Текст книги "Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов(изд.1971)"

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Передашь! Выполняй приказы, черт возьми!– с яростью крикнул мистер Глен. Он круто развернул машину и уехал…

Улезова я нашел в канцелярии, где он просматривал какую-то картотеку.

– Юрий! Ну, здравствуй, здравствуй! – сказал он. – Ты куда-то ездил? Что новенького?

Я протянул ему конверт:

– От капитана Долинча.

– Долинча? – вырвалось у него испуганно.

Он распечатал конверт, посмотрел, что там лежит, и вдруг по-солдатски вытянулся передо мной и тихо сказал:

– Прошу прощения.

Я отвернулся. После этого Роман Улезов явно старался не попадаться мне на глаза. Но мне от этого легче не было.

12

Я получил письмо из советского посольства в Бонне. Меня приглашали посетить консульский отдел двенадцатого сентября, а письмо пришло одиннадцатого утром – очевидно, оно где-то было задержано.

Позвонив в Мюнхен капитану Долинчу, я получил приказ выехать с первым же автобусом.

Когда я приехал, мы с мистером Гленом заперлись в пустой комнате.

– Ну вот, Юрий, наступил один из самых ответственных моментов нашей операции, – начал мистер Глен. – Помни, что там с тобой будут разговаривать люди более опытные, чем ты; они попытаются поймать тебя на противоречиях, на неточностях. Свою легенду ты знаешь отлично, но все же старайся быть немногословным. Особенно в аргентинском эпизоде. Больше говори о побуждениях к возвращению: одиночество в чужом мире, лучше умереть, чем жить на чужбине, и тому подобное. Наконец, ты квалифицированный токарь, и нахлебником дома не будешь. Волнуешься? – внезапно спросил он.

– Немного, – ответил я не сразу.

Я и в самом деле не испытывал большого волнения. Последние два дня у меня вообще было состояние какого-то отупения. Хотелось только как можно скорее вырваться отсюда, чтобы началась наконец работа…

Такси остановилось возле советского посольства. У полицейского, стоявшего перед воротами особняка, я спросил, как пройти в консульский отдел. Не удостаивая меня разговором, он жестом показал, что надо зайти с переулка.

Сотрудник консульства прочитал приглашение и провел меня в просторный, просто обставленный кабинет. За столом сидел мужчина с седой головой, но лицо у него было совсем молодое.

– Садитесь, – сказал консул сухо и, внимательно посмотрев на меня, спросил: – Коробцов Юрий Михайлович?

– Да.

– Как вы оказались среди перемещенных?

– Во время войны немцы угнали в Германию мою мать и меня. А после войны мать завербовалась в Аргентину. Там она и умерла… Чахотка.

– Судьба русской женщины… Страшно подумать, – сочувственно сказал консул и спросил: – Здесь вам не мешали связаться с нами?

Я сказал, что меня предупредили земляки и я все письма отправлял из Мюнхена.

– У вас в Ростове или где-нибудь еще в Советском Союзе остались родственники? – спросил консул.

– Я просто не знаю, – ответил я. – Отец умер, когда я был еще совсем маленьким. Больше я никаких родственников не знал. Я помню только соседей по улице: тетю Лену – портниху, потом одного старика, который меня очень любил. И ребят, с которыми я учился в школе.

– На какой улице вы жили?

– Кажется, Овражий переулок…

– Почему вы хотите вернуться обязательно в Ростов?

– Мне кажется, что только там я смогу почувствовать себя дома,– сказал я. – Поймите, господин консул, я один на всей земле, и здесь мне все чужое. Лучше умереть, чем так жить.

– Бывает иначе, – сказал консул. – Иные люди не хотят возвращаться туда, где потеряли все.

– Но я умоляю вас разрешить мне вернуться только в Ростов.

Консул взял со стола лист бумаги и протянул мне:

– Это анкета. Пройдите к дежурному и не торопясь ответьте на все вопросы. Если что будет не ясно, попросите дежурного помочь. Потом снова зайдите ко мне.

Анкету я заполнял больше часа. Надо сказать, что это была совсем не такая анкета, по какой я проходил инструктаж. На несколько вопросов я ответить не мог. Дежурный сказал: против таких вопросов надо писать «не знаю».

