Текст книги "Дороги и тропы"
Автор книги: Василий Песков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
ЧАЕПИТИЕ У ТОЛБАЧИКА
Сборы были недолгими. К концу дня, одуревшие от беготни по магазинам, мы сидели посреди комнаты на груде мешков и ящиков. «Примерно три центнера...» – сказал Генка и стал читать список – не забыто ли что? Список кончался восьмиведерной бочкой воды, лампочками для фонаря, иголкой с нитками и лепешками димедрола– «на всякий случай».
Вулкан мы увидели километров за сто. На синеве среди облаков выделялась плотная, высоко восходящая, ослепительной белизны шапка.
Это была макушка вулкана – водяные пары, рожденные током земного тепла.
Минут через двадцать увидели ножку грибовидного облака. Она была черной. Совсем уже с близкого расстояния было видно, как в темном столбе пучились то седые, то сизые клубы пепла. Сверкали сухие молнии. А у самого основания неимоверных размеров гриба то опускался, то вырастал снова малиновый воротник лавы.
«Сегодня он в очень хорошей форме», – сказал летчик, и мы пошли огибать конус вулкана по плавной дуге в обход пеплопада. С наветренной стороны к жерлу вулкана подлетаем предельно близко. Поворот – и плывем над стороной конуса, где кратер имеет щербину. В эту прореху, пульсируя, изливается лава. Река огня! Над ней бурый и сизоватый дымок. Удаляясь от конуса, поток раскаленного вещества растекается, постепенно тускнеет. Сбоку, у самой кромки потока, видим палатки. Брошенный лагерь? Нет, люди возле палаток. Батюшки! Да это тот самый лагерь, куда мы просились.
Снижение. Вихри пепла из-под винта, летящие в сторону битые ящики, рваный брезент, чья-то каска катится под уклон. Люди, спасаясь от вихрей пепла, легли, вобрали головы в плечи. Швыряем из двери три центнера нашего жизнеобеспечения, прыгаем сами и машем пилотам. Они немедленно улетают.
После рева мотора ломит уши от тишины... Хотя где же она, тишина? Слышен гул, напоминающий отдаленный и непрерывный гром, – это вулкан. А рядом, в пятнадцати метрах, позванивают, катятся сверху остывающие, но еще розовые куски лавы. Подходят, сплевывая и вытряхивая пепел из волос, люди. Знакомый по прежним камчатским встречам вулканолог Юрий Дубик держит в руках трехлитровую банку с подсохшими гладиолусами и столбик с дощечкой-стрелкой, на которой написано «Volcano».
– Чтобы не заблудиться?
– Без шуток тут не продержишься... По законам гостеприимства, ребята, сразу же полагается чай. Но чая не будет. Помогайте! Обстановка – видите сами. Срочно – на новое место!
Таскаем палатки, ящики с провиантом, воду в молочных бидонах, приборы, дрова, образцы лавы, радиостанцию... Новичку кажется непонятным: как можно было так задержаться? Боковая стенка лавового потока, осыпаясь, добралась к стоянке почти вплотную. Но это был обычный режим работы и жизни возле вулкана. Эвакуация шла спокойно.
– Меняем место девятый раз...
До темноты поставив свою палатку в новом таборе вулканологов, как следует огляделись... Лунный пейзаж! Никаких признаков жизни, как будто и не было тут зеленых кедровников, озерков и всего, что давало повод называть эту точку, в тридцати километрах от Козыревска, «курортным местом». Все засыпано пеплом и шлаком. Похожие на барханы холмы, корявые островки лавы былых, может быть, тысячелетней давности, извержений. И все. Один монотонный серовато-коричневый цвет. Под ногой лунный шлаковый грунт с легким хрустом податливо проминается. Туристский ботинок оставляет узор, очень похожий на след от обувки Армстронга.
Хождение сопряжено с неожиданной трудностью. Под слоем шлака лежит подстилка беловатого мелкого пепла, выпадавшего вместе с дождем. Сейчас этот пепел превратился в подобие жидкого мыла – прочная сверху корочка шлака под ногой вдруг скользит, и ты не всякий раз избегаешь падения. Подъем от лагеря по холмам изнурительно труден.
