Текст книги "Разведка боем (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Добрый, Юрий Владимирович. Думаю, могу. Впрочем, вам виднее.

– Мы вас не прослушиваем, если вы об этом. Ушей не хватит всех птичек прослушивать. Теперь к делу. Вы, как я понял, на стороне Карпова?

– Я на стороне порядка. Если Фишер не вышел на матч, то поле боя осталось за Карповым. Следовательно, он – законный чемпион, да.

– А вы бы не хотели сыграть с Карповым матч?

– Вполне возможно, что и сыграю. Через три года. Если пройду отборочный цикл. А так, вне цикла – не хочу.

– Почему?

– Если я выиграю, то это бросит тень на чемпионское звание. Принизит его, обесценит. Оно мне нужно? Я на чемпионство и сам рассчитываю. Потом. В будущем. Кому нужно дешёвое второсортное чемпионство? Не мне.

– А если вы проиграете?

– А это мне и подавно ни к чему – проигрывать. Так что погожу. Шахматы, они приучают – годить.

– Ну, годи, годи, – перешел на «ты» Андропов. И повесил трубку.

– Это был Андропов? – шепотом спросила Лиса.

– Он самый. Юрий Владимирович. Только шепчи, не шепчи – одно.

– Ты думаешь, нас прослушивают?

– Думаю, нет. Невелика птичка Чижик, прослушивать его. Я и так на виду. С подозрительными людьми не встречаюсь. А прослушка больших денег стоит. И никогда не известно, что услышишь. Так что говорим в полный голос.

– Андропов шахматами интересуется?

– Не шахматами. А влиянием шахмат на массы.

– А тебе и правда хочется, чтобы Карпов стал чемпионом? – спросила Ольга.

– Тут не важно, что хочется мне. Важно то, что случилось. Карпова провозгласили чемпионом, и быть по сему. Пересуды и шатания – какая от них польза? Кому?

– Но ты неужели ты Карпову не завидуешь? Ты победил Фишера, а он нет. Но чемпион он, а не ты.

– Не завидую.

Девушки посмотрели на меня пристально. Потом ещё и ещё.

– И правда не завидуешь. Даже удивительно, какой ты правильный.

– Я обыкновенный. А завидовать мне нечему. Во-первых, я в очереди за пирожком просто не стоял. А во-вторых, пирожок оказался без начинки.

– Какой начинки?

– Денежной. Я выиграл неофициальный матч у Фишера – и заработал четыреста пятьдесят тысяч долларов. Карпов стал чемпионом, и не заработал ничего. А мог бы три миллиона – если бы выиграл.

– А если бы проиграл?

– Два миллиона. Тоже, знаете, сумма. А теперь он с короной, но без денег. А корона тоже… позолоченный картон.

– Ну, наши-то ему что-нибудь дадут.

– Именно что-нибудь. Слышал, автомобиль получит, «Волгу». Конечно, «Волга» – это звучит, но три миллиона долларов… Или два… Два миллиона – это триста автомобилей класса «Волга», только гораздо лучше.

– Ничего, на турнирах своё возьмет, – сказала Надежда, но видно было, что впечатлена. Одна «Волга» и триста – это наглядно. Девочки теперь автомобилистки, разбираются. И «Поиск» наглядно показывает роль денег в современном обществе.

– Тут опять добрые люди посчитали за Анатолия: если играть в лучших турнирах и непременно побеждать, за год можно заработать сорок тысяч долларов.

– Ну, видишь, сорок тысяч, это же деньги хорошие! – но Лиса всё поняла. Исполнительный директор. Учёт и контроль.

– Таким образом, два потерянных миллиона Анатолий вернёт за каких-нибудь двадцать пять лет, да. Только ведь другие сторониться и пропускать вперёд его не станут. Спасский, Портиш, Таль, Корчной… Да хоть бы и Чижик, Чижику тоже деньги нужны.

– Да, это печально, – согласилась Лиса.

– Самое печальное впереди, – сказал я.

– И что же такого печального впереди?

– Проходит три года. Появляется новый претендент. Допустим, Чижик. Или Таль. Или Петросян, неважно. Главное, это наш, советский претендент.

– И чему же печалиться? Это ведь прекрасно!

