Текст книги "Зачет по выживаемости"

Автор книги: Василий Гриневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

8

Я дважды рассказывал эту историю в Большом Арбитраже, но не решился упомянуть об одной подробности. Собственно, она может быть и не так важна, просто очень необычная деталь. Дело вот в чем: через несколько секунд тело Юры начало корчиться, словно стараясь освободиться от какой-то невидимой оболочки, все сильнее и сильнее, и вдруг из горла его вырвалось шипение, и каюту будто обдало морозным дыханием. Это почувствовали все. Позже Алексей и Лена тоже меня спрашивали об этом. Что-то большое и холодное, как ледяная струя сквозняка, и в то же время тяжелое заметалось по каюте, прошелестело в воздухе и вылетело в кольцевой коридор.

– Скорее каталку! – первым опомнился Алексей.

Через минуту мы уложили Юру в медицинском изоляторе. Тело его снова обмякло. Веки бессильно закрылись. Губы шевельнулись.

– Мне холодно… Кто здесь? – это был его нормальный голос с нормальными человеческими интонациями. – Я не хочу. Свет.

– Где ребята, Заяц? – вдруг гаркнул Алексей у него над ухом.

– Там. Они… рядом. В крови… барьер. За барьером.

– Они испачканы кровью? – переспросил я.

Юра застонал.

– Нет, – Алексей мотнул головой, – Здесь что-то другое.

– Она испор… тила мне кровь, чтобы пройти… – Юра снова застонал, – чтобы пройти барьер. Она назвала… это – сквозь… проклятье. Туда возвраща…

– Куда?

– Обелиск. Каменный… урод.

– Ему надо обработать рану, – спохватилась Лена.

– Давай я, – я нашел противоожоговый гель. – Я, кажется, понял. Что-то содержится у него в крови.

Я густо намазал гелем след от ожога на груди. Гель тут же впитался, багровый рубец начал бледнеть на глазах.

– Он говорит о барьере, – сказал Алексей.

– У него в крови нечто, позволяющее преодолеть барьер.

– Надо сделать срочный анализ, – Лена открыла бикс с насадками для медицинских инструментов. – Возможно, тогда мы поймем, о чем идет речь. Отойдите.

– У них не осталось времени, – глаза Юры были по-прежнему закрыты. – Если я не вернусь, если я не вернусь…

– То что? Что? – закричал Алексей.

– Они там за барьером… погибнут, – губы Юры едва шевелились. – Им конец…

– Как конец? Что ты мелешь? – взорвался Алексей.

Юра вдруг захрипел. Дыхание остановилось. По лицу поползла синева. Зрачки расширились.

Укол тетралобелина в шею вернул ему способность дышать, но это была хоть и кратковременная, но самая настоящая клиническая смерть.

Это мгновенно отрезвило нас.

– Что вы делаете! – крикнула Лена. – Оставьте его в покое! Отойдите! – На лбу ее выступили капельки пота.

Путаясь из-за спешки в проводах, мы подключили дыхательную и диагностическую аппаратуру к бортовому компьютеру. Юра оставался без сознания. Алексей и Лена продолжали возиться с полифункциональным диагностером, а я вышел, чтобы проверить герметичность «Тритона» и заодно убедиться, все ли спокойно на побережье.

За наружной диафрагмой мне в лицо пахнул промозглый холод. Голубоватый луч прожектора по-прежнему упирался в накренившийся «С. В.», и сквозь этот освещенный коридор лениво ползли клочья тумана. Не знаю, что я ожидал увидеть. Честно говоря, мне было просто страшно. Я не решался сойти с трапа и несколько минут простоял, сжимая в руке лучемет и затылком чувствуя спасительный тамбур за спиной. В луче прожектора был виден броневой колпак «Тролля», застывшего на склоне дюны. Рядом с ним я различил какое-то движение, блеснул отраженный оранжевым цветом глаз, и на бархан выполз пятнистый щитозуб.

