Текст книги "Разведка боем (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Попортили кровушки. И чего они хотели от Большого, непонятно.

А что полиция? А ничего полиция. Мелкое хулиганство.

– И много их приехало, лигистов? – задала дельный вопрос Лиса.

– Толстой говорил о двух.

– Ну, двое – это пустяки.

– У них могут быть сообщники. Здесь, в Лас-Вегасе.

– Хорошо. Будем знать. Praemonitus, praemunitus.

А сейчас – едем в банк.

Ну, не сразу, но поехали. В большом жёлтом чекере.

В банк мы ехали по делу. Вчера мне дали чек – большой, показушный. А на самом деле – перевели те пятьдесят тысяч долларов на мой счёт в Банк Нью-Йорка. Перед матчем организаторы открыли счёт на мое имя, как без этого. Не наличными же расплачиваться. Мне самому открыть счёт сложно, это только в кино приходишь в банк с мешком денег, и все тебе очень рады. А в Америке не так. Нужно доказать, что деньги – твои. Что заработаны, что с них уплачены налоги. Что-то такое, да. Ну, и нерезиденту, то бишь иностранцу, тоже какие-то препоны ставят.

Но не в моём случае. В моём случае с деньгами всё ясно – сколько, откуда, налоги… Прозрачность.

В банке я заполнил необходимые бумажки. О переводе тридцати тысяч долларов на свой счет в «Дойче Банк». Поближе к дому. И взял пять тысяч наличными. Стодолларовыми купюрами.

Наличные выдали без звука. Лас-Вегас, понятно, что людям нужна наличность. Они сюда тратить приехали, а не вкладывать. А уж потом из казино деньги возвращаются в банк. Банк – казино – банк. Экономика Лас-Вегаса.

Тут же пять тысяч я разделил по справедливости. Всем по тысячи, себе две.

Деньги – дело щекотливое. Формально команда действует на общественных началах. То есть даром. Понятно, перемещение и проживание оплачиваются. В данном случае – организаторами. Плюс командировочные. Призовые деньги пойдут в стратегический фонд. Но толика – на тактические расходы. Тысяча долларов на комсомольца – сумма неплохая. Да что неплохая, отличная сумма. Семьсот пятьдесят рублей на наши деньги. А по товарному наполнению и больше выйдет. Если не сфигмоманометры покупать, а те же джинсы, магнитолы или автомобили. На тысячу долларов автомобиль, правда, не купишь. Разве сильно подержанный. Но нам и не нужен автомобиль. Разве Антону? Но у Антона есть отцовская «Победа». Отец у Антона пять лет назад умер. А «Победа» в гараже осталась. Чуть подремонтировать – и вперёд!

Ладно. Я ещё дома интересовался, сколько получили секунданты и помощники Спасского. Чтобы никого не обидеть.

Ну, я не Спасский, конечно. Со всеми вытекающими…

А деньги команде нужны. Свои. В Лас-Вегасе без денег – как в Чернозёмске без штанов. Неудобно. А с деньгами – удобно. Стрелять у меня по сотняжке как-то нехорошо. Ставит в зависимое положение.

Кстати, месячный доход среднего американца шестьсот пятьдесят долларов. Об этом нам не сказали. Чтобы не расстраивать. Сам прочитал, в газете. Американской. Вчера. Шестьсот пятьдесят долларов – это четыреста восемьдесят рублей по курсу. Или около того. Буржуи они здесь все. Мир ограбили, и на награбленное роскошествуют. Города в пустынях строят. С фонтанами.

В общем, теперь мы при деньгах, и возвращаемся в «Дюны». По пути нужно купить минералки. Двадцать литровых бутылок. Или сорок. Ну, жарко ведь. Сто четыре градуса по Фаренгейту.

Робкие идеи выехать ночью за город, развести костёр да напечь по-пионерски картошечки, или, как здесь принято, устроить барбекю, мы отвергли на корню. Боязно. Это же Америка. Все с оружием. А мы – без. Всё наше оружие – эффективное мышление. И это мышление говорит, что ночью в Америке спать нужно. Отдыхать. Готовиться к игре. Вот вернёмся в Чернозёмск, всей группой сядем в электричку, до Донской станции, и там, на берегу Дона, и отдохнём на природе. Среди своих. С картошкой, пивом, боржомом и сосисками на шампуре. Весело, дружно, безопасно.

