Текст книги "Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов(изд.1971)"
Автор книги: Василий Ардаматский
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
– Испокон веков национальным признаком нашей технической культуры была точность и строжайшая плановость. Вы меня извините, но даже Бисмарк высказался где-то, что немцы умеют предусмотреть все, кроме помощи бога. Последнее они обязаны просить.
Генерал Зигмаль понял, что с этим типом ему разговаривать нечего. Ясно одно: этот потворствовать саботажу не станет, а больше он ничем полезен быть не может.
– Спасибо за поучительную беседу,– иройически сказал генерал Зигмаль.– Вы свободны.
Любке обернулся к Гроссу:
– Поскольку я уже здесь, я хотел бы вернуться к вопросу о схеме резервного кабеля.
– Потом, потом! – Гросс замахал на него руками.
Любке невозмутимо сделал общий поклон и вышел.
– Инженер Любке – из первой пятерки специалистов нашей фирмы,– сказал Гросс.
Генерал Зигмаль презрительно фыркнул:
– Ясно. Гениальный специалист по части болтов и гаек.
В кабинет с независимым видом вошел инженер Гримм. Оглядев всех по очереди, он спросил:
– Кому я нужен?
– Мне.– Генерал Зигмаль показал ему на стул, стоявший по другую сторону стола.– Садитесь. Вы член партии?
Гримм сдержанно улыбнулся:
– Без юридического оформления. Начиная с тридцать пятого года я так занят оснащением военной мощи партии, что не имел времени написать заявление.
Генералу Зигмалю как будто понравился этот ответ. Он понимающе кивнул головой, помолчал и спросил:
– Как могло оказаться незамеченным вредительство?
– Политически я это объяснить не могу, ибо знаю преданность фюреру специалистов, через чьи руки проходит продукция. Технически же…
– Подождите,– прервал его генерал Зигмаль.– Вот вы персонально могли это прозевать?
Гримм подумал и ответил:
– Если говорить начистоту, отрицать, да еще категорически, такую возможность я не могу.
– Спасибо за откровенность. Ну, а если бы мы установили, что прозевали вредительство именно вы, как бы вы оправдывались?
Гримм пожал плечами:
– Люди техники мое оправдание приняли бы. Ну, а вы – не знаю.
– Я все же попытаюсь понять. Отвечайте.
– Вы знаете, есть такая поговорка,– немного помолчав, сказал Гримм:– «Один дурак может задать такие вопросы, на которые не ответят сто умных». Так здесь именно этот случай. Наблюдая за сборкой снарядов, я смотрю на самые уязвимые его узлы, неисправность которых можно выявить только на месте падения снаряда. Умное вредительство именно на этом расчете и должно быть построено. В данном же случае совершалось вредительство, насколько мне известно, до удивления неграмотное и глупое. Его неграмотность и глупость прежде всего в том, что оно неминуемо будет обнаружено до или в момент запуска снаряда. А раз оно будет обнаружено, нетрудно найти и тех, кто eгo сделал. Непросверленная форсунка для подачи сжатого воздуха как раз и есть тот вопрос дурака для ста умных. Мне и в голову не могло прийти проверять, есть ли отверстие в форсунке, тем более что на заводе мы запуска снарядов не производим и, значит, механизмы подачи сжатого воздуха не включаем. Дурак, как видно, на это и рассчитывал. Случай с энергопитанием еще глупее. Ну хорошо, сухие элементы заряжаются в снаряд в последний момент, ибо при запуске они должны быть свежими и в полной силе. Но сделанное дураком короткое замыка$ие обнаруживается в первую же секунду, как только батареи вставлены. Опять наивность, граничащая с идиотизмом. Могу сказать одно: теперь я буду проверять даже внешние кронштейны крепления. Ведь какому-нибудь дураку может дрийти в голову их ослабить в расчете на то, что снаряд просто не удержится на пусковой раме. Понимаете вы меня?
Генерал Зигмаль благосклонно улыбнулся:
– Вполне, хотя я и не человек техники. Ну что же, Гримм, спасибо. Вы свободны. Что это вы вдруг вспотели?
