Текст книги "Собрание сочинений в трех томах. Том 2"

Автор книги: Василий Федоров

ЗЕМЛЯ И ВЕГА

 
– Летим!
– Куда летим?
– Летим к далекой Веге. —
Посадка.
Взрыв.
И мы в стальном ковчеге.
Спешим в бреду
Космической езды
На праздник основания звезды.
Летим сквозь ужас
Темноты кромешной
В мир молодой,
Безбрежный
И безгрешный,
Летим
К полузабытым детским снам…
Земные жены надоели нам.
 
 
Все позабудь.
Все связи оборви.
Кровь остуди.
Угомони смятенье.
Нет, все же тяготение любви
Всесильней,
Чем земное тяготенье.
 
 
Ночь.
Ночь.
И ночь.
Здесь не бывает дня.
 
 
Мы средь миров блуждающих
Повисли.
Чем невесомей тело у меня,
Тем тяжелей,
Тем полновесней мысли.
О, эти мысли!
Как-то невзначай
Сказал «прощай» —
И стало вероломным,
И стало это самое «прощай»
Таким тяжелым
И таким огромным!
 
 
Земля!
Тревожно за нее порой,
Как будто в тесном доме
Без привычки
Детей своих оставил за игрой
И не прибрал,
И не припрятал спички.
 
 
Взгляну вперед —
И дивно для очей:
Бока планет
В космической пустыне
Шершавятся,
Как дыни на бахче,
Клянусь Землей,
Как золотые дыни!
 
 
Там в тишине
Зудит,
Гудит оса…
Всё ближе.
Громче.
В аспидном тумане
Ракета встречная.
И голоса,
И неземные лица на экране.
 
 
Блестят зрачки,
Большие, как очки.
Хмельны,
Шумны,
Обличием не стары,
Летят,
Поют…
Куда, весельчаки?
Откуда вы, небесные гусары?
 
 
Все отошло.
И милую не жаль.
Ни перед кем
Не чувствую вины я.
Обида,
Ненависть,
Тоска,
Печаль —
Понятья исключительно земные.
 
 
Но нет.
И здесь любовь и боль в ходу.
Где Млечный Путь
С другим сходился Млечным,
Я, ставший между звезд
Почти беспечным,
Подслушал стон
И подсмотрел беду.
Беда – везде беда,
И стон есть стон,
Земной ли наш людской
Или вселенский.
 
 
А стон все громче…
Ну откуда он?
И этот тихий плач,
Гортанный,
Женский?
 
 
И наконец,
Заняв экран большой,
Сначала смутной,
Легкой-легкой тенью,
Из дальней
Из галактики чужой
До нас дошло
Печальное виденье.
Он умирал.
В скорлупке корабля
Их было двое.
Было только двое!
Он умирал,
Бог весть о чем моля,
Упав в ее колени головою,
Она шептала странные слова
И кудри гладила.
Глядел с экрана
Застывший страх,
Почти как у Марьяны
В момент паденья нашего По-2.
 
 
Что нужно вам
В холодных безднах тьмы,
Вам, любящим друг друга?
Как нелепо!
Инопланетцы, неужель и вы
Здесь ищете
Свое Седьмое небо?
И я ищу,
И у меня есть флаг
И страстных
И опасных путешествий…
А если умирать,
Я б умер так,
Да, только, только так:
С любимой вместе.
 
 
Сородичам земле нас не предать.
Нетленные, орбитою туманной
Мы стали бы звездою безымянной
Летать…
Летать…
Летать…
Века летать!
 
 
Но вот и Вега.
Описали круг,
Упали кошкой на стальные лапы.
Долой ремни,
Распахиваем люк,
Бросаем трап,
Спускаемся по трапу.
Нисходим вниз, как на морское дно,
Где все синё:
И небо и полянки.
Не знающие горя вегианки
В больших цветах
Подносят нам вино.
 
 
И девушка,
Заметив, что кипучей
Не смею влагой губы замочить,
Показывает что-то, —
Видно, учит,
Как пить вино…
Меня ли ей учить!
Лепечет что-то…
Ласковым участьем
И нежностью
Не мог я пренебречь.
Как только принял
Звездное причастье,
Понятной стала неземная речь.
 