А тут – Лига. Просто графиня Монсоро какая-то. И нет поблизости Шико со шпагой, чтобы сорвать замыслы злодеев.

Ну, мы сами.

Вернулись без эксцессов. Никто на нас не напал. Ну, и на том спасибо.

Однако настроение подпорчено. Может, в том и смысл: посеять сомнения и тревогу, а вырастить – поражение? Может, и нет никаких зловещих защитников?

Полдник, туман, сон, подъем, измерение давления и пульса.

– Опять шестьдесят четыре. Чижик, ты совсем не волнуешься?

– Волнуюсь. Немного.

– Да, а эти – она показала жестом, как забрасывает в рот таблетку – пьёшь?

– Нет. Не чувствую потребности, – я и в самом деле не стал пить лекарство против десинхроноза. Матч с Фишером – не лучшее время для экспериментов с неизвестными препаратами.

– А нам не спится, – вздохнула она.

И Ольга вздохнула тоже. Но тихонько. Ни на что не намекая. Вроде бы.

Это они так меня поддерживают. Мол, верим, надеемся, ждём.

Ага.

– Лимузин ждёт у порога, – сообщил Антон.

И мы стали наряжаться. У девушек три варианта костюма, соответственно, двенадцать комбинации. На каждую игру – что-то особенное.

А я решил по случаю жары облачиться в чесучовый костюм. Сначала, конечно, синяя рубашка, потом белый галстук, а уж сверху пиджак.

Конечно, советский комсомолец может одеваться и попроще. Но шахматист отчасти и артист. А во время публичной партии такого уровня, как сегодня – артист преимущественно. Публика, три сотни человек с лишним, ведь не на доску смотрит. То есть и на доску тоже, но из сотен зрителей едва ли десяток видит позицию хотя бы на три хода вперёд. А вот нас видят. Как завзятые театралы, запасаются биноклями и разглядывают, стараясь по выражению лиц проникнуть в глубины шахматного сознания.

И потому для шахматиста важно создать образ, вызывающий не обязательно симпатию, но интерес – непременно. Чтобы и потом за тобой следили со вниманием, выискивали фамилию в сводках с турниров и в разговоре солидно утверждали, что Чижик – это голова, я его по Лас-Вегасу помню.

Вот образ я и создаю. Нового советского человека. Комсомольца. Студента. И я не один такой, а целая команда. Симпатичные – надеюсь – юноши, красавицы девушки, вот он какой, Советский Союз, оказывается. А не черти с рогами, прикрытыми шапками-ушанками, как рисует пропаганда. Хороши бы мы были – в ушанках при плюс ста четырех градусах по Фаренгейту!

Приехали. Девушки и Антон – в зале, я на сцене. Фишер сегодня пришел вовремя. Что ж. Уважает теперь. И надел отличный серый костюм, и галстук интересный, и сам выбрит, причёсан, попахивает едва слышным одеколоном. Другой человек!

Разыграли защиту Нимцовича, система Земиша, вариант Ботвинника. Звучит, как перекличка великих шахматистов.

Играем предельно аккуратно. Никаких авантюр, никакого риска, никаких новинок. Как поезд на маршруте Москва – Чернозёмск, маршруте, на котором за сто лет не появилось ни одной новой станции. Сели – и покатили к ничейному результату.

Победить, конечно, хочется. Тут и важная единичка к счету, да и пятьдесят тысяч – вкусная сумма. Но не всякое хотение сбывается.

Пришла идея. Пока смутная. Вот если коня перевести на поле е шесть, то…

И здесь в зале зашумели.

Я посмотрел на зрителей.

Трое негров средней комплекции встали и запели «Go down Moses». И как запели! Плохо! Очень плохо!

А потом начали скандировать «Вера, Израиль, Свобода!»

Ага. Вот она, Лига, и проявилась. Евреи, правда, какие-то странные.

Смотрю. Фишер тоже оторвался от доски, и лицо – будто лимон жуёт.

А негры пробираются в проход. Уходят?

Как бы не так. Подошли к сцене и стали бросаться. Яйцами и помидорами. Всё больше в Фишера целят. Но и в меня тоже.

Ну, и где хвалёная полиция? Охрана? Ну, хоть кто-нибудь?

А они с воплями «Свобода, свобода!» уже и на сцену лезут.

