Текст книги "Сибирский рассказ. Выпуск I"

Автор книги: Василий Шукшин

Соавторы: Валентин Распутин,Виктор Астафьев,Анатолий Приставкин,Виль Липатов,Мария Халфина,Аскольд Якубовский,Юрий Магалиф,Давид Константиновский,Юрий Куранов,Андрей Скалон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

– Со мной хуже бывает – все в корзинку. А у вас – сокращение. Не беда, привыкайте!

Вошла Елена Сергеевна к Кропилову с неприятным ожиданием того, что наедине он скажет в глаза о ее полнейшем неумении.

– Две странички? – спросил он, беря напечатанную рукопись. – Ладно.

– А я ведь очерк писала, – с вызовом заявила Елена Сергеевна, смотря сверху вниз на светлые, волнистые волосы Кропилова, и жалобно улыбнулась.

– Все на месте, – проговорил он, бегло просмотрев листки, и поднял голову. – Очерк? Вы сколько раз были у Спорова?.. Ну, так какой же тут очерк!

Он поднялся и жестом пригласил Елену Сергеевну сесть на диван:

– Покажите, пожалуйста, свои черновики. Давайте разберемся.

Елена Сергеевна слушала Кропилова и грустно думала: «Как он рассказывает, так пишут, наверное, только знаменитые московские очеркисты». Но, все равно, хорошо, что он учит ее и даже не упрекнул за неудачу.

Отпуская Елену Сергеевну, он дал ей подготовить к печати письмо машиниста.

Она без труда нашла неуклюжие обороты, неправильно написанные слова.

– Я начинаю завидовать вашей оперативности, – улыбнулся Кропилов, принимая обработанное письмо.

Кончив читать, он попросил странно ласково:

– Дайте, пожалуйста, оригинал. – И пробежал текст. – Вот видите, хорошее письмо вы испортили. У человека сказано точно и сильно, хотя маленько и коряво, а вы все растворяете в водице.

– Я спешила, – пробормотала Елена Сергеевна, стараясь оправдаться хоть «оперативностью», за которую хвалил Кропилов.

– Не в спешке дело, – сказал редактор, смотря в рукопись. – Сути вы не уловили и слово плохо чувствуете… Да и спешкой заниматься рано…

Встретив ее умоляющий взгляд, Кропилов нахмурился, потом улыбнулся, – правда, несколько натянуто, но все равно его лицо стало добрее и еще моложе.

– Вы только не огорчайтесь. Не каждому это легко дается. Не пожалеете сил – научитесь.

Елена Сергеевна сжалась, ей вообще захотелось исчезнуть. Не относится она, значит, к тем «не каждым», которым легко дается. Вот какой считает ее Кропилов. Он не понимает, как несправедливо унизил ее своим сочувственным подбадриванием. Безразличное «О!» того толстяка было все-таки вежливей этой откровенной прямоты. Почему знакомые уважают ее, восхищаются ею? Почему Дмитрий, пожилой, умный человек, видит в ней таланты? А ведь Кропилов – почти ровесник…

Тоскливое чувство не развеяла даже встреча с детьми. Елена Сергеевна медленно шла с ними по бульвару, слышала их тоненькие голоса, звучащие без умолку, но слов не улавливала, слова не доходили до сознания, занятого невеселыми мыслями.

– Мама, мама, ты почему молчишь? Ты плакать хочешь?

Елена Сергеевна огляделась. По обе стороны от бульвара бесшумно мчались машины. Над головой тихо шумели деревья. Именно так: она услышала шелест листвы, а машины показались скользящими совсем беззвучно.

– Нет, я не хочу плакать, – сказала она, смотря в запрокинутое худенькое лицо сына, в его отцовские, маленькие черные глаза.

– Мама не хочет плакать, – сердито вмешалась Галинка. – Ты сам хочешь плакать.

Елена Сергеевна улыбнулась, чувствуя, как у нее повлажнели глаза, и все вокруг на мгновение увиделось сквозь какое-то неровное и прозрачное стекло.

– Меня немножко дядя Валя обидел, – сказала она и тут же пожалела об этом.

Витя сдвинул тоненькие брови так, что над глазами всплыли два бугорка, и крикнул:

– Какой дядя Валя? Я папе скажу. Мы ему дадим!