Вернулся я минут через пять. Юра глубоко и ровно дышал в паутине датчиков. Диагностический комплекс только начал печатать результаты, и на снимках анализа крови под четырехсоткратным увеличением мы сразу увидели нечто необычное. Каждый десятый эритроцит был фиолетовым и имел крестообразную форму. Испорченная кровь?

«НЕТ АНАЛОГОВ», – вспыхнуло на дисплее.

– Нет аналогов, – повторил Алексей, – Дьявольская планета.

«УТРАТА СТЕРИЛЬНОСТИ ПЛАЗМЫ. ПОДКЛЮЧИТЬ ГЕМОРАДИОСОРБЕР».

Автоматически включилось реле. В правом верхнем углу дисплея начался обратный счет. Это означало, что началось выведение примесей из плазмы.

«МУТАЦИЯ ЭРИТРОЦИТОВ… – побежали крупные строчки выводов на экране, – ВОЗМОЖНО, ВЫЗВАНА РАДИОАКТИВНЫМ ПОЧВЕННЫМ ЗАГРЯЗНЕНИЕМ КРОВИ ЛИТИЕМ-7».

– Нет аналогов, – хмыкнул Алексей и вдруг осекся.

«НАЛИЧИЕ АНАЛОГОВ», – вспыхнуло на дисплее.

«РЕЗУЛЬТАТ АНАЛИЗА ОТ 14.12.2190 ГОДА».

– Тогда, когда Заяц проверял, нет ли яда на наконечниках стрел, а нашел только…

– Почвенное загрязнение, – закончил я за Алексея.

– Здесь что-то не сходится, – перебила Лена, – радиоактивен только изотоп лития-8.

– Это на Земле, – возразил Алексей и, поймав недоверчивый взгляд Елены, кивнул еще раз, – Это старые разработки Института Мерности Пространства. В других частях Галактики, где возрастает мерность пространства более «плюс три», например плюс 3,001, вещества приобретают новые свойства. Нерадиоактивные элементы могут становиться радиоактивными из-за более тесного взаимодействия внутри ядер.

– Ты хочешь сказать, что мы… – я посмотрел на Алексея.

– Да, очевидно, на краю такой зоны, – Алексей обвел взглядом медицинский отсек. – Нерадиоактивные элементы здесь начинают фонить. Достаточно вспомнить спектр излучения альфы Эридана.

Наступила какая-то ватная тишина. Счетчик геморадиосорбера успел несколько раз щелкнуть.

– Как нелепо, – прошептала Лена.

– Что?

– Я никогда не верила снам.

Я озадаченно глянул на Лену.

– Снам?

– Да. Перед самым стартом в октябре мне приснился один сон. Далеко-далеко сквозь темноту меня высматривают чьи-то глаза. Не человеческие, а три холодных светящихся глаза.

Мы с Алексеем переглянулись.

– А когда я лежала здесь в забытьи, я разглядела эти глаза совсем близко над собой в разрывах туч. Во сне я хотела спрятаться, убежать, но только теряла силы. Я знала, что, если глаза найдут меня, сон станет кошмарной реальностью. Случится ужасное. Я бежала, задыхалась, оглянулась… и они встретились со мной взглядом. Меня охватил такой страх, что я проснулась и услышала приближающиеся шаги. Сон преследовал меня наяву. В каюте было темно, и когда в дверях остановилась чья-то фигура, я увидела у нее на лице три фосфорических… Я сама не понимаю, как произошло все остальное. Лучемет лежал рядом, и я выстрелила прежде чем успела сообразить, что это может быть галлюцинация. Если Юрка не выживет, я себе этого не прощу.

– Ты просто очень устала, Лена, – чувствовалось, что Алексей старается подобрать простые слова. – Мы все устали. Но все уже позади.

Мы возвращаемся.

– Нет, – я покачал головой. – Мы не возвращаемся, Леша.

– Нет никакого смысла здесь оставаться. Мы стартуем, как только будем уверены, что Юра выдержит перегрузку.

– Нет, – я покачал головой, – Теперь мы не улетим отсюда.

– Это почему?

Я посмотрел на Алексея.

– Они ведь погибнут, если мы улетим. Заяц сказал, что, если он не вернется, ребята…

– Это бред!