Я встал из-за стола. Воля ваша, но пару приёмов я знаю. Научили.

И Фишер встал.

Но – не понадобились мне приёмы.

Девушки и Антон подоспели. Заломили неграм руки, поставили на колени. А потом и вовсе мор… личиком в пол. Упражнение лежать-бояться.

Негры вопили что-то совсем уже немузыкальное. Ну да, когда вывихивают мизинцы – завопишь. Или даже ломают. Нет. Не должны. Заграница, неудобно. К тому же негры – наши друзья. Угнетенная нация.

А Фишер ругался. Уличным американским языком, который я вдруг начал понимать. Еще бы не ругаться – весь в помидорах и яйцах. Но яйца не тухлые.

Тут я посмотрел на себя. Ну, насколько можно посмотреть на костюм, в котором ты сам.

И я не избежал помидоров, и яиц. Поменьше, чем Фишеру, но и мне досталось. Моему костюму. Чесучовому. Натуральный китайский шёлк…

А негры всё кричали и кричали. Их уже и не трогали почти. Вывихнутые мизинцы вправили. Чего ж кричать-то?

Наконец подоспели местные охранники. Подхватили негров под белы руки… пусть под чёрные, неважно. И увели.

Судья обратился к залу с просьбой тишины.

Потом к нам, будем ли мы продолжать партию.

Никакого желания. Костюм испачкали, и вообще…

– Ничья? – предложил я Фишеру.

– Ничья, – согласился он, тоже расстроенный. Приоделся, старался, а тут такое… Понимаю.

Мы пожали руки.

А публика зааплодировала. Думал нам, ан нет. Лисе, Пантере и Антону. Усмирителям шпаны.

Я ещё раз осмотрелся. Натуральное свинячество-поросячество.

Попытался оттереть платком. Лучше не стало.

Тут и девушки поднялись ко мне.

Но устраивать представление перед публикой мы не стали.

Прошли в комнату отдыха.

Там, за малоуспешными попытками придать мне презентабельный вид, нас и застал мистер Джонс. Управляющий отеля «Плаза».

И сразу начал извиняться за инцидент. Пообещал строго наказать секьюрити, то есть охрану. Оплатить химчистку (и тут же порекомендовал лучшую в городе). Поблагодарил Ольгу, Надежду и Антона за активную гражданскую позицию. И, в самом конце, от лица отеля пригласил нас в казино, вручив фишек на четыреста долларов. Гуляй, комсомолия!

Гулять мне совершенно не хотелось. Тем более, в казино.

Но девочки и Антон заслужили. К тому же фишки взывали: поиграй с нами! И время детское, сегодняшняя партия завершилась, а ещё и восьми пополудни нет.

На пресс-конференции спрашивали о чём угодно, только не о шахматах. Интересовались, как я оцениваю случившееся. Инцидент. Я отвечал, что неоднозначно. Что должен подумать. Посоветоваться.

А Фишера не было. Понятно, если у меня два пятна, то он весь в пятнах. С головы до пят. Вот и расстроился.

После коротенькой пресс-конференции репортёры разбежались. Какая-никакая, а сенсация. Скандал. Американские читатели это любят.

А мы пошли в казино, благо недалеко. Антон рассказал, как устроена рулетка. И какова самая выигрышная стратегия игры.

Ну-ну. Несостоявшийся математик…

В казино на нас особо и не смотрели. Что мы против азарта? Разве что мой костюм, мой бедный испачканный костюм привлекал внимание. Но и то – не очень.

Рулетка здесь была американская. Двойной выгоды – для казино. Ну и ладно. Деньги-то не наши.

Играли с чувством. С толком. По системе.

Система была простая: всего у нас восемьдесят фишек. По двадцать на каждого. Значит, делаем ровно двадцать ставок по одной фишке. После чего уходим. Однозначно. Не продолжая игры, каков бы итог не был.

На деле получилось немного иначе: я играть не стал, и свои фишки поделил между Лисой и Пантерой. Сегодня у них всё веселье. И хулиганов побили, а теперь вот – рулетка. А я только со стороны смотрю.

Рядом – граф вертится. Ладно, не вертится. Вращается.

Искупает позор Америки. Конечно, позор. Нападение на участников матча прямо в отеле – и городу плохая реклама, и отелю. Нехорошо для бизнеса. А – не скроешь. Сотни людей видели. Включая корреспондентов. Поди, уже разнесли новость по Америке и миру.