– Первый раз имею дело с…– Гримм рассмеялся.– В общем, не с человеком техники.
– Да, с нами дело лучше не иметь,– улыбнулся генерал Зигмаль.—В этом уже убедились враги Германии.
Когда Гримм вышел, генерал Зигмаль сказал, обращаясь к штабному генералу:
– Я бы не возражал, чтобы при моем докладе рейхсминистру присутствовал этот инженер. Мне было бы легче. Голова у него точная, как механизм.
– Да, это понимающий человек,– равнодушно согласился штабной генерал и встал.– Я пойду распоряжусь, чтобы покормили моих людей…
Последним в кабинет вошел Лидман. Уже узнавший от коллег, что за разговор происходит в этом кабинете, он перепугался насмерть. Лицо его побелело, губы подергивались. Он сразу обратился к генералу Зигмалю:
– Я инженер Лидман.
– А почему вы решили, что говорить с вами должен я? – спросил генерал.
Лидман жалко улыбнулся:
– Рассказали коллеги.
– Ладно, садитесь. Чем это вы так расстроены? А сказать прямее – напуганы?
– Вы же знаете, у нас такое страшное происшествие.
– А вы к нему разве причастны?
– Ну… Мне кажется, мы все несем за это ответственность.
– Вот как? – удивился генерал Зигмаль.– Все инженеры, по-вашему, участники этого грязного дела? Я лично так не думаю.
Генерал Зигмаль пристально рассматривал Лидмана, а тот, чтобы не испытывать страха перед беспощадным генеральским взглядом, смотрел в окно.
– Как вы расцениваете положение рейха на войне? – неожиданно спросил генерал Зигмаль.
– Оптимистически, вполне оптимистически,– заторопился Лидман.– Гений фюрера, доблестные…
– Достаточно. Вы, я вижу, подлинный патриот,– насмешливо сказал генерал Зигмаль.—У меня больше вопросов нет. Вы свободны.
У Лидмана вырвался вздох облегчения. Он вскочил со стула и, забыв попрощаться, быстро вышел.
Генерал Зигмаль обратился к Гроссу:
– Ну, а эта личность тоже из первой пятерки?
– Лидман вполне квалифицированный инженер,– сухо ответил Гросс.
– Да что вы заладили: «инженер, инженер»! – обозлился генерал.– А какое-нибудь другое определение для классификации людей у вас есть? Я по трехминутному разговору вижу, что этот ваш квалифицированный инженер-ничтожество. Мало того: я чувствую, что им нужно заняться…
18
Баранников пришел в дирекцию первым. В дверях приемной Гросса он столкнулся с инженером Лидманом.
– Здравствуйте, господин Лидман,– почтительно сторонясь, сказал Баранников.
Лидман посмотрел на него ошалелыми глазами.
– Идите вы к черту! – прохрипел он и почти побежал по коридору.
Вскоре в приемной Гросса собралась вся четверка. Сидели не разговаривая, точно не знакомые друг другу люди. Наконец их пригласили в кабинет. Они вошли и шеренгой стали у дверей.
– Проходите, садитесь,– немного растерянно предложил Гросс
Инженеры сели к столу. Два – на одной стороне, два– напротив. Генерал Зигмаль, сидевший у дальнего края стола, оказался как бы председательствующим. Он молча оглядел всех по очереди и спросил:
– Кто из вас русский?
Баранников встал:
– Я.
– Можете сидеть. А вы? А вы?
После того как все назвались, генерал снова долго и бесцеремонно рассматривал каждого из них.
– Вы знаете, что случилось на заводе? – спросил он наконец.
– Никак нет,– ответил Баранников.
– В секторах, не затронутых случившимся, ничего знать не могут,– торопливо пояснил Гросс.
– Ну ничего, скоро узнают об этом поголовно все,– сказал генерал Зигмаль.– Случилось нечто непростительное: у вас на заводе обнаружено вредительство.
– Невероятно! – воскликнул Шарль Борсак, оглядывая коллег удивленным и растерянным взглядом.