– Матч будет проходить в Москве. Или в Ленинграде. А призовые будут в рублях, конечно. Тысяч пятнадцать на двоих.

– Так уж и пятнадцать…

– Для вида, фиктивно, могут и двести тысяч объявить. Но реально – пятнадцать. Ладно, шестнадцать, семнадцать, двадцать. На двоих. Мол, с вас и этого довольно. Советскому человеку много денег не нужно. И в какой-нибудь фонд попросят отдать половину. Два миллиона постепенно превратятся в сон императора Пу.

– Да, перспектива…

– И это не всё, – продолжил я.

– Как? Ещё подвохи?

– Обязательно. Анатолию будут постоянно напоминать, что чемпионом его сделали чиновники. И сами чиновники, и недоброжелатели, да и простые любители тоже. И потому чиновники буду считать себя вправе решать за Карпова, когда ему играть, а когда сидеть дома. Управляемый чемпион.

– А то они все не управляемые, – сказала Ольга.

– Не все. Фишер вот не очень-то управляемый.

– Я имею в виду советских.

– Спасский тоже не очень-то управляемый. Да и Ботвинник – кремень-человек.

– Ботвинник уже вне игры. А Спасский уедет, – сказала Ольга как о решённом.

– Возможно. Даже вероятно. Процесс пошёл. И потому чиновники будут контролировать каждое движение Карпова. Выделят ему двух-трех оперативников, для сопровождения. И вообще… Завидовать нечему.

– А помнишь, ты мечтал о матче с Фишером в семьдесят восьмом? Теперь, значит, всё?

– С Фишером матч уже был. А что будет в семьдесят восьмом, посмотрим. К одной и той же позиции можно прийти разными путями.

– То есть?

– Всё только начинается! – объявил я очевидное.

Мы ещё поговорили о том, о сём, и разошлись. Устали, настроения никакого, а тут ещё звонок Андропова… Это не холодный душ, это купание в проруби на Крещёние. И не просто в проруби, а с могучим течением: зазевался, и затянет под лёд. На радость ракам и рыбкам.

На будущий год шахматная Олимпиада, кстати, будет в Израиле. Интересно, включат ли меня в команду? И поедет ли команда СССР в Израиль? Спорт вне политики – это как рыба вне воды. Может, и бывает, но очень и очень редко.

Я запер за девочками дверь, поднялся наверх. А то ведь опять придёт Коля Васин, будет проситься внутрь, погреться. Он теперь нечасто приходит, раз в неделю или около того. Я, конечно, заставляю себя забыть эти визиты. Извлечь из памяти и выбросить в бездонную пропасть.

Но он всё равно приходит. Настойчивый. И да, порой думаешь: впустить, что ли? Пусть уж скажет, что ему нужно. Но потом спохватываешься – э, нет. Впустишь, так не выгонишь. В шахматах встречаются позиции, где инициативу проявлять вредно. Стоишь и ждёшь. Полезешь вперед – проиграешь. Противник полезет вперед – он проиграет. Сюрпляс.

Так что буду по-прежнему не общаться со своей галлюцинацией. Делать вид, что всё в полном порядке. Или, по крайней мере, под контролем.

Сел за стол, начал разбирать бумаги. Прежде всего – «Школа Ч». Сейчас в ней, заочной шахматной школе, четыреста тринадцать человек. При том, что две тысячи успели отсеяться – сами. Сначала загорелись, выполнили одно-два задания, и сдулись. А четыреста тринадцать пока не сдулись, и участвовали в зимних внутрирайонных турнирах. Победители играли в областном турнире на весенних каникулах. И по результатам нужно отобрать двадцать четыре человека для летнего шахматного лагеря. Нет, сам лагерь – обычный, пионерский. Но в нем будут и отдыхать, и тренироваться лучшие ученики школы «Ч». Тренер-вожатый Антон, у него как раз практика летняя, в пединституте. Подберет напарника или напарницу.

Что требуется? Требуется организовать двадцать четыре путевки. Два раза по двенадцать, на два потока. Подключить и спорткомитет области, и областной комсомол, а понадобится – и партийные органы. Проще всего – выкупить эти путевки мне, не так и дорого станет. Но проще – не значит лучше. Не в деньгах дело, не в расходах. Я хочу, чтобы школу считали не причудой Чижика и компании, а общественно-значащим явлением. Чтобы люди говорили не «школа Чижика», а «наша школа».