Я видом своим показал, что он может говорить.

Сначала Петр Николаевич вежливо поинтересовался, почему я не играю.

– Удача – такой же ресурс, как и всё остальное. Тратить этот ресурс на пустяковые ставки, в то время, когда идет матч с Фишером – всё равно, что стрелять из пушки по воробьям в преддверии бородинского сражения. Нет, вся моя удача, мои порох и картечь мне пригодятся для решающего боя, а не для воробьиной охоты, – разъяснил я.

Тогда граф поинтересовался, какие меры я собираюсь предпринять.

– В отношении кого?

В отношении нападавших, сказал граф. Но видно было, что беспокоит его другое.

– Нападавшие меня не интересуют, – сказал я. – Нападавшие на нас – американцы, вот пусть американские правоохранительные органы с ними и возятся. Я через две недели уеду, а они, нападавшие, останутся с вами. А вот насчёт другого…

– Чего – другого? – разволновался граф.

– Организаторы не обеспечили безопасность участников матча. Охрана вмешалась лишь тогда, когда нападавшие уже были обезврежены. Хорошо, что рядом со мной были товарищи. Предотвратили. А то ведь могли бы и убить нас эти хулиганы. Меня и Фишера. И без того костюм испортили, – и я показал на пятна.

– Но…

– Какие тут но, любезный граф. Испортили. Что хуже – испортили настроение. Подорвали веру в человечество. И ещё. У меня есть основания считать, что я стоял на победу. Мог выиграть. А из-за ненадлежащей организации потерял верных пятьдесят тысяч долларов. Но я ваших американских порядков не знаю. Утром позвоню в посольство, посоветуюсь. И ещё посоветуюсь с Фишером. Уж он-то, думаю, в таких делах дока. Может, солидарную претензию выкатим. Иск. Ему-то виднее, думаю.

Граф явно не обрадовался. А я, похоже, попал в уязвимое место, когда упомянул Фишера.

Фишер, тот сможет.

А сам я – вряд ли. Только если, действительно, посольство посоветует. Ну, кто я такой – иски затевать, судебные дела – на чужой территории? У них адвокаты алчные, всякий, читающий книги, знает. А процессы длятся годами.

Но испачканный костюм взывал к отмщению.

А наши всё играли. Потихоньку. А я смотрел. Лиса ставила преимущественно на красное. Пантера, понятно, на чёрное. Антон же выбирал между чётом и нечетом.

Но вот последняя ставка сделана.

Антон произвел подсчет:

– Было у нас восемьдесят фишек, на четыреста долларов, так?

– Так, – сказали девочки.

– Теперь у нас семьдесят четыре фишки. Что это значит?

– Что мы проиграли шесть фишек. Двадцать долларов.

– Мы – вот все мы – ничего не проиграли. Фишки-то были не наши. А выигрыш наш. То есть мы в выигрыше. В этом и заключается победная стратегия: играть на чужие деньги, а барыш оставлять себе.

Что ж. Убедительно. Вскрыл суть биржевой игры.

И мы пошли в кассу, где фишки превратились в доллары.

Нет, это приятно – играть на чужие…

Глава 7

8 сентября 1974 года, воскресенье

КИТАЙСКАЯ МУДРОСТЬ

– Это Ломбарди, – сказал Антон, протягивая мне телефонную трубку.

Я взял. Мелькнула мысль – не брать, пусть договаривается с Антоном, но потом решил, что не время местничества.

Взял, и включил громкую связь.

– Утро доброе, ваше преподобие!

– Доброе, доброе. Но к делу. Сейчас мы подаём в оргкомитет заявление, суть которого такова: организаторы не обеспечили должную безопасность участников в игровом зале. В результате итог второй партии не был закономерным. Каждая из сторон упустила возможность победить и, тем самым, получить оговоренное вознаграждение. Велико и моральное потрясение. Мы прекращаем матч. Готовы возобновить только на следующих условиях: каждый участник получает оговоренную ранее сумму в пятьдесят тысяч долларов как возмещение за упущенную победу во второй партии матча, это первое. В случае повторного инцидента матч безоговорочно прекращается, и остаток призового фонда делится пополам в счёт возмещения материальных, интеллектуальных и моральных затрат, это второе.