Елена Сергеевна испугалась не того, что два ее «мужчины» «дадут» Валентину Петровичу, она почувствовала, что ей очень не хочется, чтоб о сегодняшнем разговоре с редактором знал муж.

Веселым тоном она стала уверять Витю, что пошутила, что дядя Валя хороший, а молчит она потому, что устала. Ведь в редакции очень много дел.

Дверь открыла домработница Лиза, некрасивая, бойкая девушка. Елена Сергеевна никак не могла освоиться с этим непривычным в доме человеком. Что-то постороннее, связывающее всегда присутствовало в квартире. И все-таки она была благодарна Лизе.

Из гостиной доносились мужские голоса.

– Как долго я вас не видел! – сказал Лева, склоняя к ее руке свое темное, худое лицо. – А вы все хорошеете… У вас появилась бледность, очень идущая к вам, а в глазах что-то томное.

Привычно улыбаясь, Елена Сергеевна с раздражением подумала: «Тебе бы так доставалось, и ты бы затомился».

За обедом все было чинно, как всегда при гостях.

Лиза просеменила с жарким на подносе. Дмитрий Всеволодович посмотрел на нее строго-нетерпеливо и опять потянулся к хрустальному графинчику.

Лиза поставила поднос и, отступив назад, потерла руки с таким видом, как будто сама сейчас возьмется за еду. Елена Сергеевна еле сдержала улыбку. Дмитрий Всеволодович нахмурился и, едва дождавшись ухода Лизы, сказал ужасно скрипучим голосом:

– Когда ты приведешь ее в порядок? Что у нее за жесты?

Елена Сергеевна внутренне вспыхнула, но ответила спокойно:

– Просто она себя неловко еще чувствует. Машинально у нее получается.

– Машинально! – повторил муж, бросая на стол салфетку. – Машинально черт тебе что можно сделать. Перед людьми стыдно.

– У меня нет времени еще и домработницу воспитывать, – резко сказала Елена Сергеевна. – И вообще, знаешь…

Лева, опустив глаза, обгрызал баранью косточку.

Муж и жена гневно смотрели друг на друга. Первым отвел глаза Дмитрий Всеволодович. Елена Сергеевна откинулась на спинку стула и, не скрываясь, вздохнула. Какие мелочи! Как все это противно! До этого ли ей сейчас?

Ей очень захотелось вскочить и уйти. Ей есть куда идти – в редакцию, к резкостям Кропилова, к трудностям и неприятностям, которые казались сейчас исцеляющими.

Странное настроение испытывала Елена Сергеевна в последующие дни, будто ее существо непримиримо раздвоилось.

Дома, сидя с детьми, она перебирала в памяти события редакционного дня, еще и еще раз вдумывалась в слова Кропилова, вслушивалась в интонации его голоса. Почему он сегодня говорил с ней спокойно и мягко? Не слишком ли равнодушно, не махнул ли окончательно на нее рукой?..

Однажды ночью Елене Сергеевне приснилось, что написала она великолепный очерк и напечатала его назло Кропилову в «Правде», и Кропилов жал ей руку, Левиными словами говорил комплименты, смотрел влюбленно… Потом как-то сместились фигуры Валентина Петровича и Левы, – и оказалось, что руку ей пожимает Лева, а Кропилов куда-то исчез… И ей хотелось плакать.

Наверное, она начала всхлипывать по-настоящему, потому что муж встревоженно разбудил ее. Она лежала и боязливо думала – не сказала ли чего вслух, не разгадал ли муж ее сна?

А на работе ее тянуло домой. Было до боли жалко детей. Пускай они и раньше днем были в садике, все равно Елена Сергеевна тогда непрерывно думала о них и делала для них, прибирала постельки, складывала игрушки, готовила что-нибудь вкусное на ужин, представляя, как она будет кормить их, мыть, укладывать спать… А теперь она не может все отдать Галинке и Вите, какая-то большая часть души уже не принадлежит им…

Все оказалось гораздо тяжелей и неблагодарней.

На очередной редакционной летучке выступала Вера Павловна, маленькая, худенькая женщина с поблекшим лицом. Говорила она остро, иногда желчно и часто посматривала на редактора. Услышав свое имя, Елена Сергеевна почувствовала, как у нее внутри что-то опустилось под холодной тяжестью: вот и о ней ввернет ехидное словцо.

Но Вера Павловна говорила приятные вещи: от первой заметочки, которую принесла товарищ Сташкова год назад, до последних ее материалов – виден рост.

