Текст книги "Золотая подкова (сборник)"
Автор книги: Василий Шаталов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Но главная задача заключалась в том, чтобы оросить сто тысяч гектаров плодороднейшей целины в долине Мургаба. Христо Троянов с изумлением узнал, что ее расцвет относится ко второму тысячелетию до рождества Христова. Уже в то время местная оросительная система была совершенной. Даже арабы учились искусству ирригации у коренного населения. Еще в седьмом, девятых веках наиболее опытных мастеров они вывозили из Мерва – столицы оазиса – в различные районы Мессопотамии и Египта. Путешествуя по землям Мургаба, Христо Троянов не раз встречал остатки древних оросителей в районе городища Шейх-Мансур и античной крепости Гяур-Кала.
Знал Христо Троянов и о том, как скромно был встречен приход амударьинской воды в долину Мургаба.
Именно так он и напишет об этом!
«Каракумский канал вступил в строй без грома фанфар и не был назван чудом двадцатого века. Однако славу Каракумского канала не в состоянии затмить ни создание электронно-вычислительных машин, ни полеты космических кораблей».
Желание Байрамгельды уйти на канал стало настолько острым, нестерпимым, что он готов был в любую минуту бросить дом, семью, работу и без оглядки бежать на трассу капала. Там следом за первой начался штурм второй очереди – от Мургаба до реки Теджен. Газетные сообщении о том, что происходит на трассе, читать спокойно он не мог.
По-прежнему все упиралось в семью. Не так-то просто ее оставить. И все же как-то раз Байрамгельды решил поговорить с женой.
– Хочешь уехать? Поезжай, – как бы равнодушно ответила она, но в голосе ее нетрудно было уловить обиду.
Не поднимая глаз и не глядя на мужа, она продолжала:
– Ты уедешь… а что же будет со мной, с детьми? Дом без хозяина – сирота.
Огульмайса закрыла лицо руками, встала и ушла в другую комнату, оставив на полу растерянного и готового заплакать ребенка.
– Ну, вот, – нахмурился Байрамгельды, поднимаясь вслед за женой, – даже поговорить нельзя!..
Спустя несколько дней после этого разговора к нему зашли отец и мать. Потолковали о сельских новостях, колхозных делах, родственниках и потом уже, перед самым уходом, Курбан-ага сказал сыну:
– Говорят, ты на канал собираешься?
– Давно мечтаю об этом.
– Погоди немного. Детей не бросай…
– И так давно уже жду. А с детьми и без меня ничего не случится. Ведь не на век уезжаю. На неделю, на две. Ну, самое большее – на месяц. Что тут страшного?
– Все верно, сынок, – вступила в разговор Оразгуль-эдже, – но мне Майсу жалко. – Свекровь ласково взглянула на сноху. – Как же ей, такой молоденькой, жить без мужа? Старуха была бы, куда ни шло. Я тоже прошу: повремени с отъездом-то… Не спеши…
Прошло еще пол года. Это было время стремительного штурма Каракумов. В рекордный срок строители проложили русло второй очереди Мургаб-Теджен протяженностью сто сорок километров.
В день пуска воды состоялся митинг строителей, жителей окрестных сел и города Мары. По обоим берегам канала пестрели плотные толпы людей, в ясном небе над ними бушевало раздуваемое ветром алое пламя знамен, транспарантов. С трибуны выступали ораторы. А когда была ликвидирована перемычка и вода рванулась в готовое русло, над полями долины прокатилось мощное «Ура!»
«Все здесь было впечатляющим, волнующим, незабываемым.
И все-таки сильнее всего поразили Байрамгельды строители. Они показались ему людьми другого мира – не очень понятного, но сурового. И отпечаток этого мира лежал на всем их облике. Они и ходили как-то по-другому: стремительно и деловито, не обращая внимания ни на кого. И улыбка у них была вроде бы иная, не улыбка, а какая-то гордая усмешка. И голоо был не такой, как у всех, а грубоватый, с хрипотцой, словно надорванный криком в бескрайнем морском просторе. Даже цвет лица и тот был иной; на их лицах лежал коричневатый загар степных раздолий и крутого пустынного солнца.
Прошло и это торжество.