Зато сверху можно увидеть главную сцену всего, что тут происходит. До вулкана примерно три километра. На заходе солнца зрелище извержения особенно интересно. Крутые облака пара еще купаются в розовом свете, а внизу уже сумерки. Всплески лазы выглядят уже не малиновыми, а огненно-красными. Но это еще не свет в темноте. Еще голубеет полоса неба. Угольно-черным кажется столб извержения. И вся мешанина удивительно сочных и ярких красок сопровождается гулом – гу-гу-гу-гу...– как будто там, под землей, огромной лопатой подбросили уголька в топку, и вот вовсю ревет неподвластная человеку машина, величественная, грозная и прекрасная.
Рядом с вулканом действующим – цепочка вулканов затихших. Возможно, совсем затихших, а может, только на время. Они родились этим летом как побочные дети вулкана Толбачика. Толбачик – старик, но в жилах его тепло не иссякло. Ждали: Толбачик себя покажет. И вот оно, проявление силы. Большой конус, правда, безмолвствует – земная мощь выходит наружу в семнадцати километрах от него. Освещенный уже нырнувшим за горизонт солнцем, белоголовый старик молчаливо смотрит, как у ног его пробуют силы дети – черномазые вулканята.
Уходить с верхушки холмов нам не хочется. Но в лагере строгий порядок – явись в условленное время, чтобы не было повода беспокоиться.
Полночь. После ужина (почти как в детском саду – манная каша и чай) люди расходятся по палаткам. Уже слышен в темноте спорящий с гулом вулкана храп. Но есть еще и работа. Дубик приводит в порядок какую-то запись. Теплофизик Аэлита Разина в равные промежутки времени включает кинокамеру, стоящую на треноге – идет методичная съемка вулкана.
В стереотрубу разглядывает извержение богатырь с бородою Распутина. У костра студент-практикант из Иркутска самозабвенно пишет что-то в тетрадку.
– Вести в Сибирь?
– Дневник. Сегодня пятьдесят седьмой день, как все началось...
В палатке-столовой мы сидим с директором Института вулканологии Сергеем Александровичем Федотовым. В бутылке из-под томатного сока горит свеча. Две кружки чая подогревают нашу беседу. Молодой еще член-корр. Академии наук СССР катает хлебные шарики и, подкрепляя важные мысли жестом, роняет шарики в темноту. С удовольствием отмечаю: наука наукой, но и простое чувство – «я все это видел» – член-корр. не старается прятать. «Фантастические романы ничто по сравнению с тем, что здесь происходит». Собеседник рисует в моем блокноте кружки вулканов, языки лавы, стрелки направления ветра, называет фамилии, даты. Восстанавливаем последовательную картину событий.
Извержения ждали. В ночь на 28 июня все выносные сейсмостанции института зарегистрировали «рой землетрясений». За двое суток их было больше двухсот. Опыт и существующие теории позволили предсказать: извержение будет в ближайшие дни. 6 июля извержение началось.
Описать все, что тут было по дням, невозможно. Можно лишь выделить фазы, отдельные акты разнообразного, полного неожиданностей, величественного спектакля природы. По трещине, возникшей почти на ровном месте, появились вначале три вулканических конуса. В считанные часы высота их достигла пятидесяти метров (пятнадцатиэтажный примерно дом!). Но появился четвертый конус и моментально засыпал три первых. К вечеру 8 июля он вырос уже на 140 метров и «работал с энергией, равной пяти Красноярским электростанциям». Огромный столб пепла и шлака стоял над вулканом. Лава не вытекала из кратера через край, а тоже столбом рвалась в небо. Это был не фонтан, а именно столб жидкого раскаленного вещества, излучавшего свет даже днем. Космонавт Севастьянов в то время передал с борта космической станции: «Над Камчаткой на 240 километров полощется флаг пепловой тучи».