Геперал Зигмаль пристально посмотрел на француза и, выждав паузу, продолжал:
– Мы уже установили, чьи подлые руки сделали это дело. Выловим и предадим суровому суду всех, кто затеял эту постыдную войну в потемках. Мы, немцы, любим открытую борьбу, а такую вот войну – исподтишка, из-за угла, когда противник к тебе спиной, мы просто не понимаем. Не можете ли вы объяснить мне, что руководит этими подлецами, какое понятие морали вкладывают они в эту свою подлость? Прошу вас, объясните мне.
Инженеры молчали. Тогда генерал обратился к Баранникову:
– Вы русский, а как раз ваши русские большие мастера подлой войны. Собственно, они такую войну и выдумали. Помогите же мне понять ее моральные принципы.
Баранников поднялся и с минуту стоял молча, смотря в противоположную стену. Как бы он хотел сказать этому хаму в генеральском мундире все, что он думал об их морали палачей и убийц и о благородном героизме советских людей! А заодно и о том, что победа не за горами и что за ней придет и страшная месть палачам. Но… это было бы равносильно самоубийству. Что же тогда сказать? Как ответить на вопрос так, чтобы не потерять достоинства советского человека и в то же время не вызвать у генерала никаких подозрений?
– Ну, ну, господин русский, я жду.
Баранников вздохнул и, повернувшись к генералу Зигмалю, сказал спокойно и рассудительно:
– Я думаю, что подобные действия каждый раз исходят из субъективных данных каждого отдельного человека. Мне, например, война чужда и противна. Я человек абсолютно мирной профессии созидания, а не разрушения. Сформулировать психологию и разгадать мораль неизвестного мне человека – непосильная задача.– Баранников помолчал, как бы пытаясь все-таки найти ответ. И, не найдя его, сказал: – Мне легче разгадать самую сложную техническую задачу.
– Интересно, а как же вы, господин русский, оказались на войне и попали в плен? – быстро спросил генерал Зигмаль.
– Не я оказался на войне, а война оказалась там, где я проводил отпуск,– у своего отца возле польской границы. Война закрутила меня, как бурная река щепку. Последовала целая цепь случайностей, случайно же закончившихся моим пленом, а не смертью.
– Но мирное население мы в плен не брали,– заметил генерал Зигмаль.
– Что вы? – искренне удивился Баранников.– Сколько угодно, и я один из таких. Я вам говорю чистую правду. Когда началась война, я находился в пограничном с Польшей поселке, отдыхал у отца. Запросите своих находящихся там людей, они проверят и убедятся, что все было именно так. Я потому и ненавижу войну, что это слепое, жестокое дело, в котором судьба человека – нуль.
– Вы, наверное, ушли в партизаны?
– Я оказался в плену в первый же месяц войны, когда ни о каких партизанах и слуха не было.
– Странно, в высшей степени странно,– недоверчиво проговорил генерал Зигмаль.– А как вы относитесь к Германии вообще?
– Это великий и умный народ,– ответил Баранников.– Работая здесь, на заводе, я увидел, как высок технический уровень немецкой промышленности, какие прекрасные инженеры заняты в ней.– Он остановился и вдруг спросил: – Можно откровенно сказать о том, чего я здесь не понимаю?
– Ну, ну, интересно.
– Я буду говорить только о том, что известно мне, что я сам пережил и переживаю. То, что война так обошлась со мной, я еще могу понять, но я отказываюсь понять, зачем я нужен Германии в состоянии получеловека.
– Что значит– получеловека? – Генерал многозначительно посмотрел на Гросса.– Я слышал, что вы здесь в весьма привилегированном положении.
Баранников улыбнулся:
– Весьма– это сказано излишне сильно. Да, последнее время я и мои присутствующие здесь коллеги живем относительно сносно. К нам возвращается ощущение человеческой жизни, и, ценя это, мы работаем в высшей степени добросовестно. Но до недавнего времени Германпя обращалась со мной, как с примитивной скотиной, будто главным ее, Германии, интересом было меня уничтожить, а не сделать полезным немецкому народу. Вот этого я понять не могу.