Многого хочу? А хотеть и нужно многого.

Ладно, думаю, всё получится. Цели намечены, задачи поставлены. Нужно работать. В смысле – дать добро Антону. Пусть действует.

Стал смотреть почту – как старик смотрел невод. Морская трава? Ламинария – полезный и питательный продукт. Но хочется, конечно, поймать золотую рыбку.

Письма с просьбой посоветовать, как научиться играть в шахматы. Это налево, к Антону.

Письма с просьбой прислать денег на шахматы и на шахматные книги. Эти сразу в корзину. Туда же письма жалобные, с просьбами денег на лекарства, на костыли, на инвалидное кресло, на переезд из Жмеринки в Житомир. При этом я допускаю, что часть пишущих действительно нуждается и в лекарствах, и в костылях – но это не ко мне. Какой смысл делать то, что полагается делать другим? Не делают? А точно – полагается? или это просто хотелки? Если полагается, то требуй! Кричи! Создавай союзы! Не жди ангелов с небес, не думай о том, что страна может сделать для тебя. Подумай о том, что ты сам можешь сделать для себя.

А вот письмо из второго московского мединститута. Имени Пирогова. От профессора Богатикова. Не оставляет заботами, пишет, что есть возможность перевестись из нашего института к ним, в Москву.

Меня и первый московский, имени Сеченова, зовет, и эти зовут. Впору аукцион устраивать.

А я, как разборчивая невеста, нос ворочу. Не хочу в Москву. Тут у меня что? Тут у меня много чего. И кого. Лиса, Пантера, журнал, школа «Ч», дом, который после переустройства цокольного этажа насчитывает триста благоустроенных квадратных метров. Даже больше. Гараж на две квартиры, немного землицы. Институт, в котором ко мне благоволят. Как это бросить? Нет, я допускаю, что подготовка в московском институте лучше, чем у нас. Но чего я не допускаю, так это того, что буду работать врачом поликлиники ли, стационара. И дело не только в доходах (если зарплату врача можно вообще назвать доходом), но и в самой работе. Везде вторая половина двадцатого века, а в медицине только-только первая начинается. Вот она, буржуазная отрава, как действует: начитался о современных способах диагностики и лечения, и требуешь – а подайте мне ЭМИ-сканер. Кстати, ЭМИ-сканер разработали на средства, полученные от продаж пластинок «Битлз», тех самых жуков, которых бойко клеймила и клеймит наша музыкальная общественность. Заработать денег на создание новейшего аппарата не может, куда ей, а клеймить – всегда!

Нет, если честно, то и в доходах, конечно, тоже. Если человек добровольно уйдёт от дохода в тысячу рублей на доход в сто рублей – значит, он либо святой, либо побрекито.

Я точно не святой.

И опять представился Кисловодск, Эльбрус в кристально чистой дали, и я с тросточкой сижу на скамейке у Храма Воздуха. Где-то идёт Великая Война, но здесь светло и спокойно.

Только вот в тросточке у меня клинок дамасской стали.

Какие-то мечтания странные.

Ещё конверт. Иностранная марка. Югославская. Но адрес написан по-русски.

Открыл.

Запрос на интервью от Кажича. Две страницы вопросов. Как я, победитель Фишера, отношусь к идее сделать Карпова чемпионом без игры? Как я отношусь к идее сыграть матч с Карповым? Как я оцениваю Нану Гулиа? И так далее, далее и далее.

Ну, с Карповым – уже не актуально. Анатолий – утвержденный чемпион. А вот откуда Гулиа всплыла? Со времен инцидента на турнире в Дортмунде я о ней и не думал вовсе.

Отвечать? Письменно? Ага, спешу и падаю. Корчного уже подставили, еле выпутался Виктор Львович, ещё и выпутался ли. А теперь им новая добыча нужна? Нет уж. Хотите интервью – так приезжайте лично. Или не пускают? Тем более не будет интервью. То, что письмо нашло адресат, ничего не значит. Или, напротив, значит: испытание соблазном. Вот сейчас Чижик что-нибудь ляпнет такое, за что его можно будет запереть в клетке, и общественность станет на него плевать. По мановению дирижерской палочки.