 
Мой пышный чуб,
Служивший мне до срока
Подмогой в незавидной красоте,
Стал станцией приема биотоков,
Чтоб говорить
С живущей на звезде.
– Хорошая! —
И слышу, сердце бьется,
Мое ответным чувством взвеселив.
Все понимает,
Радостно смеется
И отвечает:
– Милый сын Земли…
 
 
В саду гуляем тихо,
Птиц не будим,
Беседуем без слов,
Вопрос – ответ,
И в полумраке маленькие груди
Томливо излучают
Теплый свет…
 
 
И вот одна,
Светившая округло,
Под жесткою рукой моей
Потухла.
 
 
И я услышал
Крик ее стыда,
Немой укор,
В меня успевший влиться:
– О сын Земли,
Я молодая жрица
В ареопаге звездного суда.
Мы судим всех,
Забывших о прекрасном,
Мы судим многих,
Кто в земном краю
Не из большой любви,
А из соблазна
Любил,
Страдал.
И тратил жизнь свою.
 
 
Сказав, ушла.
Молю ее:
– Постой! —
Ответ доносит
Чувство мне шестое:
– О, сын Земли,
Мы судим чистотой!
О сын Земли,
Мы судим красотою!
 
 
* * *
 
 
Земля!
Что может быть красивее!
Летел на праздник я…
А тут!..
Ведут,
Ведут,
Ведут Василия
На непонятный
Звездный суд.
По синь-пескам,
По мхам распластанным
Сто юных жриц,
Красой светя,
Ведут меня,
Земного мастера
Штамповки,
Ковки
И литья.
Красиво,
Как на райской каторге.
Ведут.
Дороге нет конца.
Ведут.
Уже прошли три радуги,
Три арки судного дворца.
 
 
На этот раз
Пред хитрой карою,
Должно быть, так заведено,
В цветке подносит мне вино
Старуха старая-престарая:
– Испей! —
И, тронутый поблажкою,
Пью – отливает кровь от щек.
– Что ощущаешь?
– Старость тяжкую. —
Старуха рада.
– Пей еще. —
 
 
И показала мне овальное,
Оправленное стеклецо,
И отразила гладь зеркальная
Мое потухшее лицо,
Глаза холодные,
Уставшие
Под жалкой вывеской бровей.
– Что жаль?
– Жалею дни пропавшие,
Любовь, не ставшую моей.
Все, все жалею,
Что непочатым
Оставил на земном пути… —
Она раскрыла двери створчаты,
Сказала:
– А теперь иди.
У молодого мало жалости,
Что юным приговор судьи.
Теперь ты старый,
А у старости
Сильней раскаянье.
Иди!
 
 
* * *
 
 
Земля!
Страшны суды вегейские!
Тебе ль, мудреющей в труде,
Передавать дела судейские
Чужой,
Неласковой звезде.
Меня обидели, ославили,
Меня до времени состарили.
 
 
Так вот зачем вино я пил!
В тяжелом непривычном шаге
Через порог переступил
И отступил
В невольном страхе,
 
 
В кругу,
Куда меня ввели,
Увенчанного сединою,
Сидели женщины Земли,
Любимые когда-то мною.
Боль.
Жалость.
Страх.
Усмешка уст.
На лицах некогда любимых
Так много отразилось чувств
И схожих
И разноречивых.
 
 
Из всех,
Любивших допьяна,
Из всех,
В любви неопьяненных,
Из всех судивших
Лишь одна
Глядела на меня влюбленно.
Как в ту весну,
Как в том саду,
Как в ту прощальную беседу:
«Когда ни позовешь – приду,
Куда ни позовешь – приеду!»
Как в ту весну,
Как в том саду,
Как в пору клятвенного пыла.
Не звал.
Примчалась на звезду.
Обиды, горечь —
Все забыла.
Примчалась
И свою печаль
Переложила мне на плечи.
 
 
Тех, кто забыл меня, не жаль,
Им легче,
Той вон, рыжей, легче.
Не смейся.
На Земле ругай,
А здесь убитому тоскою
Усмешкою не намекай
На унижение мужское.
 
