Текст книги "Золотая подкова (сборник)"
Автор книги: Василий Шаталов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Прораб вышел. Было слышно, как под его сапогами заскрипел сухой морозный снежок.
Теперь бульдозеристы ждали только тепла, погожих дней. Сарсан Кенганов почти потерял сон. Он каждую ночь вставал до света, выходил из домика и глядел на юг, на звездное небо над горами, ожидая увидеть летящих на север белых гусей, услышать их крик, как добрую весть о весне.
И однажды он увидел их. Они летели высоко в небе, в розовом свете зари. В предутренней тишина Сарсан отчетливо услыхал, как с высоты долетел на землю густой и мягкий голос вожака стаи. И дрогнуло, затрепетало сердце Сарсана. С возгласом: «Весна! Весна! Гуси летят!» – он вбежал в домик и разбудил всю бригаду.
Джума вышел на крыльцо, внимательно оглядел небо и оказал:
– Ты сумасшедший, Сарсан! Где ты увидел гусей? Это приснилось тебе. Иди-ка лучше спать.
А к вечеру горы окутались туманом. Побледнели и слегка потемнели на склонах снега. С юга повеяло теплом.
Сарсан оказался прав.
13.
На время, пока таяли снега, шли дожди и подсыхала земля, Джума взял отгул и уехал домой.
Кичи-ага встретил сына сдержанно, не проявив при этом ни радости, ни родительской ласки, хотя, как и положено при встрече, расспросил о здоровье, о настроении, о дороге. Но ни разу, пока Джума находился дома, не спросил его о стройке. Он был сердит на нее, хотя и понимал, конечно, ее важность. Он считал, что она отняла у него сына – самого дорогого и любимого. «На руке пять пальцев, – не раз размышлял Кичи-ага, – и все они дороги. И одинаково больно, если поранишь». И все же Джума был для него почему-то милее и ближе остальных детей.
После этой встречи прошел, наверно, год (за это время Джума не раз наведывался домой). И вот однажды, читая газету, Кичи-ага обнаружил в ней имя Джумы, который выдвигался кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Кичи-ага глазам не поверил своим! Он показал газету жене, соседям. И все ска-вали ему:
– Да. Это Джума.
Вскоре Кичи-ага получил газету с портретом сына. Теперь уже отпали все сомнения. Старик тайком от жены брал ее в руки и подолгу рассматривал снимок. И чем больше рассматривал, тем все более убеждался в сходстве между собой и сыном.
После выборов Джума должен был приехать домой. Кичи-ага каждый день, чуть ли не с утра, надевал новый халат и черный, из целого барана, тельпек, выходил на улицу, простаивал несколько часов, ожидая сына. Односельчане, проходя мимо, здоровались со стариком как-то особенно вежливо;
«Все меняется на этом свете, – рассуждал про себя Кичи-ага. – Раньше честь сыну была по родителям. Теперь – наоборот: честь родителям по сыну. Что ж… Так, наверно, и должно быть, если сын выше, достойнее отца».
Наконец, Джума вернулся.
Встретив его, Кичи-ага поздоровался и крепко обнял его. И, обнимая, легонько хлопал по спине, как бы говоря: «Прости старика. Я рад, что ты у меня такой…»
Теперь отец ничем, кроме стройки, не интересовался.
– Ну, рассказывай, какие новости у тебя? Как стройка? – спрашивал отец, усаживаясь напротив сына.
– Строим плотину, два гидросооружения, два поселка. Тысяча человек работает! – охотно рассказывал Джума. – Только вблизи всю стройку не увидишы надо подняться в горы. Оттуда все, как на ладони: внизу, под горой, желтой подковой лежит плотина. А наши бульдозеры, как жуки, толкают на нее землю. Сюда же по трубам землесосы гонят песок. Длина плотины пятнадцать километров…
– Вот это подкова!.. – удивился старик. – Думаю, такая подкова к большому счастью.
Немного помолчав, отец снова спрашивала.
– Скажи мне, а какие там горы? Я ведь никогда не бывал в тех краях…
И Джума рад был любопытству отца.
– Горы?.. Высокие, в несколько рядов. Один выше другого. Днем они ясные, каждая складка видна, а к вечеру – в тумане. Синие-синие. Намного ярче, чем небо.