Елена Сергеевна сидела порозовевшая, с потупленными глазами, и ей казалось, что грудь у нее поднимается слишком часто и высоко – и все это замечают. Она исподтишка взглянула на Кропилова, приподняв ресницы. Тот перелистывал подшивку, будто вообще не слышал слов начальника отдела писем… Что ж он молчит? Хоть бы кивнул утвердительно, ведь правду сказала Вера Павловна…

Затем Вера Павловна обрушилась на Ложкина: пришло письмо, где читатели протестуют против искажения фактов.

Елена Сергеевна сидела на диване рядом с толстым Степаном и искоса наблюдала, как он то крутил головой, то хлопал себя по коленям и, наконец, не вытерпев, выкрикнул:

– В кабинете сидеть – не ездить: все гладко!

Раздался предупреждающий голос редактора:

– Ложкин!

Елена Сергеевна с неприязнью подумала о Кропилове: «Поддержать похвалу не хочет, а поругать кого-нибудь всегда готов».

Вера Павловна почувствовала поддержку Кропилова:

– Глупая реплика. У каждого свое дело. А за искажение фактов снимают с работы.

Ложкин рывком выдвинулся на край дивана, уперся руками в колени и сипловатым голосом сказал:

– Откуда меня снимете? Ложкина из журналистики не выкинешь.

– Да ты слушай, – пробурчал Кропилов. – Чего злишься? Ведь правильно говорят.

Ложкин снова втиснулся между соседями. Елена Сергеевна увидела у него на лбу тяжелые росинки пота. Ей стало жалко Степана. Она спросила сочувственным шепотом:

– Как это у вас получилось?

– Черт его знает, – жалобно прошептал Ложкин. – На слово поверил… Бывает. Спешил.

Летучка кончилась.

– Ложкин, прошу остаться, – сказал редактор, и Степан круто повернулся в дверях.

Сухой голос не предвещал ничего хорошего. Елена Сергеевна отправилась к себе и принялась за работу.

Ложкин так и не вернулся. Елена Сергеевна, собравшись обедать, вышла в коридор и увидела его вместе с Кропиловым у дверей редакторского кабинета. Степан стоял красный и измученный. Редактор улыбнулся, взял его за плечи и сказал:

– Ну, ладно, пошли обедать. – Заметив Елену Сергеевну, он крикнул: – И вы с нами за компанию.

– Сейчас, фуражку возьму, – ответил Степан и пошел по коридору.

– Что, простили Ложкина? – спросила Елена Сергеевна со снисходительной улыбкой.

Но Кропилов не принял ее тона.

– Что значит – простил?

– Вы же сейчас его обнимали и чуть не целовали.

– У вас богатая фантазия… А вообще Ложкин – отличный собкор: быстрый и острый… Потом, молод он, ему и двадцати четырех нет.

И это снова прозвучало для Елены Сергеевны как упрек…

Испытательный месяц подходил к концу, но она не спешила напоминать об этом Кропилову… Все было так непривычно шатко и трудно… Но редактор не забыл о сроке. Однажды он открыл дверь и пригласил:

– Прошу, Елена Сергеевна, зайти ко мне.

У себя он сел боком к столу, привалившись на локоть. Елена Сергеевна поняла, что разговор будет доброжелательным и неофициальным.

– Итак, испытательный месяц пролетел? – спросил Кропилов.

«Ну, вот и все, – беспомощно подумала Елена Сергеевна. – Вот и решительный разговор».

– Наверное, нет, – тихо сказала она, и эта фраза прозвучала почти как вопрос.

– То есть как нет? – нахмурился Кропилов и сел прямо.

– У меня ничего не клеится, – заговорила Елена Сергеевна, торопливо собирая обрывки мыслей. – И на работе, и дома. А раньше хоть дома клеилось. А от дома я же не могу отказаться. Лучше уйти с работы.

Редактор молчал, и лицо у него было почему-то грустное.

– Во-первых, на работе клеится, – густым, медлительным голосом сказал Валентин Петрович. – А, во-вторых, неужели вам хочется возвращаться в первобытное состояние?

Елена Сергеевна оскорбленно вскинула голову. Кропилов смутился:

– Извините, я хотел – в смысле… Ну, исходное, что ли… Исходное! – обрадовался он найденному слову.

– Что же поделаешь? – вздохнула Елена Сергеевна. – Мне так трудно, что я не вынесу.