И вот я снова у консула. Он внимательно просмотрел анкету:

– Решение будет принято в течение недели. В будущий четверг прошу вас из Мюнхена позвонить вот по этому телефону.

– Может, лучше приехать? – спросил я.

Консул сказал, что такая поездка – дело не дешевое, а тратить деньги, чтобы услышать отрицательный ответ, безрассудно.

– Хоть маленькая надежда у меня есть? – спросил я, с мольбой глядя ему в глаза.

– Маленькая есть, – улыбнулся консул и встал. – Звоните днем между двенадцатью и часом. До свидания.

Поплутав по городу и убедившись, что за мной не следят, я сел в такси и поехал в дорожный отель, где меня ждал мистер Глен.

Вспоминая по дороге свой разговор в кабинете консула, я считал, что не допустил ни одной ошибки. Впрочем, там и не было ничего особенно сложного. А может, в этой простоте и скрыта опасность?…

Мистер Глен расспрашивал, вернее, допрашивал меня долго и подробно. Его интересовало все: как в тот или иной момент смотрел на меня консул и даже что у него было при этом в руках. По одной только анкете мистер Глен гонял меня целый час, заставляя вспоминать все новые вопросы и как я на них ответил. Честное слово, он волновался больше, чем я там, в консульстве.

– Ну, кажется, все идет нормально. – Мистер Глен обнял меня за плечи и прижался ко мне щекой. – Нет, черт возьми, я в тебе не ошибся, мальчик мой дорогой.

Не скрою, мне была приятна его внезапная нежность.

– А вот тебе подарок из Америки, – сказал мистер Глен, протянув мне сложенный листок бумаги.

Это была записочка от Нелли. Всего несколько слов: «Милый, единственный мой, «Все впервые2! Если бы ты знал, как я жду тебя. Твоя Нелли». Я думал тогда, что очень люблю ее.

13

В назначенный день я звонил из Мюнхена советскому консулу.

Когда я вошел в зал переговорной станции, мистер Глен был уже там. Он должен был заранее посмотреть, нет ли за мной слежки. Когда мы встретились взглядами, он чуть зевнул. Это означало, что все в порядке. Я заказал разговор и стал ждать вызов. Я волновался…

– Господин Коробцов, ваша кабина номер семь, – объявил металлический голос.

– Консульский отдел советского посольства, – услышал я в трубке.

Далекий голос звучал не очень ясно, но кажется, со мной говорил не консул. Я назвал себя.

– Да, да, – услышал я в ответ. – Вы можете приехать, товарищ Коробцов. Надо оформлять документы. Вам разрешили вернуться.

Я молчал.

– Товарищ Коробцов! Товарищ Коробцов! Вы меня слышите? – обеспокоенно спрашивал далекий голос.

– Слышу, – механически ответил я и торопливо повесил трубку.

Когда я вышел из кабины, мистер Глен смотрел на меня поверх развернутой газеты. Я сделал условный жест – пригладил рукой волосы. Это означало, что все в полном порядке и я еду на вокзал.

Я вышел на улицу и направился к стоянке такси. Замечательно, что у меня нет никаких вещей. Только портфельчик. Никогда у меня не было так легко на душе, как в это утро.

Началась наконец работа. Теперь за все, за все отвечаю я один. Я знаю, что буду работать хорошо, так, как учил меня мистер Глен. Я помню о присяге. И Нелли, Нелли…

На этот раз в советском консульстве меня встретили как старого знакомого.

– Вы даже не представляете, как здорово, что вы приехали сегодня, – встретил меня дежурный. – Ваши документы готовы, сегодня вечером наши сотрудники едут в Берлин и могут захватить вас с собой. Я на этот случай специально вас ждал.

Канцелярия уже не работала, но консул был у себя и сам вручил мне документы.

– Ну, Коробцов, понимаете вы, что происходит сейчас в вашей жизни? – спросил он строго.

– Мне еще трудно во всем разобраться, – ответил я и, стараясь жить по правде, как учил меня инструктор по тактике, добавил: – Пока главное ощущение – страх.