– А соперники у тебя есть… по работе?
– Как же! Есть и соперники, – говорил Джума. – Но самый сильный – это бригада Байрамгельды Курбана. Пять братьев в ней…
– Пять? Откуда они?
– Да все отсюда, из нашего района.
И однажды после такой беседы Кичи-ага доверительно сказал:
– Знаешь, сынок, хочу и я побывать на твоей стройке. Хоть раз увидеть ее своими глазами…
После этих слов старик задумался. О чем? Неизвестно. Но таким радостным и возбужденным Джума никогда его не видел. Словно помолодел он. Этл было заметно и по голосу. И по блеску глаз. И Джума уже не сомневался, что отец и в самок деле может исполнить свое намерение: возьмет да и явится на стройку, чтобы увидеть подкову счастья к те места, где шумело и пенилось молодое Копетдагское море…
С тех пор как депутатом избрали Джуму, все госта, приезжавшие на стройку, направлялись к нему. Джума был в почете, окружен вниманием. Его часто приглашав ли на разные совещания, собрания, он ездил на сессии Верховного Совета в Москву.
А о бригаде Байрамгельды и самом бригадире стали забывать, если вспоминали, то редко, от случая к случаю. Загрустил Байрамгельды. Молчаливым стал. Все о чем-то думал, хмурился. Хотя дела у него по-прежнему шли хорошо. Показатели были самые высокие.
Как-то раз, когда они остались наедине, Клычли Аширов сказал:
– Тебя как будто подменили, о депутатстве все тужишь?
– Да нет Не тужу, – смущенно и вяло отозвался: Байрамгельды.
– Тогда о чем это?
– Просто мне нехорошо: уж очень тихо стало! Все норовят мимо, стороной… Разве такого отношения мы заслуживаем?
– И все же жалеть об этом глупо, – с дружеской теплотой увещевал бригадира Клычли. – Если мы живем замкнуто, то виноваты сами. Вот рядом с нами – экипаж землесоса, где бригадиром Николай Журин. Славный экипаж! Делаем одно дело – плотину Мы ячейки готовим, он грунт намывает. А живем, как чужие, ни он к нам, ни мы – к нему. Пригласить бы надо. Поговорить! Да и с Джумой дружбу терять не следует.
– Ты прав, Комиссар, – слегка подумав и повеселев, сказал Байрамгельды. – Обещаю это поправить.
Выйдя как-то из вагончика, он увидел машину, на которой ехал участковый механик Антипов. Тот хотел было проскочить мимо, но Байрамгельды завернул его к себе.
Зашли в вагончик. Бригадир угостил механика чаем, а потом спросил;
– Скажи мне, Искандер-ага, я намного хуже стал, как выбыл из депутатов?
– Да откуда ты взял? – заволновался Антипов. – Для меня ты все тот же. Побольше бы таких!..
– Тогда зачем проезжаешь мимо?
– Да, как тебе сказать?.. – смутился Александр Иванович и густо покраснел. – Торопился, конечно, Вечно ведь куда-нибудь спешишь!..
– Теперь почему-то все торопятся, – опустив глаза, тихо произнес Байрамгельды, – раньше так не спешили.
Приехав в контору строительно-монтажного управления, Антипов встретил Ата Солтанлиева, работавшего заместителем начальника СМУ, и передал разговор с Байрамгельды.
– Приуныл наш Байрам, – говорил Антипов. – Совсем приуныл. Надо бы поднять ему настроение.
– Спасибо за сказанное, – ответил Солтаналиев. – Это мой промах. Но… что-нибудь придумаем…
Ата Солтанлиев сходил на склад, выписал несколько метров кумачовой материи и отдал ее художнику, худощавому и рыжеволосому парню Феде, чтобы тот написал на ней небольшой текст.
Когда надпись была готова, он сказал:
– А теперь, Федя, садись в машину я поезжай, а бригаду Байрамгельды Курбана, на плотину. Таи найдешь его вагончик и прибьешь к нему этот транспарант. Только сделай все осторожно, так, чтобы на бригадном стане никого не было. Понял? Тайком сделай!
Все было сделано, как велел Солтанлиев.
