Текст книги "Детство (СИ)"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Сорок третья глава

В Москву Санька добрёл с группой паломников, посетив по дороге несколько чтимых святынь. От беспрестанной ходьбы и ползанья на коленях ноги разболелися страшно, хотя казалося бы, подпасок ведь, весь день на ногах.

Ан нет. За коровами-то не на коленках ползаешь, и поклоны по тыщще раз вместе с другими паломниками не отбиваешь! Да и присесть, коли устал, тоже не возбраняется. Присел, занял руки работой какой, да и поглядывай себе изредка за коровами.

Может, ишшо и от тово усталость, што паломничество как-то сразу не задалося. Люди святыням шли поклониться, а он, Санька, просто в Москву с ними. Вроде и шёл вместе со всеми да молился, но мысли вертелися всё больше вокруг Егорки. Отсюдова и усталость, потому как Боженьку прогневил! Омманул потому как. Сказал, што тоже паломник, да ишшо и об имени наврал святым людям.

А куда деваться-то? Без документов по дорогам передвигаются только паломники да христарадники. И деньги! Грех, конешно, но Санька ни копеечки единой не пожертвовал ни в одном из монастырей, да и по дороге питался Христа ради.

От тово и совесть мучает, хотя и не так, штобы сильно. Грех, канешно, но замолить можно – чай, не убийца и не вор. Нехорошо, канешно, Божьим людям врать было, но тут уж так: когда на одной стороне весов грех, а на другой опаска, што возвернут назад иль просто в полицию сдадут, то как бы и не совсем!

Несколько часов Чиж бродил по Москве, всё больше падая духом. Когда иму говорили, што Москва большая, он в голове уложить не мог, насколько! И все либо спешат, либо такие важные, што фу ты ну ты! Не подступишься с вопросами-то.

От городовых и дворников Санька не то штобы бегал, но обходил поодаль, и как-то так получилося, што всё больше беготни да обходов было, а спрашивать толком и не у ково. Одни богато слишком выглядят, откуда им с Егоркой знаться-то!? Другие в мундирах, а перед ими Санька робел. А ну как?!

– … Егорка? – Встреченная баба, одетая просто и несколько неряшливо, визгливо рассмеялася, – Из Сенцова?! Ох, малой, из какой же дыры ты выполз!

– Из тех же ворот, што и весь народ! – Отрезал Чиж сурово и отправился прочь, постукивая ореховым батожком по булыжной мостовой. Вот же дура-баба! Смеётся ишшо!

Когда темнеть начало, Чиж вышел к странному месту. Вроде как и не лес, а деревья растут, но и рельсы для конки промеж них проложены, дорога для возков булыжная. По обеим сторонам особняки богатые, но не стык в стык стоят, лесу тоже место есть.

Пошарохался промеж деревьев и кустов, да и нашёл себе местечко для ночлега. А што? Веток наломать, в зипун закутаться, да и дать храпака! Но сперва, значица, поесть.

Пока по Москве бродил, несколько раз к реке выходил. Сам напился, да и бутылку наполнил. В котомке сухарей ржаных мало не два фунта, полфунта почти сала старово, пожелтевшево уже. Но ничево так, не протухлое! Чеснока ишшо несколько головок, луковица. Сытно и вкусно.

Поужинав, Санька выпил полбутылки воды, похлопал себя по тощему и животу, да и завалился на ветки, даже не помолясь.

Разбудили ево лучили солнышка, лупящево прямо в глаза, а пуще того упрямое насекомое, решившее избрать Санькину левую ноздрю местом для гнездования. Сев резко, он высморкал ево, а потом и повторил на всякий случай.

Задерживаться Чиж не стал. Так тока, под кустиком оставил кучку, вроде как гостинец приютившему растению. Грыз сухари и пил на ходу воду, да приставал по дороге к попадавшимся людям. Поутру всё больше простой люд попадался, а не чиновный в мундирах. Да и решимости у Саньки побольше стало. А то ведь Москва! Тут небось до снегу Егорку искать можно, если как вчера – по часу с духом собираться, штоб к чилавеку подойти.