– Как же другие выносят? – запальчиво спросил Кропилов. Он мимоходом побарабанил пальцами по столу. – Оказывается, испытательный срок для вас не кончился.

Елена Сергеевна подошла к окну, отвернулась от Кропилова и сказала:

– Если надо… я останусь.

Редактор помолчал.

– Надо.

Это короткое слово заставило Елену Сергеевну повернуться к нему.

Кропилов ответил немного растерянной улыбкой и, тоже подойдя к окну, стал внимательно смотреть на улицу, будто желая понять, что же видела там Елена Сергеевна.

А ей показалось, что он хочет обнять ее за плечи, как Ложкина. Она внутренне напряглась, готовясь и обидеться… и обрадоваться, но Кропилов отошел к столу.

Домой Елена Сергеевна пришла радостной и уверенной. Она гладила стриженую, колючую голову сына, прижималась губами к мягким, пахнущим почему-то парным молоком, волосам дочки, глядела в лукавые, умненькие глаза и знала, что совсем ее дети не несчастные, что никакая работа ничего не отняла от ее материнской любви.

Она спокойно выслушала, как за обедом муж сказал, отставляя недоеденный суп:

– М-да, качество не того… Хоть бы воскресенья дождаться – с твоим обедом.

И только подумала, что Дмитрий Всеволодович, в конце концов, тоже прав.

Чуть не весь вечер просидела она с Лизой, раскрыв перед ней книгу «О вкусной и здоровой пище». Лиза тихонько хихикала – чудно ей казалось, что в такой роскошной книге пишут о самом простом: как сварить обыкновенный обед.

В редакцию Елена Сергеевна приходила с той же спокойной радостью на душе. Она сама шла в кабинет редактора, не дожидаясь вызова. Иногда Кропилов был занят, разговаривал торопливо. Она это видела, но не уходила: «Терпи, учи, раз уговорил остаться».

В одну из таких бесед дверь полуоткрылась, и низкий, но мягкий женский голос попросил разрешения войти. Кропилов ответил необычно:

– А-а! Милости просим. Входи, входи.

В кабинет вошла невысокая полная женщина в синей бархатной шляпке на светлых волосах.

– Надо встать, – шутливо сказал Валентин Петрович, выходя из-за стола, и за шутливым тоном Елена Сергеевна чутко уловила скрытую радость. – Жена идет.

Елена Сергеевна тоже поднялась и проговорила медленно, как бы в раздумье ставя точку в разговоре:

– Н-у, хорошо. Спасибо, Валентин Петрович.

– Вы подождите, сейчас продолжим… Жена семейных секретов в мой кабинет не носит.

– Ничего, – многозначительно улыбнулась Елена Сергеевна, бросив взгляд на жену редактора. – Ведь наши разговоры могут продолжаться без конца.

Она пошла к себе, чем-то задетая, неспокойная, и думала о только что увиденной женщине: «Лицо слишком простое… Высокий лоб… Высокий лоб для женщины некрасиво. Простушка!».

Эта мысль немного успокоила ее, но она долго удивлялась после: почему никогда не думала о том, что Кропилов может быть женат?

…Казалось, дела в редакции налаживаются.

Однажды она сдала редактору свою очередную корреспонденцию – о зажиме инициативы молодых рабочих на стрелочном заводе – и сидела у себя в ожидании вызова.

Вошел чем-то очень довольный Ложкин.

– Читала приказ? – спросил он.

– Нет. Какой?

– В приемной висит… Выговор мне влепили. Правильно! – Ложкин иронически мотнул головой в сторону коридора. – А то – снимать! Ишь, какая прыткая – Вера Павловна…

Елена Сергеевна посмотрела на его веселое лицо и подумала: «Чего радуется? Да если б я доработалась до выговора – сама бы ушла. Легкий Степан человек».

В коридоре зазвучали твердые шаги, которые она уже научилась отгадывать. Кропилов показался выше и прямей, чем всегда, а лицо у него было расстроенное.

Он подошел к столу и, тряхнув листочками, тихо спросил:

– Как-кую слезливую жалобу вы написали и кому?

Елена Сергеевна замерла.

– Тут не одни факты, – робко возразила она. – Вы требуете выводов… мыслей.