И снова в жизни Байрамгельды наступили будни – ровные, похожие друг на друга, как близнецы. И маршрут его оставался неизменным: из дома – в поле, с поля – домой. И так изо дня в день, из месяца в месяц.
И сам он как будто не изменился: ни внешне, ни в отношениях с людьми. По-прежнему он был приветлив со всеми: с женой, детьми, родственниками и друзьями. Но на душе было невесело. И несмотря на то, что он тщательно это скрывал, иногда им овладевали задумчивость, скука, замкнутость, на лице появлялось грустное выражение, выдававшее его душевное состояние.
И если раньше он рвался в поле, радуясь его нарядному виду, когда оно, осыпанное желтыми цветами, набирало силу, обещая большой урожай и праздничное ликование в конце года, венчавшее нелегкий труд хлопкоробов, то теперь и поле почти не радовало его. Он водил свой культиватор вдоль рослых цветущих кустов и делал это как бы механически, бездумно. Недалеко от Байрамгельды – только в обратном направлении – вел культивацию Клычли Аширов.
Жарким день близился к концу, стало прохладнее и можно было бы продолжить работу, но Байрамгельды, остановив трактор, сошел на землю и прислонился к его высокому колесу. Клычли тоже остановился, спрыгнул в борозду и, перешагивая через кусты, подошел к Байрамгельды.
– Не могу! – негромко, но с явным отчаянием произнес он.
– Что случилось? Чего не можешь? – спросил Клычли, с тревогой глядя на друга.
– Работать не могу, – простонал Бапрамгельды. – Здесь, на этом поле, ребенок может справиться, девчонка из восьмого класса. А мне, такому здоровому, разве такую работу надо?..
– Ах, вот оно что! Тогда действительно надо уходить, – решительно посоветовал Клычли. – Давай завтра подадим заявление и… уйдем вместе. А?
Байрамгельды был бледен, глаза смотрели устало. В знак согласия он кивнул головой и отвернулся. Поставив машины на отведенную на краю поля площадку, механизаторы разошлись по домам.
А рано утром они уже поднимались на веранду колхозного правления. Узнав, что председатель у себя, они прошли в его кабинет.
– Что так рано? – спокойно спросил вошедших Вели Дурдыев.
– Вот заявления принесли, чтобы ты на канал нам разрешил поехать, – по праву старшинства заговорил Клычли Аширов.
– На канал, говорите? Хорошо, – произнес башлык [4]4
Башлык – председатель.
[Закрыть]. И снова внимательно посмотрел на ранних посетителей. По характеру он был человеком сдержанным, не злобным. Никогда ни на кого не кричал и даже не повысил голоса.
Башлык – председатель.
И внешностью своей председатель довольно резко отличался от других. Он весь был густого, темно-шоколадного цвета, почти черный. Вероятно, поэтому-то так резке и выделялись на нем ослепительно белая сорочка, белые зубы и желтоватые белки глаз.
– Уйдете вы, другие уйдут, а кто же будет пахать, сеять растить урожаи, бороться за честь родного колхоза? – мягко спросил башлык.
– Мы и будем бороться! – ответил Клычли.
– Каким образом?
– Канал строить будем. Как же нашему колхозу без воды? Да и всей республике?
Сделав паузу, председатель спросил:
– А я все-таки не пойму, зачем вы собрались уходить? На канале что… лучше, чем в колхозе?
– Мы лучшего не ищем, Вели-ага, – скромно ответил Клычли Аширов. – Мы не с корыстной целью…
– Тогда и смысла нет уходить. И здесь заработки хорошие.
Клычли задумался. Он даже голову склонил на бок, словно прислушивался к какому-то тайному голосу, который подсказывал ему слова, какими можно было бы объяснить председателю истинную цель отъезда на канал.
– Как бы тебе сказать, Вели-ага, чтобы ты понял нас, – медленно подбирая слова, начал Клычли. – Ты знаешь, что есть рыба, которая любит тихую заводь, прекрасно в ней живет и никуда из нее не рвется. Но есть другая рыба. Она любит быстрину. Такая рыба для тихой заводи не годится. Она погибает в ней.
– Значит, на быстрину захотели? – принимая лукавый вид, спросил Дурдыев. – А если и я захочу?
– Твоя быстрина здесь, Вели-ага, в колхозе, – весело, в тон председателю ответил Клычли.