Нет, не думаю. Напротив, то, что письмо дошло, есть знак высочайшей милости. И вот что любопытно: сегодня пришло письмо и сегодня же позвонил Андропов. Часто ли звонят главные чекисты шахматистам? Не знаю. Об этом не принято говорить при жизни, а, умерев, как расскажешь?

О чем говорил Андропов? По сути, ни о чём. Нет, в самом деле, к чему главе КГБ спрашивать Чижика о его отношении к Карпову? Не в том дело, что это способен сделать двадцать восьмой помощник тридцать второго заместителя, а вообще – зачем? Какое дело госбезопасности до шахмат?

В вопросе кроется ответ. Андропов позвонил мне для того, чтобы я знал: он интересуется. То есть это – только начало многоходовочки. И мне в этой многоходовочке отводят некое место. Или хотят отвести некое место. Или хотят, чтобы я сам нашёл себе некое место. То, которое меня устроит.

В общем, думай, голова, думай. Сказал, что всё только начинается, значит, так и будет.

Письмо Кажича я убрал в особую папку. Как-никак, свидетельство времени. И Кажич не просто корреспондент, он большой шахматный организатор, человек солидный. Ещё напишет. Или позвонит. В Лас-Вегас он из своей Югославии звонил мне трижды.

Я ещё просмотрел письма. Прежде мне помогали Пантера с Лисой, но сейчас у них собственной корреспонденции уйма. А я отдавать три-четыре часа на прочтения и ответы не могу. Нанять секретаря? Не хочу. Ну, и думаю, что через какое-то время число писем уменьшится. Или нет? Вот откуда знают мой адрес те, кто просит денег на лекарства и костыли? Его, мой домашний адрес, нигде никогда не публиковали, это я знал наверное. Правда, Карпов как-то сказал, что ему тоже пишут много, и он, Карпов, думает, что пишут сидельцы из тюрем и колоний. А тем дают адреса тюремщики. Потом, выйдя на волю, они продолжают писать.

Ну, не знаю. Письмо денег стоит. Хоть пятачок, а стоит. И обратный адрес нужно иметь. Вот где загадка… Союз Нищих?

И очень может быть.

Дело к полуночи. Пора и спать ложиться. Вот сейчас подышу свежим воздухом, и лягу.

Я выглянул в окно. Внизу шаталась тень. Васин пришёл.

Нет, пускать галлюцинацию к себе я не стану. А вот выйти к ней, поговорить – это можно.

И я вышел.

Глава 18

1 мая 1975 года, четверг

МАЙСКИЙ ЧИЖИК

– Первомай, Первомай, дождик землю поливай! Там, где было пусто, вырастет капуста! – кричали детишки, бегая по лужам. Нет, бегали вокруг луж, стараясь не обрызгаться и не испачкаться. Потому что это Чехия. Богемия. Столетия и столетия культуры проживания в городах, где места мало, а людей много. Будешь свинячить – придет чума. Или полицейский оштрафует. Или за испачканный костюмчик папа выпорет.

В общем, чистенько здесь у них, в Дечине. Уютно. И даже дождик не помешал: мы просто зашли в кафе, и теперь едим кнедлики с капустой. Вкусная и здоровая пища. А капуста ещё вырастет.

В Дечине международный шахматный турнир. Мне на первое полугодие предложили на выбор либо Манилу в феврале, либо Дечин в мае. Я выбрал Дечин. Манила и далеко, и жарко, и я устал после чемпионата Союза, и просто не хотелось. А Дечин и близко, и климат хороший, и в мае силы восстановились полностью и даже сверх того.

И девочки со мной. Несмотря на занятость выбрались на недельку. Потом уедут, вернутся в Чернозёмск. Но это потом. А сейчас ходят и восторгаются. Замки – с ударением на первый слог. Улочки. Магазинчики. Кофейни, кондитерские. Пивные тоже есть. «Социалистические пивные» – звучит немного странно. На видном месте в каждой пивной портреты седовласого старика, президента Свободы. А в кофейнях портретов не видно. Похоже, президент любит пиво, а не кофе.

