Текст книги "Детство (СИ)"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Двадцать девятая глава

– Проснулся? – Чуть усмешливо спросил Палываныч, сидящий чуть сбоку с каким-то шитьём на коленях, – Сутки ровно провалялся, как убитый.

Засмущавщись, вскакиваю быстро и кланяюся низко.

– Прощеньица прошу за доставленные хлопоты!

– Ничево, – Снова усмешечка, – постель широкая, я рядом и прикорнул.

– А…

– Всё порешил, – Спокойно ответствовал Палываныч, откусывая нитку и отставляя шитьё в сторону, – почечные колики со знакомцем твоим приключилися.

Киваю быстро, дальше и слушать не хочу! Сейчас, когда околоточный… когда его больше нет, накатил жуткий страх. Ето тогда, усталый мало што не до омморока и гонимый, я так решительно всё проделал. А теперя ажно колотит – чилавека убил! Одного убил, второго тово, тоже почти шта. Не я, но кака разница? Грех!

– Пей! – В руках у меня оказался стакашек, который я и жахнул, – Закусывай!

Мягкий солёный огурец притушил огонь в моём обожжённом рте и глотке, а потом Палываныч дал ишшо крынку с квасом на запить, и заесть хлеба с салом.

– Оклемался малость? – Киваю пьяненько, – Ну тогда ступай до нужника, да и назад.

Он похлопал по постели рукой.

Мокрые и грязные дела проделал как в тумане, почти и не понимая ничево. Помню только, как дошёл обратно, улыбнулся Палыванычу и попытался рассказать ему, какой он замечательный человек. Получилося што получилось – мычанье и разведенье рук, а потом и сон, как в колодец провалился.

Проспал мало не до утра, разбудил пересохший рот да желание облегчить мочевой пузырь. Встал сторожко, но Палываныч тут же открыл глаза, как и не спал.

– Всё, – Коротко сказал он, – без нужды не приходи. Проблему твою я решил за деньги, а это…

Он похлопал рукой по постели

– … за песню. И хватит.

Молча кланяюся ему, да и выхожу, стараясь не потревожить ночлежников. Тёмнышко ишшо совсем, но торговки уже начали вытаскивать свой товар на площадь перед домами.

Сев на кирпичи оконного проёма, гляжу бездумно на улицу, да ни о чём не думаю. Запил страхи да грехи, да ночь с ними переспал, так вроде и отпустило. Грех, то да, но кажется уже не таким страшным. Сторож хоть и чилавек, но пособник и вообще.

Околоточный же хуже зверя лютова! Понятное дело, што ворьё должно бежать, а полицейские ловить. Закон природы, так вот! Но я-то не вор, а вот он как раз наоборот, хоть и полицейский, так што и тово. Возмездие!

Смогу в будущем крови избежать, буду избегать. А так… я не тварь дрожащая, а право имею!

Думы мои прервала куснувшая вошка. Вот же! Набрался сызнова! Почесался досадливо, да и наткнулся на деньги. С минуту, не меньше, разглядывал их, уставившись неверяще. Ето што… я не все отдал!? А ведь так и получается!

Пришёл когда к Палыванычу, думал оставить чутка для торговли, если вдруг заартачиться. А вот и не понадобилося! Он артачиться не стал, а я про деньги-то и забыл, так всё сложилося нервенно. Рассказать кому, так не поверят! Забыл про деньги! Не так штобы малые, промежду прочим – больше ста рублёв! Не шибко больше, но всё ж.

А когда деньги в кармане, так ого! Сразу себя по-другому чуйствовать начинаешь. Радость такая, што ажно распёрло всево! Ну, думаю, заживу теперя! А потом как ушат холодной воды.

Об етом учителки и толковали! Не сам протрачу, так помогут, охотников на такое – ого-го! И не удержусь ведь – вот прям сейчас хочу Лещу угощеньице поставить, да прочим знакомцам и приятелям. А Мишке? Обещал ведь гостинчик!

Перещитал ишшо раз да и задумался. Может, и вправду к учителкам отнести? Брать раз в месяц рублёв по несколько… скока мне так надо? Пятачок за место на нарах, да еды на гривенник, ето если хорошо питаться, почти как баре. Одеться-обуться, опять же, зима близко. В баню хоть раз в неделю, а лучше и два! Или три?

Да, лучше к учителкам… но вот не хочу! До блевоты не хочу! Боюся, што опять што-ништо придумают для моево же блага, што меня на каторгу иль в могилу приведёт.