– Мыслей? – переспросил редактор. – Где эти мысли… Кого вы хотите разжалобить?.. Да поймите вы, что не каких-то несчастных подопечных мы защищаем, а помогаем сильным, полноправным людям покрепче стукнуть бюрократов… Понимаете вы это?

– Ничего я, наверное, не понимаю, – воскликнула Елена Сергеевна. Она торопливо запихнула статью в ящик, заперла стол и схватила сумочку.

– Пора понимать. У нас газета. Газета, а не школа!..

– Хорошо, учту, – крикнула Елена Сергеевна и выбежала из кабинета.

Увидев на бульваре свободную скамейку, она села, закрыла глаза рукой и сейчас же ощутила, как по ладони покатились слезы… Перед ней встало лицо Кропилова, сейчас оно представлялось каким-то плоским, белым, не с голубыми, а с черными, невыносимыми глазами. Вытянувшись, он стоял перед ней, высокий и прямой, как столб.

…Что ему надо? Зачем он оставил ее в редакции – на издевательство, на ругань? Обучал, как школьницу, а теперь надоело играть в школу… Ну и пускай! Пусть увольняет…

Елена Сергеевна отняла мокрую руку от глаз и украдкой оглянулась вокруг: никто не видит? Она, торопясь, вынула платок и вытерла лицо. Успокаивающе пахнуло нежно-сладким, терпковатым запахом «Сказки».

Елене Сергеевне очень захотелось чьего-нибудь сочувствия. Она пойдет домой, расскажет все мужу. Признается, что больше не может, что совсем измучилась на этой неудавшейся работе. Он поймет, приласкает, найдет успокаивающие слова. А потом она сядет в детской на полу, в окружении разбросанных игрушек, и будет строить с Витюшкой и Галинкой какие-нибудь башни и наслаждаться суетой и смехом. Ох, как давно она не сидела с ними!.. А завтра принесет и бросит на стол Кропилову заявление об уходе…

Елена Сергеевна неподвижно смотрела перед собой, сжимая непроизвольно ослабевающие пальцы, которыми держала сумочку.

В большом доме напротив желтым светом впечатались в сумрак три окна. И одно за другим пошли вырываться из полутьмы желтые, белые, розовые пятна. Вспыхнули голубые неоновые буквы внизу, над магазином.

Она встрепенулась, возвратилась к своим мыслям.

Да, она бросит заявление… молча. И вернется домой. Ощущение чего-то спокойного, тихого, отупляющего нервы надвинулось на нее. Она опять будет водить детей садик, ходить на базар, готовить, днем лежать на диване с какой-нибудь книгой… Принимать гостей и слушать их вежливые комплименты.

Лева опять останется единственным ее ценителем. Конечно, только он. Все другие приходят ради мужа и отдают хозяйке лишь безразличную дань вежливости. А к ней ведь никто и не ходит. Давно бы надо признаться себе. Наверное, она не такая уж умная и обаятельная женщина. Иначе разве Кропилов был бы так равнодушен?.. Неужели она ничтожней и тусклее хотя бы его жены?

«В первобытное состояние!..» Нет! Не вернется она в это состояние… Она не хочет презрения Кропилова. Ничего не скажет она мужу. Она придет завтра к Кропилову и скажет, что его поведение недопустимо, что он грубиян, оскорбляющий сотрудников… Она докажет ему, что достойна уважения, она разбудит его холодную душу… Она будет надрываться изо всех сил, если только это и считается настоящей работой.

Наутро Елена Сергеевна вошла в приемную редактора. Дверь была закрыта неплотно, и слышался шутливый голос Кропилова.

От редактора вышла Вера Павловна и кивнула, высоко подняв и опустив брови. Елена Сергеевна, кажется, не ответила. Она видела перед собой только тяжелую белую дверь с желтой начищенной ручкой. Она подошла, раскрыла дверь и срывающимся голосом воскликнула:

– Можно?

Кропилов настороженно сказал:

– Да!

Но она, не дожидаясь его разрешения, уже стояла у стола и быстрым, злым полушепотом бросала фразу за фразой:

– Вы должны извиниться передо мной… Со мной так никто никогда не разговаривал… И никому не позволю… Я не девочка…

Елена Сергеевна взмахнула ресницами, и слезинка скатилась по щеке. Она разозлилась на себя и впилась взглядом в сузившиеся глаза Кропилова, который стоял, напряженно подавшись вперед.

– Вы ведете себя как невоспитанный… бюрократ… И я не хочу больше… такого тона со мной. Я не школьница и не дура!