К вечеру бригада вернулась домой. Первым транспарант увидел Байрамгельды. Остановившись, он громко, так, чтобы слышали все, прочитал: «Здесь живет я трудится бригада коммунистического труда Байрамгельды Курбана».
Возбужденные столь необычным сюрпризом, механизаторы долго спорили о том, кто же это сделал? – но так ничего и не выяснили. Только Байрамгельды, взволнованный, с посветлевшим от счастья лицом, не участвовал в этом споре. Пожалуй, только он один и догадывался, что это работа Ата Солтанлиева, человека скромного, тихого, даже незаметного, по огромной чуткости и доброты.
14
…От Ашхабада до урочища «Семь тутовников» километров шестьдесят. Вот уже несколько лет по этому маршруту, раз или два в неделю ездит Николай Семенович Журин. И все уже на этом пути давно примелькалось ему. С левой стороны – горы, колхозные села, лесопитомник, дымный Безмеин, зеленый Геок-Тепе, с правой – полотно железной дороги. И если нет словоохотливого попутчика, едет Николай Семенович до самого урочища, ни глянув даже в окно служебного автобуса. Но как только автомашина свернет с гладкого шоссе и помчится по желтой лощине, вдоль Копетдагского водохранилища, Журин словно пробуждается… Озираясь по сторонам, он с нетерпением ждет, когда автобус с разгона взлетит на плотину, с которой вдруг откроются картины одна величавее другой. В это время даже на полуслове он может прервать беседу и прильнет к окну.
Сегодня в автобусе соседом Журина оказался человек не очень разговорчивый. Но Николай Семенович ему был рад, так как давно собирался завязать с ни личное знакомство и дружбу. Это был Байрамгельды Курбан, возвращавшийся на стройку после очередного отгула. Встречи у них бывали и раньше, а их портреты на доске Почета стройуправления висели рядом уже несколько лет. Но вот так близко, на одном сиденье, случай их свел впервые.
Встретив Байрамгельды в Ашхабаде, Журин с удивлением воскликнул:
– Кого я вижу! Вот не ожидал!.. Сколько езжу, а тебя в этой «коробочке» вижу первый раз.
Байрамгельды заулыбался:
– Раньше поездом ездил из Мары до Геок-Тепе, а дальше – на чем удастся. Теперь – удобнее. Эта «коробочка» идет прямо до нашего стана.
– Давно бы так! – одобрил Николай Семенович. – Теперь и поговорить можно… А то плотина совсем нас разделила. Я занят, ты занят. Всем некогда, всем недосуг. Все о плане думаем. А как должно быть? Плотина должна сближать нас, делать друзьями, родными.
– Правильно, – согласился Байрамгельды. – В гости ходить надо…
– А почему, скажем, тебе и не нагрянуть к нам? – горячо заговорил Журин. – Я бы вас свежей ушицей угостил. Рыбка-то рядом, в нашем море. По этому случаю можно было бы и по стопочке пропустить. Глядишь, и разговор пошел бы хороший. И дружба крепче корни пустила бы… Но вот беда: двести метров одолеть не можем! Вы там, наверху, на плотине, а мы – за нею, внизу.
– Против ухи я не возражаю, – хмуровато заявил Байрамгельды. – Но водку не пью.
– А разве я – алкоголик? – возразил Журин. – Но если гость приходит желанный, по-моему, и посидеть не грешно. А можно и просто за чайком побеседовать.
С минуту ехали молча.
– Мне говорили, что недавно приезжали авторы проекта нашего водохранилища, – первым нарушил молчание Байрамгельды. – К вам они не заходили?
– Были! – живо отозвался Николай Семенович. – Только мы собрались обедать, глядим: прямо к вагончикам подкатывает машина, а из нее две дамы сходят. Знакомимся. Та, что смуглая и пониже ростом, – главный инженер проекта Майя Васильевна Казимова, а другая, повыше, с серыми глазами – начальник отдела Ольга Степановна Лавроненко. Выпили они с нами чаю, а потом – как взялись за меня! Как давай ругать!.. За что? А вот за что. Накануне ночью на карте намыва забило корнями две крайние шиберки в пульповоде. Целую ночь мы бились, как черти, с этими корнями, промокли до нитки, все в грязи, но до утра так и не очистили. Карту намыли косо. Справа грунт выше, слева – ниже. Вот эти дамы и пропесочили меня! И даже пригрозили: если не исправим карту, пожалуются начальству, а то и просто прекратят финансирование. Словом, строгие женщины. Но мы все уже сделали, как надо.