– А если нет?

– Возможно. Но, оставаясь на планете, мы рискуем погибнуть все, а так четверо из шести спасутся.

– Да? И ты спокойно сможешь посмотреть в глаза… других курсантов?

– Ты хочешь услышать?

– Хочу.

– Смогу. Потому что этот шаг спасет тебя, его и вот ее! – он не глядя ткнул пальцем в сторону Лены. – И через три дня над планетой будет кружить аварийно-спасательный рейдер! А так – ни черта не будет! Ясно?

– Не надо за меня расписываться, – вдруг очень тихо сказала Елена. – Васич прав.

– Хорошо, – Алексей мотнул головой. – Чего ты хочешь, Васич?

– Пройти по Юриным следам.

– Я надеюсь, утром?

Я промолчал.

– Ты свихнулся, – сказал Алексей.

Я все еще колебался.

– Ну, скажи ему, скажи! – не выдержала Лена. – Чего ты молчишь?

Я вдруг ясно почувствовал, что это та самая минута, которая сейчас разделит нас. Я метнул взгляд на лучемет, который бросил в медицинском отсеке. Алексей перехватил мой взгляд и горько усмехнулся.

Алексей был отнюдь не трус. Спасать свою шкуру во что бы то ни стало было не в его правилах. За это я мог поручиться чем угодно.

Просто я знал его очень давно. Однако и «благородное сумасшествие» было не в его природе. Алексей всегда оставался рационалистом до мозга костей, из-за чего кругом ставился в пример моей мамой, постоянно испытывавшей тревогу за мои непредсказуемые порывы.

Я уже решил предложить Алексею взлетать на «Тритоне» самому, как неожиданно услышал тихое всхлипывание. Я глянул на Лену, но она уже выбегала из медицинского отсека.

– Ладно, – сказал Алексей. – Давай замнем. Разберемся потом. Потом, когда вернемся.

«Если вернемся», – поправил я про себя.

Алексей мотнул головой.

– Леша, и перестань мотать головой! Еще вчера у тебя такой привычки не было.

9

До рассвета осталось два часа. На побережье сеет дождь. Сполохи далеких молний освещают песчаную косу и океан. На фоне сполохов каменный обелиск на побережье выглядит особенно зловеще и, кажется, шевелится в темноте, словно пытаясь сойти с пьедестала.

Наш путь освещен прожектором «Тритона», и там, где склоны дюн не попадают в тень, ясно видны на влажном от дождя песке рубчатые отпечатки ботинок, идущие вдоль пляжа.

Мы вооружены лучеметами, поставленными на максимальное рассеивание. То есть, если нам придется сражаться с амазонками, луч не разрежет тело, а лишь отпугнет нестерпимым жаром. В крайнем случае вспыхнут волосы. Приятного мало, но это не смертельно.

В кармане комбинезона лежат еще шесть термических мин, но чувствую я себя весьма неуверенно.

Алексей остановился.

– Смотри.

Над коридором, проложенным прожекторным лучом, сводом нависает темнота, и под этими сводами ясно видно, как метрах в тридцати от нас Юрины следы обрываются, словно бы стертые невидимым ластиком. А дальше ничего, кроме песчаных склонов, на которых ломаются наши невероятно длинные тени.

Пришли?

Алексей прищурился.

– Это не зыбучие пески.

Какой-то невыразительный шум накатывался с того места, где обрывались рубчатые следы на песке, вернее гам, где они возникали от невидимой границы, как будто Юра шагнул прямо из воздуха на склон дюны. Первые следы казались странно деформированными, почти круглыми, словно то, что шагнуло через невидимую черту, еще не было человеком.

Я не мог отделаться от чувства, будто я что-то забыл. Нечто важное, связанное с болью, перед тем как мы покинули «Тритон».

По мере того как мы подходили к следам, шум нарастал. Уши заложило, как в кессоне… Я вдруг вспомнил. Перед выходом мы ввели себе в вену фильтрат из Юриной плазмы, чтобы пройти какой-то барьер, о котором он говорил. Я понял, что у меня начался размыв памяти, что идти дальше нельзя, что с нами повторяется то же, что с первой экспедицией на Чарру. А может, так превращаются в зомби?