– А твоя? Я еще как-то могу понять Байрамгельды: он молод, жизнь для него, как говорится, впереди. Ну, а ты? Немолодой ведь! До сорока, наверно, уже немного осталось. Работал бы себе потихоньку в колхозе и был бы счастлив. Нет! И ты туда же, за молодым… Байрамгельды, а ну-ка, давай твое заявление…
Наложив на нем соответствующую резолюцию, Вели-ага вернул заявление и, обращаясь к Аширову, сказал:
– А ты, Клычли, малость погоди. Всех отпустить сразу не могу. Будьте здоровы!
Друзья вышли из кабинета и им стало не по себе от этой встречи с башлыком, поломавшим им план а совместном отъезде на стройку. Настроение у обоих было невеселое.
Перед отъездом Байрамгельды пригласил Клычли на прощальный ужин.
К этому вечеру Огульмайса готовилась целый день пекла, варила, жарила…
Вечером, как только стемнело, пришел Клычли.
Так плотно и с таким аппетитом, как сегодня, на проводах Байрамгельды, он, пожалуй, не ел уже давно. От съеденной пищи и выпитого чая ему трудно стало дышать, неудобно сидеть. Он уже и ложился на спину, на бок, на живот – и все не мог устроиться как следует. Заметив страдания гостя, Байрамгельды подбросил ему пару подушек. Положив подушки друг на друга, Клычли обхватил их руками и навалился грудью. Теперь он чувствовал себя, как говорится, наверху блаженства и был бы не против пофилософствовать о чем-нибудь важном, глубокомысленном. Он счел, что самой подходящей для данного момента будет тема разлуки и начал быстро ее развивать с таким расчетом, чтобы своими рассуждениями хоть немного подсластить горький привкус расставания своего друга о молодой женой.
– Есть, Байрам, такие понятия, в которых заключено непримиримое противоречие, – начал Клычли и посмотрел на друга сквозь узкие щелки своих полуприкрытых глаз. – Возьмем, к примеру, такое понятие, как разлука. Хорошо это или плохо? Многие страшатся ее, как огня, и считают чуть ли не самым ужасным бедствием. – Клычли мельком глянул на Огульмайсу, сидевшую рядом с мужем. – Да, считают разлуку чуть ли не самым страшным бедствием, – повторил свою мысль Клычли и в глазах его появилось дружеское благодушие. – Но есть люди, для которых разлука – это благо. И счастливы они, когда настает для них такая пора. Возможно, тут правы и те и другие – судить об этом я не берусь, потому что жизнь – это сложная штука.
Но представьте себе такую вещь: вдруг на земле не стало бы ветра. Какой тяжелой была бы атмосфере, как тяжело было бы дышать и жить. Человек задохнулся бы, наверно, от грязного воздуха, от разных вредных испарений. А ведь разлука, по-моему, это тоже ветер, который хорошо очищает атмосферу человеческих отношений, делает их теплее, радостней, крепче. К сожалению, люди, долго живущие под одной крышей, со временем надоедают друг другу. Начинаются ссоры, скандалы, и смотришь – дело чуть до развода не доходит. И даже не верится, что такое происходит между людьми, когда-то горячо любившими друг друга. А происходит… – Клычли сделал небольшую паузу. Единым духом выпил пиалу остывшего чая и заговорил снова: – Подошла пора и вашей разлуки. Надолго ли? Не знаю. Может, на месяц, а, может, меньше. Но вы не огорчайтесь. Помните: после каждой разлуки обязательно будет встреча. И я представляю, какая это будет радость, какой праздник для вас обоих, для семьи. И так – после каждой разлуки. За всю жизнь – ни одной ссоры, ни одного косого взгляда, грубого слова, окрика. Только – радость. Только – счастье встреч. Вот это жизнь! Позавидовать можно!..
Слушая Клычли, Байрамгельды улыбался и посматривал на жену: гляди, мол, как он старается… и все ради нас. Вот это настоящий друг. Скромная, едва заметная улыбка иногда озаряла и ее лицо.
– А вы, Клычли-ага, тоже едите на стройку? – спросила чуть слышно Огульмайса и залилась румянцем.
– Нет, дочка, пока не еду, – ответил Клычли. – Башлык не пустил. А то разве я бы остался!..