– Ну, а что ты скажешь о нашей работе? – спросил Байрамгельды.
– Дамбы вы делаете отлично, – похвалил Журин. – Быстро делаете. За вами только поспевай!..
В это время автобус свернул с асфальта налево и, прибавив скорость, побежал по грунтовой дороге в сторону водохранилища. Вот он выполз на верх откоса и покатился на запад, по гребню плотины. Темно-серые глаза Журина ярко заблестели и он отвернулся к окну. Горы, затянутые серебристым туманом, стали ближе. У их подошвы привольно расплеснулась густая лазурь.
Каждый раз, любуясь этой панорамой, Николай Семенович вспоминал слова, то ли слышанные где-то, то ли вычитанные: «Море играет». Журину правятся эти слова.
Да… Море играет!
Если ветер с юга, волны плавно бегут к плотине, изогнувшейся дугой вдоль горного хребта, искрятся, вспыхивают снежной белизной. Если ветер с севера, волны катятся обратно, в сторону задернутых туманом гор. Но чаще дует восточный ветер, вздымая крутую волну.
Чуть ли не с первых дней существования нового водоема его заселила пернатая дичь. А в зеленых зарослях мелких островов и вдоль отороченных кое-где густым тростником берегов, загнездились утки и крачки. Они зимуют здесь, отдыхают во время перелётов, остаются на гнездовье.
Иногда, сверкая темным опереньем, утки кружатся над водой и островами. Журин – страстный охотник. Правда, охотится он больше в Тедженских тугаях, на крупную дичь – на кабанов. Но и на уток он смотрит всегда с замиранием сердца. В такие минуты ему хочется сорваться с места и бежать к прибрежным камышам, чтобы выстрелить дуплетом, влет, по нагулявшим жир лысухам. Но на охоту здесь наложен запрет.
Весной и летом море расходует свои запасы на орошение хлопчатника, садов и виноградников. За лето море «сработается», и, словно усталое, притихнет. А к зиме снова силу наберет. И тогда вдоль гор запенится, заиграет веселая неутомимая волна.
И все же морем Копетдагское водохранилище можно назвать лишь с большой смелостью: слишком молодо оно и по нынешним масштабам скромны его размеры. Вот пройдет несколько лет – тогда другое дело! А пока из труб, из широких отверстий – шиберок – хлещут на карты потоки желтой пульпы. На верховой откос плотины один за другим мчатся самосвалы. Развернувшись задним бортом к воде, они сбрасывают на откос мелкий, как горох, синеватый гравии. Этот гравийный «плащ» делается на будущее, чтобы защитить дамбу от разрушительных ударов морской стихни, когда плотина перешагнет отметки первой очереди – пятнадцать метров.
Вглядываясь в плотину, Журин все примечает: ровные борта намывных карт, следы бульдозеров, автомашин, человеческих ног.
Следы… Плотина и море – это ведь тоже следы. Их оставляют люди. Вот такие, как он, Николай Журин. Сознание причастности к великому делу рождает в нем чувство радости, твердую веру в себя, в созидательную мощь своего труда и особый смысл всей своей жизни – море строится на века! И все, что связано о этим делом – любая мелочь, любое событие – также не проходят бесследно.
И почему-то с особой остротой Журин вспомнил то время, когда земснаряд-57 стоял на сухом дне будущего моря, заросшем бурьяном и круглыми, как ежи, травами пустыни. И как потом робкая струя аму-дарьинской воды, подкравшись к стиснутому с боков понтонами земснаряду, накопилась в лощине и подняла его. Небольшая мутная лужица вокруг него разлилась в широкое озеро, которое, видимо, и надо считать началом Копетдагского моря. Памятен Журину и тот день, когда земснаряд, глухо зарычав, погнал на карту тугую, сверкающую на солнце бледно-желтую пульпу. Потом его перевезли в нижний бьеф, за плотину.