– Хорошо написано, – сказал я.

– Фишер спрашивает, согласны ли вы с сутью заявления?

– Я разделяю его позицию.

– Отлично. Тогда мы подаем заявление от обоих участников: Фишера и вас. Подтверждаете?

– Да.

Конец разговора.

– Может, следовало посоветоваться с посольством? – спросил Антон.

– Нет. То, что можно решать самим, нужно решать самим. Не посольский это уровень – костюм испачкали. Да и нет в посольстве человека, готового взять на себя ответственность. Маменька рассказывала о провокациях во время гастролей Большого. Звонили в посольство. Те либо советовали терпеть и не поддаваться на провокации, либо справляться в Москве. Пока пройдет по цепочке, пока попадет к человеку, принимающему решение, пока назад… И ответ будет прежним, терпите.

Нам время дорого. Фишер всё равно подаст протест, с нами или без нас. Только мы с Фишером – сила. А мы без Фишера – заезжие чудаки. Успокоились. Ответственность на мне.

– Всё на тебе, и на тебе, Чижик. Это нехорошо, – укорила Лиса.

– Во-первых, не всё. Во-вторых, костюм-то мой… – я не закончил. Только рукою махнул.

– Я тут поговорила кое с кем. Рекомендуют китайскую химчистку – продолжила Лиса.

– Почему китайскую?

– Почему нет? У них, у китайцев, огромный опыт работы с шёлком.

И в самом деле, почему нет? Почему не развлечься? Тем более, что неясно, будет сегодня играться партия, нет? Сидеть в номере и маяться – спасибо, не хочу.

И мы отправились по адресу. Если Элли-Дороти и её друзья шли по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом, то нас по дороге обыкновенной вёз жёлтый Чекер.

Ураган чёрного волшебства подхватил – и унес в волшебную страну. И живи, как можешь. Не мой ли случай? Кто я в системе Изумрудного города и окрестностей? Элли? Тотошка? Гудвин? Отсутствующий Герой?

Ехать было недалеко, Лас-Вегас вообще не самый большой город в мире, днём движение вялое. Машин немного. Как в Чернозёмске в выходной. Тут, впрочем, воскресенье – самый бурный день. Вернее, ночь. На выходные приезжают и прилетают сюда со всей Америки. Даже из Канады.

Нет, Китай-города здесь нет. Оговорюсь – пока нет. Но небольшой китайский квартал есть. Ничего живописного. Просто на вывесках, помимо английского, ещё иероглифы.

Нашли и химчистку. В витрине два тигра, один обыкновенный, другой белоснежный и без полосок. До и после.

Я с костюмом в чехле зашел внутрь. Девушки за мной. Антон остался в чекере.

Внутри прохлада. И пахнет… ну, как обычно пахнет в химчистке. Ничего магического.

Молодой азиат осмотрел костюм, поцокал языком.

– Ай-ай…

– Сколько? – спросил я.

– Десять долларов, – ответил китаец, показывая растопыренную пятерню.

– Так десять, или пять?

Китаец посмотрел на свою руку, улыбнулся и сказал

– Пятнадцать!

– Забудь, – я забрал костюм обратно. – Дамы, нас здесь не любят, – это я сказал по-русски. И вышел из химчистки.

Нет, не вышел – сбоку выскочил другой китаец. Старенький. Сверкнул глазами на молодого, поклонился и сказал:

– Простите, простите, простите. Это сын моей племянницы, Хуан, он родился в Америке, и запах денег кружит ему голову. Позвольте мне посмотреть, только посмотреть…

Мы вернулись назад.

Опять ай-ай, но более выразительно.

– Хороший костюм. Очень хороший материал. Настоящий, китайский. Я вам скажу, что тут, в американской чистке, его могут почистить хорошо. А могут и испортить. Как повезёт. А он, Лю Цинь, чистит по старинке. Прежде, если кто-то портил шёлк, его наказывали. Сильно-сильно. И потому шёлк чистили самые лучшие ши. И секреты держали в тайне. Но он, его отец, его дед были лучшими ши. И он вычистит костюм так, что я никогда не найду места, которое было испачкано.

– Сколько? – опять спросил я.

– Десять долларов. Работа лучшего ши.

– Посмотрите на картину, девушки, – сказал я.