– … ишь, пансионат иму! – Раздался с улицы голос знакомой торговки, распекающей каково-то пьяницу.

– Точно!

Сорвавшись с места, бегу договариваться со съёмщиком Ярошенковского надворново флигеля. Тама почти што аристократия живёт – судья мировой, спившийся до крайности; литератор, выгнанные со службы чиновники и охфицеры.

– Пансионат? – Почёсывая толстое безбородое лицо, подивился съёмщик, стоя передо мной в рваном распахнутом халате, открывающим жирную безволосую грудь скопца.

– Ну! Летом я тово, подзаработал. Ну и штоб не протренькать, то и решил вот до лета и оплатить!

Чуйствую, што не хватает мне слов и умения красно разговаривать, отчево и злюся сам на себя.

– А! – Оживился скопец, протягивая руку, – Давай!

– Нетушки! – Отскакиваю, – При свидетелях!

Морда недовольная – как же, не доверяют! А я такой думаю – ну сейчас ведь свои же ночлежников в свидетели позовёт, а кто их там знает?

– Сейчас! – И тока пятки мои мелькнули. Самых-рассамых склочных торговок высмотрел – из тех, што не вовсе тухлятиной торгуют, да носы не провалилися, и к ним.

– Тётеньки, – Говорю им, – за лето вот заработал, но боюсь прогулять по обычаю хитровскому. Решил вот пансионат себе устроить, как у бар.

– Ну-ка? – Подняв брови, подвинулась Матрёниха, не слезая с корчаги, да и другие залюбопытствовали.

– Вот, – Достаю денежки и показываю, – сейчас вам дам – кажной, ково позвал. Ну и буду тогда до самого лета столоваться. Завтрак, обед и ужин, ровно как у господ. В очередь!

– Хитро! – Восхитился стоящий рядом оборванец, – А мне такой же пансионат не устроишь? Штоб с казёнкой?

Вместо ответа хлопаю левой рукой по правой, аккурат посерёдке. Пропойца не обиделся, только расхохотался.

– Ну как?

– Далеко пойдёшь! – Заухала Матрёниха, протягивая руку за деньгами. Взяли и остальные.

– Штоб без омману – вкусно и не тухло!

– Знамо дело! – Ответила Аксинья, которая Труба, – Не ты первый, не ты и последний! Правда, всё больше в долг норовят кормиться, а отдавать когда-нибудь опосля, а лучше спасибом, но и так бывает.

Дружной компанией дошли и до съёмщика, где на зрелище подтянулись и обитатели флигеля. Немного народу-то, всево-то шестеро. А! Хотя чево ето я? Остальные кто спит-отсыпается, голову не в силах поднять, кто в «Каторге» гудит, иль от блядей ишшо не вернулся.

– Это что за явление? – Весело удивился бывший охфицер в старом-престаром мундире без знаков различия, надвигая мне картуз на нос.

– Я ето, а не явление, – Поправляю деловито картуз и оглядываю убранство флигеля. А ничево так! Богато живут! Нары прям из струганных досок, а не горбыля каково. Тряпьё поверх, занавесочки нумера разделяют, картинки повсюду, патреты. Сразу видно, чистая публика!

– С вами теперя буду жить, так вот!

– С нами? – Охфицеру, похмелившемуся с самого утречка, весело, он оглядывается на своих. Судья, пожевав мятыми морщинистыми губами, кивает головой, отчево с лысины спадает длинная прядь.

– Пусть. Забавный парнишка, плясун да кулачник.

– Погоди-погоди, – Оживляется неизвестный мне, поднявшись тяжко откуда-то с угла, – Мы ребята-ёжики… наш человек!

– Не боишься-то спиться с нами, да и пойти по кривой преступной дорожке? – Весело подмигивает бывший военный, сызнова оглядываясь на своих.

– Водку пьянствовать мне по возрасту неинтересно, – Ответствую степенно, – а безобразия нарушать я и без вас умею!

И чево хохочут-то?!

Перво-наперво закупиться надо всяко-разным. Не то што мне оченно много надо, но показать нужно, што деньги – всё! До копеечки! Иначе так и будут ходить следом, народ тут такой!

Войлока кусок – на нары постелить, да одеяло, штоб укрываться. Ажно серце кольнуло, когда покупал – в балаганчике стока добра осталося! Топор почти новый, шинелишка, одеял два. Небось околоточный притащил, не побрезговал! А мне теперь покупать!