Генерал Зигмаль слушал Баранникова с явным любопытством, не замечая, как доктор Гросс посматривает на него с откровенным злорадством.
– Но вы сами сказали, что война – жестокая штука. Да и как нам не быть жестокими, если мы все время наталкиваемся на происшествия вроде того, что случилось теперь на вашем заводе?
– Я имею в виду слепую жестокость и в слепоте своей – тотальную,– спокойно уточнил Баранников.
– Вы верите в победу Германии? – неожиданно спросил Зигмаль.
Баранников на мгновение замялся, будто он не сразу решается сказать то, что хочет:
– Я верю в победу мира над войной, а от мира, какой бы он ни был, выиграют все народы.
– Вы, я вижу, не инженер, а дипломат,– усмехнулся генерал Зигмаль.
– Просто было время, лежа на нарах в бараке и в пещере, подумать обо всем этом на голодный желудок.
Генерал Зигмаль рассмеялся:
– Ну, видите, значит, уже полезно то, что вы пережили? Интересно, разделяют ли эти взгляды ваши коллеги? – Генерал посмотрел на инженеров.
Встал Шарль Борсак.
– Я лично целиком разделяю мысли русского коллеги и так же, как он, хочу честно служить немецкому народу.
– Я тоже,– вставая, сказал Гаек.
Генерал посмотрел на Магурского, который сидел с опущенной головой.
– А у Польши, как всегда, особое мнение? – спросил он.
Магурский медленно поднялся:
– Мое мнение, в общем, сходится с мнением моих коллег. По, понимаете, у меня в Варшаве остались жена и дети. Почему же мне не дано право написать им, что я жив, работаю и, когда наступит мир, вернусь домой?
Магурский сел.
Генерал подумал о чем-то и обратился к Гроссу:
– У меня все.
Гросс вышел из угла кабинета, где он сидел все это время, и, приблизившись к столу, сказал:
– Я тоже хотел поговорить о последнем неприятном событии, но многое из того, что я хотел сказать, уже выясдилось во время вашего разговора с генералом. Мне остается только просить вас, чтобы вы работали так же хорошо, как до сих пор, чтобы ни у кого не создавалось впечатления, будто наш завод укомплектован одними саботажниками. Вы свободны.
Инженеры вышли.
– Ну, что вы думаете, генерал, об этих людях? – осторожно спросил Гросс.
Генерал приподнял плечи и сказал задумчиво:
– Умные, хитрые бестии, однако верить им хочется.
– Право же,– осмелел Гросс,– на человеческое отношение человек всегда отзывчив.
– У меня есть одна идея,– помолчав, сказал генерал Зигмаль.– Кажется, можно будет проверить, действительно ли они хотят добра Германии. Но я обдумаю это.
Инженеры возвращались на завод. Шарль Борсак на ходу крепко пожал руку Баранникову.
– Если бы я был президентом Франции, я бы тебе за этот разговор дал орден. Военный. Честное слово!
– Никогда бы так не смог,– подхватил Магурский.– Ничего не знать, что будет, встать и спокойно провести эту милую беседу с волком, где что ни фраза, то с двойным смыслом.
– Хватит, товарищи, махать кадилом,– угрюмо отмахнулся Баранников.– Еще абсолютно неизвестно, что произойдет завтра.– И добавил как приказ: – Три дня диверсий не совершаем…
Утром Баранников по дороге на завод увидел Отто. Сперва он просто не поверил своим глазам. Отто стоял, прижавшись к стволу дерева. Косые лучи еще низкого солнца освещали его мертвенно белое лицо. В пещерах у всех такие лица, и Баранников привык к ним. Но здесь, среди позолоченных солнцем стволов дубняка, лицо Отто казалось страшным. Не менее страшно было и то, что Отто очутился здесь в такое тревожное время.
– Подойди сюда,– тихо сказал Отто.– Стань рядом, полюбуемся вместе природой. И слушай. То, что я скажу, исходит от майора Пепеляева. Принято решение начать активную борьбу.
– Неподходящее время,– тихо обронил Баранников.