 
В ту ночь
К костру твоих волос,
Светивших искорками всеми,
Я муки робости принес
И нежности большое бремя.
В ту ночь не понимала ты,
Что счастью
Более, чем скупость,
Мешает легкая доступность
И постижимость красоты.
Минуты первой не порочь,
Я за нее стыжусь не очень,
Ведь судят не за эту ночь,
А судят за другие ночи.
За те,
Развеявшие страх,
Когда, укрывшись темнотою,
Все чистое и все святое
Сжигал я на твоих кострах.
 
 
Среди сидящих предо мной
В прохладе синего тумана
Ищу глазами:
Где Марьяна?
И слышу голос неземной:
– Сюда, чтоб суд тебя судил,
Могли явиться по условью
Лишь те,
Которым ты платил
Ненастоящею любовью.
В покои судного дворца,
Согласно правил,
Были вхожи
Лишь те,
Чьи юные сердца
Ты в лучших чувствах обнадежил…
 
 
И все же я,
Какой ни есть,
Заспорил на звезде, как дома:
– Но почему и Дина здесь,
Сама ушедшая к другому?
Она же счастлива, любя?
– Да, – отвечали мне игривей, —
И все же, не познай тебя,
Была б она
Еще счастливей.
 
 
Вмешалась
В сумерках ветвей
Обиженная, мною жрица:
– Ей память о любви твоей
Мешает счастьем насладиться.
 
 
А та сидит, потупив взор,
Не веря в то, что я преступен.
Ей наш эфирный разговор
Был совершенно недоступен.
Ах, Дина, дело не в словах.
Как быстро ты,
Меняя бусы,
Прическу,
Блузкой в кружевах
Приладилась к иному вкусу.
 
 
Вином, испитым мной до дна,
Бедой и муками терпенья
Была способность мне дана
Ее подслушать откровенья:
 
 
– Как я обязана душой
Ему, несчастному такому,
Ведь от его любви большой
Зажглась моя любовь к другому.
Слепой, мне хорошо жилось,
Но вскоре поняла его я.
Он был со мной
Как добрый гость,
Даривший счастье гостевое.
И стали, страсть во мне гасить
Стыда и скованности муки,
Как будто в праздник
У подруги
Взяла я платье поносить…
Все ж ревности не утая,
Подумала тепло и страстно:
«Где ты, стыдобушка моя,
Набегал этих,
Всяких-разных?!»
 
 
И сам дивлюсь…
Соседка Дины,
Нежна за двух,
Дерзка за двух,
Не пощадив мои седины,
Заговорила прямо вслух:
– Какие-то мечты, проблемы…
Ты все искал,
То тих, то зол.
И вот перед тобою все мы!
Что ты искал?
Что ты нашел?
Вот все мы. Все.
Окинь глазами.
И ты, чье имя берегу,
Всю жизнь мотался между нами,
Как в заколдованном кругу.
Вот все мы с жаждою зачатья,
С мечтою в бабьем подоле,
Одною тайною печатью
Заверенные на Земле.
Когда бы я не испугалась
Нечаянных житейских гроз,
Уже давно бы сын твой рос
И утешал бы твою старость.
Скажи мне, что ты приобрел,
Когда по снегу,
По бурану,
Пренебрегая мной,
Побрел
Искать какую-то Звездану?..
 
 
О, имя,
Сколько света в нем!
Перед зарею ли,
В ночи ли
Меня с ним, помню, обручили
Еще в младенчестве моем.
Звезда на небе отгорит
И скроется среди тумана,
Мать скажет:
– Вон к тебе летит
Твоя красавица Звездана.
 
 
Звездана,
Слышишь ли, родная,
Как, принимая дерзкий вид
И о тебе напоминая,
Земная женщина мне мстит.
Умру,
Не встречу,
Не узнаю,
Бледнея, не прижму к груди.
Землей и Вегой заклинаю:
Приди ко мне!
Приди!
Приди!
 
 
Вдруг лестница…
И с высоты
Спешит Звездана.
Ниже…
Ниже…
Уже близка,
Уже я вижу
Давно знакомые черты.
Вот туфельки сняла
И к нам
По ступеням
Спешит спуститься —
Так к уходящим поездам
Спешат,
Чтоб ехать
Иль проститься.
Померкла красота земных,
Но нет обид и нареканий.
Все, все,
Что нравилось мне в них,
Теперь слилось в одной Звездане.
 