И вот уже синеет море. На самом верху плотины – тут и там – в несколько рядов пышно разрослась владычица песков – аристида. Внешне она похожа на степной ковыль: также плавно колышется на ветру, такой же примерно высоты и такого же цвета. Но характер у аристиды иной. Она любит разбитые пески и всегда забирается на самые высокие гребни сыпучих барханов. Поселившись на них, она, словно спрут, распускает вокруг длинные, но не глубокие корни, одетые в чехлы. Если корень обнажится, чехол спасет его от жгучего солнца, высыхания. Укоренившись, аристида держит в повиновении оглаженный ветром бархан. Он никогда уже не сдвинется с места и никакой ветер его не развеет. Никто, конечно, на плотине аристиду не сеял. Ветер принес семена, вот и выросла она. В то же время Журину кажется, что аристида как бы сама, по своей инициативе, пожаловала на помощь человеку, чтобы укрепить воздвигнутую дамбу.
Подъезжая к бригадному стану, Байрамгельды сошел с автобуса и перед тем, как захлопнуть дверцу, сказал Журину:
– Приходите в гости, Николай. Будем рады.
И машина поехала дальше. Она прошла мимо участка, который намывает бригада Николая Семеновича Журина, скатилась вниз, свернула еще раз направо, метров двести прошла по песчаной трясине и внезапно, за стеной густого кустарника, открылся бригадный стан гидростроителей. Это и было урочище «Семь тутовников», но деревьев давно уже не было в помине!
Бригадный стан – это два приземистых вагончика под одной крышей из толстых досок. Над крышей, на длинном штоке, телевизионная антенна. На три стороны – степь, пески. С юга – стена плотины. Из-за нее не видно ни гор, ни солнечной синевы моря, ни самосвалов, ни трепещущих на ветру светлых косм великолепной аристиды. В надежной тени между вагончиками на топчане приятно отдохнуть в полдневный жар. Вагончики и все остальное хозяйство бригады вплотную придвинулось к обрывистому берегу озерка, где огромным хвостатым жуком на тихой воде лежал земснаряд.
15.
К приезду Журина вся бригада, за исключением Камиля Гасаналиева, дежурившего в карьере, на земснаряде, собралась возле топчана: кто стоял, кто сидел вокруг нее на самодельных, вбитых в землю скамейках.
Бригадир, заняв место на скамейке, сообщил, что экипаж досрочно на пять месяцев выполнил годовой план.
– Вот это бригадир! – воскликнул Андрей Буравлев. – Чуть свет, а он уже с приятной новостью! Не жена ли по секрету сообщила?
– У жены своих забот невпроворот, – ответил Журин. – Вчера в Управлении сказали.
– Ну, а еще о чем там размовляли? Як там… насчет премиальных? – осведомился машинист землесоса Василий Николаевич Демьяненко.
– О чем еще? – после паузы сказал Николай Семенович, – просили не зазнаваться, а поднажать и в этом году. То есть, работать такими же темпами.
– Итак, у кого какое мнение, предложение? – переходя на официальный тон, спросил бригадир.
– Та що тут раздумывать! – за всех решительно ответил Демьяненко. – Раз треба нажать – нажмем! Нам не перший раз…
В таком же духе высказались и остальные.
Почти до полудня находился Журин на земснаряде, прослушивая дизель, проверяя состояние других механизмов. И только после этого вернулся на бригадный стан.
День выдался жаркий. Журин и Буравлев, раздетые до пояса, сели на топчан. Молодой казах Игорь Байкенов, дежуривший по кухне, принес большой железный чайник и все трое принялись за чаепитие.
Вдруг резко зазвонил телефон. Так резко, что Игорь вздрогнул. Журин снял трубку и улыбнулся. Игорь все еще пугается телефона, не может привыкнуть. А пора бы. Ведь год уже в бригаде…
– Камиль масла просит, – положив трубку, пояснил Николай Семенович. – Подбрось-ка ему, Игорь, ведер шесть…
Выполнив поручение, Байкенов вернулся к вагончику. Бригадир, напившись чаю, закурил сигарету в обратился к Буравлеву:
– Андрей, а ведь у нашего Игоря сегодня юбилей.
Глаза у Буравлева округлились:
– Правда! Какой же? День рождения!