Я хотел сказать об этом Алексею, но пространство вдруг странно искривилось, шаг вперед пришелся в пустоту, последним сознательным усилием я попытался удержать равновесие и провалился в темноту, как в могилу.

Дальше… А вот что случилось дальше? Кажется, это называется псевдореминисценцией – искаженным воспоминанием. То есть было ли это на самом деле, доподлинно не может сказать никто. Описание последних часов, пережитых на Чарре, как их запомнил Алексей, совпадает с моими воспоминаниями только в отдельных деталях. Например, со слов Алексея, никакой барьер мы не проходили, а были атакованы на побережье перед рассветом стаей трехглазых птиц.

Добряк-доктор, который возился со мной после возвращения, на мой прямой вопрос о реальности событий отвел глаза, долго молчал, а потом сказал, что веских оснований настаивать на диагнозе «парамнезия» нет, однако…

…Дождь прекратился. Песок под ногами был сухой. Ни я, ни Алексей не отбрасывали больше тени. Прожектор сзади погас. Это было то и в то же время другое побережье. Я видел все в каком-то странном освещении. Небо на востоке начало заметно светлеть. Над океаном, будто исполинские пальцы, протянулись облачные муаровые полосы. Каменный обелиск стал словно бы ближе к берегу. Или это только иллюзия?

Я оглянулся. «Тритон» сзади приобрел какую-то нереальность, будто я смотрел в перевернутый бинокль, зато впереди к самой воде спускались следы рубчатых ботинок.

К сожалению, остальное я запомнил урывками. Каждый раз, когда я стараюсь восстановить в памяти подробности, у меня начинает раскалываться голова. Воспоминания же Алексея…

Огромная птица с крыльями летучей мыши сорвалась с вершины обелиска и пролетела у нас над головой. Я мог бы поклясться, что у этой птицы было человеческое лицо. Лицо с тремя глазами!

– Не стреляй! – крикнул Алексей.

В сильных чешуйчатых когтях она сжимала черный лучемет. Такие выпускались когда-то для оснащения теневых отрядов. Среди нас такое оружие имел только Валентин Иваненко. Обычные лучеметы имели белое или серебристое покрытие.

Полпути к обелиску мы прошли вброд. Над самой водой, где было высечено подобие огромной девы-сирены, нависавшей позеленевшими каменными выпуклостями над прибоем, прямо из распахнутого в немом призыве рта начинался винтовой подъем на вершину. Со стен, потолка густыми перистыми гроздьями свешивались бледные листья, источавшие в темноте слабое свечение.

– Помоги! – Алексей забросил лучемет на камень, покрытый плотным ковром водорослей, и протянул руку.

Помню, как я нагнулся, помогая Алексею выбраться по скользкому камню из воды, и в этот момент сирена вдруг… закричала. Из темноты распахнутой каменной глотки вдруг плотной волной ударил визг нечеловеческой силы. Через секунду мне показалось, что лопнули барабанные перепонки. Я уже ничего не слышал, только в голове бился и не находил выхода невыносимо тяжелый медный звон. Я оглянулся и едва успел закрыть лицо сгибом локтя. Над головой просвистела стрела. Толчок в грудь, бедро. Стрелы не пробивали комбинезона, однако наносили удары такой силы, что сбивали дыхание. Позже я насчитал у себя на теле двадцать три синяка. Мы отстреливались рассеянным лучом. После каждого залпа пещеру заволакивало удушливым дымом от сожженных листьев.

Они лежали на вершине, Валентин и Гриша, опутанные короткопалыми шевелящимися лианами. Помню, как я сфокусировал луч, чтобы освободить ребят от их осклизлых объятий.