Вулканологам было ясно: рождается новый вулкан. Явление это не частое. Последним из хорошо известных «новорожденных» считают Парикутин – вулкан, выросший в Мексике в 1943 году. Он появился в неожиданном месте – на кукурузном поле. Писали: «Крестьянин Дионисио Полидо, увидев дымок, пытался его засыпать, а потом огородил и за плату показывал зрелище». Это мало похоже на правду. Известно: уже через пять дней вулкан достиг высоты полутораста метров, и все живое от града его раскаленных бомб поспешно бежало.
Нового молодца на Камчатке огородить уж точно было нельзя. На глазах у людей вырастала огнедышащая гора. Стали придумывать имя новорожденному. «Есть на Камчатке вулканы Ксудач, Шивелуч, Кихпыныч. Не назвать ли Степанычем?» (В честь старейшего вулканолога, недавно скончавшегося, Горшкова Георгия Степановича).
Возле безымянного пока что вулкана ученые всех интересов и степеней собрали богатую жатву редкостных наблюдений. Но мало кто думал, что видят всего лишь первый акт величественного спектакля. 28 июля, через три недели после начала событий, разошлась земля у вулкана, и из широкой трещины потекла сверкающая светло-желтая река лавы. Таинственное земное вещество (с точки зрения физики – тело жидкое и твердое одновременно) текло буквально у ног людей. Глубина (а может, точнее сказать, толщина?) этой вязкой, в миллион раз более вязкой, чем вода, огненной массы равнялась 20 – 30 метрам.
Понятное дело, вулканологи «пили» из этой реки. В копилку добытых с помощью разных приборов знаний они и сами как следует еще не заглядывали. Предстоит еще обработка всей информации. Но есть вещественное доказательство: лава позволила людям общаться с собою на «ты» – в лагере масса отформованных из нее пепельниц.
Сенсации у Толбачика менялись, как в детском калейдоскопе. 8 августа неожиданно стих первый конус. Казалось: опущен занавес представления. Но через день, рядом с потухшим первым, родился новый вулкан, такой же силы и резвости. И начал расти. И рос хорошо. Но через восемь дней вдруг тоже «заткнулся», утих. И на сцене сразу же появился конус, названный третьим. Этот работал всего неделю, соревнуясь с ожившим после суточного перерыва вторым. (Второй победил и работает до сих пор.)
В хронике этих событий есть еще конус-4. Появлялась тут трещина шириною в 400 метров. Была ситуация, когда в одночасье по трещине заработало шестнадцать разной силы вулканчиков. (Дубик: «Некоторые можно было, подбежав, затоптать».) Были тут трясения земли, фантастической силы липкие пеплопады (пепел сыпался вместе с дождем). По лаве второго конуса, как по конвейерной ленте, плыли обломки земной коры – «острова» величиной с шестиэтажный дом. Люди видели, как огромным пирогом земля вспучивалась и как внезапно в земле появлялись провалы... Такими были восемь недель у Толбачика.
Зрелище это было доступно не только вулканологам. Все, кто имеет интерес к изверженным недрам земли, кто способен есть кашу с пеплом и лезть в спальный мешок при свете вулкана, тут побывали. Геологи, геофизики, ученый-атомник, конструкторы космической техники, знаменитый фотограф Вадим Гиппенрейтор собирали тут впечатления и кое-что посерьезней.
На месте только что покинутого лагеря высаживался на сутки целый десант журналистов европейских газет.
– Они появились в момент, когда умолк вдруг конус-2. Антракт. Ничего нет... Надо было видеть их огорчение. Но мы сказали: денек терпения – появится новый вулкан. Указали и место, где он появится. Вы бы видели, что творилось, когда вулкан появился. Меня они кинулись обнимать с таким же энтузиазмом, как обнимают во время хоккея забившего шайбу...
Сергей Александрович поправляет в бутылке почти сгоревшую свечку, наливает уже холодного чаю. Вход в палатку ничем не завешен. Нам с директором-вулканологом хорошо видно, как в метрах двухстах оползает, осыпается стенка стынущей лавы. С косого обрыва в сторону лагеря катятся раскаленные глыбы размером с палатку, а иногда и с добрый каменный дом. Фонтаны искр. Запах паровозной топки. И звон. Странный звон, как будто с горы летит воз разбитых горшков.
Во всех палатках здоровый храп. У костра с книжкой ночь коротает дежурный.