– Иэх, малой! – Остановленный мастеровой, ненадолго призадумался и снял фуражку, вороша кудри с заметной, несмотря на молодость, сединой, – Друга ищешь?

– Да, дяденька! – Санька мало што не приплясывал перед ним, само тово не замечая, – В учение отдали, да мастер такой негодящий оказался, што сбежал.

– Н-да… А знаешь, малой! – Оживился мущщина, – Бегунки-то пусть не все, но через Хитровку проходят! Место ето поганое, но люди там разные обитают! Ты, значить, туда иди, да там и поспрошай!

Потом мущщина быстро объяснил, куда там можно суваться, а куда и ни за какие коврижки, хучь даже и медовые.

– … ручки-ножки поломают, язык отрежут, да и будут с тобой милостыню просить! – Мастеровой серьёзен, и Санька внял, опасливо сглотнув, – То-то! Ну всё, некогда мне, и так с тобой задержался!

Мастеровой убежал, а Чиж не сразу и понял, што так и не знает, где же ета Хитровка-то! Но ничо! Зная, што искать, найти можно. А язык, он тово, доведёт хучь до Киева, а хучь и до цугундера.

Добравшись до Хитровки, Санька встал чуть поодаль, притулившись спиной к стене, да всматриваясь в дома и прохожих со смесью опаски и надежды.

– Чаво стоишь-то? – Задиристо поинтересовался небрежно одетый мальчишка чуть постарше, но какой-то золотушный, одетый в самонастоящий барский сюртук, только што прямо на голое тело. Ниже были драные штаны, сквозь которые виднелся срам, а обут задира в сапоги, какие Чиж на офицерах видывал, тока што носы покоцаные. А так тюль в тюль!

– Хочу и стою! – Огрызнулся Чиж, ни разу не сцыкливый. Не бойкий, как Егорка, ето да, но и не сцыкун!

– Хочет и стоит? – Непонятно чему удивился мальчишка и так же непонятно хохотнул, – И-эх! Тетеря провинциальная! Кострома? Говор у тя больно заметный.

– Точно! – Обрадовался Санька пониманию, и тут же вывалил:

– Дружка своево ишшу! Егорка, может знаешь таково?

– Во простота, – Округлил глаза мальчишка, оглядываясь куда-то, но Чижа понесло:

– На кулачках самолучший! Да! От сапожникова ученья ишшо удрал, потому как тот пьяница и руки распускал даже в Великий Пост.

– Много тут таких, – Привычно отозвался мальчишка, но задумался, – Да ну, быть таково не может! А вдруг? Конёк и етот… тоже вроде костромской, да и… жди!

Обладатель роскошнова сюртука ловко ввинтился в толпу, сцапав по дороге недоеденный пирог из рук зазевавшегося прикащика, стукнув тово носом сапога по щиколотке. Пока тот ругался и прыгал на одной ножке под смешки зевак, Чиж ажно прикипел к стене, вытянув шею и отчаянно вглядываясь в толпу. Несколько минут спустя мальчишка, обойдя стороной уже уходящево прикащика, показался в сопровождении ково-то…

– Егорка!

* * *

Обнялись крепко, да Чиж почти тут же и расплакался. Не как бабы ревут, с воем и соплями, а так – слёзы просто текут, и всё. Эх, нюня…

… да и сам я не лучше!

– Держи! – Не глядя, шарю в кармане и протягиваю ассигнацию.

– Пятьдеся… ну, Конёк, спасибо!

Мальчишка исчезает, как и не было, а я веду Саньку к себе, крепко держа за локоть. В голове дурацкая опаска – а ну как сон? А ну как исчезнет сейчас?

Крепко, с подвывертом, щипаю себя… ай! Не сон! А худющий какой! Одни глаза остались.

– Погоди, сейчас, – Сворачиваем в обжорные ряды, и я веду к знакомым торговкам, ориентируясь по запаху, – Два с вареньем!

– Да я ел, – Начинает отнекиваться Чиж.

– И я с тобой поем!

Вроде как за компанию, он неловко принимает пирожок и аккуратно, но жадно откусывает, жмуря от удовольствия глаза. То-то! Ел он, как же. Может и ел, канешно, но больно уж худющий, как только што после зимы.