 
И вот она.
Конец погоне.
Я нежно взял в полукольцо
Своих натруженных ладоней
Ее небесное лицо.
Я взял его, чтоб надивиться
В награду за любовь и труд,
Как воду из ручья берут,
Когда хотят в пути напиться.
Любовно глядя мне в глаза,
Ресницы сизые смежала.
На девственных губах дрожала
Скупая звездная роса.
И вдруг почувствовал смущенье,
Как перед дочерью родной:
Да, грех любви ее со мной
Грехом бы стал кровосмешенья.
А я ведь, гордый,
В дни страданья
Ее придумал для себя.
Она мечты моей созданье,
Душа моя
И плоть моя.
Я отдал годы.
С каждой тратой
Она мне делалась родней.
И вот все отданное ей
Теперь становится преградой.
Ах, раньше б!
Прежде трата сил
Меня с мечтой не так роднила.
– Скажи, родная, – я спросил,
Что ж раньше ты не приходила?
Все поняла.
Затосковала.
– Пришла б, —
Сказала дочь Звезды, —
Но у меня недоставало
Какой-то маленькой черты.
Была бы я чуть-чуть иная
Без этой черточки одной, —
Ее искал,
Теперь я знаю,
Какой-то юноша земной…
 
 
Черты
Жемчужинками в море
Я для тебя искал, мечта.
Мне обошлась в громаду горя
Твоя последняя черта.
Ошибся раз – и стан твой гибок.
Ошибся два – и ты умна.
Ты из цепи моих ошибок
И заблуждений создана.
Найду любовь и не поверю,
Несхожести не потерпя.
Что было для меня потерей —
Находкой было для тебя…
 
 
Уже огни на Веге гаснут,
А мне неведомы пути.
Ты так светла,
Ты так прекрасна,
Пройди со мною,
Посвети!
 
 
* * *
 
 
Земля моя,
Моя родная Русь,
Везде с тобой
Мое земное сердце.
Неужто я,
Когда домой вернусь,
Услышу плач
И стоны погорельцев?
 
 
Земля моя,
Тревожно мне порой,
Как будто в тесном доме
Вез привычки
 
 
Детей своих оставил за игрой
И не прибрал,
И не припрятал спички.
И потому
На небе на Седьмом
Тревожусь я делами цеховыми
Ведь мы на самолете боевом
Кроили крылья
Слишком голубыми.
 
 
Истратив звезд
Запас словесный,
Я разговаривал с родной
И поверял душе небесной
Сомнения души земной.
Я говорил:
– Здесь вянет тело
Перестоявшею травой.
Летим домой.
Мне нужно дело,
Я человек мастеровой.
 
 
И даже в грусти безотрадной
Ее не тронула мольба.
– Будь счастлив! —
И рукой прохладной
Горячего коснулась лба. —
Прощай…
– Постой, моя краса!
– Нет, я не для судьбы житейской.
И скрылась,
И в ночи вегейской
Светили мне
Одни глаза…
 
 
Очнулся.
Цех гудел в горячке.
Слепой,
Еще во власти снов,
Я поднял голову от пачки
Дюралюминьевых листов.
Еще любимый голос слышал.
Был поздний час,
И, как всегда,
В пролете застекленной крыши
Все та же виделась звезда.
 
 
* * *
 
 
Что сон?!
Фантазия!
Наитье!
Но станет жизнь вдвойне ясна,
Когда реальное событье
Ворвется продолженьем сна.
Гагарин!.. Юрий!..
В счастье плачу,
Как будто двадцать лет спустя,
Отбросив тяжесть неудачи,
Взлетела молодость моя.
Все близко сердцу.
На планеты
Как будто я и впрямь летал.
Скажи, горячего привета
Мне там никто не передал?
 
 
И не стыжусь,
И не краснею,
Что ты, свершая свой полет,
На двадцать лет пришел позднее
И на сто лет уйдешь вперед.
Мы люди разных поколений,
Но на дороге голубой
Я рад всем точкам совпадений
Моей судьбы
С твоей судьбой.
Чем круче хлеб,
Тем жизнь упорней.
Я рад, что мы с тобой взошли
От одного большого корня
Крестьянской матери-земли.
 
 
Деревня,
Школа,
Логарифмы,
Литейка,
Лётная пора.
Все было схожим,
Даже рифмы
На остром кончике пера.
Мы жили словно в дружной паре,
Точнее – шли мы следом в след.
Я просто Горин,
Ты Гагарин,
Но двадцать лет
Есть двадцать лет!
 