Как мы спускались, я не помню. Когда мы вышли на берег, взошло солнце. На два часа раньше времени. У меня была странная уверенность, что если Юра прошел, то мы тоже сможем вернуться к «Тритону». Помню, как словно из тумана, возник «Тритон». На трапе стояла Лена. Остатки сил я потратил, чтобы помочь Грише Чумакову, который едва переставлял ноги, подняться в тамбур. Все мышцы ломило, как после экстремальных перегрузок. Последнее, что застряло в памяти: Лена в проеме незакрытого люка с лучеметом в руке на фоне изумительного голубого цвета неба, которое невозможно представить пасмурным или зимним.

10

Мне мало что остается добавить. Помните окончание «Острова сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона? «Мне мало что остается добавить. Мы благополучно вернулись в Англию, но плаванье наше было тяжелым. Нас было так мало, что приходилось работать сверх сил… Каждый из нас получил свою долю».

Каждый из нас получил свою долю. Григорий Чумаков – он же в миру Швейцарец, Валентин Иваненко – он же Философ, диверсант, внук диверсанта, Юрий Вергунов – он же Заяц, Елена Галактионова – она же Красотка, Василий Дробич – он же Васич, Алексей Гопак – он же Длинный на год были отстранены от полетов за самовольное нарушение маршрута. Нами занялась специальная медицинская комиссия, но, насколько я слышал, выводы ее достаточно противоречивы. Дело в том, что сразу после старта с Чарры мы удалили геморадиосорбером у всех из плазмы остатки лития-7. Очевидно, попадание лития-7 в кровь в зоне уплотненной мерности привело к способности, как сказал Алексей, проникнуть в параллельный мир Чарры. Впрочем, я не уверен, что вообще было какое-то проникновение. Позже Алексей выдвинул еще одну идею (я бы сказал, «суперидею») о переселении душ, но она уж слишком фантастична.

Из всех нас шестерых у Юры оказалось наиболее глубокое поражение памяти. Его так долго и безуспешно мучили специальными процедурами, что я начал опасаться, как бы свою карьеру он не закончил где-то на побережье Атлантики в пансионате для вышедших в тираж звездолетчиков. Но все обошлось. По крайней мере, нам тогда так показалось. Еще долго мне потом снились странные сны по ночам. Но и они в конце концов прекратились.

Через год мы снова возвратились к тренировкам и пятого февраля 2192 года стартовали с Базы на двух звездоскафах в сторону Спики. Но об этом другой рассказ.

На Чарру была направлена специальная исследовательская экспедиция. К сожалению, о ее результатах я ничего не знаю.

Наследники терраторнисов

 
Страшно представить, сколько загадок
таит в себе Извечный Океан Познания!
Мы – не более чем дети на его берегу,
подбирающие обломки раковин, которые
выбрасывает к нашим ногам прилив.
 

Исаак Ньютон

 
Нет – нет, не возражайте. Человек —
Удивительное существо с уникальными
чертами. Из всех миллионов видов, что
вымерли в процессе эволюции, мы единственный,
который знает, что нас погубит. Наша
собственная ненасытная любознательность!
Мы можем этим гордиться.
 

Рекс Стаут

1

– у тебя была девушка до меня?

– Была.

– И ты ее тоже любил, как… – Ружена невольно запнулась, – как и меня?

– Да.

– Почему?

– Мне казалось, что мы будем счастливы вместе.

– А со мной? Тебе тоже только кажется, что мы будем счастливы?..

Я молча притянул к себе Ружену и поцеловал.

– Как ее звали?

– Наташа.

– Что, русская?

– Ната Полянски.

– Русская?

– Нет, француженка.

– А почему имя русское?

– Давняя история. Что-то связанное с ее прадедом.

– Что же, она тебе так и не рассказала?

Я пожал плечами.

За распахнутым окном на фоне предрассветного неба темнеют кроны сосен. Ветер мнет их сырыми пальцами, сплетая в фантастические силуэты. Дыхание его такое же сырое и холодит кожу, залетая в спальню, шевелит волосы Ружены на краю подушки. Апрель.

– Что с ней потом случилось?

– С кем?

– Ну… – Ружена снова запнулась, – с Наташей, – Женщины так неохотно произносят имена соперниц.

– Ничего.

– Ничего?