Ткани кусок, штоб как у всех – занавесочка, отгородиться. Портки запасные, да рубаха – заплатанные, само-собой! Подешевше.

– Да купи ты нормальную одежку! – Попытался всучить мне старьевщик новёхонькую ситцевую рубашку. Красную! – Ты же фартовый парень, мало што не деловой, а ходишь, как босяк!

Фотий норовил всучить што подороже, а не то, што нужно, размахивая перед лицом всяко-разным завлекательным добром. Отбрыкиваюся и понимаю, что чут-чуть ишшо, и поддамся. Загуляю!

– Ну тебя! – Выскочив, отдыхиваюсь чутка и к нормальному старьёвщику, а не такому кручёному. А там всё то же самое! Знают, сволота, што деньги есть!

Сплюнув, пробежался по хитровскому рынку.

– Почём? – Тыкаю пальцев в прожженное одеяло, продаваемое явно служанкой.

– Рупь! – Ответ уверенный, прожженная тётка.

– Ну тебя! Краденое небось!

– Сам ты краденый! – Не сбивается та, – А я служанка в семье купца Тряпишникова! Одеяло, вишь, внучок его прожёг слегка, а так чистая шерсть. Английская!

Щупаю и махаю рукой.

– Давай!

Можно и подешевше найти, но ето прям хорошее за такие-то деньги. Не тряпошный вошесборник, а ух! Качество!

– Штанцы-то не нужны? – Робко поинтересовалася тётка, стоящая по соседству, растягивая их передо мной, – хорошие!

Сторговался. Ну и што, што велики? Так не малы же!

Всё што нужно, закупил здесь же, на площади. Оно обычно перекупщикам достаётся, но и обычные хитровцы тоже тово. Пользуются, значица. Да и прочая публика, што победней.

Одеяло, войлока кусок, тряпки холщовые на занавеску, портки и рубаху. Потом не удержался и купил-таки изрядно ношеные сапоги, которые тут же и обул, приспособив в качестве портянок кусок потёртого бархата, што продавал мущщина неподалёку.

Так, в сапогах, и оттащил своё добро в Ярошенковский флигель. Видели бы меня деревенские-то! В сапогах, да с портянками бархатными… а?! Не жисть, а скаска!

Сейчас тока узел с чистым бельём взять, да и в бани. А што ишшо чилавеку нужно? Сытый, чистый, в тепле, да в хорошей компании. Не рай, но ничево так, раёк почти шта!

* * *

– Расплатились, Сашенька! – Захлопотала бабка, засуетившись вокруг внука, пришедшего с тяжкой поклажей, – Куль ржи принесли за твою работу подпаском, расплатилися честь по чести! Да репки и буряка с картохой, уж как-нибудь перебедуем!

– Уф, – Сняв с плеч плетёный короб, распрямился мальчишка, – Честь по чести! Мало чести сироту обирать, его землёй пользуясь! Ничево, старая, перезимуем. Желудей вот набрал, потом ишшо. Не по весне, когда голодно будет, а сразу! Оно если не одни только жёлуди, а с рожью варить, да с грибами, так оно и ничево.

– Ох, грехи наши тяжкие! – Старушка быстро закрестилась, – Отцы наши и матери грибов етих не ели, а здоровы были! Выдумщик ты, Сашенька! Боровики там, лисички, оно и понятно – от века едим. А ети?

– В том годе ишшо с Егоркой ели, – Повёл плечами Чиж, – и ничево, здоровы. И скусно!

– Охо-хо, – Старушка промолчала, только ещё пуще закрестилася. Она радовалась своему подросшему и повзрослевшему внуку, становящемуся потихоньку настоящим мужиком. Пусть не по возрасту и стати! Но кто, как не мужик, берётся отвечать за семью? Вырос Санечка, как есть вырос!

А с другой стороны, грибы ети, будь они неладны. Да и другие ево выдумки сумление порой вызывают – к добру ли? Егорка етот настропалил, научил всякому, да и утёк в город, где и сгинул. А теперь вот Сашенька… но ведь мужик? Взрослый почти!

– Пойду я, бабка, – Чиж выгрузил наконец жёлуди и снова водрузил короб на плечи. Наклонившись, он поцеловал старушку в седой висок, прикрытый вытертым платком, – До вечера ишшо пару раз обернусь, оно лишним не будет! А ты к ночи печь истопи, помоюся. Банька, оно ведь первое дело!