– Именно потому и решили,– твердо и даже чуть с вызовом произнес Отто.– На террор мы ответим действием. У нас, честных немцев, нет иного пути доказать, что существует другая Германия. В общем, решение принято. Теперь слушай внимательно. Наши товарищи построили рацию. Детали удалось добыть в цехах. Мы слушаем Москву. Могу тебе сообщить, что Советская Армия уже освобождает Польшу. И это тоже зовет нас к действию. Недели через две наша рация сможет и передавать. Будем устанавливать связь с внешним миром. Товарищей, которые работают на рации, зовут Вильгельм Кригер и Христиан Гальц. Запомнил?
– Да. Вильгельм Кригер и Христиан Гальц.
– Это на тот случай, если нас перебьют. Ты ведь понимаешь, что такое для всех нас связь с внешним миром?
– Понимаю.
– Мы тревожимся, что потеряли связь с вашей группой. Стеглик схвачен. Центр вынес решение, чтобы я попытался установить с вами связь.
– Как же ты вышел на поверхность?
– Сегодня я дежурный уборщик крематория. У меня вес, товарищ Сергей.– Отто посмотрел на Баранникова своими спокойными глазами.
– Мы тоже не сидим сложа руки,– сказал Баранников.
– Я знаю.– Отто чуть заметно улыбнулся.– Поэтому я и пришел к тебе. Желаю тебе удачи и победы.
– И тебе тоже. Передай привет Пепеляеву.
– Передам. А теперь иди. До свиданья.
– До свиданья.
Баранников шел к заводу, и ему все время хотелось обернуться и еще раз увидеть Отто, но он не сделал этого. От волнения ему стало жарко. Он распахнул брезентовую куртку. Да, да, Отто прав, иного пути нет. Зачем он сказал Отто о неподходящем времени? А какое оно – подходящее? И тут же он принял решение: сегодня же возобновить прерванную работу. Сегодня же! И больше эту работу не прерывать!
Придя в цех, Баранников взял со стола первый попавшийся чертеж и отправился «на консультацию» к Шарлю Борсаку.
Склонившись над чертежом и водя по нему рукой, Баранников рассказал французу о встрече с Отто. Теперь и Шарль Борсак тоже запомнил две фамилии: Вильгельм Кригер и Христиан Гальц.
– А моя связь с Францией что-то оборвалась,– вздохнул Борсак.
– Я пускаю в ход операцию номер два,– сказал Баранников.
– Правильно. Я тоже думал об этом. Надо только предупредить Гримма…
19
В середине рабочего дня под землей завыла сирена тревоги. Появившиеся в цехах эсэсовцы приказали прекратить работу и по главной штольне выходить на поверхность.
Баранников шел вместе со своими токарями. Они испуганно смотрели на солдат, оравших, чтобы узники двигались быстрее. Не умолкая выла сирена, и эхо ее страшного голоса металось по подземелью,
– Спокойно, товарищи,– строго сказал полякам Баранников, хотя сам испытывал сильное нервное напряжение. Он догадывался, что начинается расправа за диверсию.
Измученные люди выходили на поверхность и в первую минуту останавливались. Как толчок в грудь, был для них первый глоток чистого воздуха. У выхода из главной штольни все время образовывалась пробка. В остановившуюся толпу, в которой был и Баранников, ворвались эсэсовцы. Они били заключенных автоматами в спины, изощрялись в скотской брани.
Солнце стояло в зените, но его застилал черный полог дыма от крематория, и солнце чуть проглядывало сквозь дым бледным диском. Заключенных гнали к подножию горы, где стояли две виселицы с качающимися от ветра петлями из белоснежной веревки. Заключенных построили в каре. Оркестр, разместившийся возле виселиц, играл бравурный марш. Чуть в стороне стояла группа эсэсовского начальства. Баранников увидел там и знакомого ему генерала СС Зигмаля. Заложив руки за спину, он наблюдал за построением заключенных.
Прозвучал свисток. Оркестр оборвал марш.
– Внимание, внимание! – протяжно крикнул комендант.