– Как на войне, это необходимо. Мало ли что...
Над вулканом зарево света и гул.
– Сейчас у нас просто курорт, – говорит Дубик. И нельзя понять, «покупает» он нас, новичков, или в самом деле этот лагерь у лавы – место, лучше желать не надо.
Дубик бреется. Вместо зеркала смотрит в синеватый глазок стоящего на треноге прибора.
– А с зубом как? – поддевает начальника кто-то из рядовых.
– Терпимо,– смеется Дубик.
Тут всем известно: руководитель отряда «Вулкан» тринадцать раз наблюдал извержения. И тринадцать зубов потерял в эти годы.
– Как раз по вулкану на зуб...
В этой фразе есть доля мужского кокетства – такова, мол, жизнь вулканолога. Однако зубы у тех, кто вдыхает тепло, идущее из земли, выпадают не без причины. Причина – коварный элемент фтор.
– Да нет, тут у нас в самом деле курорт. Побрился. Сейчас нахлещемся чаю. Поговорим по радио со снабженцами. И спокойно будем служить науке. (Уже серьезно.) Вы посмотрели бы первый лагерь. Ребята, расскажите гостям, как было в первом...
Первая группа вулканологов во главе с Владимиром Степановым высадилась вблизи извержения через несколько часов. Все ждали вестей от разведчиков, и они пришли по эфиру: «Немедленно шлите лопаты!»
Группа попала в полосу пеплопада. Был там форменный ливень из шлака и пепла. Пять суток носа нельзя было высунуть из палаток. Но засыпало, надо было откапываться. Откапывались. Насыпали бугры из пепла. Переносили палатки на эти бугры. А через сутки их снова надо было откапывать. Еда, сон и все остальное – пополам с пеплом. Вертолет в этом наждачном аду сесть не мог. Люди, правда, вольны были выйти из полосы бедствия. Но как быть с приборами? Тяжелые. Нужные. Дорогие. «Иногда утром мы могли только угадывать, где стоял «ящик». Без касок тут не работали. «Орешки с неба» разбивали стекла часов, решетили палатки, оставляли на теле ссадины и царапины». «Когда выбрались наконец на свет божий, показалось, что побывали в самой преисподней». Сейчас на месте, где стоял лагерь, из пепла торчит лишь верхушка радиомачты.
Зная, как не любят вулканологи выставлять вперед отличившихся (тут почти каждый ходит по краю возможного), я не спешил расспрашивать об отдельных людях отряда, но мой собеседник сам подсказал: «Запишите: Магуськин Мефодий... Бывают моменты, в один час узнаешь, чего стоят люди. Так вот, с Мефодием я пошел бы теперь на какое угодно трудное дело». О Магуськине я слышал еще в Петропавловске. В ночном разговоре директор института тоже назвал это имя. Мефодий в моих глазах вырастал до фигуры былинного богатыря.
– А где он сейчас?
– Тут, у вулкана, на стоянке геодезистов.
Первый лагерь – это точка отсчета, по которой меряют трудности. Их и теперь немало на всех стоянках вокруг вулкана. Ежедневно видеть лунный пейзаж... надоедает! Дышать газом, идущим от лавы... надоедает, конечно! Питаться тушенкой и манной кашей... Скучать по бане, кормить комаров... Можно ли все перечесть? Пепел... В первом лагере он просто хоронил под собой все, что не двигалось. Но кто его тут не хлебнул, пепла? Геодезисты Юрий Фомин и Лев Дадоян, заблудившись в пепловой мгле, сочли за благо лечь у верхушек засыпанных пеплом кустов. Утром, когда ветерок повернул, ахнули: ночь коротали всего в полсотне шагов от палатки!
Ветер тут может в любой момент изменить направление, и тогда любая стоянка окажется в положении первого лагеря. Да если даже полоса пеплопада проходит и в стороне, пепел все равно есть: в ботинках, в волосах, в ушах, на зубах, в каше, в спальном мешке, в банке с солью и, хуже всего, – в фотокамере. Переводишь пленку – пепел скрипит, а ты уже хорошо знаешь: в поединке с этой вулканической пылью, лишь по ошибке называемой пеплом, фотокамера победителем не выходит.