Мы-то не президенты. Девочки кофе хвалят. А я пью минералку, чешскую, Rudolfův Pramen. Завтра на турнире выходной день, мы поедем в Прагу и в Карловы Вары, ужо попробую знаменитую воду. Пантера, правда, говорит, что пить её – никакого удовольствия. Невкусная, горькая, ещё и горячая. Но попробовать-то можно. И просто погулять.

А сегодня – не выходной. Сегодня третий тур, в четыре пополудни играю с Тамазом Георгадзе, нашим, советским шахматистом. Советским, но грузинским. А с Грузией у меня отношения… да нет у меня никаких отношений с Грузией. С грузинской чемпионкой, Гулиа неважные, вернее, у неё со мной плохие, а у меня с ней никаких. Она как-то потребовала, чтобы я поддался и проиграл ей турнирную партию. Тамаз ничего не требовал, не просил, не намекал. И это хорошо. Сразу видно, достойный человек. Уважает и себя, и меня.

Тут ведь дело не в половинке очка. Вернее, не только в половинке. Всё большее значение приобретает рейтинг профессора Эло. У кого рейтинг больше, тот и лучше – в мировом масштабе. И помимо места в турнире среди шахматистов идет борьба за рейтинг. А подсчитывается он, рейтинг, хитро: чем он выше, тем растет медленнее. При прочих равных условиях. Антон подсчитал: если я выиграю турнир с результатом тринадцать очков из пятнадцати возможных, мой рейтинг практически не подрастет. А если выиграю все партии – то подрастет на тринадцать пунктов. Или, в пересчете на конкретную партию: если я побеждаю Георгадзе, то увеличиваю свой рейтинг на один пункт. А если проиграю, то потеряю семь пунктов или около того. А ничья с Геогадзе отберет у меня четыре пункта, но даст Георгадзе пять пунктов рейтинга. То есть в плане рейтинга это не ничья вовсе, не всем поровну. Я теряю. Вот и Гулиа требовала поражения или хотя бы ничьей, чтобы не только подняться в Дортмунде повыше, но и рейтинг нажить. Ага, ага, сейчас заверну в красивую бумагу, перевяжу ленточкой и подарю.

Почему это так? Из формулы профессора Арпада Эло. В формулах я, признаюсь, не силен, но Антон объяснил доходчиво. Сейчас, перед турниром, наивысший рейтинг у Фишера, 2.780, и покуда он не играет, ничего с рейтингом не делается, он заморожен. Второй рейтинг у меня, 2.745, третий у Карпова, 2705. А у Георгадзе 2.440, у остальных участников турнира такой же и даже меньше. То есть у меня рейтинг больше на триста с лишним пунктов, и выигрыш – это должное. Маленькая-маленькая конфетка в награду. А вот если шахматист с рейтингом 2.400 побеждает шахматиста с рейтингом 2.745, ему в награду дают пригоршню конфет. Заслужил!

Девочки допили кофе, я воду. И дождик перестал. Пора идти.

Почему я задумался о рейтинге? Потому, что решил делать сегодня ничью. Из стратегических соображений.

Мы шли по городу, любовались, дышали. Лужи куда-то исчезли, обувь нисколько не пачкалась. Даже непонятно, где грязь. Должна же после дождя быть грязь, хоть немножко?

Время от времени попадались припаркованные автомобили. «Лады», «Шкоды», даже «Москвичи». «Лады», суть троечки, смотрелись гордо, а «Шкода» так себе машиночка. Ближе к «Запорожцу». Впрочем, для Чехословакии сойдет. Расстояния здесь маленькие, дороги неплохие.