 
Недаром же
По воле века,
Приход достойных торопя,
Меня испытывала Вега,
Чтоб не испытывать тебя.
Чтоб волю дать твоим дерзаньям,
Когда ты рос, как все, шаля,
Меня подвергла испытаньям
В те дни тревожная Земля.
 
 
Чтоб, дерзкий,
Ты взлетел с рассветом
И возвратился в добрый час,
Мы всё стерпели,
Но об этом
 
 
Я поведу другой рассказ.
Я расскажу иными днями,
В словах по сердцу и уму,
Какими трудными путями
Мы шли к полету твоему.
 

ПАМЯТЬ ВЕКА

 
Ты, критик,
Как бы мы ни пели,
Не говори, впадая в страх,
Что наши песни не созрели
Судить о горьких временах.
И не советуй нашим лирам,
Воспевшим честные бои,
Отдать трагедии свои
Иным векам,
Иным Шекспирам.
 
 
Над нами, говоришь, не каплет,
Повергнут, говоришь, Макбет…
Но жив народ – извечный Гамлет.
Быть иль не быть?
Подай ответ.
 
 
Закрытое плитой надгробной,
Уже зарытое навек,
Непознанное зло способно
Недобрый выбросить побег.
Брат Родину любил.
За это
Врагами был он оклеветан
И на крови тюремных плит
Был именем ее убит.
Что из того, что честный воин
Погиб не в тысячном строю!
Он тех же почестей достоин,
Как и погибшие в бою.
Но, возвратясь
Под наше знамя,
Он, мертвый,
Нас, живых, винит.
Пойми же,
Родина глядит
И судит
Нашими глазами.
 
 
Для трех,
Для двух,
Для одного
Обиженного человека
Есть память лет…
А память века —
Для человечества всего.
 
 
* * *
 
 
Та жизнь
Еще не стала сном,
Не позадернулась туманами…
Березы, помню, под окном
Струились белыми фонтанами.
Беда не виделась бедой.
Ласкал мой взгляд
Зарею розовой
В прожилках четких,
Как литой,
Зеленый,
Нежный
Лист березовый.
 
 
А между тем
Над боевой,
Над озорной,
Над невезучей
Моей высокой головой
Ползли предгрозовые тучи.
И солнце из-за темных гряд
Блестело то орлом, то решкой.
Друзей сочувствующий взгляд,
Потайных недругов усмешки.
Ни добрых слов,
Ни теплых рук.
В ладонях – скуповатый выем.
Передо мной, как перед Вием,
Чертили отчужденья круг.
Как перед ним,
В глазу – по свечке.
При встрече, чтобы не пугать,
На боязливых человечков
Не смел я веки поднимать.
 
 
А грудь гудела, как набат.
Куда пойти?
К кому податься?
Пришел к друзьям.
– Да что вы, братцы?!
– Брат негодяя нам не брат! —
Мне и Борис руки не подал.
Багровей, чем вареный рак,
Скривился:
– Брат врага народа
Потенциально… тоже враг…
 
 
И мысль,
Как молнии разбег,
Застыла, не стирая ночи,
Что в осуждении жесточе
Бывает подлый человек.
Другая разум потрясла:
Кто в чистоту теряет веру,
Теряет истинную меру
В понятии
Добра и зла.
 
 
В тот час,
Когда пошел караться,
Все шмыгало куда-то вбок.
Казалось, стала вырываться
Сама земля
Из-под сапог.
 
 
И пусть!
Перед лицом закона,
Перед тобой, любовь моя, —
О, смертный стыд! —
Предстану я
Как брат
Японского шпиона.
 
 
* * *
 
 
Глядел,
Припоминая брата,
И говорил: родился я
Под орудийные раскаты,
Почти как царское дитя.
Слепые осенив бараки,
Припламеневшие к цевью,
В то утро огненные флаги
Согрели небо
В честь мою…
 
 
А через год
Не от пирожного,
Не от медов в златом ковше
Везли меня
Сквозь хмарь таежную
Ко хлебной дедовой меже.
В нас отдыха
Меж невоспетыми,
Но не забытыми досель,
Между оглоблями воздетыми
Моя качалась колыбель.
Сама тайга меня качала
На зависть лиственным лесам
И положила там начало
Моим стремленьям
К небесам.
 