– Ничего, яшули [5]5
Яшули – уважаемый.
[Закрыть]. Не тужи, – успокаивал его Байрамгельды. – Приедешь и ты.
Но успокоить его не удалось. Посидев еще немного, он собрался и ушел все в том же грустном настроении.
На рассвете, попрощавшись с женой, с отцом и матерью, Байрамгельды вышел из дома и пошагал вдоль извилистой улицы с небольшим стареньким чемоданом в руке. Маиса стояла возле дома и, пригорюнившись, долго смотрела вслед мужу, пока он не скрылся из виду. Клычли проводил его до Мары а стоял на перроне до тех пор, пока не ушел поезд.
На стройку Байрамгельды приехал из Душака на попутной машине, вечером. Это был самый передовой участок третьей очереди Каракумского канала.
На ровном такыре длинной цепочкой стояли полевые вагончики. Земля гудела. К северу от вагончиков слышался свирепый рокот моторов, скрежет и лязганье металла. Там же из стороны в сторону метались огни бульдозерных фар. Они то исчезали совсем, то неожиданно появлялись снова, ослепляя мощным потоком света.
Байрамгельды зашел в ярко освещенный вагончик, над которым упруго трепетал кумачовый флажок. В нем было многолюдно и сильно накурено. За одним из столов сидел начальник участка Аннамурад Аннакурбанов, молодой, круглолицый парень с темно-русым густым ежиком волос на голове. Байрамгельды представился, присел к столу и коротко рассказал о себе. Беседуя с Аннакурбановым, он все думал о том, как молод начальник участка, что они наверняка ровесники.
– Хорошо. Оформляйтесь и приступайте к работе, – сказал на прощание Аннакурбанов. И тут же обратился к невысокому мужчине средних лет с продолговатым лицом и голубыми глазами.
– Александр Иванович, устройте, пожалуйста, вот этого товарища в домик к Карасеву.
– Как тебя зовут? – спросил Александр Иванович новичка.
– Байрамгельды Курбан.
– А моя фамилия Антипов. Я – механик участка.
Домик был заставлен высокими двухъярусными койками. На нижних ярусах лежали молодые обитатели домика. Одним из них был Николай. Карасев – рыжеволосый, белотелый здоровяк. Другой – Аманмухаммед Атаев. Он тоже был молод, небольшого роста, худощавый и черный, как жук. Заслышав на крыльае шаги, а затем и голоса, они приподнялись на постелях, а когда увидели Антипова и Байрамгельды, соскочили с кроватей и стали в промежутке между стеной и койками.
– Знакомьтесь, ребята, пополнение, – весело сказал Антипов, указывая на Байрамгельды. В этот же миг Аманмухаммед бросился к новичку. С минуту они стояли молча, растерянно и радостно глядя друг другу в глаза.
– Здорова, Аман! – воскликнул, наконец, Байрамгельды, обхватив Амана за плечи. – И ты здесь?
– Здесь, Байрам! А где же мне быть? Я ведь давно тянулся сюда.
– Знакомый, что ли? – поинтересовался механик.
– Мет, двоюродный брат, – пояснил Байрамгельды, все еще не отпуская Амана. Потом они присели на кровать и между ними завязался тихий, но оживленный разговор, Оказалось, что Аманмухаммед прибыл на трассу недавно, после окончания училища механизации. И вот теперь они, братья, вместе с Карасевым будут работать на одном бульдозере.
– Хорошая встреча! – сказал Антипов и вышел из домика.
С этого дня и началась у Байрамгельды жизнь, полная беспрерывных скитаний, бесконечных разлук и радостных встреч.
Едва на горизонте показался красноватый краешек глянца, все обитатели домиков поднялись и выбежали умываться. Пока другие гремели умывальниками и о наслаждением плескались водой, Байрамгельды решил осмотреть местность, куда его забросила судьба. Это был сплошной такыр, светлый и ровный, как бетонная плита, и скупо, кое-где поросший высоким бурьяном.
– Любуешься? – спросил Николай Карасев, подойдя к Байрамгельды и вытирая руки полотенцем. – Я сам первые дни никак не мог наглядеться на эту красотищу. Кругом такая степь, такой простор!..
– А что там? – показал Байрамгельды рукою на юг. – Не горы ли синеют?