– Дружок мой, Санька! – Проглотив кусок, сообщаю торговкам, – Первеющий! Если што вдруг, так помогите, в долгу не останусь!

Пытаюсь сделать суровую физиономию, положенную первому кулачнику и плясуну Москвы, но не получается. Вот чувствую, што морда лица будто трескается от улыбки. И ето, похоже, заразно – Санька тоже улыбается дурачком малолетним, да и торговки тоже тово… Некоторые вон даже сморкаются от избытка чувств и соплей.

Довёл до флигеля и представил соседям.

– Санька! Дружок мой самолучший! С нами теперь жить будет!

– Н-да, – Отозвался Живинский, оторвавшись от беседы, – наше общество становится всё моложе. Впрочем, я не против – живите, молодые люди!

– Александр Иванович, – Прошу доброго пьянчужку, проживающего в соседнем нумере, – Не соблаговолите ли подвинуться? Аккурат в нумер Лещинсково, дабы Санька со мной по соседству жил.

– А сам, – Заморгал заплывшими глазками бывший почётный гражданин города Москвы, – ну… Лещинский!?

– Так он на той недели ещё опился, отпели уже.

– А?! А… – Дядя Саша, усиленно хмуря лоб, принялся передвигать вещи, што не заняло много времени.

– То-то я гляжу, – Бурчал он, – Сунул давеча сапогом, а там пусто! Опился, надо же… говорил я ему казёнку брать, а не невесть что у непроверенных торгашей. Эх, Вадим Николаевич, Вадим Николаевич…

Пока мы общались, Санька лупал растерянно глазами вокруг, прижимая к себе котомку обеими руками.

– Лезь! – Пхнул я ево в плечо, и дружок запрыгнул на тряпки, где и уселся, подвернув ноги калачиком, – Рассказывай!

– Бабка померла, – Дрогнул он голосом, перекрестившись быстро.

– Царствие Небесное, – Крещусь и я.

– Вот… – Начал Санька после короткого молчания, – как умерла, так и началось. Опомниться не успел, как я у старосты живу, а всех денег – семнадцать рубликов.

Он потянул бечёвку нательного креста и показал мешочек:

– Здесь прямо, для верности.

Сашка начал рассказывать деревенские новости, живо интересовавшие меня.

– … а она? Да ты чё? За Фильку? Вот нашла женишка!

– Порченая потому как! Да не тишком, а бабы застукали с Акакием Зотовым, на всю деревню и ославили.

– Женатиком?!

– Ну!

– Дура! Прыщавая!

– Прыщей теперь нет, – Засмеялся негромко дружок, – Зато пузо вылезло! А от ково, поди теперь узнай! По срокам оно непонятно выходит.

– А мои, мои што?!

– Ну… так, – Замялся Санька, – сами ничево, а так вообще не очень.

– В рост они твои деньги пустили! – Бухнул он наконец.

– Тьфу ты ж блять! – Вырвалось у меня, – Были люди, да и кончились!

Чиж вздохнул виновато и опустил голову.

– Ладно! – Хлопаю ево по плечу, – Не бери в голову чужие проблемы. Не ты в том виноват, не тебе и печалится.

– А сейчас, – Вскакиваю на ноги, потому как сидеть после таких новостей невмочь, но и слушать дальше не могу, потому как переварить надобно, – пошли-ка в баню! Для начала сменку тебе купить, штоб в чистое сразу.

Санька, дрогнув на мгновение, полез за пазуху, но я хлопнул ево по руке и тут же потащил к выходу. Заскочил к съёмщику и отдал деньги за Чижов нумер, вперёд за две недели.

– Деньги есть, – Тихохонько рассказываю другу, не отпуская ево руку, – да не поверишь! Плясками зарабатываю! Да не как Жижка, которово просто на праздники звали и за то лишнюю стопку наливали. Москва, брат! Денег у иных купцов стока, што просто не знают, куда девать! Иной всю нашу деревню на корню по сто раз купить и продать может, так-то!