Тридцатая глава

Проснувшись, сел было на постели, но тут же щасливо рухнул назад, раскинув руки. Харашо-то как! Вот прям чуйствую, как по лицу расплывается улыбка, ровно как у деревенского дурачка. Вот оно, щастье!

В тепле да в неге, в собственном нумере, отгороженном занавесочкой, а?! Потом пойду по торговкам – выбирать, чем севодня изволю позавтракать. Стюдню возьму, щековины, иль может – картошки на сале. Жизнь удалась!

– Митрофан Ильич, дьявол! – Раздался хриплый голос мирового судьи, – Опять вчера всю водку вылакал, что мы на опохмел приберегали?!

– А? А… ну вылакал, и што теперь? – Забубнил проснувшийся Митрофан Ильич, завозившись за своими занавесками, – А то ты меня не знаешь! Вот зачем было оставлять бутылёк на глазах? Когда иначе-то бывало?

– Чорт лысый! Ступай теперь, да и разыщи водовки на похмелиться!

– Охо-хо! Грехи наши тяжкие, – Послышался скрип нар и зевок, обитатели флигели постепенно просыпалися, дружески перегавкиваясь.

Повезло мне с соседями! Люди умственные и спокойные, не скандалёзные. Так, погавкаются иногда, да за грудки друг дружку по пьяному делу похватают, не более. Ну может, в морду сунут раз-другой, но никаких драк!

Третий день уже живу так, и в голову почему-то лезет странное слово «отпуск». Ето когда ничево не делаешь, а есть-пить имеется, и переночевать тоже. Необычно, но нравится. Только скушно немного.

Полежав немного, спрыгнул с нар и покрутил руками-ногами, вроде как размялся. Соседи мои вяло ругаются – выясняют, кому там в очередь идти за опохмелом. Не обращая внимания, умылся над ведром, потом оглядел их, и такая жалость взяла! Болеют же люди! Сидят квёлые и вялые – ровно кутята, когда их от глистов протравили.

– Ладно, – Говорю, – Давайте деньги, господа хорошие, сбегаю вам за водовкой.

– Спаситель! – Оживился Митрофан Ильич и полез куда-то в свой нумер, – Вот, от меня!

Высыпав трясущимися руками монеты на стол, он окинул взглядом остальных и произнёс важно:

– Раз вина моя, то и угощаю я.

– Дельно, – Одобрительно сказал кто-то из полумрака в углу, – Ты бы там побыстрей, малец? Больно лютое похмелье-то! Не иначе, с табаком намешана водка-то!

– С табаком! – Фыркнул судья, трясущимися руками прилаживая прядь волос на лысину, – У Потапа брали, а у него без табака и не бывает!

Начались умственные рассуждения о достоинствах казёнки и водки от частных поставщиков, да с подробностями. Какое похмелье от чево бывает, как пьётся и горится. Тьфу! И так-то не люблю гадость ету, а после тово, как сам налакался, и вовсе.

Обувшись и накинув на плечи пиджак, я выскочил во двор. Сперва тово, облегчиться, а потом и за ней, проклятой. Добежав до нужного подвальчика, постучал в окошко. Чуть погодя оно приоткрылося, и я молча сунул деньги. Так же молча мне сунули бутылки.

– Сынок! – Кинулся было ко мне какой-то портяношник, пахнущий старым тряпьём и сцаками, – Опохмели чилавека! Помираю!

– Сынки у тебя за заборами гавкают! – И ходу, пока новые желающие не набежали. Здеся так – замешкался, так сразу жаждущие подоспеют. У ково послабее, из рук вырвать могут. А кто просто мешкотный, тово окружают, да и начинается – дай да дай! Сами же руки к бытылке тянут да на жалость давят. Могут и тово, в ножки кинуться, опорки целовать. Если из крестьян кто, то и бывает, значица – слабину дают, делятся.

Принёс да и поставил на стол.

– Какой молодец! – Умилился Максим Сергеевич, который из военных, встав на трясущиеся ноги, – Быстро-то как!

– На здоровьице!

Не слушаю благодарностей и не желаю видеть, как они сейчас будут похмеляться, так што выскочил за дверь. И на площадь, к обжорным рядам!

Рынок уже полнёхонек, ну так мало не шесть утра! Самый разгар, так сказать. Прошёлся важно, поздоровкался со знакомцами, да и к Матрёнихе – та рукой уже машет.