– Ну что ж, – подхватил консул, улыбаясь. – Если вы возвращаетесь домой с недобрыми целями или мыслями, страх ваш понятен.

– Что вы… имеете в виду? – спросил я.

– А как же? Ведь только в этом случае можно бояться ехать домой. Но вы сказали, что лучше умереть, чем жить на чужбине.

«Вот оно, начинается», – подумал я и, как только мог, спокойно сказал:

– Мой страх совсем другой. Для меня возвращение домой – это возвращение в детство, от которого, я знаю, ничего не осталось. Поймите меня…

– Понимаю… понимаю, Коробцов, – сочувственно сказал консул. – Конечно, вам должно быть боязно. Но, как говорится, дома и стены помогают, о вас там позаботятся. Меня, откровенно сказать, тревожит только одно – вы выросли в чужом мире и вам будет нелегко понять благородные принципы советской жизни.

– Я буду стараться, – сказал я.

– Тогда вам будет хорошо. Желаю счастья.

Консул вызвал дежурного и распорядился накормить меня.

– Ехать на голодный желудок – последнее дело, – засмеялся он.

Вскоре мы выехали. Оба сотрудника консульства, Валерий Иванович и Эдуард Борисович, были довольно молодые люди. Они завалились каждый в свой угол машины и вскоре заснули. Я сидел впереди, рядом с шофером, который сосредоточенно следил за дорогой, и не решался заговорить с ним.

Машина мчалась со скоростью сто, а иногда и сто двадцать километров.

Туманным утром мы подъехали к границе между Западной и Восточной Германией. Автостраду перегораживал шлагбаум, возле которого стояли часовые. К нашей машине подошел западногерманский офицер, он взял наши документы и пригласил пройти с ним в здание пограничной комендатуры.

Офицер быстро просмотрел документы дипломатов и шофера, возвратил их владельцам. Прочитав мои бумаги, он внимательно посмотрел на меня, сказал «айн момент» и вышел из комнаты. Минут через десять он вернулся в сопровождении майора.

– Господа, вы можете пройти к машине, – сказал майор дипломатам и шоферу и обратился ко мне: – С вами нам надо поговорить.

– В чем дело? – недовольно спросил Валерий Иванович, – Мы едем вместе и никуда отсюда без него не уйдем.

Майор сел за стол и пригласил меня подойти поближе.

– Господин Коробцов Юрий? – спросил он.

– Да.

– Вы добровольно едете в Советский Союз?

– Да, вполне.

Майор посмотрел мои бумаги и сказал:

– Я не вижу в документах вашего заявления о желании покинуть Западную Германию.

– Оно, наверное, осталось в советском посольстве, – спокойно сказал я, но душа моя, что называется, ушла в пятки.

– С каких это пор такое заявление стало для вас обязательным? – вмешался Валерий Иванович.

– Я разговариваю не с вами, – вежливо ответил ему майор и снова повернулся ко мне: – А вы такое заявление действительно писали?

– Конечно, – ответил я.

– А вы могли бы написать такое же заявление сейчас?

– Могу.

– Мы протестуем! – возмутился Валерий Иванович. – Не вы решаете вопрос о выезде из Западной Германии.

– Тогда мы вынуждены задержать господина Коробцова и провести необходимую проверку, – невозмутимо произнес майор.

Дипломаты посоветовались между собой, и Валерий Иванович обратился к майору:

– Хорошо, пусть Коробцов напишет заявление, но одновременно мы напишем свой протест против ваших незаконных действий.

– Как вам будет угодно, – сказал майор и протянул мне лист бумаги.

Прошло не меньше часа, прежде чем мы смогли продолжать путь. Майор вышел к шлагбауму и, когда я уже сидел в машине, близко наклонился ко мне:

– Господин Коробцов, вы имеете последнюю возможность заявить, что вас увозят принудительно.

Я захлопнул дверцу перед его носом. Машина тронулась.

Спустя три часа мы были уже в Берлине, в доме советского посольства на улице Унтер-ден-Линден.

ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЛ ЮРИЙ КОРОБЦОВ

Проверка сообщенных Юрием данных о себе ничего существенного работникам консульства не дала. В этом смысле легенда, разработанная американской разведкой, оказалась неуязвимой. Подозрение вызывало только то, что все его письма в советские представительства никем не были перехвачены и, как показало исследование, не вскрывались. На всякий случай послали запрос в Москву и уже на другой день получили ответную шифровку. Наша разведка располагала сведениями о том, что примерно в 1950 году во Франкфурте-на-Майне при американском разведывательном центре проходил индивидуальную подготовку русский парень, имя которого установить не удалось. Находившееся в шифровке описание его внешности во многом совпадало с обликом Юрия Коробцова.

Было решено выдать Коробцову разрешение на возвращение в Советский Союз, но все дальнейшие заботы о нем взяла на себя разведка.

В свою очередь, американская разведка, заботясь о правдоподобии придуманной для Коробцова версии, решила оказать ему последнюю помощь, и по их заданию была разыграна сцена на пограничном пункте. Подозрение майора, что Юрия везут из Западной Германии в принудительном порядке, должно было убедить сопровождавших его людей, что отъезд Юрия никак не связан с какими-нибудь тайными заданиями. Но для наших работников эта сцена стала еще одним подтверждением их подозрений.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Очевидно, для всякого человека возвращение на родину после долгой разлуки с ней – большое душевное потрясение. Даже для такого, который, как я, возвращается на родную землю по приказу службы, враждебной его родине. Впрочем, должен сознаться, я и не считал себя врагом своей родины, я искренне думал, что принимаю участие в ее освобождении от коммунистов. Во время полета из Берлина в Москву я с волнением смотрел на плывущую внизу родную землю и побаивался русских, сидевших рядом со мной в самолете.

Мистер Глен не раз говорил: «Тебе все там чужое», и мне это казалось правдой – иногда даже собственное детство казалось не своим. Но когда мистер Глен говорил: «Тебе там поможет ненависть», я не мог себе реально представить, кого и за что я должен там ненавидеть. Незаметно я рассматривал людей, с которыми летел. Как узнать, кто из них коммунисты– мои главные враги?…

Мне обещали, что на московском аэродроме меня встретит представитель аэрофлота, который вручит мне железнодорожный билет до Ростова и поможет добраться до вокзала. Но меня никто не встретил.

Дежурный аэропорта, видимо, искренне хотел мне помочь, но никуда не мог дозвониться.

– Сегодня короткий день, суббота, – сказал он огорченно. – Прямо не знаю, что с вами делать…

Он снова начал звонить в Москву и в конце концов сказал мне, что завтра на аэродроме будет представитель агентства «Интурист», который мне поможет.

До наступления вечера я слонялся по залам, выходил на перрон, с удивлением наблюдая ночную работу аэропорта. Я знал, что Советский Союз наглухо отрезан от всего мира непроницаемым железным занавесом, – мне это внушали не один год. А сейчас я то и дело слышал радиообъявления, в которых звучали названия многих городов мира.

В зале ожидания возле буфета аппетитно пахнет кофе, на прилавке разложены бутерброды с икрой, колбасой, сыром. Со второго этажа, где ресторан, доносится запах жареного мяса. Мне все больше хочется есть. В моем пальто, между слоями ватина, зашиты пятьдесят тысяч рублей, но я имею право воспользоваться ими только в случае самой крайней необходимости. А сейчас надо ждать. В таких случаях рекомендуется думать о чем-нибудь очень важном или вспоминать приятное. И постараться гаснуть.

В зале ожидания я сел на деревянную скамью, вытянул ноги и закрыл глаза… Но оказалось, что ничего приятного оказать своей памяти я не могу. «Ну что ж, – подумал я, – у меня все приятное еще впереди. «Все впервые» – так меня называла Нелли. Буду вспоминать о ней». Память, как волчок, вертелась на одном месте– ночь в загородном ресторане, когда праздновали мой день рождения.

Незаметно я задремал…

Я открыл глаза и увидел напротив себя рослого парня в ватнике и грубых сапогах. Он удивленно смотрел на меня. Когда наши взгляды встретились, парень смущенно улыбнутся и спросил:

– Не болен, случаем? Стонешь, как в больнице.