– Да, это Копетдаг, – пояснил Карасев. – А синие они потому, что далеко.
В прогал между двумя вагончиками Байрамгельды увидел бескрайние степные дали и пересекавшую их о востока на запад красноватую полоску земли, за которой и оказалось русло канала. Именно оттуда, не затихая ни на минуту, доносился разъяренный рев бульдозеров. И туда, на трассу, после завтрака, ушли Николай Карасев и Аманмухаммед Атаев.
На следующий день с утра на вахту вышел Байрамгельды. К вечеру он вернулся усталым и в самое мрачном расположении духа: твердый, как камень, грунт, не позволил ему развернуться во всю силу. Ему жаль было машину и стыдно низкой выработки. Где же выход, чтобы повысить скорость разработки грунта и не губить бульдозер?
Однажды, когда все были в сборе, Байрамгельды сказал:
– Ребята! Темпы у нас черепашьи. Дальше так нельзя!..
– А что тут поделаешь? – развел руками Карасев. – Ведь и так землю увлажняешь. Если бы не вода…
– Этого мало. Надо достать канавокопатель, – перебил Байрамгельды. – Тогда дело пойдет быстрее.
– Верно, пойдет быстрее, – согласился с братом Аманмухаммед. – Да ведь поблизости ни кола, ни двора. Где его взять-то?
Дня через два после этого разговора канавокопатель все-таки раздобыли. Пустили его в дело, и скорость земляных работ выросла в два с лишним раза.
Другое предложение внес Карасев.
– Скажи, брат, ты хорошо знаешь бульдозер? – спросил он как-то Байрамгельды, когда опять собрались в домике.
– Знаю его вот так! – и Байрамгельды показал Карасеву пять пальцев правой руки. – А что?
– Вот и отлично! – обрадовался Николай. – Возьми, брат, на себя ремонт бульдозеров. Будет трудно, поможем. И кубы за тебя дадим. Ну, как?
Байрамгельды подумал малость и согласился.
А люди и машины на стройку все прибывали и прибывали.
К этому времени механизаторы перешли на бригадный метод работы. Во главе вновь созданных бригад были поставлены Николай Карасев и Байрамгельды Курбанов.
Принимая пополнение, Байрамгельды получил два почти новеньких, но изрядно потрепанных и вышедших из строя бульдозера. Осматривая их, он с негодованием думал о тех, кто так бездумно и жестоко относится к замечательным, умным машинам. «Ну, хорошо, допустим, машины мы поправим, – думал Байрамгельды. А как же с теми, кто наносит такой ущерб государству? Призваны ли очи к порядку? И кто они такие? Может быть, они и сейчас продолжают глумиться над техникой? Сказать ли об этом Аннамураду или промолчать?
Но молчать он не мог.
– Об этом безобразии мы уже знаем и не допустим, чтобы оно повторилось, – сказал начальник участка, выслушай возмущенного Байрамгельды. – Поверь мне. Не допустим.
Случаи не заставил себя долго ждать, чтобы Аннамурад Аннакурбанов подтвердил серьезность своих обещании.
Как-то вечером, когда в конторе остались лишь механик Александр Иванович Антипов и начальник участка, пожаловало несколько «обиженных» строителей. Один из них вошел в домик, а остальные задержались у входа. Почти на всех – матросские тельняшки, грязные брюки, разбитые сапоги. Лица небритые, волосы всклокочены, под глазами отеки, Александр Иванович этих «братишек» знал хорошо. Давно уже, как он выражался, они у него в печенке сидят. Уже не раз и не два просил он, чтобы они «по-человечески» относились к технике, берегли ее. Как об стенку горох! Грозился механик и судом, и штрафом… И это не помогало. Закоренелые рвачи, они старались «выжать» из техники все, на что она была, способна, имея в виду одну лишь цель: кубы и рубли. О ремонте, о надлежащем уходе за ней никто и не помышлял. В случае поломки машины – а на таких тяжелых грунтах, как такыры, они случались довольно часто – «братишки» смело обращались к начальнику участка и требовали взамен испорченного бульдозера новый. Предшественник Аннамурада Аннакурбанова все время шел им на уступки и даже ставил их в пример: вот, мол, какими темпами надо работать! Это, мол, маяки! Победители соревнований.