 
Припоминал
О школьной парте,
О хлебе, что учил труду…
– О брате!.. Говори о брате!..
– Не торопи!.. К нему, иду!..
Не торопи.
Послушай, Борька,
Все, все скажу, не умолчу.
Он брат,
И не по крови только,
А больше:
Брат по Ильичу.
Бойцы, умевшие все вынести,
От бед не отводили глаз.
Как эталоны справедливости,
Они ходили
Среди нас…
 
 
Тогда,
Шумевший, как немногие,
Готовый на любой навет,
Борис, мне бросил:
– Де-ма-го-гия!..
Я нарисую твой портрет.
Все расскажу,
Открою начисто,
Как ты, —
Перекривил он рот, —
Из-за преступного лихачества
Разбил советский самолет.
 
 
– Факт?
– Факт. —
Торжествовал он:
– Так-то! —
 
 
Не ведал я,
Что два лица
Бывает у любого факта
Для честного
И подлеца.
– Факт?
– Факт.
 
 
И снова
Краской черной,
В себя омакивая кисть,
Чужой,
Постыдной и позорной
Изображал мою он жизнь.
Недоставало только стражи.
Мне в усиление вины
Все ставилось в строку,
И даже
Мои космические сны.
 
 
Страшнее всякого порока
Изображалась в той строке
Моя шумливая тревога
О неосвоенном пике…
Моя любовь,
Мой свет единый,
И мой восход,
И мой закат.
Так лгал он,
Что в уходе Дины,
Казалось, был я виноват.
 
 
Молчал…
Хотя для оправданья,
Лишь тронь,
Сказало бы само
Лежавшее в моем кармане
Ее прощальное письмо.
Когда уже совсем поник,
Уже пошел куда-то книзу,
Услышал я Марьяны крик,
Как две пощечины Борису:
– Ложь! Ложь!..
 
 
Потопленный,
Из рямины
В полупритихший глядя зал,
Увидел я глаза Марьяны…
Глаза Марьянины…
Глаза…
Одни глаза…
Большие…
Карие…
В них страх горел,
И стыд в них рдел,
Как будто тесный зал летел,
Как самолет
Летит к аварии…
 
 
* * *
 
 
И ушел я, преступный…
И не только Седьмое,
Стало мне недоступно
Небо даже простое.
Высота отблистала,
И дорога в развилке
Узким горлышком стала
Недопитой бутылки.
Быть с ней
Сердцу дешевле.
Постигается легче
Лебединая шея,
Голубиные плечи.
 
 
Ночь идет, нависая,
Ночь идет, и за полночь
Завихлялась «косая»
Ресторанная сволочь.
 
 
Разжижение плоти.
Торжество круговерти.
Как на всяком болоте,
Появляются черти.
И, развязный и резвый,
Плыл он сном ресторанным.
Бойтесь, ежели трезвый
Занимается пьяным.
 
 
– Ты же волен?
– Не волен.
– Ты здоров?
– Я калека.
– Чем ты болен?
– Я болен.
Всеми болями века. —
Хмыкнул.
– Глупая ноша.
– Не умею иначе.
– Века нет.
– Тогда что же?!
– Лишь минуты удачи.
Я поднялся.
Встревожен,
Отряхнулся от пьянства
И ударил по роже
Мировое мещанство.
Крикнул, все еще дюжий:
– Топочите! Пляшите!..
А вот этого в луже
На мой счет запишите!
 
 
* * *
 
 
Все рушилось.
Хмельному мнилось,
В глазах – Помпея...
Свет и тьма.
Труба кирпичная кренилась,
Качались люди и дома.
 
 
На площади.
Где гимны пели,
Казалось, ставши на вулкан,
Пошатывался великан
В тяжелой каменной шинели.
 
 
Не осуждал его,
Не клял.
Был пьян, а все же догадался,
Что он стоял,
Что мир стоял
И только я один шатался.
Доверчиво пошел к нему
Искать защиту и опору…
 
 
– Нас, гордых, бьют…
А почему
Услужливые лезут в гору?
Зачем в чести чиновник-трус
И карьерист особой масти,
Которым попривили вкус
К твоим цитатам,
К славе,
К власти?
 