– Плохой сон видел, – сказал я.

– Это бывает, – словоохотливо начал парень. – Мне другой раз такое снится – умереть легче…

Мы разговорились. Парень летел из Горького в Новосибирск Его самолет прибыл в Москву с опозданием, и теперь рейс на Новосибирск будет только утром. Он каменщик. Строил какой-то завод в Горьком – «Зазря потерял два года». Теперь в Новосибирске будет строить электротехнический институт, а потом поступит в этот институт учиться.

Рассказывая, он вынул из рюкзака батон и большой кусок колбасы. Соорудив гигантский бутерброд, он никак не мог за него приняться, пока не рассказал все до конца. Он начал есть, а я стал рассказывать о себе. Мой рассказ был предельно кратким – имею специальность токаря, во время войны потерял родителей, сейчас еду устраиваться на завод в Ростов.

– А почему в Ростов? – спросил он с набитым ртом.

– Родился там.

– Я родился в Крыму. Круглый год тепло. Моречко. А меня кидает со стройки на стройку – уже на третью вербуюсь.

Я не сводил глаз с его быстро уменьшавшегося бутерброда. Ничего поделать с собой не мог. И в конце концов парень спросил:

– Случаем, не хочешь ли подкрепиться?

Я кивнул.

– Что, нет деньжат?

Я снова кивнул.

– Так чего ж ты молчал, голова садовая? – Он отломил мне кусок батона и отрезал толстенный ломоть колбасы.

Никогда ничего вкуснее я не ел…

– Эх, ты! – смеялся парень. – Спросить постеснялся. Сразу видно: зеленый ты токарь, среди рабочей братвы не жил.

Когда мы поели, он повел меня в буфет пить кофе. Потом мы дремали в зале ожидания. Когда на рассвете радио объявило о посадке на самолет в Новосибирск, он, прощаясь, сунул мне пять рублей:

– Больше не могу.

Я стал отказываться. Он вдруг рассердился:

– Слушай, парень, ты, случаем, не психованный? С получки вышли мне эти деньги и кончай языком вилять.

– Куда их выслать потом?

– Куда? – спросил он, застигнутый врасплох. Но довольно быстро нашелся и сказал: – Новосибирск, главная почта, до востребования, Кулагину Алексею Андреевичу.

Я записал его адрес.

Мне было смешно и удивительно хорошо. И вдруг я подумал: «Ведь этот славный парень может быть коммунистом и, значит, моим заклятым врагом? Нет, нет!» – успокаивал я себя.

Аэропорт, притихший к ночи, снова оживал, быстро наполнялся людьми.

Я услышал объявление по радио:

– Товарища Коробцова просят подойти к дежурному.

Я получил у дежурного железнодорожный билет, деньги на проезд до вокзала и на питание в пути до Ростова. Представительница «Интуриста» усадила меня в автобус и пожелала счастливого пути.

2

И вот в окне вагона внезапно возникла панорама огромного города – россыпь домов на холмах, зеленые выпушки садов, прямые линии улиц. Город был окутан золотистой дымкой и казался призрачным, точно из сказки. Но вскоре он придвинулся к самой дороге. Новые белые дома с цветами на окнах. Улицы – широкие, тенистые. Красный трамвай. В кузове стоящего у шлагбаума грузовика – гора яблок. В садике перед большим домом из розового кирпича совсем маленькие ребятишки водили хоровод. В центре круга девушка в ослепительно-белом халате хлопала в ладоши, а ребятишки что-то пели… Проплыл отрезанный от дороги кирпичным забором большой завод. По зеленому холму с удочками в руках шли, оживленно разговаривая, двое мальчишек. Сердце заныло непонятно тоскливо, тревожно…

Поезд замедлил ход и остановился. Умолк грохот колес, и стали слышны голоса людей на перроне.

Я вышел из вагона.

В станционном отделении милиции, куда я должен был обратиться, о моем приезде знали. Дежурный – молодой, красивый офицер, похожий на цыгана, – поздравил меня с прибытием.

– Мы забронировали вам место на турбазе, – сказал он.

Он позвонил по телефону и сообщил, что «Коробцов,о котором договаривались, прибыл», и попросил прислать машину.