Эсэсовцы смотрели в сторону боковой штольни, где находился вход в тюремный бункер. Из черной дыры показалось шествие: впереди три автоматчика, за ними двое заключенных со связанными на спине руками, позади еще три автоматчика. Оркестр заиграл цирковой галоп. Когда процессия остановилась под виселицами, медный грохот оборвался.
Баранников вглядывался в лица обреченных – они были такие одинаковые. Голод, мучения, усталость и грязь сделали их похожими друг на друга. Баранникову показалось только, что один из них русский.
Из тюремного бункера вывели еще одного заключенного. Баранников узнал его—это был Вернер, друг Отто. Вернера провели туда, где стояло эсэсовское начальство. Конвоиры отошли в сторону. Низко опустив голову, Вернер одиноко стоял в нескольких шагах от генерала Зигмаля. Его почему-то несвязанные большие руки устало висели вдоль тела.
Комендант лагеря вошел в центр каре и, задрав голову, начал речь:
– Сейчас по приговору суда будут повешены саботажники. Один из них– немец, другой – русский. Знать имена этих негодяев не обязательно. Память о них развеется вместе с этим дымом.– Он показал на дым крематория и выразительно помолчал.– Эти типы попытались поднять руку на святое святых Германии – на ее военную мощь. Жалкие черви у ног великана! Они должны быть раздавлены! Немедленно раздавлены!– Накалив себя, комендант перешел на крик:—Мы сметем всех и каждого! Враг, где бы он ни прятался, будет найден! Мы заставим его захлебнуться в собственной крови! Мы прекрасно знаем, что эти два мерзавца были не одни! Мы знаем всех их сообщников– людей, потерявших разум и доверившихся червям. О них мы еще позаботимся. Чтобы вздернуть их всех на перекладину, времени нужно немного. Сегодня будут казнены эти двое.—Он сделал паузу и заговорил почти трагическим голосом: – У Германии, у нас, немцев, не может не вызывать гнева и стыда то, что один из этих мерзавцев по документам числится нашим соотечественником. Сейчас сама Германия уничтожит этого изменника, вступившего в сговор с агентом наших врагов – русским. Видите, вон там стоит человек,– с пафосом говорил комендант, показывая на Вернера.– Он немец, хотя и в одежде заключенного. Он был плохим немцем, он был коммунистом. Но у него было время подумать о себе, и он многое понял. Он нам сейчас докажет, что снова стал немцем. Заключенный Вернер, подойдите сюда.
Вернер шагнул в центр каре, высоко подняв голову. Баранникову даже показалось, что он улыбался. Неужели он оказался предателем?
Вернер остановился перед комендантом, смотря ему прямо в лицо.
– Заключенный Вернер, вы сейчас исполните приговор Германии. Я приказываю вам повесить этих мерзавцев.
Вернер неподвижно стоял перед комендантом и все так же в упор смотрел ему в лицо. Вокруг была немая тишина. Из трубы крематория вываливались клубы черного дыма.
– Вы что, не понимаете немецкого языка? – крикнул комендант.
После нескольких секунд могильной тишины все услышали громкий голос Вернера:
– Я отказываюсь исполнить этот приказ.
Среди рядов заключенных пронесся шорох, будто метнулся порыв ветра.
– Взять его! Взять его! – закричал комендант.
Солдаты схватили Вернера под руки и потащили в тюремный бункер.
– Капо девятого сектора Вирт, ко мне! – приказал комендант.
Из строя вышел человек, худощавый, с большой головой. Он шел к коменданту почти парадным шагом. Комендант был уверен, что этот не подведет. Во время следствия он сам несколько раз допрашивал этого капо, и было ясно, что он очень дорожит своим местом и службой, что это преданный пес. На допросе он головой поклялся комейданту, что разыщет всех участников вредительства.
Когда генерал Зигмаль решил устроить эту показательную казнь, комендант сразу же предложил обязанности палача возложить на капо девятого сектора. Но генерал не согласился, сказав, что капо – это «почти наш человек».
Зигмаль хотел, чтобы эту роль сыграл запомнившийся ему русский инженер Баранников. Но против этого решительно восстал главный инженер Гросс. Он пригрозил даже, что телеграфирует фирме и потребует снять с него ответственность за планомерный выпуск продукции.