Вся внутренне сжавшись, она ждала, что сейчас Кропилов начнет снова бить тяжелыми словами, похожими на пощечины. Она даже пригнула голову, исподлобья следя за ним.

А Валентин Петрович осторожно, точно у него болела спина, выпрямился и склонил лицо так, что не стало видно жестких глаз. Так простоял он несколько секунд, потом поднял голову и взглянул стесненно, с неловкостью. Но голос прозвучал сухо.

– Вчера у меня тоже… голова болела. Я хочу, чтобы вы были журналистом. Понимаете? Чтоб жадно все схватывали, жадно жили. Я не хочу, чтоб хоть один человек просидел в стороне от общих дел. А у вас жадности нет, Елена Сергеевна.

Елена Сергеевна, выговорившаяся, обмякшая, сидела на диване и слушала сердитые слова и тянулась к человеку, произносящему их, готовая принять от него все. Только на последней фразе у нее снова колыхнулась обида. Она перебила Кропилова:

– Я вам сразу говорила, что у меня не получается… Зачем вы меня оставили?

– Да нет, – отмахнулся Кропилов. – Все не о том вы… Скажите откровенно, почему вы пошли работать?

– Стыдно стало дома сидеть, – с вызовом воскликнула Елена Сергеевна. – Вот почему!

– И скучно, – добавил Валентин Петрович с грустной уверенностью. – Так ведь? Стыдно и скучно. Два стимула. Надоест – уйдете. Вот оно – самое страшное. Эх, как я хочу выбить из вас эту домашнюю безответственность! Ведь не забава – наш труд, Елена Сергеевна, а постоянная концентрация всех наших сил. Понимаете? Постоянная и всех!

Редактор опустился в кресло, рассеянно стал читать какую-то бумагу, которых у него всегда было много на столе, потом сказал:

– Я немного развяжусь с делами и засядем за вашу корреспонденцию. Дотянем. Материал нужный, и факты же есть, найдены. – Потом проговорил с сожалением. – Вот вы вчера убежали, а то бы мы сразу доделали. Теперь придется через номер давать.

Елена Сергеевна не сдержала улыбки, глядя на его огорченную физиономию. Она пришла требовать извинений, а он, мало того, что не извинился, еще и упрекает ее за вчерашний побег. Вот смешной, упрямый… сухарь!

Ожидая Кропилова, она достала измятые листочки своей корреспонденции, наспех засунутые вчера в ящик, и начала перечитывать. Странно, теперь статья казалась плохой. Елена Сергеевна то и дело ожесточенно нажимала перо, и жирные линии тянулись по написанным строчкам.

Скоро она сидела сбоку у кропиловского стола, касаясь локтем руки Валентина Петровича, и испытывала почти счастье. А он медленно читал, повторяя:

– Так, так… – и вдруг воскликнул – Эге, да вы сами менять тон начали! Оказывается, вас разозлить надо, чтобы дело пошло.

Елена Сергеевна улыбнулась:

– Не надо. Теперь я сама злиться буду.

– Ага. Только главное, чтобы вовремя и… не на редактора.

Он смеялся, шутил, и Елена Сергеевна чувствовала, что и у него на душе отлегло.

Валентин Петрович дочитал до конца, еще раз сказал – «так» – и посерьезнел:

– Теперь давайте думать над правильными выводами.

Он надавил кнопку настольной лампы. Вспыхнул свет, сделав уютной комнату, отодвинув в полумрак от двух склоненных голов и ряд стульев, и громоздкий сейф, и широкий книжный шкаф.

Раздался телефонный звонок. Кропилов взял трубку:

– Да. Пожалуйста, – и молча протянул ее Елене Сергеевне.

Звонил муж. В тоне его чувствовалось раздражение: уже ни один телефон в редакции не отвечает, чего они там возятся вдвоем?

Ласковым голосом, сдерживая досаду, Елена Сергеевна ответила, что встречать ее не надо – она еще задержится, что дело есть дело, – он это прекрасно понимает.

– Дети спят? – спросила она, но услышала только частые гудки.

– Значит, первое предложение… – продолжал Валентин Петрович и вдруг совсем другим тоном спросил – Может быть, лучше пойдете домой? Доверьте уж мне закончить одному.

– Нет, нет, – замотала головой Елена Сергеевна, успокаивающе положив руку на его рукав. – Давайте вместе. Никуда я не пойду.