О машинах щебетали девочки, они теперь знатоки, эксперты. С бароном на дружеской ноге были и прежде, а теперь раз в месяц зовут его на техосмотр. Платят, да. И берёт, тоже да. Рыночные отношения при социализме неизбежны. С другой стороны, всё правильно. Деньги-то есть. А если денег нет, нечего и машину покупать. Кстати, Лиса хочет выкупить у меня «Ведьму». В собственность. Я ей говорю, бери так, я дарственную напишу, а она упёрлась. Лиса может быть твёрдой, когда захочет. Ну, и опять правильно, деньги-то появились, ответственный директор «Поиска» – это немало. За полугодие ещё и премии будут, журнал наш процветает. Тираж дошел до ста тысяч, больше трудно. Типография не выдерживает, хотя мы типографию не обижаем, и она наши заказы в первую очередь выполняет. Опять в порядке светлой мечты думали: может, завести свою типографию? С новейшим оборудованием? Ага, как же. Во-первых, недешево, мне нужно будет снова играть с Фишером, да только непросто всё это. Во-вторых, к типографии нужно будет завести свой целлюлозно-бумажный комбинат, потому что с бумагой повсеместная напряженка, и не всякую нашу бумагу одолеет западная техника. А к целлюлозно-бумажному комбинату завести своих лесорубов. А к лесорубам завести современную лесную технику, построить дороги, и так далее, и так далее. Это комплексная дорогостоящая и сложная задача. Под силу только государству. Ну, или крупным капиталистическим компаниям. Но крупных капиталистических кампаний у нас нет. У нас и мелких-то нет. Потому работаем с той типографией, которая есть. И да, дефицит только увеличивает притягательность нашего журнала. Так бы, может, человек и не купил бы его, увидев в киоске, но ведь редкая удача, как пройти мимо. У спекулянтов «Поиск» идёт по три и даже по пять рублей, а в киоске – восемьдесят копеек. Он толстенький, в два раза толще «Искателя». С ценой бились на самых верхах. Верхи говорили – для молодежи восемьдесят копеек дорого, полтинник красная цена. А мы – бутылка портвейна дороже, а ведь нарасхват среди молодежи. Мы – это и Тяжельников, и другие хорошие люди. Решающее слово сказал Косыгин: пусть молодёжь пробует, дерзает, а ошибётся, так есть кому поправить.

Но мы стараемся не ошибаться, чувствуя себя отчасти и сапёрами.

Заглянули и в зоопарк – он в Дечине на скалистой Пастырской стене. Как раз умеренная физическая нагрузка. Поглядел на птичек – они в зоопарке гвоздь программы. Ну, и медведь есть, как без медведя.

И уже потом, без спешки, спустились вниз. Да, да, да, к Дому Железнодорожников. Определённо железнодорожники – покровители шахмат. Хорошие люди.

Дом поменьше, нежели в Омске и Москве, так ведь и Дечин городок невеликий. На просцениуме восемь столиков, плюс судейский. В тесноте, но уместились. В зале человек пятьдесят, но зал маленький, потому малолюдье не бросается в глаза. Да и не малолюдье это. Для Дечина.

Играют все свои: восточные немцы, поляки, чехи и словаки, венгры, румыны, болгары. И мы двое из Советского Союза, я и Георгадзе. Спор спортсменов социалистических стран между собой. Но для меня это явно не прогресс. Турнир мастерский, я единственный международный гроссмейстер. Потому и рейтинг особенно поднять не удастся.

Но что мне рейтинг, я не раб рейтинга!

И потому, разыграв черными защиту Филидора, я на двадцать шестом ходу предложил ничью. Гроссмейстерскую. Зрители недовольно зашевелились, они привыкли, что там, где Чижик – там победа. Ничего, ничего, не всё коту масленица.

И в шесть пополудни мы уже сидели в вагоне. До Праги два часа езды, потому вагоны тут простенькие. Сиди, смотри в окно, читай газету, просто говори о том, о сём. Или молчи.

Девочки листали модный журнал. Я молчал. Партия, даже такая, как сегодня, забирает энергию. Её нужно восполнить, но дело это не мгновенное. И потому вопрос, сколько и как играть, не праздный.

Я почему поехал в Дечин, а не стал настаивать на турнире попрестижней – а я и мог, и настоял бы. Я поехал в Дечин потому, что захотел развлечься. Ведь игра, по определению, это приятное времяпрепровождение, потеха, а вовсе не смертный бой. Теоретически. Вот я и захотел воплотить теорию в жизнь. Поиграть в удовольствие. Даже ничью сделал – потому, что захотел пораньше уехать. И теперь под звук вагонных колес перемещаюсь в Прагу – потому, что хочу. Даже пива попью чешского, завтра же выходной. Одну кружку. Маленькую, ноль двадцать пять, в сознании меры тоже удовольствие.

Да, призовые в Дечинском турнире невелики, но требовать большие деньжищи за потеху грешно.