– Таких денег и не бывает, – Осторожно не поверил мне Санька, – если только у Государя-анпиратора!

– Увидишь! – То, што я не стал спорить, убедило ево лучше всего, – На такую дурость порой тратят, што прости Господи! Ну и на мои пляски тоже. Станцую, и нате! От ста рублей.

– Божечки…

– А не поверишь! Вроде и деньги есть, а потратить толком не могу! Документов-то нетути! Ни дом купить, ни в банк положить, ни даже квартиру снять.

– Одеться! – Трясу пусть и неплохую, но прошедшую через десяток хозяев, одёжку, – Одеться даже толком не могу!

– А Иван Карпыч тебя из рук не выпустит, – Понял глубину моей проблемы Чиж, – особенно теперь, после таких-то денег.

– Ага! А ещё и сапожник етот треклятый, которому я вроде как законтрактован. С соседями моими тоже…

– А! – Машу рукой, – Не заморачивайся! Просто с деньгами етими я как тот наездник, што без седла на понёсшем коне оказался. Вроде и скачет быстро, но не управляет им. И всех мыслей – как бы руки не разжались, да как бы не упасть, потому как косточки потом по оврагам собирать.

Одёжку Саньке закупал как для себя, у знакомово старьёвщика. Такая, штоб на Хитровке щёголем не казался, и штоб с городу дворники сразу не гнали, как явного хитрованца и трущобника. Посерёдке, значица. Там свои хитрости есть, как одёжку с обувкой подбирать, да как держаться.

Объясняю попутно ети тонкости, но вижу – в одно ухо влетело, в другое вылетело. Потому как впечатления! Ничего, сам таким был, не один месяц нужен, штоб привыкнуть.

А всё равно! Объясняю, показываю и попутно выстраиваю в голове план на ближайшие недели. Провести по Хитровке, показать нужным людям, перезнакомить ево с кем надо.

«– Курс молодого бойца» – Всплыло в голове. А?! Ну да, он самый. Штоб не пропал хоть на ровном месте, здесь такое легко.

Так, потихохонько, и провёл по рынку. Одежку-обувку подобрал, чашки-ложки, да отнесли всё ето в нумера.

– А теперь, – Собрав чистое бельё в узел, я ажно жмурюсь от предвкушения, – В баню! В Сандуны!

Сорок четвёртая глава

Перед входом в Сандуновские бани Санька заробел. Шаги замедлились, и вот он встал, как вкопанный, вцепившись в узел. Ноги вросли в землю, а на лице медленно, но верно начинает проступать выражение испуга, перерастающее в панику.

– Пойдём! – Дёргаю его за плечо так, што он шатается вперёд и вынужденно начинает переставлять ноги. Ливрейный швейцар косится, чуть приподняв бровь, но пропускает, хмыкнув в густую бороду, спускающуюся ниже пупа.

В банный день или вечером и к двери бы на десяток шагов нас не подпустил, а сейчас и ничево, можно. День не банный, да и публика с утра такая, што вроде как и чистая, но и не так штобы очень. Артисты всякие, жокеи, цыгане бывают, ну да о тех разговор отдельный, они всё больше на жокеев идут, чем в баню. Ну и всякая такая прочая публика, почтенная, полупочтенная и малопочтенная, но с деньгами. Журналисты из тех, што «с именем», адвокаты мелкие и всякие разные субъекты непонятново рода деятельности.

– Ты завсегда, – Голос его «дал петуха», и Санька, заалев ушами, повторил, понижая голос.

– Ты завсегда так вот? – Он проводит рукой, показывая на мраморную роскошь в вестибюле.

– Што ты! Ето так, в честь праздника!

– А како… а! – Снова уши полыхают красным, но вопросов больше не задаёт.

В раздевальне нашу одежду принимают со всем почтением, раздевальщик оказывается поклонником моего таланта.

– Как же! На юбилее Семёна Панкратовича имел честь, – С лёгким придыханием говорит он, – такие коленца… а?! Говорят, цыгане пытаются повторить, но всё не выходит.