Одно удовольствие у вулкана – чай! Но не хватает для чая существенно важного компонента – воды. От озер, каких тут было немало, осталась лужица размером со стол. Из нее брали воду, ко потом перестали. Вода от пепла сделалась кислой и для чая признана непригодной. Воду для всех лагерей возят на вертолете, но иногда «водовоз» из-за погоды может надолго задержаться, и потому воду тут экономят.
Каторга,– не житье! – скажете вы. Верно. Такая жизнь не каждому подойдет. Но тут, честное слово, вы не услышите жалоб. Трудности, которые я перечислил, лишь справедливая плата за все, что люди могут тут увидеть, узнать и почувствовать. И я бы скорее им позавидовал, чем посочувствовал.
Всего у вулканов со дня извержения постоянно работают человек пятьдесят. Геофизики, вулканологи, химики, геодезисты, геологи – все немедленно развернули тут фронт работ. Предсказанность извержения позволила всем изготовиться вовремя. Событие держится под перекрестным взором многих наук. И каждый, чье дело сюда призывало, счел долгом «есть кашу с пеплом». Сам директор Института вулканологии имел в кармане билет до Парижа на какой-то конгресс. Без колебаний Париж был принесен в жертву Толбачику – «тут быть важнее». Надо думать, коллеги в Париже только позавидовали Сергею Александровичу.
И если уж повидавший немало член-корр. академии считает подарком судьбы пребывание здесь, то чем измерить жадную любознательность студента, посвятившего себя изучению Земли, если выпал ему билет проходить практику тут, на вулкане? Мера есть. Мне показали: «Вон парень сидит... Взбегал на вулкан и заглядывал в кратер». Смельчаком оказался уже знакомый студент из Иркутска Володя Андреев.
– Это правда?
– Ну, бегал... Мы с Юрь Михалычем бегали...
Эпизод маленький, но существенный. В момент, когда конус-2 вдруг «заткнулся», Юрий Дубик решил «сбегать» и глянуть в кратер.
– Я с вами! – сказал Володя. Обжигая подошвы, два человека бежали по горячему склону вулкана. (Для этого, кроме дерзости, нужна еще и выносливость!) Добежали. Глянули в кратер. Сделали снимки... А через несколько часов конус опять заработал. И работает посейчас.
Тут, у вулканов, есть своя техника безопасности. И, возможно, два человека ее частично нарушили. Но, ей-ей, должны среди нас быть люди, способные вбежать в горящую избу, нырнуть в горящий танк за товарищем, спуститься в бездну или вот так: заглянуть в кратер!
День всего простоял лагерь-9; вечером в связи с какой-то перегруппировкой сил его решили вдруг снять и перебросить в главный базовый стан. Мы, журналисты, полетели вместе со всеми и пожалели: база была неким «тыловым» учреждением. До вулкана отсюда было километров двенадцать, и мы попросили забросить нас ближе.
– Судьбы первого лагеря не боитесь? – спросил Дубик. Но, как мы поняли, главным образом, для порядка спросил.
Вечером мы приземлились в двух километрах от вовсю шуровавшего конуса. Отсюда снимался лагерь геодезистов. Все было у них упаковано. Мы свой груз выбросили из вертолета, они свой – внесли. Старший группы, невысокого роста чернявый парень, «сдавал» нам обжитое место.
– Дрова вон там. За камнем три банки бензина – костер разжигать. Знаю, к вулкану пойдете – лучшая точка для съемки помечена вешкой. Решитесь подходить ближе, помните: там уже падают бомбы. И еще. С нами жила тут полевка. Она остается. Вон там, в картонной коробке, сидит. Ест сухари, воду давайте с ложки...
Пожимая с благодарностью руку заботливого человека, я спросил его имя.
– Мефодий меня зовут.
– Мефодий Магуськин?!
– Да. А что?
Я кинулся к летчикам просить задержаться хотя бы на десять минут. Отказали – «поздно, солнце уже садится».
Мефодий Магуськин побежал к грохотавшей машине. Спустя минуту вертолет, подняв тучу пепла, исчез.