Стать профессиональным шахматистом? Ездить с турнира на турнир? Я немного говорил на эту тему с Карповым, у Анатолия опыт побольше моего. Карпова подобное положение устраивает. Я же в раздумьях. Мне по складу ума ближе Ботвинник, Эйве, Хюбнер – большие, даже великие шахматисты, но вместе с тем и люди, добившиеся успеха на традиционных поприщах. А Карпов вот уже седьмой год в студентах, и только на третьем курсе. Специальный график. Мне это не подходит: в медицинском и так дольше учиться, а если это растянуть вдвое – совсем нехорошо. Так что стараюсь шагать в ногу с группой. Это, на удивление, нетрудно, учёба мне даётся легко. Я бы даже предпочел идти с опережением, и пройти весь курс обучения экстерном, за пять или даже за четыре года, но в медицине подобное не принято. Значит, буду держаться вместе с Лисой, Пантерой и всей нашей первой группой.

Поезд тем временем подкатил к вокзалу. Вокзал здесь крытый, дождь не страшен, да дождя и нет.

Вышли. Багажа немного, мы ведь на воскресенье только.

– В отель Чедок, – сказал я таксисту.

По-немецки сказал. Обидно, досадно, но к немцам здесь относятся куда внимательнее, чем к русским. Внимательнее, вежливее, предупредительнее. Тяжелое наследие капитализма, да. Всю историю Австро-Венгрии чехам внушали: немцы – это господа. Вот и внушили.

«Чедок» – похож на гостиницу «Ленинград», что в Москве. Или на московский университет. Или на министерство иностранных дел. Схожий проект. Принимает преимущественно интуристов. А мы здесь интуристы. Позвонили в «Чедок», заказали номер и гида на завтра. С автомобилем.

Недоброжелатели нашей страны говорят, что русских в Чехословакии после шестьдесят восьмого года не любят, но я этого не вижу, и девочки тоже. Возможно и потому, что молодых, красивых, весёлых, спортивных и модно одетых девушек не любить невозможно. Ну, а я… Я тоже модно одет. А, главное, я Особый Гость Чехословакии – так прозвала меня пресса, освещающая шахматный турнир. И портреты каждый день в спортивных разделах газет. Всё потому, что турнир, говоря откровенно, средний, а я – шахматная звезда. Гвоздь программы. Победитель Фишера. И своим участием придаю ему, турниру, мировой отблеск: известия о победах Чижика появляются не только в местных, но и зарубежных изданиях.

Вот и в «Дружбе», то есть в «Чедоке» меня узнали и приняли радушно. Поселили рядышком, меня и девочек. В смежных номерах. С дверью в стене, да. На двенадцатом этаже. С роскошным видом из окна. Лиса позвонила насчет гида, пусть-де подъезжает завтра в восемь тридцать.

И мы стали прихорашиваться.

Гость подошел к девяти, как и договаривались.

Спустились в ресторан. Заказанный столик нас уже ждал: в Праге лучше позаботиться об этом заранее. Социализм, плановое хозяйство.

Пан Вацлав, так звали нашего гостя, прекрасно говорил по-русски. Еще бы не говорить, если родился и вырос в Советском Союзе. В Сибири. И, как водится среди русской провинциальной интеллигенции, стеснялся перейти к главному, к денежной части.

На помощь пришла Лиса, и финансовую часть уладили быстро. Пан Вацлав сегодня один из самых популярных писателей Советского Союза. Большая Литература предпочитает его не замечать, но у него миллионы читателей – без преувеличения. Скорее, десятки миллионов. Потому что «Пионерку», в которой он публикуется, читают не только пионеры. Во всяком случае, я читаю. Начиная с «Ночного орла». И, как Первый Читатель, очень хочу, чтобы пан Вацлав отдал свою новую повесть нам, в «Поиск».

И пан Вацлав хочет. Как всякий беллетрист, он любит писать, зная, что его книгу ждут настолько, что готовы заплатить аванс, и хороший аванс. Условия у «Поиска» для всех авторов простые: книга должна быть интересной и завлекательной, в книге не должно быть антикоммунистических идей в целом и антисоветских в частности, и книга должна подходить для читателей от двенадцати лет. Такова редакционная политика. И пан Вацлав идеально в неё вписывается. И потому Ольга предложила пану Вацлаву перевести для «Поиска» лучших и наиболее подходящих нашему журналу писателей Чехословакии. На его, пана Вацлава, выбор. И пан Вацлав согласился, и согласился охотно.