Машина была милицейская – с красной полосой на кузове и надписью на дверцах: «Милиция». Если бы мистер Глен видел, в каких машинах я тут разъезжаю.

– Машина, конечно, пенсионерка, – сказал шофер, по-своему понявший мою улыбку. – Но сто километров дает запросто.

Мы мчались по городу так быстро, что я не успел ничего толком разглядеть.

Директор турбазы – коротенький толстяк с девичьим розовым лицом и маленькими веселыми глазами – принял меня, как дорогого гостя. Сразу повел по своим владениям, чтобы я сам выбрал, где буду жить. Мы пришли в маленький домик из белого кирпича, и директор распахнул все выходившие в коридор двери. В комнатах никого не было, стояли снежно чистые застланные постели.

– Это же смешно, – тараторил он высоким голоском. – Звонят: забронируй место для приезжающего товарища, для вас то есть. А я могу всю базу забронировать. Главный турист – студент – уже учится. Осень. Пусто. Живите, где хотите. Не нравится коттедж, идемте в отель. Будете там единственным жильцом на двух этажах.

– Лучше здесь, – сказал я и прошел в комнату.

– Прекрасно! – воскликнул директор. – Оставьте тут портфель, и я покажу вам, где у нас столовая, библиотека и прочее.

Директор предложил мне пообедать вместе с ним. Мы сидели на застекленной веранде, и нам подавал сам старшин повар – еще совсем молодой, но нездорово пухлый парень.

– Кулинар с дипломом,– сказал о нем директор.– Пришел из техникума общественного питания. Теорию, черт его возьми, знает, с практикой – дело хуже.

Когда я сказал директору, что обед мне понравился, он немедленно вызвал из кухни повара.

– Костя, наш гость хвалит обед, – сказал директор. – Его похвала стоит недешево – человек едал в Европе и даже в Америке.

Директора позвали к телефону.

Повар попросил меня записать отзыв в «Книгу жалоб и предложений».

– Очень прошу вас, – сказал он, краснея. – К Октябрьским праздникам у нас будет премирование, а при этом учитывается каждый положительный отзыв. А тут как раз один нервный ни за что ругань записал. Прошу вас.

– Что надо писать?

– Ну, что вам понравился обед… – ответил он.

Я написал: «Обед мне очень понравился, был вкусный и сытный». И подписался.

До вечера я гулял по аллеям парка и вспоминал. И будто земля, по которой я ходил, стала подсказчиком – никогда до этого детство не вспоминалось мне так отчетливо и с такими подробностями. Оно неудержимо влекло меня к себе, вызывая какую-то радостную тревогу – у меня было такое ощущение, будто там, в прошлом, меня ждет что-то неожиданное и очень-очень важное.

Когда стало смеркаться, я вернулся в домик и лег. Но заснуть не смог. Я снова вышел в парк. Он шумел, как морской прибой. Разгулявшийся к ночи ветер нагнал низкие черные тучи, они быстро летели над самыми верхушками деревьев. Накрапывал дождь. Темная аллея привела меня к арке, на которой ветер трепал плакат: «Добро пожаловать!» Я вышел на шоссе, которое черной рекой лилось в обе стороны. Слева возникло качающееся сияние, оно быстро светлело, в центре его возникли два мигающих глаза – с воем и грохотом пронесся громадный грузовик, обдавший меня теплом и горьким запахом солярки. Я смотрел, как таяли в темноте его красные огни.

Тревога не проходила…

ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЛ ЮРИЙ КОРОБЦОВ

С момента его прибытия на аэродром Шонефельд в Берлине он находился под непрерывным наблюдением сотрудников государственной безопасности.

Нужно было посмотреть, как он поведет себя, оставшись один. Не предусмотрена ли встреча с кем-нибудь на аэродроме? Наконец, немаловажно было выяснить, снабдила ли его разведка советскими деньгами.

Все шло по плану, и только знакомство Коробцова с летевшим в Новосибирск каменщиком произошло случайно.

Наблюдение за Юрием продолжалось в поезде и потом в Ростове.