– Иди-ка сюды, – Говорит, – Сёдня у меня картошка на сале, да сало хорошее по случаю досталось, а не как обычно!

Принюхался, а там так пахнет! У меня ажно в брюхе зашевелилося всё. Ну чистая ета, амброзия. Не в каждом трактире небось извозчичьем так кормят! Миску из пиджака вытянул, и подставил. Как же! Не босяк какой, штоб с ладошки есть! Ем да и нахваливаю – рекламу делаю, значица. Я так ел пока, ишшо семеро подошли.

– Говоришь, удалась картошка-то? – Поинтересовался пожилой нищий в гимназической фуражке без кокарды, и длинном лакейском сюртуке по моде полувековой давности.

– Мёд и мёд! – Ответствую степенно, – Только как картоха.

– Ишь! – Крутанул тот бугристым от многолетнего пьянства носом, с торчащими оттудова длинными волосками, – Ловко сказано!

– Да и на вкус не хуже! – Засмеялась визгливо Матрёниха, – Подходи, торопись, пока не разобрали! Картошка на сале така, што чисто мёд и мёд, тока как картошка на сале!

Брюхо набил, протёр миску и ложку чистой тряпицей, да и снова спрятал. И по рынку так вразвалочку – гуляю, значица. Променад. Оно вроде и как и хорошо, но скушно как-то, маетно.

Я ж как? Привык, што делаю што-ништо постоянно. В деревне у тётки, у мастера мово проклятущего, потом по дворам в поисках работы шатался. Ну и летом тоже не бездельничал, там и вовсе – ого!

А теперя што получается? Можно, конечно, и по дворам пройти, но оно тово, и не шибко нужно-то. Есть где спать, што есть и што одеть-обуть. А лишняя копеечка, да у мальца, да на Хитровке… ей-ей, лучше не дразнить!

В возраст когда войду, тогда ишшо и ничево. А сейчас куда? По тайникам хранить – выследят, да и тово – прижать могут с ножичком. Учителкам отдавать боюся, а больше и не знаю никово. На Хитровке в моём возрасте нужно так – заработал, так и потрать сразу! Штоб никто не думал, што денежки у тебя водятся.

Пряники кажный день покупать, так разбалуюсь, а делиться со всякими-разными, так оно и ни к чему. Приучать-то!

Я когда на пансионат деньги отдавал, да всяко-разное для хозяйства своево закупал, так деньги и остались. Не так штобы много, но вот ей-ей, ажно карман жгли!

Купил тогда ножик хороший – вроде как кухонный, но такой, што и под ребро сунуть удобно. А вдруг? Вспомнил собаченцию ту, которую шкворнем приголубил, так руки и сами ножик взяли, теперь без него никуда!

А потом попались складнички. Я над ними тогда замер, мало што слюну не пустил. Три лезвия из хорошей стали, штопор, шило, да и сами такие, ничево себе. Костью слоновьей рукоятки отделаны, да с резьбой охотницкой, небось не у каждого барчука такое есть. Но и цена! Рупь пиисят!

Мялся-мялся, да и купил. Пять штук! Себе, потому как што, не чилавек? Заработал!

Лещу – в благодарность и вообще – штоб люди знали, што за мной не заржавеет. Услуга пустяшная была, да вовремя. Вся Хитровка будет знать, што не жадина я, и благодарным быть умею. Психология! В другой раз подойду к кому, так небось и не откажет! Монашку тому нищему, што с персидской ромашкой, тоже отдарился – штоф казёнки, да самонастоящей, а не какой обычно.

Мишке Понормарёнку ножичек, потому как обещался сувениром отдариться. Но ему только вечером севодня отдам – как договорилися через мастера ево, да через мальчишек хитровских. Самому же там ни-ни! Опасно появляться. Штоб не дразнить, значица.

Саньке Чижу – не знаю, пока, как передам, но вот ей-ей! Скучаю по нему.

Ну и Дрыну с Ванькой и Акимом. Сходил на могилки, посидел там. Они, дружки-приятели мои, рядышком там. Прикопал ножичек, бабки с битком, да шариков несколько стеклянных. Пущай на Том Свете играются.

Шатался так по рынку, пока совсем светло не стало. Скушно! Дай, думаю, до дому дойду – как там мои соседи поживают?