И тогда было решено использовать арестованного накануне немца Вернера. Его взяли по глухому доносу, и гестаповцы толком еще не знали, что он собой представляет.
На допросе Вернер держался вполне лояльно, уверял, что он давно забыл свою бывшую принадлежность к Коммунистической партии и что готов выполнить любой приказ лагерного начальства.
Однако комендант этому немцу не верил, и чутье не обмануло его. Сейчас, когда капо твердо шагал к нему, комендант не без торжества посматривал на генерала.
Капо Вирт остановился в трех шагах от коменданта. Сам генерал Зигмаль подошел к Вирту и властным голосом негромко произнес:
– Капо Вирт! Я приказываю тебе повесить преступников.
– Я отказываюсь выполнить этот приказ.
Откуда мог знать комендант, что капо Вирт пошел на эту собачью должность по приказу подпольщиков, действовавших в девятом секторе!
Вирта потащили в подземную тюрьму.
К обреченным ринулся сам комендант и человек двадцать эсэсовцев. Пока совершалась казнь, по строю заключенных неумолчно перекатывался грозный гул. Загремел оркестр, но тут же последовал приказ замолчать, и музыканты разноголосо оборвали веселую мелодию.
В наступившей тишине генерал Зигмаль приказал увести заключенных.
Колонны качнулись, каре сломалось. Заключенные строгими рядами, почти солдатским шагом проходили мимо виселиц. Спустя несколько минут серый людской поток поглотило подземелье…
К генералу Зигмалю подошел бледный комендант лагеря.
– Ну, видите? – спросил он устало.
– Я вижу, что вы не офицер войск СС! – взревел генерал Зигмаль.– Вы безрукая и безголовая баба! Даю вам неделю. Или вы наведете здесь порядок, или отправитесь со своей пустой башкой на фронт в качестве солдата.
Все покинули плац. Только музыканты, которым забыли отдать приказ, продолжали сидеть на своем месте, и на меди их инструментов нелепо весело сверкало солнце. Поднявшийся ветер разогнал черный дым, и мир вокруг залило добрым сиянием солнца. Нежную белизну излучал лежавший на горе снег. Казалось, что гора светилась.
20
Комендант не был разжалован в солдаты. Он знал, как спастись от этой беды. Теперь в его ежедневные донесения начальству то и дело включалась стереотипная фраза: «Раскрыта еще одна группа саботажников, необходимые меры наказания приняты».
Вот когда наступил небывалый расцвет «оперетки». Оркестр не уходил с плаца целыми днями. Палачи работали в три смены. По пещерам, где жили заключенные, днем и ночью рыскали эсэсовцы, выискивая обессилевших. В одном из донесений коменданта лагеря говорится: «Обнаружена и обезврежена вредительская группа, методом действия которой была замедленная работа при одновременной симуляции болезни». «Обезврежена» – это все смерть, смерть, смерть. В другом донесении комендант сообщает о принимаемых им решительных мерах к предотвращению угрозы массовой эпидемии. Уничтожением больных занимался специальный отряд эсэсовцев, который в расписании служб именовался «врачебной командой». В крематории срочно оборудовали еще одну печь. Но все равно каждое утро возле него лежали штабеля трупов. Во рву раскладывали огромные костры и сжигали трупы там.
Словом, генерал СС Зигмаль, который так резко обошелся тогда с комендантом, мог теперь думать, что порядок в лагере наведен. В это время Гитлер издал приказ о награждении особо отличившихся офицеров СС. В приказе можно было найти и фамилию коменданта подземного лагеря «Зеро».
На массовый террор заключенные ответили усилением беззаветной борьбы, в которой беспрерывно погибали и рождались всё новые и новые герои.