 
…Кто страхи превратил в закон?
Кто мою веру вынул вон?
Кто зло внушил:
Казнись, Василий!
Не знаешь?
Горю не помочь?
Так для чего ж
Мне эта ночь,
Перед которой
Я бессилен?!
 
 
Огромный,
Каменный в беде
И несгибаемый к обиде,
Он слишком далеко глядел
И, кажется,
Меня не видел.
 
 
* * *
 
 
И дом – не дом…
Из темноты
Светились, распуская косы,
Три белостройные березы,
Как три богини красоты.
Прощался с ними,
С их листвою:
Прощай, любовь…
Прощай, родня…
Уйду! На все глаза закрою.
Уйду! Живите без меня.
 
 
Вдруг скрип…
Вдруг шорох...
Кровь застыла…
Марьяна – как она смела! —
Вошла, спиною дверь прикрыла
И, как распятье, замерла.
Спросила:
– Где ты, дорогой? —
Прислушиваясь и ступая,
На вздох мой трудный,
Как слепая,
Пошла с протянутой рукой.
Близка до умопомраченья,
Склонилась надо мной, нежна:
– Вот я пришла… – и горячее,
Тревожней,
Тише:
– Я пришла…
 
 
Молчал…
Ожесточенно. Тупо.
Казалось, что совсем оглох.
Казалось, что пристыли губы,
Казалось, что язык отсох.
Но, ослабевший, онемевший,
Далеким сердцем слышал я,
Как по крови охолодевшей
Текла горячая струя.
Любовь, обида – все смешалось.
Обидней всех иных обид
Была ее ночная жалость,
Принесшая мне боль
И стыд.
 
 
– Ты недоволен?
– Мне не нужен
Любовный дар чужой жены
Во искупление вины
Исклеветавшегося мужа…
– Не смей!..
– Нет, смею.
– Ну, взгляни… —
И все клонилась
Ниже… Ниже…
– Уйди! Уйди!..
– Да не гони же,
Да не гони же, не гони.
Ведь я твоя…
Припомни, милый,
Полет бедовый нас роднит.
Пусть та беда разъединила,
А эта пусть соединит.
Мой горестный,
От наговоров,
От всех,
От всех,
От всякой лжи
Давай через леса и горы
Мы к нашей речке убежим.
Туда, где лес
В зеленом дыме.
Где нас с тобою ждут давно :
И волны те…
И золотыми
Песками
Выстланное дно…
 
 
И бредила,
И принижалась
В слезах,
Как горицвет в росе.
И грудью ко груди прижалась,
Щекой к щеке,
Слезой к слезе.
Уста подстерегли уста,
Исток притяготел к истоку.
Порок жесток.
А чистота,
Она по-своему жестока.
 
 
Нет,
Я не принял праздник страстный,
О том лишь думал, чтоб она,
Как ни мала моя вина,
Не становилась
К ней причастной.
Смущенная,
Уже дичилась:
– Все понимаю…
Не сержусь…
Но все равно,
Что б ни случилось,
А я к Борису
Не вернусь…
 
 
Вскочил.
Пустынно.
Нет Марьяны.
Была ль?
Лежит платок.
Была!..
Качаясь,
Морем-океаном
Куда-то комната плыла.
 
 
* * *
 
 
Куда?
Ты сам судьбою правь,
Любовью, даже в час гоненья,
В окно, как за борт,
Вниз – и вплавь,
Захлебываясь в белой пене,
Гонись за нею до зари,
Гонись,
Гонись,
В нее лишь веря,
Бери с волны,
Со дна бери
И выноси ее на берег.
 
 
У площадей,
Как у морей,
Булыжной рябью
Лона вздулись.
В притухшем свете фонарей
Медлительны теченья улиц.
Кружу в отчаянном кругу,
Из переулков,
Из круженья,
Как потерпевшего крушенье,
Меня прибило к тупику.
 