И они возомнили, что им все дозволено. Возглавлял «братишек» некий Иван Емельянов, по прозвищу Задира, человек вспыльчивый, злой. Чаще всего бульдозеры «ломались» именно у него. Такая же «беда» случилась у него и на этой неделе. Он уже ходил в новому начальнику и на правах «маяка» требовал у, него новый, только что поступивший на стройку бульдозер. Но вышла осечка: начальник отказал ему. Тогда Задира и его дружки решили пригрозить Аннакурбанову расправой, а в случае чего и не только… пригрозить.
Не торопясь, вразвалочку, Задира подошел к столу, за которым сидел Аннакурбанов, и, поклонившись ему нарочито вежливо, прохрипел;
– Мое почтение, начальник! Позвольте спросить, почему вы не даете новых машин?
– Я уже говорил почему, – сдержанно произнес Аннамурад. – Потому что вы портите их до срока, ломаете…
– Так ведь разве это земля? – совершенно неожиданно взвизгнул Задира. – Это же, прости меня господи, чугун! Попробуй, выкопай в нем русло. Зубы обломаешь!
– Другие копают и не обламывают, – все также спокойно возразил Аннамурад.
– А мы никакие не другие, черт возьми! – все больше расходился Емельянов. – Мы – маяки! И вы нам обязаны дать новые дизеля. Пусть на нас, маяков, равняются остальные!
– Да какие, к черту, вы маяки? – грозно сверкнув глазами, поднялся во весь рост Антипов. – Вы самые настоящие рвачи, одеколоны иванычи! А ну-ка, марш отсюда!
– Полундра! – крикнул вдруг Задира и, выхватив из-за голенища небольшой ломик, бросился на Антилоза. Но тот, опередив удар, схватил парня за запястье, повернул его от себя, и ломик стукнулся о деревянный пол. Потом, схватив Емельянова за грудь, повернул лицом к двери и вытолкнул наружу.
Дружки его струсили и не пришли на помощь, так как на поднятый им крик стали сбегаться люди из соседних вагончиков. «Маяки» быстро скрылись в темноте, выкрикивая угрозы в адрес начальника участка.
Не прошло и трех недель после приезда Байрамгельды на стройку, как прикатил Клычли Аширов.
– Вот мы и вместе! – обнимая друга, обрадовался Байрамгельды и зачислил его в свою бригаду. Надо сказать, что приезд Клычли не был для него неожиданным. Он верил: рано или поздно тот примчится. Удивило совсем другое – на стройку приехал его старший брат Бегенч. Это было событие.
Вернувшись как-то под вечер с вахты, Байрамгельды увидел на крыльце своего вагончика мирно сидевшего Бегенча.
– Здравствуй, брат! С приездом! – весело сказал Байрамгельды, протягивая ему руку. – Каким это ветром тебя занесло? Уж не отару ли ищешь в этих краях?
В это время вдоль вагончика шел Николай Карасев. Поравнявшись с братьями, он остановился!
– Брат? – спросил Карасев.
– Брат!.. – ответил Байрамгельды.
– Ну, так я и знал! – поддаваясь их радостному настроению, широко улыбнулся Карасев. – Двоюродный?
– Нет, родной!
– Ну-ка, постойте, постойте… – Карасев глянул на одного, на другого, видимо, сравнивая их лица, а пришел к выводу: – Верно, родные!
Сходство между ними действительно было, но небольшое. У Бегенча лицо круглое, мягче черты, гуще и шире брови.
Прерванный Карасевым разговор братья продолжили в вагончике. Подробно расспросив о родителях, о своей семье и семье брата, Байрамгельды теперь уже вполне серьезно решил узнать о цели его приезда.
Работать приехал. Строить, – просто ответил Бегенч.
– Но ты же ветврач?! Разве тебя не устраивает твоя профессия?
– Откровенно говоря, надоело мотаться по пескам. Редко бываю дома. Да и жена ворчит…
– А здесь? Разве, не придется кочевать и быть а разлуке с семьей?
– Знаю. Но все-таки – это канал… Ради него можно терпеть и разлуку.
Помолчали.
– А ведь я знал, что ты приедешь. Только не знал, когда, – снова заговорил Байрамгельды. – Я еще тогда это почувствовал, когда ты говорил о высокой честя быть участником великой стройки, Помнишь тот разговор?