Группы сопротивления действовали во всех секторах завода и во всех пещерах, где жили заключенные. В цехе, где делалось радионавигационное оборудование «фау»„рабочие из похищенных деталей собрали радиоприемник, а позже и передатчик. Два немецких товарища, Кригер и Гальц, закопали приемник в землю в том месте, где они рядом спали, и по ночам слушали Москву. Лагерь знал всё о приближении фронтов. Когда заработал передатчик, радисты попытались установить связь с одним из штабов наступавшей с запада американской армии. Кригер открытым текстом сообщил местонахождение подземного завода, вызывая на эту цель американскую авиацию. Очевидно, американцы не поверили в достоверность сообщений и приняли их за провокацию гитлеровцев. Во всяком случае, в дальнейшем американский радист на все вызовы Кригера отвечал идиотскими шутками вроде того: «Хватит пищать про завод, дай-ка лучше адресок хорошей девочки». Кригер, принимая эти ответы, плакал от злости, но снова и снова выстукивал ключом.
Вокруг завода были расположены зенитные батареи, не сделавшие пока ни одного выстрела. Большинство солдат там были пожилые люди из последних гитлеровских резервов. Товарищ Отто нашел к ним ход и связал с ними своих подпольщиков. С помощью зенитчиков была получена взрывчатка, и вскоре в подземелье произошло несколько взрывов, правда не причинивших заводу большого вреда. Однако на гитлеровцев эти взрывы произвели достаточно сильное впечатление. На завод прибыл специальный отряд гестаповцев во главе с опытной ищейкой майором Лейтом. Майор быстро установил, что комендант лагеря действует вслепую и под каток его тотального террора главари подполья могут попасть только случайно. Лейт понял, что произведенные на заводе взрывы– только прелюдия к назревающим грозным событиям, и принял срочные меры. В лагерь из берлинской тюрьмы привезли сотню уголовников, согласившихся за обещание свободы стать агентами гестапо. Их расселили по всем пещерам. Лейт стал получать ежедневную информацию о том, что делалось в пещерах и кто ведет там тайную работу. Последовали новые аресты и казни…
А завод между тем работал. По ночам на подъездных путях маневрировали железнодорожные составы, на платформы грузились «фау». Можно было подумать, что прославленная немецкая организованность настолько сильна, что на ней не отражается ни то, что происходит в лагере, ни то, что происходит на фронтах. Но это было не так. Опытный инженер, Баранников все чаще обнаруживал приметы того, что огромный механизм завода начинает буксовать, давать перебои, и чем дальше, тем все это было заметнее. В это время возглавляемые Баранниковым подпольщики выводили из строя все снаряды подряд.
Горло Германии захлестнула смертная петля. Советские и англо-американские войска уже находились на ее территории. Тог что катастрофа неминуема, понимали все, кто не потерял способности размышлять. Секретное оружие победы, о котором все еще продолжала кричать гитлеровская пропаганда, Германию не спасло. Площадки для запуска снарядов приходилось отодвигать в глубь Германии, откуда «фау» уже не могли достичь многих заветных для гитлеровского командования целей на Западе. Надо заметить, что конструкторы летающих снарядов подумали об этом заблаговременно и разработали проект снаряда с гораздо большим радиусом действия. Чертежи были готовы давно, но никто не решался доложить Гитлеру о новой конструкции. Ведь, докладывая, нужно было сказать, что необходимость в таких снарядах возникнет, если Германия потеряет пусковые площадки во Франции. А сказать это– потерять голову. Гитлер слепо верил, что союзники не смогут развить наступление и будут сброшены в море. Не один генерал поплатился в то время карьерой и даже жизнью за попытку доказать Гитлеру, что вторжение союзников– серьезная военная операция, которая требует от Германии огромных усилий.
Главный инженер подземного завода Гросс уже имел чертежи новых снарядов и делал все, что мог, для подготовки нового производства. Он ждал приказа начать выпуск новых снарядов и сырья, которые требовалось для их изготовления,– новые «фау» были более сложной конструкции.
В день, когда был наконец получен приказ о производстве новых «фау», Гросса вызвал к себе генерал-директор завода. Идя к нему, Гросс досадовал, что в такой горячий день ему нужно тратить время на этот бесполезный визит. Дело в том, что генерал-директор никогда не вмешивался в технические дела, он в них попросту не разбирался. На этот высокий пост он попал только потому, что был родственником шефа фирмы.