 
Калитка
В дождевых накрапах.
И за калиткою – в разгон,
До плеч закидывая лапы,
К моей груди припал Додон.
С упреком и веселым плачем.
Еще боясь,
Что прогоню,
Косматая душа собачья
Признала скорбную мою.
Уж он-то знал,
Кто друг,
Кто враг.
Впервые в жизни,
Пса лаская,
Увидел я, что у собак
Улыбка добрая такая.
Ворча, как бы чуть-чуть браня,
Со всей догадливостью зверя
Он перед Силычем у двери
Ходатайствовал за меня.
Старик впустил.
Вошел из ночи я
И сразу понял:
Мы друзья.
Как у него рука рабочая,
Железом пахла и моя…
 
 
* * *
 
 
Стол.
Сидим.
Привыкший к ремеслу,
Извлекаю тайное наружу.
По детальке малой, по узлу
Разбираю собственную душу
И кладу на стол.
Кладу.
Кладу.
Нежное, Марьянино, —
В сторонку.
Кажется, на чистую клеенку
Выложил я всю свою беду.
 
 
Осмотрел он
Душу инженера,
Осмотрел,
Потрогал хворь ее
И спросил:
– А вера где?
Без веры
Это не душа.
Утильсырье!
 
 
Злись,
Но верь.
Гони слепую месть.
Будь собою, думая о брате.
Только вот еще другие есть,
У которых вера по зарплате.
И враги,
И всякое жулье
В революцию и раньше лезли.
Но сильно доверие к ней,
Если
Бьют враги лишь именем ее.
Верь и верь,
Как веришь ты в металл.
Нынче наша вера
В нашем деле. —
Помолчал. —
Я Ленина видал…
И хранить его
Не перестал
В глубине души,
Как в Мавзолее…
 
 
С верою,
Что не поддамся злу,
Что в тоске
Перед бедой не струшу,
Снова по детальке, по узлу
Для борьбы собрал он
Мою душу.
Поклоняясь
Скромным именам,
В знатные
И модные не лезу.
Силычи! Я благодарен вам
За родство
По крови и железу.
 
 
* * *
 
 
Болеют люди.
По наитью
Мудрим, гадаем:
Чем? Бог весть!
Умрут – и обнаружит вскрытье
Их застаревшую болезнь…
 
 
С той площади,
Где гимны пели,
Перестоявши ураган,
Ушел однажды великан
В тяжелой каменной шинели.
 
 
Уже полжизни,
Как твержу я,
Хлебнувши горького до дна:
У мещанина и буржуя
Природа подлая одна.
Как тощий клоп
Из узкой щели,
Трави его иль не трави,
Так мещанин,
Идущий к цели,
Не пощадит чужой крови.
Такие – им же несть числа! —
Наглеют,
Начиная робко.
Мещанство —
Старая похлебка,
Где вызревает
Вирус зла.
 
 
И где-то очень далеко
Уже текла,
Уже кипела
Кровь астурийских горняков
И андалузских виноделов.
Как пламя по сухой стерне,
Чужая,
Ко всему глухая,
Война,
Все жарче полыхая,
Катилась к нашей стороне.
 
 
Была добра моя держава.
Спокоен был наш мирный Брест.
Вот Прага пала.
Вот Варшава.
И – взгляд во взгляд:
Звезда и крест.
Пред нами,
Торопя закат,
Как перед новою ночевкой,
Выламывался психопат
С банальной воровскою челкой.
 
 
Навстречу в норове крутом
Так нужно было встать кому-то,
Стать знаменем…
Причина культа,
Быть может,
И таится в том?
Не в том ли,
Что свой мудрый дар
Смешал он
С хитростью лукавой:
Тушить, как лесники пожар,
Чужую славу
Встречной славой?
 
 
Что б ни было:
Большое ль званье,
Успех иль неуспех в делах,
В природе чинопочитанья
Гнездится обоюдный страх.
Страх сильных – кровь…
И что страшнее:
Не верил нашим он сердцам,
Как будто коммунизм нужнее
Вождю народа,
А не нам.
 
 
…Для всех,
На ком остался след
Отверженности,
След изгнанья,
Он, мертвый, нужен,
Как признанье
Преодоленных нами бед.
Зарыт.
Во славу новых дней
Почти забыт.
К чему касаться!
Но мне от памяти моей,
От юности
Не отказаться.
 
 
Бери
Немаленькую мерку
Минувшему – всему тому,
Что было скроено по веку
И по народу моему.
Для трех,
Для двух,
Для одного
Обиженного человека
Есть память лет…
А память века —
Для человечества всего.