– Просто когда я окончил Академию и подписал контракт, мы начали с ней реже встречаться, а в длительных полетах я понял, что почти не думаю о ней.

– А о чем ты думал?

– Так…

– Ты ее совсем забыл?

Секунду я колебался.

– Нет, вспоминаю иногда.

– Я тебя никуда не отпущу от себя. Ты больше не будешь летать и забывать девушек. Хочешь, я попрошу дядю, чтобы он перевел тебя на Землю? – Она наклонилась надо мной. – Хочешь быть диспетчером космопорта, Нерт?

Я покачал головой.

– Не хочу.

– Почему?

Я промолчал.

– Скажи, Нерт. Я пойму.

– Я пилот, Ружена. Кроме того…

– Что?

– Помнишь легенду об Одиссее?

– Да. Он был царем Итаки.

– Он проплавал двадцать лет, хотя мог бы вернуться домой за один сезон. В оправдание он потом плел жене небылицы о циклопах, драконах, царстве мертвых. Не без некоторого вдохновения даже.

– Ты ведь можешь погибнуть.

– Пилоты гибнут не так часто.

Ружена задумалась.

– Расскажи мне, Нерт.

– О чем?

– О полетах, неизвестных планетах, звездоскафах…

– Как Одиссей?

– Как Одиссей, – улыбнулась Ружена.

– Что бы ты хотела услышать, моя царица?

– У тебя зрачки стали совсем круглыми, – прошептала Ружена, отрывая губы от моих ресниц, – Зимой, когда мы с тобой встретились, они были крестообразными.

– Да.

– Если бы ты не отпугивал своими страшными зрачками девушек…

Я закрыл Ружене рот ладонью.

– Откуда это было у тебя?

– Это след Купола.

– Купола?

– Да.

– Расскажи.

– Представь себе маленькую планету без названия в созвездии Кита. Скалистое безвоздушное плато под звездным небом, а посредине него словно застывший на фазе полусферы ядерный взрыв – Купол диаметром пятьдесят шесть метров. Со стороны даже красиво: по его поверхности струятся переливы света, на скалах разноцветные блики, пляшущие тени вокруг… Тебе не холодно?

– Нет.

– Раз в несколько суток по ночам он возникает на одном месте и через десять часов пропадает, только с каждым появлением уменьшается на несколько миллиметров, словно тает постепенно. Когда его открыли, подсчитали, что просуществует он еще лет девяносто. Физики утверждают, что 2200 лет назад, когда Купол возник, из его чрева в наш мир вышло некое тело. О том, вернулось оно назад или нет, с уверенностью сказать нельзя. Прежде чем Купол исчезнет…

Я замолчал.

– Оно может еще вернуться? – спросила Ружена.

– Я знаю человека, который отдал бы правую руку, чтобы увидеть это возвращение. Сейчас там работает постоянная наблюдательная станция. Дело в том, что 2200 лет тому назад на Земле… родился Иисус Христос, и, как утверждают, в это же время вспыхнула яркая звезда. В созвездии Кита.

Некоторое время мы молчали.

– А ты? – спросила Ружена.

– Под Куполом время течет наоборот. Возможно, это попытка пробиться к нам из другого мира, закончившаяся вполне успешно.

– А ты?

– Я? Под Купол попал земной звездоскаф. Они приземлились на оплавленное плато, чтобы взять образцы пород, а через час их накрыло. А мы с Девидом были вроде спасательной команды.

– А потом?

– Потом? Ничего. Пришлось Девида тащить на себе восемь километров. В общем-то, при силе притяжения 0,33 g это не так и тяжело.

– А что с ним сейчас? Он жив?

– Девид? Да, с ним все нормально. Работает около Альдебарана.

– Я не хочу с тобой расставаться, Нерт.

– Зачем твой дядя хотел встретиться со мной?

– Я сказала ему, что мы скоро поженимся.

– Ну и что?

– Он мне единственный близкий человек. Он мне заменил моих родителей.

– Он против нашего брака?

– Нет. Дядя хочет с тобой побеседовать. Он прилетит сегодня утром, часов в девять-десять.