И когда он наконец заснул в коттедже турбазы, в одном из кабинетов городского управления безопасности зазвонил телефон. Звонок разбудил капитана госбезопасности Рачкова, который сопровождал Юрия в поезде. Звонил лейтенант Сорокин – в этот вечер он вел наблюдение за Юрием.

– Сейчас Коробцов, наверное, спит, – докладывал лейтенант. – Час назад он вышел из коттеджа и направился на шоссе. Стоял там около сорока минут. В книге отзывов столовой он по просьбе повара сделал благодарственную запись. Так что мы имеем образец его почерка и автограф. Десять минут назад я сдал пост лейтенанту Губко.

– Спасибо. Идите спать. – Капитан Рачков положил трубку, подумал и, снова взяв трубку, заказал Москву.

Его соединили через несколько минут.

– Дмитрий Иванович? Рачков говорит. Ничего существенного. Сейчас спит. Завтра за ним на турбазу приедут заводские ребята. Как условлено, они знают лишь его официальную легенду и поэтому искренне хотят сделать все, чтобы он почувствовал себя в бригаде, как в родной семье. С завтрашнего дня он уже будет жить вместе с бригадой в заводском общежитии… Хорошо… Спасибо.

Там, в Москве, майор Храмов положил трубку и прошел в кабинет полковника Игнатьева. Доложив о разговоре с Ростовом, он сказал:

– А может, не тянуть, взять его, пока он не совершил преступления. А после устроить на тот же завод.

– А если он не даст показаний? А если ему вдобавок дана явка в Ростове? – спросил полковник и, не дождавшись ответа, продолжал: – Нет, нет, мы поступаем правильно во всех отношениях. Во-первых, случай не стандартный. Мы знаем, что они готовили его в одиночку. Но мы не знаем, как для него организована связь. Это надо установить. Во-вторых, наша операция – это еще и борьба за душу Коробцова. Противники решили, что они вырастили послушного робота, говорящего по-русски. Наша задача – предпринять все от нас зависящее, чтобы Коробцов сам понял, что с ним произошло. В этом – идеологическая сущность нашей операции.

3

Меня разбудил энергичный стук в дверь. На часах – половина седьмого утра. Я быстро встал, было очень страшно, меня прохватывала дрожь. Но испугался я напрасно – это приехали за мной ребята из молодежной бригады токарей машиностроительного завода, где мне предстояло работать.

Мы познакомились. Одного звали Алексей – это бригадир. Другого – Коля, он был очень маленький, прямо школьник. Третий – Митя. Они сразу заговорили со мной просто, непринужденно, будто знали меня сто лет.

– Поехали, Юрий, на завод, – сказал Алексей. – Надо до смены успеть познакомить тебя со всей бригадой и, как говорится, ввести в курс.

– Сразу на завод? – удивился я.

– А чего тянуть? Работать так работать.

– Но ведь сначала мне нужно оформиться, – сказал я.

– Никакой бюрократии! – сказал Алексей. – Все уже договорено, и ты в нашей бригаде. Для тебя даже койка в общежитии приготовлена. Нам квалифицированные токари во как нужны. – Он провел ребром ладони по горлу. – Оформят, за этим дело не станет.

На завод мы ехали в трамвае. Ребята, перебивая друг друга, объясняли мне, где мы едем.

– Красивый город, верно? – спросил Коля.

Я ответил не сразу.

– Юра, брат, повидал всякие города, – сказал Алексей Коле. – Это ты, кроме Ростова, света не видел.

– А Балаклава? – задиристо сказал Коля.

– Мы его зовем «Клава из Балаклавы»,– пояснил мне Алексей.– Он в Балаклаве родился.

Ребята мне нравились, но я не мог унять волнения. У входа в цех нас поджидали еще пять человек, среди них была одна девушка.

– Соня Бровкина, – сказал Коля и добавил: – Такая фамилия дана ей за ее соболиные брови.

У девушки действительно были удивительные брови– черные, длинные, пушистые.

Мы расселись на груде досок, и Алексей сказал:

– Вопрос один – о новом нашем товарище Юре Коробцове. Мы должны разъяснить ему, кто мы, что делаем, какие задачи перед собой ставим.

– Как у тебя с образованием? – строго спросила Соня.