Они посмотрели. Картина была прозрачная, и со стороны химчистки видно было то же, что и с улицы.

– Вы думаете, это реклама чистки? Да, правильно. Но есть оборотная сторона. Белый тигр – это не белый тигр. Это седой тигр. Старый. Они работают в паре, старый и молодой. Если молодой тигр упустит добычу, её скрадёт тигр старый. Вот как сейчас.

– Пять долларов. Вы проницательны, как китаец, – сказал старик. – Может быть, ещё что-нибудь скажете?

– Чего уж тут говорить… Кто говорит, не знает ничего. Кто знает – молчит. Разве что… Разве что в Китае вы были преподавателем. Возможно, профессором. Возможно, историком.

– Превосходно. Три из трёх. Вы первый. Бесплатно, – и он забрал костюм.

– Когда можно будет забрать? – спросил я.

– Через пятнадцать минут, – ответил бывший профессор. – Я бы порекомендовал вам чайную Ки. Как раз успеете выпить чашку-другую. Вон, на той стороне улицы.

И мы пошли на ту сторону улицы. По пути захватили и Антона, наказав таксисту ждать.

Тот лишь кивнул.

– Но как, Холмс? – спросила Ольга.

– Элементарно. Прозрачная картина…

– Это мы поняли. Но профессор, историк?

– Он сам подсказал.

– Как?

– Цинь Ши Хуан Ди.

– Но что делает китайский профессор здесь, в Америке, в Лас-Вегасе?

– Живёт. Разве это мало? Опять предположу – возможно, он бежал от культурной революции. Разочаровался в молодежи и не пытается преподавать, – остальное я говорить не стал. Только подумал: возможно, ему помогли бежать. Возможно, он агент китайской разведки. Много чего возможно. Но верно гласит китайская мудрость: кто знает – молчит.

В чайной с золотым ключиком на вывеске мы пили чай из крохотных чашечек. Чашечек на два глотка. Бледный чаёк, а его всё заваривали, заваривали, заваривали… Четыре раза заваривали. Но быстро. Потому через двадцать минут я уже был с вычищенным костюмом.

И мы собрались обратно.

То ли к жаре стал привыкать, то ли чай действовал, но чувствовал себя я бодро, как и положено человеку в полуденном мире. Даже второй завтрак устроили не в номере, а в ресторане «Дюн». Омлет, ничего тяжелого.

В апартаменты мы поднялись к половине второго.

Антон пошел созваниваться с Ломбарди: мы сегодня играем или нет.

Выяснилось, что играем. Организаторы турнира согласились на ультиматум Фишера. Пришлось подписать документ, что иных претензий по поводу инцидента не будет. Фишер подписал.

А я?

И тут пришел Толстой. Да, с документом, в котором я отказываюсь от претензий, но, наряду с Фишером, получаю компенсацию в пятьдесят тысяч долларов в связи с тем, что вторая партия была сыграна в условиях, мешавших её естественному течению.

Одна закорючка – и пятьдесят тысяч долларов! Вот она, сила бумаги.

И только я остался один, как привычно накатило. Нет, не привычно. Сейчас я всё понимал, всё помнил. Десять минут видений остались со мной. Увы мне, увы, ясности они не внесли. Бред наяву, и только. В том бреду на календаре был две тысячи двадцать шестой год. Собственно, в том ничего удивительного не было, когда-нибудь он наступит, две тысячи двадцать шестой, и, вполне вероятно, что я до этого года доживу. Бредом было другое. Ситуация. Казалось мне, что нет не только коммунизма, а даже и социализма нет. Вот нет, и всё. И Советского Союза нет, а есть Центральная Россия, окруженная врагами. На севере враги, на юге враги, на западе враги и даже на востоке враги. Кто эти враги, и понять трудно. Потому что – все! Украина и Литва, Эстония и Грузия, о других и говорить нечего.

Мы, конечно, врагам спуску не даём, да только много их. И ещё враги внутренние одолевали. Шпионы и диверсанты, террористы и экстремисты, националисты и петролейщики, саботажники и какие-то иноагенты. Инопланетяне, что ли? Кстати, о космосе: в моем бреду мы так и не долетели до Луны, не говоря уже о Марсе. Что только подчеркивало нереальность и невероятность происходящего.

Просто дурные сны. Сны, и больше ничего. Такой напрашивался вывод.