– Да нет, – сказал Журин. – Ровно год, как он приехал к нам вот в такой же августовский день. Правильно, Игорь? Помнишь ты это?
Игорь улыбнулся, мотнул головой: «Разве такое можно забыть?»
…Машина, на которой он ехал, свернула на север в тут на повороте Игорь увидел два щита – огромные, похожие на красные крылья. На одном из них было написано:
« Копетдагское водохранилище.
Всесоюзная ударная комсомольская стройка».
С этого же поворота виднелся розоватый двухэтажный особняк на краю поселка, утонувшего в буйной зелени деревьев. Здесь находилось строительное управление «Копетдаггидрострой».
Игоря принял главный инженер. Посмотрев документы, он посоветовал ему пойти на земснаряд а бригаду Журина.
– Бригада что надо, – сказал инженер, – а с бригадиром можно познакомиться хоть сейчас, в вестибюле первого этажа.
Игорь спустился в вестибюль, но здесь не было ни души. Оглядевшись, он подошел к доске Почета и, разглядывая фотографии, нашел среди них портрет Николая Семеновича Журина. Худощавое лицо. Прямой нос. На щеках – по глубокой морщине. Густые волосы какого-то серого цвета. Серая косоворотка. О чем могла рассказать эта фотография? Ни о чем. Игорь убедился в этом сразу, как только добрался до бригады.
Была она в полном составе и на обычном месте, возле широкого топчана. Бригадира Игорь узнал сразу, Широкоплечий, крепко сбитый, он был в синих рабочих брюках. Все тело покрывал бронзовый загар – даже глаза и те казались смуглыми. На лице – ни одной морщины. Темно-русые волосы все еще задорно вихрились над открытым загорелым лбом. И седина была не яркая – так, будто слегка лишь инеем задело его густой и пышный чуб.
Усадив Игоря на скамейку, Журин сел рядом, в оба они оказались в центре внимания.
– А теперь рассказывай о себе, – попросил Николай Семенович дружелюбно, будто знал Игоря с малых лет.
– Да что рассказывать-то, – нерешительно произнес Байкенов и привычным движением расправил под поясом гимнастерку. – Нечего. Правда, нечего! Мне двадцать два года. Служил в армии. Теперь офицер запаса. Комсомолец. Вот и вся биография.
– Неплохо! Двадцать два года и уже офицер запаса. Правда, неплохо! – радостно произнес Журин, а про себя отметил: «И пополнение неплохое. Теперь у нас два коммуниста и столько же комсомольцев».
По традиции новичку, принятому в бригаду, надо было сказать что-то важное, значительное, так, чтобы запомнилось надолго. Может, за всю жизнь.
– Теперь послушай меня, – положив тяжелую руку на плечо парню, сказал Николай Семенович. – Буду краток. Море ты видел, когда добирался сюда? Это – наша работа. Мы изменяем природу и улучшаем ее. Такой работой, брат, гордиться надо – она одна из главных в нашем государстве. И польза от нее немалая. Не только живущим сегодня, но и грядущим поколениям. Поэтому дело свое надо любить. Только тогда и радость от него, и успех. Но одной любви а нашей профессии мало. Необходимо еще и мужество. Запомни: и мужество.
Считая беседу законченной, Журин поднялся а попросил Игоря вместе пройти по вагончикам.
– Идем, посмотришь, в каком раю мы живем, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Журин. Но не успели они и двух шагов сделать, как влетевший ветер сорвал с Игоря фуражку и окатил горячим удушливым облаком пыли.
Лицо Игоря, припудренное пылью, вдруг преобразилось, сделалось мягким, добродушно-растерянным. Моргая белыми ресницами, он глянул на бригадира, как бы говоря: «Ну и рай! В глазах темно, на зубах – песок, ни дышать, ни глядеть!»
– Это зовется у нас «сухим дождем», – весело пояснил Николай Семенович. – Привыкай!
Проходя по вагончикам, Журин не без гордости показывал Игорю телевизор, холодильники, радиоприемник, предметы домашнего обихода – газовую плиту, посуду, кровати, свернутые рулонами постели.
В этот же день, спустившись по глинистому обрыву в озерко, Игорь впервые побывал на земснаряде. Как только они причалили к нему, Журин помог Байкенову подняться на палубу, а сам, оттолкнувшись от вихляющегося носа лодки, последовал за ним.