Бегенч кивнул головой.
– Ну, в общем, я рад, что ты приехал, сказал:
Байрамгельды. – Хочешь, возьми на себя бригадирство?
– Нет уж… позволь мне остаться рядовым.
– Почему?
– Хлопот меньше. Потом, если откровенно, я не умею быть начальником. Как говорят, призвания нет.
– Ну, ладно. Устраивайся вот на этой койке. Скоро ужинать будем.
Обрадовались приезду Бегенча и Клычли с Аннамухаммедом.
5.
Пассажирский поезд из Красноводска приходит в Мары рано утром, еще до рассвета. Байрамгельды сошел с поезда, поискал на привокзальной площади такси, но машин не было. Пришлось идти пешком.
Он шел по пустынным, плохо освещенным улицам сонного города и с беспокойством думал о доме, о жене. И чем ближе подходил к родному селу, тем острее становилось это чувство тревоги. «Но откуда эта тревога? – думал Байрамгельды, – и почему она заставляет думать о чем-то мрачном и неприятном? Не потому ли, что любишь и хочешь, чтобы счастье твое было прочным?»
…Вот и знакомая улица, знакомые, с голубыми оконцами дома. Стук сердца уже отдавался в висках. Скорее бы!.. Как соскучился он по дому и как все-таки тяжела разлука! С особенной силой он понял это только теперь, когда до дома оставалось несколько шагов.
Волновалась и жена. Не час, не два простояла Огульмайса возле окна, внимательно вглядываясь в ночную темень, в предрассветную синь, чтобы встретить мужа. Ее тоже мучила тревога, и спать она не могла. Но вот, наконец, вдали показалась едва заметная, как призрак, легкая тень. Вот эта тень все ближе, все четче. И Маиса угадывает в ней знакомый облик, знакомую походку. Муж!
Байрамгельды открыл дверь и увидел жену о протянутыми к нему руками.
– Любимый, – еле слышно прошептала она. – И голос ее показался Байрамгельды милее и слаще самой волшебной музыки. – Я каждую минуту считала… И уже с полночи не сплю. Все жду, жду, жду…
Байрамгельды провел ладонью по лицу жены, стирая слезы и, волнуясь, тихо проговорил:
– Ну, будет, будет. Успокойся.
Майса затихла. Несколько минут они простояли, глядя друг на друга счастливыми глазами. Потом сели на кошму.
– Сейчас я принесу чай и что-нибудь поесть, встрепенулась Огульмайса и убежала на кухню.
Вскоре вернулась и села рядом.
– Ну, как ты? Здорова? Как дети, мать, отец, родственники? – спрашивал Байрамгельды. – Я тая волновался, скучал по тебе…
– А ты похудел. Нелегко, видно?..
– Ясно. Канал – не Ялта. Похудеешь, пожалуй!
Потом они замолчали. Целый месяц не виделись, говорить как будто не о чем.
Первым заговорил Байрамгельды. Глянув жене в лицо, он сказал:
– Мой солнечный, мой синеглазый цветок! Только там, в разлуке, я понял, как ты дорога мне и как трудно без тебя!
И это признание мужа было для нее самой трогательной и самой желанной наградой.
6
…В начале мая 1962 года вода Амударьи пришла в Ашхабад. Среди тех, кто привел ее и кого ашхабадца встречали как героев, была бригада Байрамгельды Курбана.
Когда торжества по случаю прихода воды закончились, его бригаду послали на строительство плотины Хаузханского водохранилища в поручили сооружать дамбы обвалования. Насыпаются они прямо на плотине, с четырех сторон. Получается земляная ячейка метров двести длиною и метров пятьдесят шириной.
Земснаряд, расположенный за плотиной, в небольшом озерце, подает в ячейку по трубе так называемую пульпу – смесь воды и песка. Вода уходит обратно, в карьер, а песок оседает на карте и заполняет ячейку.
Так по всей длине наращивалась плотина.
Байрамгельды набирал полный нож песку и выталкивал его наверх. И с каждым подъемом он видел слева, совсем ненадолго, широкую синеву водохранилиша. День был ветреный. К плотине одна за другой неслись вздыбленные волны. Байрамгельды смотрел на них и отходил за новой порцией песка. Потом подымался снова и снова видел закипавший пеной прибой.