А что нужно делать с дурными снами? Ничего не нужно делать. Наплевать и забыть.

Забыть. Забыть. Забыть.

Но червячок продолжал грызть: а вдруг не сон? Вдруг – видение? Ясновидение?

Спать не хотелось. Опять чай виноват. Недаром Лидия Валерьевна предостерегала от чая, кофе и кока-колы.

Ну, не спится, и не нужно.

Я подсел к роялю. Обыкновенно я играл на нём минут десять, пятнадцать, но сейчас время есть, и я начал с Бетховена, с кого же ещё. Играл и распевал грустную песню о сурке. «И слёзы умиленія струились по его впалымъ ланитамъ».

Именно.

Я подошел к зеркалу. Впалым, так и есть. Чувствую, что килограмм я сбросил. Или больше. Омлет – это, конечно, полезно и питательно, однако…

Но есть не хотелось. Совершенно. Сама мысль о еде, даже об украинском борще с пампушками, не вдохновляла, напротив, возникала лёгкая тошнота. Опять чай виноват? Или это реакция на происходящее? Нейрогенная анорексия? Ведь по внутренним, по чернозёмским часам сейчас заполночь.

Я вернулся к роялю. Семнадцатая соната, да. «Буря». Потом «К Элизе», потом… потом… потом…

Бетховен велик.

Остановился я лишь в четыре. Вот так полтора часа раз – и пролетели. Даже больше, чем полтора.

Я не чувствовал утомления. Пальцы были послушны и проворны. Голова ясная.

Я бы и дальше играл. Но Лиса и Пантера подошли сзади, положили руки на плечи. Лиса слева, Пантера справа. Есть у них такая привычка.

– Давно ты, Чижик, так не играл, – сказала Ольга.

– Мы уже и забывать стали… – добавила Лиса.

Антон деликатно кашлянул:

– Всё это замечательно, однако не пора ли того… собираться.

Ага. Значит, пока я предавался музыкальным излишествам, они стояли за спиной и слушали. Как долго? Пять минут? Час?

Неважно.

Антон прав, нужно собираться.

Пусть видят: советский комсомолец опрятен, элегантен и пригож. Нас не запугать помидорами!

Воскресный вечер. На Стрите – аншлаг. Тысячи американцев торопятся сжечь свои доллары в домне азарта.

И в зале аншлаг. Свободных мест и прежде не было, но сегодня принесли ещё три десятка стульев – складных. Поставили в проходах, у сцены. Вчерашнее событие подстегнуло интерес к игре. Вдруг сегодня тоже будут бросаться продуктами?

Но вряд ли. По условию принятого ультиматума, в таком случае матч прекращается, а призовой фонд – полностью! – делится пополам. Для устроителей одни убытки. Вот они и наняли охранников, и усадили их среди публики. А ещё с дюжину, в униформе, стоят у проходов и входов. Случись заварушка, хулиганам не уйти.

Дождался Фишера. Тот был в новом костюме. Синем. А я в смокинге номер два. Прямо хоть на обложку журнала обоих.

И очень может быть!

Пять минут нас фотографировали. А мы терпели – таковы условия матча. Паблисити! Реклама то есть. Особого рода. В Лас-Вегасе играют лучшие шахматисты сверхдержав – США и СССР. И тот, кто посетил это событие, прикоснулся к Истории!

Но для меня фотографирование немногим лучше вчерашнего помидорного обстрела. Да, одежда не пачкается, замечательно. Но фотовспышки слепят, и слепят сильно. Смотришь на доску, а вместо фигур видишь ну просто непонятно что. Временно, да. Но время в шахматах очень ценный ресурс.

Вижу, и Фишер моргает. Тоже недоволен.

– Я ничего не вижу, – говорю ему.

– Я тоже, – ответил он и подозвал судью. Сказал, что нужно отложить начало партии до тех пор, пока не восстановится зрение.

И судья согласился. Спорить с Фишером себе дороже.

Через пару минут Фишер спросил, вернулось ли ко мне зрение. Вернулось, ответил я. Фишер выждал ещё минуту, подозвал судью, и тот пустил часы.

Партия началась. Фишер сыграл с4. Через пять ходов стало ясно, что играем славянскую защиту.