Палатку мы ставили уже при красном свете вулкана.
Нас трое. Корреспондент ТАСС на Камчатке Михаил Жилин, кинооператор Геннадий Лысяков и я, приглашенный к Толбачику настойчивостью этих давних моих друзей.
Полдень. Идем к вулкану. Два километра – пустяк. Но мы обвешаны, как верблюды, съемочной техникой, флягами, рюкзаками, биноклями. Тихонько ползем тропою, промятой до нас по шлаку.
Шлак, походивший у лагеря на сугробы маковых зерен, теперь, по мере приближения к конусу, заметно крупнеет и хрустит под ботинками россыпью черных, каленых подсолнечных семечек. Пласты осевших тут выбросов из вулкана подмяли лесок. На поверхности – обглоданные шлаком до белых «костей» верхушки ольшаников и берез. Попадаются угодившие под бомбежку мыши и мелкие птицы.
У вешки (палка с обрывком белого шарфика) пестреют обертки от фотопленок. Это и есть «лучшая точка» для съемки. Конус виден отсюда в полный свой рост, со всеми подробностями характера. В облаках пепла хорошо различаешь беспрерывно летящую в небо «шрапнель». Лепешки рваного шлака плавно, и, кажется, вовсе не быстро поднимаются кверху, на мгновение зависают и потом черными галками падают вниз на конус или чуть в стороне. Процесс идет непрерывно, и конус растет на глазах.
Жалеем, что не взяли магнитофон. Разнообразие звуков! Густой свистящий гул идущего на рулежку реактивного самолета вдруг сменяется взрывом. Потом характерное «гуканье», как будто заговорила большого калибра скорострельная пушка. Временами звук сглажен, смягчен. Закрыв глаза, можно подумать: стоишь у моря и слышишь прибой. Кто знает силу океанских ударов о берег в хороший шторм, представит и еще одну разновидность гула, рожденного в кратере. Кажется, чуть посильней взрыв – и черный конус треснет, расколется... Но вот еще звуковое коленце: извержение седых, похожих на кочаны цветной капусты, облаков пепла сопровождается легким пыхтеньем и стуком: точь-в-точь на станции тихой ночью снует маневровый маленький паровоз. И снова взрыв! Бомбовой силы удар по ушным перепонкам сопровождается треском, очень похожим на глухие хлопки дальних винтовочных выстрелов,– это сверху на склоны вулкана падают раскаленные бомбы.
К конусу мы подбираемся так же, как подходят обычно к дикому, малоизвестному зверю: осторожно, неторопливо, не по прямой линии. Дорожка «массового пользования» кончилась. В направлении вулкана видны только следы одиночек. Неким предупредительным барьером выглядят трещины в пепле. Неширокие, но страшноватые, напоминающие: кладовая огня – тут у нас под ногами. Трещины, впрочем, холодные. Без труда минуем эту «линию обороны». Теперь до вулкана – менее километра. Стоим на месте, куда уже долетают бомбы. Бомбы тонут в рыхлом податливом грунте. От них на поверхности виднеются только воронки, не оставляющие сомнения в точно таком же происхождении кратеров на Луне. Одна из бомб утонула в шлаке только наполовину.
– Братцы, она еще теплая! – К ноздреватой, черной, колючей глыбе Генка приваливается спиной. – Давайте тут и чаевничать...
Чай в алюминиевых флягах остыл. Но находчивость Генки не знает предела. Он забирает фляги и, подморгнув, молча уходит к потоку лавы, Это неблизко. И не совсем безопасно. Но отговаривать бесполезно. Генка бережно вез сюда три яйца – с романтической целью «зажарить яичницу прямо на лаве». Но уже в лагере кто-то неосторожно кинул Генкин сундук с походным операторским снаряжением и поколол яйца. Символический акт «хозяйственного использования вулканического тепла» Генка решает проделать теперь... Минут через сорок он прибегает, достает из-за пазухи фляги.
Посуда пахнет серным дымком. Чай не слишком горячий, но мы довольны – не угасла романтика на планете!