Поднявшись в очередной раз, он увидел вдали на плотине худощавую фигурку парня. Байрамгельды не сразу поверил в то, что это его младший брат Курбандурды.
Байрамгельды спустился с бульдозера и побежал навстречу брату.
– Здравствуй, Байрам-ага! – поприветствовал Курбандурды брата.
– Я тебе говорил, чтобы ты сюда не приезжал? – не ответив на приветствие, строго спросил Байрамгельды.
– Говорил, – склонив голову, печально ответил Курбандурды.
Просил я тебя, чтобы ты не бросал родителей?
– Просил, – безропотно соглашался брат.
– Так вот… сейчас же возвращайся домой! – сделав сердитое лицо, крикнул Байрамгельды. – Быстро! Или я не знаю, что сделаю с тобой!..
Но Курбандурды, несмотря на строгий приказ, даже С места не двинулся. Худой, высокий, немного сутуловатый, он стоял и что-то взволнованно крутил в руках.
– А зачем я нужен родителям? Зачем?! – с обидой произнес Курбандурды. – И не бросил я их! Отец сам послал к тебе. «Иди, говорит, сынок, и ты на канал, Пусть, говорит, гремит слава Акибаевых.
– А я говорю, чтобы ты сейчас же уезжал домой! Слышишь? Сейчас же! – уже не на шутку рассердился Байрамгельды.
– Байрам-ага! – со слезами в голосе просил младший брат, – не прогоняй меня. Ну, пожалуйста! Я буду все делать. Буду обед варить, смазывать и заправлять машины и даже чистить тебе сапоги!
– Да нельзя же тебе!.. Ведь тебе и семнадцати нет еще!
– Ну, не прогоняй меня, Байрам-ага. Прошу тебя… – снова стал умолять младший.
– Ну, ладно. Разве от тебя отвяжешься? – махнул рукой Байрамгельды и тут же разрешил ему поработать вместо себя – Курбандурды уже тогда был механизатором высокого класса.
Из Хаузхана бригаду братьев перебросили на машинный капал, соединявший Каракум-реку с Мургабом. Тут надо было срочно копать русло и котлованы под насосные станции.
В железной печке гудело пламя. От нее исходил приятный жар, постепенно наполнявший вагончик, специально предназначенный для отдыха, гостей и обшей трапезы. Спальный домик стоял рядом.
Кроме членов бригады в вагончике находились начальник участка, светлолицый, легкий и быстрый в движениях красавец Атали Гуджиков, и только что прибывший из колхоза «Коммунист» Мургабского района двоюродный брат бригадира Джума Мамакулиев. Пили зеленый чай, неспеша вели беседу.
Общим вниманием завладел Джума – вечный шутник и балагур. Вот и сейчас, полузакрыв глаза, с блаженным видом, он в шутливом тоне говорил о себе.
– Вот вы спросите, зачем я приехал сюда? Скажу, откровенно: от людей стыдно стало. В колхозе на меня пальцем все показывали и говорили: «Вот смотрите на него, какой он здоровый – на нем пахать можно, а он в сельской больнице складом заведует, где хранятся клистерные банки, да посуда». Многие прямо в глаза заявляли: «Пошел бы ты, Джума, хоть на стройку, что ли, чтобы из тебя человека сделали! Ну, что ты тут завскладом сидишь? Везде рабочих рук не хватает…» Лопнуло мое терпение, братцы, все это выслушивать! Вот я и приехал к вам. Примите меня, и делайте из меня человека! Не будете делать, пойду в другое место, а своего добьюсь!
– Просьбу твою придется уважить. Но ведь тебя надо сперва обучить. Кому же поручить это? оглядывая бригаду, спросил Байрамгельды. – Ну, вот хотя бы вон тому, кто сидит в дальнем от тебя углу – Курбандурды.
Придя в восторг от такого доверия, Курбандурды потер руки и воскликнул:
– Ну, брат, только попадись в мои лапы!.. Век помнить будешь.
В ответ Джума лишь слабо ухмыльнулся.
– Послушай-ка, бригадир, – сказал он, сонно жмуря свои веселые добрые глаза. – А нет ли у тебя посерьезнее учителя? А? Этот ведь совсем еще мальчишка. Боюсь, угробит он меня.