Земснаряд был охвачен мелкой дрожью. Из маленьких неказистых окон, дизельного отделения, возвышавшегося над палубой, выплывали струйки синего чада, пахло машинным маслом.
– Первым делом дизелек изучить надо, – кивнув на окна, сказал бригадир. И не только его – весь земснаряд, до последней гайки. Попутно освоишь и технологию разработки грунта..
Возле багерской кабины, опершись рукой о дверной косяк, стоял дежурный машинист Анатолий Коротков, оказавшийся невольным свидетелем разговора Журина с новичком.
– Вон Анатолий, – указал бригадир на Короткова, – недавно у нас. А уже – машинист.
Услыхав похвалу, Анатолий смутился и, поднявшись в багерскую кабину, склонился над пультом управления.
Когда наступила ночь, Игорю предложили устраиваться на бригадном топчане – здесь прохладно, свежо. Но он предпочел вагончик – там хоть и душно, зато комаров меньше. В вагончике пахло кошмой, лежавшей рядом с кроватью, сухой пылью. На душе у Игоря было тревожно. «И откуда это чувство тревоги? – думал он. – От одиночества? Ведь говорят, что одиноким можно быть даже среди людей, если для них ты – чужак, не свой, не близкий». Но Игорь верила это пройдет.
Из темных углов вагончика доносилось дружное стрекотание сверчков. Таких «голосистых» Игорь еще не слыхал. Все вокруг так и звенело от их усердного пиликания. Даже не верилось, что такой звон может исходить от мелких насекомых.
Игорю вспомнился разговор с бригадиром, несколько раз повторившим слово «мужество». Странно! Даже в армии Игорь не слыхал, чтобы кто-нибудь с такой настойчивостью говорил о мужестве, как здесь, на этой стройке.
С этой мыслью он и уснул.
16.
…После удивительного затишья поздней осени, мягкого тепла, небесной синевы и лучезарной неподвижности воздуха вдруг откуда-то набежали тучи, подули ветра. По такой погоде надо быть начеку. Собрав бригаду, Журин предупредил:
– Всем вахтенным следить за карьером. В случае чего – звонить наверх!
Шло время. Бригадиру пора бы домой, на отдых, а он и не думал уезжать. Телефон стоял у его изголовья. По ночам, часто просыпаясь, Журин ждал звонка и боялся его… Он знал, что такое морозы, сколько неприятностей могут они причинить, если застанут врасплох.
И все же беда нагрянула внезапно. С вечера было тепло, словно весной или ранней осенью. И только глубокой ночью погода резко изменилась. С востока подуло ледяным ветром.
Под утро раздался звонок Журин схватил трубку и услышал короткое:
– Лед!
В несколько минут бригада собралась. Вооружившись кто киркой, кто ломом, кто лопатой, строители гуськом спустились в карьер. Даже здесь в глубокой темной впадине дул порывистый морозный ветер. Игорь почувствовал, как холод, забравшись в рукава теплого ватника, быстро добрался до спины.
Все озеро уже успело затянуться ровной ледяной коркой. Его поверхность напоминала черное, в овальной раме, зеркало, в котором искрами горели бесчисленные скопления звезд.
Лодку сдвинуть не удалось. Ее так приковало к берегу, что вначале пришлось обкалывать лед вокруг, а потом прокладывать путь к земснаряду.
Но самые трудные испытания были впереди. Мороз крепчал. С оледенением карьера боролись круглые сутки, по всему «фронту» – от носа земснаряда до конца озерного пульповода, лежавшего на понтонах. Спали урывками. Все уставали, были молчаливы, злы.
Но, кажется, больше всех уставал Игорь. Он давно уже натер на ладонях кровавые мозоли, и работа для него была настоящей пыткой: он не мог спать, саднили ладони, ломило плечи, руки, поясницу.
Изнуренный вид новичка не мог ускользнуть от внимания бригадира. Теплым словом, улыбкой он поддерживал его, просил не падать духом, терпеть, не сдаваться.
Прошла неделя, другая, третья, месяц! А мороз не слабел. Вместо первой ледяной брони, разбитой людьми, он создавал новую, более крепкую. Все понимали: если лед не разбивать, земснаряд не сможет передвигаться по карьеру и подавать пульпу. Замерзнут трубы.
