумшвумбазиях, да. Повышать уровень жизни шахматных чиновников.

В общем, Фишер провоцирует раскол. По принципу «От каждого по способностям, каждому по результату».

Не только Фишер, конечно. Те, кто стоит за ним. Потому что если в матч вкладывают девять миллионов, даже больше, с сопутствующими расходами, то рассчитывают на прибыль. Без прибыли капитализм не работает. Видно, наш матч в Лас-Вегасе себя оправдал, и теперь нас ждет уже полномасштабная версия.

И Карпов тоже жертвует – своим положением в СССР. Не подчинился руководству команды, не вернулся в страну. Что дальше? Лишение гражданства? Всеобщая ненависть и презрение трудящихся? Или постараются спустить дело на тормозах, выпишут длительную командировку?

Думаю, наверху и сами ещё не определились. С одной стороны… С другой, прояви только слабину, и невозвращаться (да, именно так, слитно, неологизм) станут десятками, сотнями и тысячами. Хоккеисты и рыбаки, ученые и музыканты, инженеры и врачи. Потому что это врожденное свойство организма – искать, где лучше. Идти от бедности к богачеству.

Маменька рассказывала, что её гонорар в опере «Дама с собачкой» на сцене США – сорок пять долларов за спектакль. Это немало, учитывая что рядовой состав получает по пять долларов. Но вот хозяин собачки, американец, получает семьсот долларов.

Может, и шутит маменька.

Может, и нет.

Автор напоминает: это не документальное исследование и не исторический роман. Это выдумка, фантазия, сказка. Любое сходство с реальными лицами – случайное.