Закусывая, не выпускаем из виду вулкан. Опасность, правда, всего лишь одна: боковой выброс! Но по теории вероятности такого рода вулкан не должен сделать боковой выброс как раз в тот момент, когда трое людей, вполне ему доверяя, сели чаевничать...
Какова природа вулканов? Коротко так. Земля внутри разогрета. Я убедился в этом, спускаясь однажды в бадье к строителям шахты. (Кажется, это была «Мария глубокая» в Донбассе.) На горизонте нескольких сот метров было жарко. Строители работали обнаженными. В гигантском колодце от водяного пара было трудно разглядеть стоявшего в трех шагах человека...
По мере углубления в землю через каждые тридцать три метра температура возрастает на один градус. Таким образом, на глубине в пятьдесят километров земные породы нагреты выше тысячи градусов. В обычных условиях они бы расплавились. Но в глубинах, из-за большого давления сверху, они остаются твердыми. Вы спросите: там, где давление по каким-то причинам упало, порода, наверно, расплавится? Да. Расплав (по-гречески «магма») появляется там, где земная кора имеет разломы. «Вскипая», расплав ищет выхода наверх. Поскольку магма насыщена газом, выброс ее на поверхность земли сопровождается взрывами. Вулканы – конечный этап глубинных процессов еще нестарой нашей планеты.
Извержение вулкана – всегда событие. Нередко драматическое событие. Можно назвать множество случаев, когда не один и не два человека погибли от сил извержения. Восьмого мая 1902 года вулкан Мон-Пеле (остров Мартиника) накрыл раскаленной тучей город Сен-Пьер. Все население (30 тысяч!) мгновенно погибло. Или вулкан Кракатау... Произнесите вслух название – Кракатау, и вы уловите в нем характер вулкана. Характер этой горы, стоящей в проливе между островами Суматрой и Явой, таков. Двести лет молчавший вулкан весной 1883 года вдруг пробудился. Сначала без шума он просто дымил, потом стал ворчать, а 27 августа в 10 часов утра вулкан-остров взлетел на воздух. Кое-какие подробности страшного извержения... Вулканический пепел взвился на высоту тридцати километров. Грохот взрыва был слышен на расстоянии 5500 километров на Филиппинах, в Австралии, Новой Гвинее. Куски породы величиной с котелок летели на расстояние 20 километров. От воздушной волны пострадали постройки в Джакарте (150 километров от вулкана). Водяная волна цунами, достигавшая кое-где высоты 30 метров, со скоростью современного самолета обогнула весь земной шар. Число погибших людей – 40 тысяч... Там же, в Индонезии, вулкан Тамборо погубил 90 тысяч людей (1815 год). Но рекорд остается за вулканом, стоящим в хорошо населенном районе Земли, за итальянской Этной, – 100 тысяч! (Извержение 1669 года).
Такова нешуточная сила вулканов. Любопытно, что люди, пережив бедствие, постепенно о нем забывают и снова селятся у подножия. Причина этому – плодородие пепла. (На Камчатке картошка лучше всего растет там, где есть вулканический пепел.)
Что касается науки, то подобно тому, как без вскрытия тел немыслимо было изучать человеческий организм, так невозможно без наблюдения за вулканами хорошо изучить Землю: ее строение, ее прошлое, ее место в космическом мире. Ученые ждут вулканических катаклизмов и немедленно устремляются к месту, где они происходят.
Простая пытливость людей тоже всегда стремилась к переднему краю событий. В толпе охваченных ужасом непременно находится человек, чье любопытство одолевает страх. При извержении Везувия (79 год нашей эры) погиб ученый и писатель Древнего Рима Плиний Старший. Он разделил участь тридцати тысяч жителей Помпеи, Геркуланума и Стабии, но он в зоне бедствия был добровольным пришельцем. «Он поспешил туда, откуда бежали другие, и ехал прямо навстречу опасности. Он был так далек от всякого страха, что мог диктовать и зарисовывать даже мельчайшие подробности этого ужасного явления». Так писал Плиний Младший о своем дяде. Плиний Старший добрался в город под дождем горячего пепла и пемзы, «по сильно обмелевшему морю». Явившись в дом своего друга Пемпониона, он ободрил людей, пребывавших в великом страхе. «Сообща обсудили, оставаться дома или выйти на воздух, так как дом колебался от ужасных толчков... Под открытым небом тоже было небезопасно. Для защиты от падающих камней положили себе на головы подушки и привязали их платками...» Ученый-писатель задохнулся от вулканических газов, до последнего мгновения делая записи впечатлений, – Режимное время... – озабоченно говорит Генка и прячет руки в черный мешок – начинает готовить кассеты с пленкой.