– Пять классов здешней ростовской школы еще до войны, и все, – ответил я.

– Значит, надо поступать в вечернюю школу, – так же строго сказала Соня. – У нас в бригаде все учатся, все должны получить среднее образование. А бригадир уже в вечернем институте занимается.

– Со школой не проблема, – сказал Алексей.

– Насчет выработки… – заговорил угрюмый парень в потрепанном черном кителе. – Мы из смены в смену меньше ста трех процентов не даем. Это значит – работать надо ответственно…

– Погоди ты, – остановил его Алексей. – Юре сперва нужно станок освоить. На это клади неделю – не меньше.

– А план на него ведь будут давать?

– Ну и что! Поднажмем всей бригадой и будем пока выполнять и его норму.

Потом мы прошли в цех, и Алексей подвел меня к станку:

– Кумекаешь хоть маленько?

Станок был похож на тот, на котором я проходил обучение, но с дополнительным полуавтоматическим устройством. Только к концу смены я самостоятельно обточил болт. Автоматика, которая в объяснениях бригадира выглядела сплошной радостью токаря, для меня обернулась сплошной мукой. Станок думал и действовал быстрей меня.

– Ничего, Юра, ничего, – утешал Алексей. – Главное у тебя есть – ты кумекаешь, что к чему. Дня два-три, и дело пойдет…

После смены бригада в полном составе повела меня в общежитие, которое находилось недалеко от завода. Это был новый пятиэтажный дом. Шестеро ребят занимали две комнаты.

Меня поселили в комнату с маленьким Колей, Леонидом и бывшим матросом Кириллом.

Вскоре все они ушли в вечернюю школу. У меня болело все тело, и я прилег.

Я думал о том, что мистер Глен, как всегда, оказался прав. Он говорил, если я буду вести себя правильно, я обоснуюсь здесь без всяких трудностей. Значит, я имел все основания быть довольным собой.

Когда я проснулся, в комнате царил полумрак. За столом сидели ребята, ужинали и тихо разговаривали.

– Проснется, объясним ему, что убираемся сами, по очереди, – сказал Коля.

– Но он же до получки ничего не даст на шамовку, – сказал, немного заикаясь, Леонид.

– Разложим на троих, потом отдаст, – пробасил Кирилл. – Но в дальнейшем чтоб все было на равных. Я не согласен с Сонькой, что мы должны нянчиться с ним, как с больным сироткой. Парень он крепкий, и, если в башке у него мозги, он сам все поймет.

– Не забудь – он вырос на чужой закваске, – сказал Леонид.

– Пусть сама Сонька и занимается с ним, – сказал Коля.

– Три часа отхрапел, можно будить. – Кирилл встал из-за стола и подошел ко мне.

Я закрыл глаза.

– Юра, подъем, – произнес он басом у самого моего уха. – Ужин на столе.

Когда я сел к столу и принялся за яичницу с колбасой, Кирилл спросил:

– А ты готовить умеешь?

– Не приходилось.

– Ты все же присмотрись, как мы готовим, – добродушно сказал Кирилл.

За чаем Коля попросил:

– Рассказал бы ты нам, Юра, как там, в капитализме, жмут рабочего человека.

– Я этого не видел, – сказал я и увидел удивленные взгляды ребят. – Ну, правда не видел!

– Как это– не видел?– возмутился Кирилл.– Сам работал у станка и не видел?

– Может, ты не знаешь, как капиталист делает свое богатство?– спросил Коля.

Я молчал. Леонид, не замечая, что Кирилл делает ему какие-то знаки, продолжал:

– Да ты что, слепой, что ли? Там же все построено на том, что тысячи людей работают, обливаясь соленым потом, а богатства, которые они создают, неизвестно почему присваивает один человек – хозяин.

– Как это– неизвестно почему? В Германии, например, есть такой промышленник Крупп, – сказал я.

– Знаем, Альфред Крупп, – уточнил Кирилл.

– Немцы с его именем связывают всю историю могущества Германии, – сказал я, вспомнив, с каким уважением о династии Круппов говорил немецкий рабочий дядюшка Линнель, который учил меня токарному делу.