– Подумываю в начале осени сделать етакий перепляс с лучшими танцорами московскими, – Роняю загодя обдуманную фразу, – Штоб каждый показать себя смог, а зрители оценили. Где-нибудь в октябре.

– Да? – Раздевальщик ажно надувается от полученной информации, и явно начинает раздумывать на тем, как бы слить её повыгодней, прокручивая в полуседой голове всевозможные схемы.

– Но ето как выйдет, – Развожу руками, – мои хотелки ето одно, а жестокая реальность – совсем другое!

– Как же-с! – Начинает кивать тот, выдавая нам номерки. Отхожу, пряча улыбку – вброс прошёл! Раздевальщик сам поделится сплетнями с нужным людом, и вот ей-ей! Вернусь по осени, и для перепляса всё превсё готово будет – при том, што я пальцем и вовсе не шелохну.

А што!? Те же цыгане не откажутся, мероприятие-то ого! Даж если и проиграют в плясках, то возьмут своё на песнях и прочем ай-на-нэ. Другие плясуны известные тоже закусятся, да и купчины московские небось не откажутся развлечься.

– Постричься для началу, – Ерошу друга по волосам, – а то зарос ты больно! Как ещё не обовшивел-то! Вот уж где чудо!

Парикмахер при бане, молодой ещё совсем паренёк, усадив Саньку на табуретку, начал суетиться вокруг, рассказывая последние сплетни.

– Как будем стричься? – И ножницами блестючими да острыми щёлк-щёлк!

– Как мальчиков при лавках стригут, но только штоб качественно! Штоб видно было, што мастер делал, а не мать лишнее под горшком выстригала.

– А как же-с! – Парикмахер, то и дело срываясь на ярославский акцент, старательно, но неумело изображает етакого потомственного москвича, привычного ко всякому люду. Но прорывается иногда, да-с..

Впрочем, мастер он и в самом деле отменный, других в Сандунах и не водится. Поработает так несколько годков по утрам, когда в банях всё больше жокеи, цыгане да не пойми кто, пообтешется малость, и допустят его уже к сиятельствам и благородиям, в вечерние часы. Может быть. А может и нет. Иные до седых волос доживают, а всё чуть не на побегушках.

А пока вот, тренируется. Не только и даже не столько в искусстве парикмахерском, сколько в искусстве общения с любым клиентом, кто бы ето ни был.

– Жокеи с утра пришли, – Доверительно рассказывает он, повернув на мгновение красиво постриженную голову с напомаженными кудрями в мою сторону, не прекращая щёлкать ножницами у Санкиных ушей, – ну и как водится, цыгане за ними.

– Хвостиком, – Киваю понимающе, глядя на отточенные движения мастера, чуть ли не пританцовывающего вокруг Саньки, – одно без другово и не бывает.

– Да-с! Не упомню даже такого, чтобы жокеи пришли, а цыгане следом не объявились! – Улыбается парикмахер тонко, – Жокеи вес гоняют, зло парятся! Цыгане иной раз до обморока себя доводят, но сидят в парной – слушают-с! Нет-нет, да и обронят жокеи словечко, а кочевое племялошадники преизрядные, да и азартные донельзя! Играют-с! На ипподроме в иные дни чуть не всем табором собираются.

Всё ето объяснялось не столько мне, сколько Саньке.

– Ну вот! – Окинув взором друга, киваю одобрительно, – Видна рука мастера!

Даю двугривенный и тяну Чижа за собой. Взяв шайки, набираем горячую воду, дружок мой тянется за мной, не отставая ни на шаг. Да молча! Вид такой, будто по голове чем тяжёлым ударили. А што делать?! Так вот приходится, шоковой терапией!

Сам-то я попервой у Дмитрия Палыча сидел, на улицу только краешком выползал – только за водой, к дровянику да к помойной яме. Потихохоньку осваивался, Хитровку ту же видывал хотя бы со стороны, да рассказы слышал. И то, как вспомню! Чудом мимо Сциллы и Харибды проскочил, не иначе.

По весне там оказался, так што калунам я не шибко интересен оказался, они по осени больше детишек набирают, хотя мне иные страшилки сказывали. Дядьки разбойники да земляки, без них пропал бы поначалу, ето как пить дать.