«Режимное время» для съемки – это момент заката, когда небо еще не стало из синего черным и когда камни, летящие из вулкана, уже хорошо светятся. Генка готовит треногу и застывает у камеры в позе кота, готового сцапать беспечную мышку.
Мы с Мишей неторопливо, очень неторопливо идем к вулкану... Темнота застает нас на рубеже примерно 600 метров. Но на этих подступах к фантастическому светильнику темноты, разумеется, нет. Я делаю записи, не прибегая к свету фонарика. Миша в эти моменты бдительно смотрит за небом. Летящие раскаленные бомбы сейчас хорошо видно. Большая часть из них падает на светящийся, мерцающий множеством огоньков конус. Удар больших бомб выбивает сноп искр и светлые клубы газа. Вулкан работает в ровном режиме. Сильного ветра нет, и граница падения бомб хорошо обозначена, это как раз подошва горы. Но так же, как и снаряды, бьющие по квадрату, могут лететь дальше, чем нужно, эти бомбы по каким-то законам тоже делают перелет и падают в ста примерно шагах от места, где мы стоим. Они падают с характерным шлепком мягкого вещества. Подбежать бы и глянуть: что там, на месте падения? Но ноги не хотят делать ни шагу вперед. Идя навстречу нашим желаниям, крупная бомба, сделав большую дугу, падает сзади. Но и туда почему-то бежать не хочется. Стоим как вкопанные. Каски сейчас нелишни – мелкое вещество размером с лесной орех сыплется нам на головы, щекочет спины и заставляет за пазухой держать фотокамеры. Но каски мешают видеть, что происходит над головой. А видеть важно – от одиночной бомбы легко увернуться, отпрыгнув в сторону...
Здравый смысл давно бы должен заставить нас отступить в глубь темноты. Но какая-то сила держит на месте и даже толкает в сторону света еще шагов на пятнадцать – двадцать. В одиночку на этой грани оставаться, пожалуй, было бы трудно. Но нас двое, и кажется, что опасность от этого вдвое и уменьшается.
Обращенное к вулкану лицо чувствует жар примерно такой же, как если бы заглянул в открытую дверцу печи, где полыхают сухие дрова. Но спине холодно. Тут у вулкана возникает местный резкий ток воздуха. И чтобы согреться, поворачиваемся к теплу то спиной, то лицом. Но спиной к противнику долго стоять неприятно. И чувствуя, как сохнут губы, мы все-таки смотрим на усеченный светящийся треугольник и на пламя, которое из него рвется.
Описывая этот момент, я чувствую всю беспомощность слов. Они не передают и доли всего, что мы испытали. И кино, несмотря на все старания Генки, тоже не передаст. Секрет, видно, в том, что тут, в шестистах шагах от вулкана, все чувства предельно обнажены: слух, зрение, осязание... Запах газа тоже делает свое дело. Прибавьте к этому «перец» вполне ощутимой опасности – и станет понятным выражение вулканологов: «Это надо увидеть...»
Возле вулкана «покорителем природы» человек себя не чувствует. Грозное величие извержения, возможно, тем как раз и пленяет, что человек не в силах тут ни вмешаться, ни изменить что-либо. Он может лишь наблюдать. По силе воздействия на чувства явление это не с чем сравнить. Слова «фейерверк», «иллюминация» ничтожно слабы, чтобы ими воспользоваться.
Из великих явлений природы, какие мне самому посчастливилось видеть, можно назвать Антарктиду – огромное пространство без единой темной точки на нем. Можно вспомнить стада животных в африканской саванне – от горизонта до горизонта. Гигантский каньон в Аризоне... Но по силе воздействия на чувства все это можно поставить лишь после того, что видишь сейчас.