Подписав бумаги – тут же, между бокалами «Мельника», пан Вацлав повеселел, и стал рассказывать разные забавные истории из своей жизни в Сибири, в Праге, в Москве и опять в Праге. А потом, как всякий русский провинциальный интеллигент, перешел на политику. Он, конечно, любит Прагу, и чехов любит, а вот они его, похоже, не очень. Нет пророка в своем отечестве: в Чехословакии пана Вацлава ценят куда меньше, чем у нас. И для многих чехов он русский. Нет, до шестьдесят восьмого года это не мешало, даже напротив, но потом всё изменилось, его стали третировать, демонстративно не замечать, и он вернулся в Советский Союз. Сейчас подуспокоилось, да. И он снова в Праге. Чехи вообще спокойный народ. Словаки побоевитее, а у чехов вся боевитость израсходовалась в гуситских войнах. Теперь чехов запросто не раскачаешь: пока у чеха есть пиво и кнедлики, до остального ему дела нет. Вторая мировая? Он, Вацлав, тогда был мальчишкой, но помнит: всё прошло обыденно. Гитлер вызвал президента Чехословакии и предложил передать страну под протекторат Рейха, тот согласился. И все согласились. Один только капитан Павлик поднял свою роту на защиту Отечества. Один капитан, одна рота – на всю Чехословакию. Но, получив приказ старшего офицера, сдался. Кстати, немцы оставили и капитана Павлика, и его солдат на свободе, и только через три года Павлика отправили в концлагерь уже по совсем другому делу. Так что в войну чехи жили и с пивом, и с кнедликами. Но цены выросли, да. И рабочий день в промышленности продлили до десяти часов. И крестьянам ввели обязательные поставки сельхозпродукции. Ему, Вацлаву, такие лишения казались смешными. Он-то рос в Советском Союзе…

Сейчас же всё спокойно. Чехи узнали цену западным подстрекателям. И в Чехии отличное пиво, кнедлики, сосиски…

Я слушал, но пил минералку. Девушки – по бокалу местного красного вина, «Мельника». Вижу – нравится, но меру знают. А пан Вацлав, с нашего позволения, заказал «Столичную». С нашего – потому что платили, понятное дело, мы. «Поиск». Когда платишь, появляется множество друзей. А нам друзья нужны. А расходы, что расходы… Копейки.

Потом веселились, даже танцевали и немножко пели. Русские гуляют, да. Пусть видят.

Впрочем, всё было вполне пристойно.

Глава 19

16 мая 1975 года, пятница

КРОВЬ, ПОТ И ЧИЖИК

– Странная история приключилась здесь. Странная и непонятная, – капитан милиции Лисицин смотрел на меня внимательно и пытливо.

– История? Здесь? – я осмотрелся.

Мы сидели в гостиной. Капитан – за столом, заполняя протокол, а я на диване.

Из уважения капитан пришёл ко мне домой, а мог бы вызвать повесткой. Или не мог?

– Не совсем здесь, но близко. В ночь с первого на второе мая сержант Лутикиов во время обхода обнаружил у вас во дворе неустановленное лицо, впоследствии оказавшееся гражданином Никторкиным Иваном Сергеевичем, тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения, жителя Черноземска, – и он опять посмотрел на меня.

А я ничего не ответил. Что здесь можно ответить?

– Гражданин Никторкин ползал по земле и тихонько подвывал – это так в рапорте сержанта Лутикова написано. «Тихонько подвывал». На вопросы сержанта не отвечал. Вызванный наряд доставил Никторкина в учреждение четыре, где дежурный фельдшер определил у Никторкина потерю зрения и заподозрил отравление метиловым спиртом, после чего Никторкина перевели в отделение токсикологии областной клинической больницы. Там же Никторкин на следующие сутки назвал себя, отказавшись, однако, объяснить причину нахождения в поселке Сосновка. Прием метилового спирта и иных суррогатов алкоголя отвергал категорически. Был консультирован врачами областной офтальмологической больницы, куда переведен с диагнозом «токсическое поражение зрительного нерва», и где находится по настоящее время на лечении. Такие вот дела, Михаил Владиленович.