Выбор дебюта – в первой русская партия, во второй славянская, я сделал не ради ложно понимаемого патриотизма, а просто это хорошие дебюты. Скажу больше – отличные дебюты. Очень надёжные. Как автомат Калашникова. Разумеется, когда их играет знаток.

Но Фишера мой выбор не смутил. Он был настроен на борьбу. Да и пора бы, сегодня заканчивается первая четверть турнира.

Порой пишут, что шахматы – игра военная. В упрощенном, конечно, виде, на шахматной доске разыгрывается битва.

Я так не думаю.

Я думаю, что шахматы – игра политическая. Мадридский двор. Или романовский. Две группы влияния. Интриги. Заговоры. Смещение неугодных и назначение на ключевые посты угодных. И в итоге либо геморроидальная колика табакеркой в висок, либо ура Елизавете, дщери Петра!

Но пусть военная, пусть. Сам я человек сугубо мирный, насколько вообще можно быть мирным человеком в нашем Отечестве, где весь народ прошёл через войну. Но знаю: для решающего наступления необходимо трехкратное превосходство в силах.

А на доске, во всяком случае, вначале – абсолютное равенство. У каждого по восемь пешек, по паре коней, слонов, ладей, и ещё ферзь и король.

Где взять трехкратное превосходство?

А здесь же и взять.

Превосходство достигается не на доске в целом, а на её ограниченном участке. Например, в центре. Или на определенной вертикали. Горизонтали. Иногда даже на одной клетке.

И вот Фишер исподволь, неявно готовит наступление. Подтягивает силы. Скрытно. То есть все ходы видны и сопернику, то есть мне, и залу, и даже миру – по телефону спортивный журналист передает их на радиостанцию, а оттуда уже новость летит по свету. Но вот понять смысл хода, с виду совершенно невинного – в этом и есть суть гроссмейстерских шахмат. И мастерских. И даже любители порой находят великолепные идеи.

Тут две стратегии: парировать угрозы соперника и создавать угрозы собственные.

В первом случае противник целится на пункт в6, а мы его защитим. Он трижды нацелится, а мы трижды защитим. Или даже четырежды, для надёжности. Во втором – он целится на в6, а мы на е4. И – кто раньше, посчитаем, состоятельные кроты.

На практике это сочетается: и защита, и нападение. И если кто-то сумел приблизиться к Великой Гармонии, тот и побеждает. Но нередко нападение и защита уравновешивают друг друга. Ничья в шахматах – результат не случайный, а закономерный. Вот коса, а вот камень.

Фишер играл хорошо. Очень хорошо. Ни одного сомнительного хода – на мой взгляд.

Но и я не плошал. Защищался и – тихонько-тихонько – готовился к контрнаступлению.

Фишер это видел, и очертя голову вперед не лез. Готовился парировать готовящееся контрнаступление. Я это тоже видел, и готовился наступать против готовящегося парирования готовящегося контрнаступления.

И далее, и далее, и далее. До бесконечности.

Утомительно, да.

Играю, думаю, считаю, а глаза нет-нет, а в сторону зала смотрят: нет ли там бузотёров. И Фишер, вижу, тоже настороже. Как камешек в ботинке – воспоминания о вчерашнем. Отвлекают. Мешают.

Фишер учёл уроки первой партии, и до сто тридцатого хода тянуть не хотел.

Серия разменов, после чего на доске не только совершенно равная позиция, но и простая.

И Фишер предложил ничью. Сорок девять ходов победителя не выявили, не выявят и шестьдесят.

Я согласился. Ещё бы не согласиться – бодрость стремительно покидала меня. Хотелось спать. Всё больше и больше. Тут шанс сделать глупую ошибку, обдёрнутся, возрастает многократно. Нет, с чаем нужно осторожно.

Мы обменялись рукопожатиями. Нас опять фотографировали.

Сейчас-то ладно, сейчас можно. И сонливость эти вспышки прогоняют.

У Котова я читал, что шахматисты – народ суеверный. Чтут приметы, угождают приметам, преклоняются перед приметами.

Чувствую, что и сам я не прочь стать немножко суеверным.

Потому мы пошли в казино. Сыграть по маленькой. Умилостивить фортуну. Тридцать фишек по десять долларов, десять ставок каждому. А я посмотрю. Ну, проиграем долларов десять или двадцать, не беда. В кино сходить тоже денег стоит. А тут – интереснее. Кино мы и в Чернозёмске посмотреть сумеем.