Кончили они поздно.

– Сейчас бы в набор, да машинистки нет, – с сожалением проговорил Кропилов. – Ладно. Успеем утром.

Они вышли на широкий полукруг ступеней главного входа. Фонари вырывали из темноты только этот белый полукруг. Невидимые – шумели деревья. Прохожих было мало, и шли они торопливо.

– Спокойной ночи, Валентин Петрович!

– Спокойной-то, спокойной, – сказал Кропилов, – только я вас провожу.

– Не нужно, – пробормотала она обрадованно. – Вы устали. А мне по центру… Не страшно.

– Вот опять с редактором спорит, – посетовал Кропилов и взял ее под руку.

Елена Сергеевна шла рядом с ним и думала о том, какие они оба молодые и красивые и – какая она все же неудачливая.

– Ну чем не влюбленная пара. – Она искоса бросила на него взгляд. – Нас, наверное, прохожие так и считают.

– Действительно, – пробормотал Валентин Петрович.

Его безразличный тон задел Елену Сергеевну, она вздохнула:

– Как там мои ребятишки! Легли сегодня без меня.

– Да, – оживился Кропилов. – Я тоже сегодня ни жены, ни детей не видел.

– Вот с занятыми родителями так и живут в одиночестве, – проговорила Елена Сергеевна, на что-то сердясь. – Что там ни говорят, а женщина имеет право ради воспитания детей сидеть дома.

Валентин Петрович пожал плечами:

– Кому как, конечно… Моя жена никогда не сидела дома. А ребятишки растут хоро-ошие.

– Ваша жена не пример, – сказала Елена Сергеевна, и ей захотелось отнять у Кропилова свою руку.

– Почему? – обиделся Валентин Петрович. – Вы же ее не знаете. Нет, с выводами вам явно не везет.

Елена Сергеевна сердито рассмеялась… Ну, к чему начала этот разговор? Что ей надо от редактора?.. Но удержаться она уже не могла и с непонятным раздражением продолжала допрашивать Кропилова:

– Вы когда женились?

– В сорок седьмом, – сухо ответил тот.

– Всего пять лет женаты? Отчего так поздно?

Валентин Петрович покряхтел, покрутил головой, засмеялся:

– Вот оно, женское любопытство. А я думал, врут на женщин…

– А все-таки? – строго перебила Елена Сергеевна.

– Н-ну, не любили никого, пока не встретились. А тут – полюбили.

– Хм, полюбили, – с грустной издевкой произнесла Елена Сергеевна. – Вы верите в художественную литературу.

– Я во все хорошее верю. Только вера здесь ни при чем. Хоть верь, хоть не верь, а любишь – и все.

– Ладно, извините за любопытство, не буду больше, – сказала она как можно беззаботней. – Ну, вот и мой дом. Еще раз спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Заслуженно – спокойной, – отозвался Кропилов, и только зубы блеснули.

Дверь открыл муж и, тотчас повернувшись, молча пошел в столовую, странно маленький и неуклюжий в полосатой пижаме. Елена Сергеевна разделась, на цыпочках прошла в кухню, чтоб не разбудить Лизу, подняла крышку кастрюли, стоявшей на плитке. Пахнуло запахом мяса и еще чего-то.

«Гуляш, что ли?» – подумала Елена Сергеевна и включила плитку.

В прихожей она помедлила, оправила волосы и, преодолевая нежелание, вошла в столовую. Муж полулежал на диване, облокотившись на валик. Он покосился на Елену Сергеевну и отрывисто спросил:

– Как ты одна ходишь в такое время? Почему не позвонила?

– Меня Валентин Петрович провожал, – мягко ответила она, ощущая смутную вину.

Дмитрий Всеволодович поднялся и нервно заходил по комнате.

– А муж может сидеть дома и тревожиться? – спросил он глухо злым голосом и ушел, распахнув дверь.

Без всякого аппетита жевала Елена Сергеевна мясо с картошкой и ожесточенно думала: «Ревнуешь? Ну, и пускай. Он мне помогает, а ты, ты что сделал из меня? Няньку. Кухарку. Дуру».

Как-то раз Кропилов вызвал Елену Сергеевну и встретил ее, возмущенно потрясая какой-то бумажкой. У Елены Сергеевны сжалось сердце: «Опять!» Она торопливо стала перебирать в памяти – за что же ее можно ругать?