Отворил дверь, глянул, а там и нет никово почти. Митрофан Ильич опохмелился, да и перестарался, сердешный – храпит на нарах, только занавесь колышется. Максим Сергеевич сидит в одних нечистых кальсонах, карты новёхонькие в руках перебирает, а более и ни души.

Ну да известное дело! На промыслах народ. Слезницы написал, да по адресам. Где молча на дверь покажут, а где и конверт сунут, а там бумажка от рубля!

Судья в трактире, прошения пишет да законы толкует. Очень уважаемый чилавек! К обеду придёт в раззюзю, а потом ничево, отоспится, и вечером снова в трактире с прошениями и угощеньями. Цикл!

Ну и другие все делами занимаются, если только не пьянствуют. Делов-то у здешних много – слезницы, прошения, в карты играют. Бывает, што и проституток натаскивают, как им себя вести правильно, штоб казалося, будто она не просто блядь, а из почти што благородных. Падшая. Словечки всякие там иностранные, етикет. Кто из мещан иль купчиков мелких, те таких любят.

Иные из соседей милостыню просят, да не слезницы пишут, а на улицах прям, но тоже по-благородному. Высмотрят там каково гимназиста иль студента, штоб при деньгах и совестливый вроде как, да и подлетают. О судьбе нелёгкой рассказывают, да на жалость давят со всеми манерами положенными, благородными. Им, барчукам, неловко такое слушать бывает, ну и сыплют из кармана не глядя. По всякому бывает, иногда и много.

Постоял так, постоял, да и начал по флигелю расхаживать. Скушно!

– О! Книги! – У Максима Сергеевича на нарах стопка прям лежит.

– Грамотный? – Вяло полюбопытствовал тот.

– Агась!

– Церковная школа?

– Не, сам. По вывескам!

Засмеявшись чему-то, бывший военный махнул рукой.

– Хочешь если, возьми почитать.

– Ага… спасибо!

Перебираю одну за другой. Книги как на подбор – потрёпанные так, што прям ой! Ну да были б они другими, были бы пропиты!

– Толстой, «Война и Мир» – Прокомментировал Максим Сергеевич, не выпуская карты, – Безусловно сильное произведение, но вряд ли ты его поймёшь. Возьми лучше «Казаки». Да-да, тот же автор, но тебе будет несколько понятней.

Откладываю в сторону и продолжаю перебирать. Руки бережно трогают старую, но богато оформленную обложку.

– Шекспир, это на английском, не поймёшь. Хотя бери, картинки хоть посмотришь, прекрасные иллюстрации.

– А… ага… – И стою в ступоре. Я, оказывается, по английски читать могу! И читал ведь уже, Диккенса тово же. Читал, и не знал, што знаю! Во завернул! Откладываю, вроде как из-за картинок.

– Золя, – Снова подал голос Максим Сергеевич, – здесь картинок нет, на французском.

– Ага, – Ето в другую стопку – раз без картинок, и ведь тоже понимаю!

Отложил себе в нумер три книжки, а самого ажно подгрузило. Голова стала умная-умная, што прям вот дурная! Запутался весь в том, што я там знаю иль не знаю. Как начало всплывать всяко-разное!

Присел на нары, да понял вскоре, што ерундень в голову лезет. Ну ладно языки, всё ж учёным был, пока попаданцем не стал. Девять классов и училище, шутка ли! За столько лет зайца можно грамоте выучить, не то што языки.

А я вроде как потом ишшо учился, но уже за границами. Сперва, значица, кем-то там работал, потом снова работал, потом ишшо, а потом в университет поступил. Не помню на ково, но сам факт!

Учёный шибко, то ладно, а вот фантазии всякие, они не нужны. Бабы с кольцами в носах и пупках, прыжки с небушка на землю и другое всякое. Бред! Или нет?

Ёбушки-воробушки! Скинув пиджак и переобувшись в опорки, начал решительно махать руками и ногами. Физкультура, значица! Вся ета дурь потому, што без дела сижу!

Как начал прыгать, да приседать, да подтягиваться на притолоке, так глупости всякие живо из головы повыветривалися! Час почти што так уматывал себя, зато и голова пустая-пустая стала. В смысле – пустая, но ясная. По-хорошему пустая. Думать могу, но как раньше – привычно, а не слишком умственно.

Буду теперя по два раза на день физкультуриться, так-то! Вся дурь, она от безделья. И ето, учиться ишшо. Раз живу с людьми умственными, так и надо, значица, пользоваться!