А Санька не проскочит, да и меня потянуть может. Ввяжется во што-то, да и я за ним, а там и оба пропадём.

Познакомлю, конешно, с людьми нужными, но пока телок-телком, только глазами удивлённо вокруг лупает, ровно белово света ни разу не видывал.

Так што так и только так! Метод шоковой терапии, да от себя отпускать не буду. А через пару недель и вовсе, укатим в дальние края. На Юга!

В мраморную ванну Санька садился не без опаски, поглядывая на меня – всё ли правильно делает? Я же залез как старожил – как-никак, второй раз уже в Сандунах!

– Ничево так, – Осторожно сказал он, – тёпленько. Маленькова бабка в шайке купала, так похоже, тока больше и…

Он провёл пальце по мрамору ванны и покачал головой, но смолчал. Несколько минут лежали молча, но тут в мыльной появилась богатырская, хотя и несколько грузная фигура, отчётливо пахнущая гарью большого пожарища.

Богатырь тут же нарушил молчание мыльни, найдя знакомово и начав басовито рассказывать тому подробности происшествия.

– … через этаж! – Доносилось до нас изредка, – Чудом не поломался!

Рассказывая, богатырь не переставал мыться, шумно обливаясь из шайки и работая мочалкой.

– Уф! – Несколько минут спустя он тяжело погрузился в ванную по соседству, прикрыв на мгновение глаза. Тут же открыв, зорко огляделся вокруг и расплылся в улыбке.

– Ба! Егор Кузьмич!

– Здравствуйте, Владимир Алексеевич, – Светски отзываюсь я, – С пожара?

– Да! Прекрасная будет заметка, даром что никто не пострадал. Редкое сочетание, уж поверьте.

– Кому ещё, как не вам.

– А вы… молодые люди?

– Друг мой, Александр Чиж, – Представляю я заробевшево Саньку, – Вот, знакомлю с достопримечательностями Москвы.

– Гиляровский Владимир Алексеевич, – Известный всей Москве репортёр весело помахал рукой, не вставая из ванны.

Завязался разговор, и Гиляровский живо втянул в нево робеющего попервой Саньку. Дружок мой отвечает односложно и сильно смущаясь, но всё же ведёт беседу, а не замкнулся улиткой.

Беседа быстро прекратилась в монолог, но о том никто из нас не пожалел. Раскащиком Владимир Алексеевич отказался отменным, на одной импровизации держа внимание всей мыльни так, как не каждый актёр способен с коронной своей ролью. Он повышал и понижал голос, всплёскивал руками и гримасничал, и всё ето удивительно к месту.

– Из Крыма недавно вернулся, – Перескочил он с темы пожара и чрезвычайных происшествий Москвы, где показал себя очень знающим человеком, – Ах, молодые люди, знали бы вы, какое это чудесное место! Земля, где степной окоём плавно переходит в горы и морское побережье, а запах степного разнотравья смешивается с ароматами горных лугов и солёного морского воздуха!

– Оседлать коня, да и скакать по степи, а потом подогнать его к побережью, да и кинуть своё разгорячённое тело в морские глубины! – Он зажмурился, вспоминая, – Вода ещё весенняя, холодная, но после скачки она только бодрит. А потом вылезешь на берег, а там уже разгорается костёр, на котором стоит сковорода со скворчащей в масле рыбёшкой!

– Заговорился я с вами! – Засмеялся он и встал во весь рост, – Ну что, молодые люди, в парную?

В парной мы вытерпели несколько минут, лежа на самых нижних полках и дыша, как рыбы на берегу. Владимир Алексеевич, не чинясь, обработал нас вениками и отпустил – красных, как варёных раков.

После второго заходя взглядом нашёл банщика и подозвал, и только затем вспомнил, што оставил трёшницу в раздевальне.

– Передашь, – Пожал банщик плечами на моё смущение, – што я, людёв не вижу? Вы передо мной все тута голенькие, да не токмо телесно, но и душевно. В бане чилавек виден лучше, чем в церкви, так-то!