Наконец, наступило утро шестой недели изнурительной вахты. В это утро и произошло событие, глубоко потрясшее Игоря Байкенова.
Сменив своих товарищей, работавших в ночное время, на лед вышла новая тройка в составе Андрея Буравлева, Аннамамеда Курбанмурадова и Игоря Байкенова. Стоя в лодке и слегка покачиваясь, Игорь обкалывал лед вдоль пульпопровода, Аннамамед перед носом земснаряда. А Андрей Буравлев тяжелым ломом проламывал лед вокруг цистерны с горючим, прижавшейся к левому боку землесоса. Передвигаясь по скользкой, покрытой инеем цистерне. Буравлев ловко орудовал ломом, то вздымая его обеими руками, то резко и яростно бросая вниз. Все это кончилось тем, что во время очередного удара Буравлев поскользнулся и упал в ледяное крошево озера, ударившись головой о край цистерны.
Игорь, не раздумывая, прыгнул из лодки на трубу пульпопровода и по ней побежал к тому месту, где только что стоял Буравлев. Навстречу Банкенову выбежал Аннамамед Курбапмурадов, по-кошачьи быстро взобравшийся на палубу земснаряда. Он тоже видел, как Буравлев, потеряв равновесие, упал в зеленую полынью. Прошло, наверное, секунд тридцать тревожного ожидания, пока из воды вместе с пузырьками не появилась голова Буравлева.
– Живой, живой! – вне себя от радости кричал Аннамамед и вместе с Игорем, схватив Буравлева за мокрый ватник, вытащили его на борт земснаряда.
Стоявший на вахте машинист позвонил наверх, в вагончик, коротко известив бригадира о происшествии.
Вскоре на земснаряд прибыл Журин. Заглянув в кабину, он спросил:
– Ну, как товарищ… морж? Сильно ушибся?
Буравлева лихорадило. Ему было не до шуток.
И все же после слов Журина на его по-детски круглом лице появилось что-то похожее на улыбку.
– Нии-чево, Николай, Семенович, н-не очень, едва разжимая посиневшие губы и удивляясь тому, как трудно стало говорить, ответил Буравлев. Убедившись, что здоровью машиниста ничто не угрожает, бригадир успокоился.
Достав из ватника пол-литровую бутылку, Николай Семенович наполнил стакан и протянул его Андрею:
– Вот тебе «из резерва главного командования». Выпей и больше за борт не падай.
– Можно подд-думать, что сам ни-ког-да не падал, – принимая стакан, обиделся Буравлев.
– Падал, падал, в все остальные тоже, – подтвердил Журин.
– Стало быть, и ты морж?
– Стало быть, и я морж! – ответил бригадир, в всем стало весело.
А в это время из черной трубы, лежавшей на березовых козлах вдоль плотины, желтыми лисьими хвостами хлестала пульпа и растекалась по карте намыва. Бригада работала как всегда ритмично. И вряд ли кто-нибудь, глядя на желтые потоки пульпы, догадывался о суровой схватке строителей с силами природы, продолжавшейся полтора морозных месяца.
После невзгод суровой зимы, перенесенных вместе со всем экипажем, Игорь Байкенов себя «чужаком» уже не считал. Ой стал равноправным членом, небольшой, дружной семьи, и многое нравилось ему в ее кочевом быту. Нравилось, когда раз или два в неделю приезжала автолавка. Нравилось не спеша разглядывать ее содержимое, закупать продукты и прятать их в холодильники, нравилось кашеварить и с наслаждением есть обед, сваренный в большом котле. Рабочий по карте, он часто бывал на земснаряде и с жадностью выпытывал у машинистов все, что касалось их профессии, жизни. Особенно тянулся к Анатолию Короткову, молодому русоволосому парню.
В один из предвесенних дней, когда в долине Копет-Дага впервые после зимних холодов осторожно повеяло теплом, Игорь и Анатолий сидели под навесом и вели неторопливую беседу.
– Толь, это правда, что наш земснаряд чемпион на нашей стройке, – спросил Байкенов, стараясь как можно глубже спрятать распиравшее его любопытство.