– Вот письмо молодых рабочих с Загородного узла, – сказал редактор, протягивая бумажку, и удивился. – Да вы чего испугались?

Елена Сергеевна облегченно улыбнулась:

– Нет, ничего…

Она прочитала письмо и деловито подняла глаза.

– Так. Обработать, что ли?

Редактор пристально посмотрел на нее.

– Так, – повторил он. – Вас это не волнует?

– Безобразие, конечно, – осторожно сказала Елена Сергеевна.

– Знаете, – он заговорил спокойно и веско. – Если бы я ожидал такое равнодушие, я бы не дал вам этого задания…

– Какое равнодушие? Какое задание? – возмутилась Елена Сергеевна. – Вы же еще ничего не сказали…

Редактор осекся и, улыбаясь, потеребил затылок:

– Ах, да! Извините. Я не с того конца начал. Разберитесь на месте и напишите резкую корреспонденцию – вот задание. Дойдите до начальника отделения, до кого хотите… На седьмом году после войны не могут позаботиться о молодежном общежитии! – Чуть ли не тоном приказа он предупредил – Проникнитесь гневом… Иначе ничего не выйдет. Равнодушие равнодушием не поборешь…

– Признаю и принимаю! – весело сказала Елена Сергеевна.

– Надеюсь, – отозвался Кропилов и протянул руку.

…Елене Сергеевне всегда было трудно начинать какое-нибудь дело. Она ходила по деревянному настилу станции пригородных поездов и с тоской думала о своем письменном столе, о привычной обстановке редакции, где она мирно сидела бы и правила заметки…

Поезд тронулся. Замелькали столбы высоковольтной линии, вагоны на путях. Электричка шла по дамбе. Вдалеке, на берегу реки, у белых построек водной станции было видно много людей. Поезд замедлил ход, и сейчас же за окнами тяжело замахали крыльями фермы железнодорожного моста. А внизу, на воде, застыли лодки; голубой катер, казалось, стоял неподвижно, подняв у носа пенистую волну.

Елена Сергеевна впервые почувствовала, какой сегодня чудесный день… Не ехать бы никуда, а сидеть дома… Нет, не дома, только не дома! Вот здесь где-нибудь – на реке: купаться, загорать и ни о чем, ни о чем не думать… Но, увы, надо постоянно концентрировать все свои силы. Постоянно и все.

И воображение уже обгоняло события. Вот она строго расспрашивает коменданта. А он, усатый хлыщ в галифе, юлит, врет, оправдывается.

– Да спросите ребят, – говорит он. – Я ли не забочусь…

Но спрашивать некого, ребята не идут и не идут после работы. Им не хочется домой, в этот неуютный сарай без удобств. Им веселей на реке, в парке, на горячем солнечном воздухе. И не хотят они видеть противную рожу своего коменданта.

Елене Сергеевне казалось, что она очень глубоко проникла в настроение этих ребят. Да! Надо им помочь… с гневом и любовью надо – прав Валентин Петрович.

Едва Елена Сергеевна вступила на свежевымытый пол побеленного коридора, как навстречу от тумбочки поднялась старушка.

– Вам кого, барышня? – спросила она, подозрительно осматривая цветастое платье гостьи.

– Мне коменданта. Я из газеты.

– Дарья Васильевна, вас, – крикнула старушка в глубь коридора.

Не успела Елена Сергеевна удивиться, как перед ней появилась полная, красивая женщина с горячими черными глазами, чернобровая, яркогубая, удивительно напоминающая шолоховскую Аксинью. Елена Сергеевна даже ощутила зависть к этой женственной привлекательности и сейчас же подумала о том, что не место такому коменданту в мужском общежитии.

Они прошли в комнатушку.

С каким-то скрытым злорадством Елена Сергеевна сообщила о жалобе на непорядок в общежитии.

– Все верно, – подтвердила Дарья Васильевна и легко подняла свое большое, крепкое тело. – Пойдемте. Я вам еще покажу… Пойдемте, пойдемте! – повторила она, видя недоумение гостьи.

В светлой комнате стояли в ряд три кровати, заправленные потрепанными грубошерстными одеялами. В углу возвышался неуклюжий шкаф. Ближе к двери стоял стол, накрытый клеенкой и окруженный тремя табуретками. В графине на столе от шагов вошедших закачалась вода.