Небо за окном постепенно светлеет. Серые силуэты сосен начинают приобретать зеленые оттенки.

– Слушай, Нерт, пошли купаться.

– Что за выдумки? Полпятого утра.

– Ну и что? Пошли.

– Холодно.

– Вода в бассейне подогревается.

Ружена вскакивает и тянет меня за руку. Надевать купальник просто в голову ей не приходит – в доме кроме нас никого нет. Океанский загар делает ее почти невидимой в полутьме спальни. Хорошо видны только мягкие треугольники незагорелой кожи вокруг сосков и внизу живота. Ружена тянет сильнее, и я поддаюсь.

Над бассейном стелется пар. Холодный ветер дует в спину. Ружена молча идет рядом, стараясь, чтобы мы оба поместились на посыпанной галькой дорожке.

Я оглядываюсь. Коттедж едва угадывается сзади, наполовину закрытый темными стволами сосен. Мы прилетели сюда поздно ночью с карнавала. Вертолет вела Ружена, ориентируясь по радиопеленгу, вдоль сплошных лесов, покрывающих берега Миссисаги к северу от озера Гурон. Я сейчас хотел бы рассмотреть, где оказался, но еще недостаточно светло.

По узким ступенькам Ружена заходит в бассейн, не отпуская моей руки. Вода действительно теплая, намного теплее воздуха. Срабатывает сенсор, и из глубины бассейн подсвечивается синими лампами. Ружена погружается по грудь в прозрачное свечение и смотрит на меня. Она очень красива. Безусловно, бог создал ее в минуту вдохновения.

Прикосновения рук, брызги в лицо, смех, губы мягкие, как пена, сплетенные ноги, дыхание, которое можно пить. Толчок, укол ногтями в плечо… Очень скоро наша возня в бассейне превращается в игру под названием «кто кого утопит». Причем Ружена, кажется, играет в нее всерьез. Я выныриваю на другом конце бассейна и имею возможность чуть-чуть отдышаться. Играть с Руженой вполсилы в такие игры нельзя: реакция ее намного быстрее моей. Если задуматься над этим, становится немного не по себе. Реакция двадцатилетней девушки-студентки опережает реакцию пилота экстра-класса. Я чувствовал себя в прекрасной форме, скорость реакции у меня очень высокая: одна десятая секунды, и тем нс менее Ружена ускользала из моих захватов, как тень. Любопытно было бы замерить быстроту ее мышечных рефлексов, боюсь, что все каноны полетели бы к черту, вышло бы три сотые секунды, а то и одна сотая. Надо как-нибудь показать ее нашим физиологам.

– Плыви ко мне!

Я качаю головой.

Родись Ружена на пару тысячелетии раньше, она стала бы амазонкой, женщиной-воином. Ее легко представить на спине бешено несущегося мустанга, обнаженную, с развевающимися волосами и луком за плечом. Или на спине дельфина с трезубцем в руке. Или танцующую с кобрами в кольце костров. Да… А в наше время с такой фантастической реакцией Ружена – чемпион Универсиады по теннису, и ей пророчат скорую блестящую карьеру в профессиональном спорте.

Из воды я выношу Ружену на руках. От ее волос исходит тонкий русалочий запах. Лампы в глубине бассейна гаснут.

С востока небо над лесом заметно посветлело.

Я поднялся на веранду и поставил Ружену на теплый пол.

В комнате она нашла полотенца и халаты, и мы снова поднялись в спальню.

Я вышел на балкон.

– Не закрывай двери, Нерт.

Ружена обнимает меня сзади.

– Сейчас солнце взойдет, – говорит она.

Угол балкона врезается в разлапистую крону вековой сосны. Ветки топорщатся иголками, стараясь достать нас с Руженой, и царапают рядом в окно. Терпкий запах живицы щекочет ноздри. Ружена тянется у меня из-за спины, срывает несколько иголок, грызет кончики.

Небо между кронами сосен розовеет, появляются тени, и, наконец, прорвавшись сквозь частокол коричневых стволов и веток, солнечный луч падает нам на лица.

День начался.