Разложив Саньку на Каменном горячем полу, банщик начал мять ево и ломать руки ноги так, што и глядеть со стороны было страшно. Но ничево! Чиж только кряхтел да глаза круглил пугано и удивлённо, но не жаловался. Затем настал мой черёд, и я только пыхтел и постанывал. Здоровски!

Несколько минут мы лежали, даже не в силах пошевелиться, а потом Санька приподнял голову.

– Ишшо раз в парную?

– А давай!

Третий заход оказался последним, и мы отправились в бассейн на втором етаже. На такое чудо Санька даже и не удивился, устал удивляться-то!

Закутанные в простыни, мы долго сидели потом, отпиваясь вкуснейшими квасами, напузырившись до самого горлышка.

– Нельзя часто такое, – Покачиваясь от приятной истомы, сказал Санька, пока я расплачивался в выскочившим из мыльни банщиком, – ведь и привыкнуть можно!

* * *

– В Крым на лето собрался, – Переставляя фигурку, сообщаю Льву Лазаревичу.

– Это вам такую глупость посоветовал? – Удивился тот, уставившись на меня через круглые стёкла очков.

– Владимир Алексеевич Гиляровский, – Отвечаю не без вызова.

– Лично не знаком, но наслышан. Не мог он такую глупость сказать, это ни в один тухес не лезет!

– Хм… – Отставляю фигуру, которую было тронул, – Не советовал, вы правы. Рассказывал о Крыме, да так знаете ли… вкусно!

– Вкусно? – Аптекарь пожевал губами, – Надо будет запомнить. А Крым…

Он задумался, подбирая аргументы.

– … понимаете, Егор… Такому человеку, как Гиляровский, везде будет хорошо, даже когда другим от его хорошо станет немножечко плохо. Авантюрный характер в сочетании с недурственным интеллектом и пудовыми кулаками – это, я вам скажу, аргумент!

– Вы же, – Он окинул меня взглядом поверх очков, – при всём уважении, пока ещё мальчик, да ещё и без паспорта. То есть Ялта и Ливадия для вас закрыты, это понятно.

– Поче… а! Царские особы, двор и изобилие жандармов и секретных агентов!

– Севастополь…

– База российского флота на Чёрном Море, – Поникая духом, продолжаю я, – то есть военные патрули и всё те же жандармы и секретные агенты. О-ох… а в посёлок поменьше? Можно даже поодаль, в сам посёлок только за хлебом иногда заходить!

– Егор, – Лев Лазаревич снял очки и принялся их раздражённо протирать, – вчера вы заходили ко мне вдвоём со своим лучшим другом. Александр Чиж, я правильно помню? Я знаю, шо у вас характер по диагонали, но вы должны понимать, шо ваши хотения не всегда совпадают с вашими возможностями!

– Два, – Он нацепил очки на нос и резко подвинул ко мне лицо, от чево завитые пейсы резком мотнулись вперёд, – Два юных красивых мальчика в безлюдных местах. Это, я вас прямо скажу, может стать искушением! Ливадия, она вроде как и рай, но вот вокруг, поверьте, местами так даже наоборот! Турция, молодой человек, рядышком!

– А там, – Он сделал движение двумя пальцами у моево паха, которые я не сразу понял, а потом чуть назад не сиганул! – Именно, молодой человек, именно! Совсем даже недавно, в Крымскую войну, татары открыто помогали интервентам, и скажу я вам, не гнушались и людоловством! Так что…

Аптекарь развёл руками, ехидно глядя на меня.

– Нет желания узнать тайны гарема изнутри? – Голос ево сочился патокой.

– Не-е!

– Тогда, – Он поднял палец вверх.

– Тогда, – Повторяю за ним.

– Одесса! – Важно сказал Лев Лазаревич, – Мёд и мёд не обещаю, но меня-таки знают в некоторых кругах этой славной жемчужины у моря, так что приют и некоторую защиту я могу вам гарантировать. Интересует?

– М-м… Пожалуй!

Из аптеки я выходил с огромной благодарностью етому замечательному человеку, списком ево многочисленных родственников и знакомых, и ощущением где-то глубоко внутри, шо меня где-то как-то намахали.