Текст книги "Собрание сочинений в трех томах. Том 2"

Автор книги: Василий Федоров

ОТЕЦ

 
Мой отец
Конокрадом не был,
Как ходила молва тех дней,
Просто слишком уж раболепно
Он всю жизнь
Любил лошадей.
И меняться
И торговаться
С видом хитрого знатока.
Все хотел отец доменяться
До орловского рысака.
Все хотел,
Чтоб копыта били
Гулко, до неба,
Как в мороз.
Доменялся же до кобылы,
Что потом отвели в колхоз,
 
 
О, знаток
Лошадиных граций,
Он к тому же играл, как бес.
Все хотел отец доиграться
До каких-то больших чудес.
Все он верил,
Что за червонцем
Грив колышется ореол,
Что к ногам,
Поиграв на солнце,
Упадет золотой орел.
Все он верил
Той подлой карте,
Что доводит до маеты.
Так однажды
В слепом азарте
Проиграл горюн хомуты.
 
 
Не по низкой
Своей культуре,
А по-моему, верняком,
По широкой своей натуре
Был родитель мой игроком.
В играх силою он хвалился,
К супротивнику став лицом,
Но не дрался,
А только бился
И боролся
Честным борцом.
На веселой
На русской пасхе
И на празднике уразы,
Соблюдая устав татарский,
Забирал мой отец призы.
 
 
Эх вы, эх,
Золотые гривы,
Гривы синие,
Как туман!..
И ходил мой отец счастливый
И мечтал обхитрить цыган.
Подвела не гулянка-пьянка,
Горе в том,
Как признал он сам:
У цыгана была цыганка,
Ворожившая по глазам.
Умолила и упросила,
А ведь, помнилось, не хотел…
Все потом казалось красивым,
Все, на что бы
Ни поглядел…
 
 
Незнакомое
Так знакомо!
Мне б тихонько делать дела,
Но какая-то хромосома
Страсть отцову передала.
Для отца
И пьянеть при фарте,
И призы татарские брать
Было так же,
Как на бильярде
Мне Березина обыграть.
 
 
Все иное.
Иные вкусы.
Мне ни пасха,
Ни ураза,
Ни цыганка уже,
А Муза
Завораживает глаза.
Не манила и не просила,
Обмануться сам захотел.
Вот и кажется
Все красивым,
Все, на что бы
Ни поглядел…
 
 
Все хочу,
Чтобы в строчках были
Только огненные слова.
А по строчкам —
Трусца кобылья,
Будто снова
Везу дрова…
Вновь пишу,
Будто лезу драться,
Сжавши гневные кулаки.
Все хочу, хочу дописаться
До какой-то
Большой строки.
 
 
1965
 

СОВЕСТЬ

 
Упадет голова —
Не на плаху,
На стол упадет,
И уже зашумят,
Загалдят,
Завздыхают.
Дескать, этот устал,
Он уже не дойдет…
Между тем
Голова отдыхает.
 
 
В темноте головы моей
Тихая всходит луна,
Всходит, светит она,
Как волшебное око.
Вот и ночь сметена,
Вот и жизнь мне видна,
А по ней
Голубая дорога.
 
 
И по той,
Голубой,
Как бывало,
Спешит налегке,
Пыль метя подолом,
Пригибая березки,
Моя мама…
О, мама!
В мужском пиджаке,
Что когда-то старшой
Посылал ей из Томска.
 
 
Через тысячи верст,
Через реки,
Откосы и рвы
Моя мама идет,
Из могилы восставши,
До Москвы,
До косматой моей головы.
Под веселый шумок
На ладони упавшей.
 
 
Моя мама идет
Приласкать,
Поругать,
Побранить,
Прошуметь надо мной
Вековыми лесами.
Только мама
Не может уже говорить,
Мама что-то кричит мне
Большими глазами.
 
 
Что ты, мама?
Зачем ты надела
Тот старый пиджак?
Ах, не то говорю!
Раз из тьмы непроглядной
Вышла ты,
Значит, делаю что-то не так,
Значит, что-то
Со мною неладно.
 
 
Счастья нет.
Да и что оно!
Мне бы хватило его,
Нерасчетливей будь я
Да будь терпеливей.
Горько мне оттого,
Что еще никого
На земле я
Не сделал
Счастливей.
 
 
Никого!
Ни тебя
За большую твою доброту,
И ни тех, что любил я
Любовью земною,
И ни тех, что несли мне
Свою красоту,
И ни ту,
Что мне стала
Женою.
 
 
Никого!
А ведь сердце веселое
Миру я нес,
И душой не кривил,
И ходил только прямо.
Ну, а если я мир
Не избавил от слез,
Не избавил родных,
То зачем же я,
Мама?..
 
 
А стихи!..
Что стихи?!
Нынче многие
Пишут стихи,
Пишут слишком легко,
Пишут слишком уж складно…
Слышишь, мама,
В Сибири поют петухи,
А тебе далеко
Возвращаться
Обратно…
 
 
Упадет голова —
Не на плаху,
На тихую грусть…
И пока отшумят,
Отгалдят,
Отвздыхают, —
Нагрущусь,
Настыжусь,
Во весь рост поднимусь,
Отряхнусь
И опять зашагаю.
 
 
1964
 

ХОЗЯЙКА

 
Березник…
Заприметив кровлю,
Антенн еловые шесты,
Как перед первою любовью,
Вдруг оробел за полверсты.
 
 
Свет Марьевка!
Но где же радость?
Где теплота?
Где встречи сласть?
Томительная виноватость
В груди отравой разлилась.
 
 
Виновен?
В чем?
Припоминаю
Всю трудно прожитую жизнь,
Ромашки белые сминаю,
Топчусь на месте,
Хоть вернись.
 
 
Напомнили мне стебли-травы,
Напомнил голубынь-цветок,
Что я хотел ей громкой славы.
Хотел.
И сделал все, что смог.
Другой деревни нет известней
Ни по соседству, ни вдали.
Она заучена, как песня,
Поэтами моей земли.
 
 
Слова кресалами кресаля,
Высокий я возжег костер.
Что ж горько так?
Не от письма ли
С унылой жалобой сестер,
Что жизнь в деревне
Стала плоше,
Что хлеб попрел,
Раздельно скошен,
Что в роковом ряду имен
Их председатель.
Вновь сменен…
 
 
А помню,
Светлым и крылатым,
Когда и рук не натрудил,
Мальчишкою в году тридцатом
Я агитатором ходил.
 
 
Но главное не в окрыленье,
Не в силе слова моего.
Со мною был товарищ Ленин,
И люди слушали его.
 
 
К забытым радостям, причастен,
Я шел и мучился виной,
Что нет в моей деревне счастья,
В тот год
Обещанного мной.
 
 
Я тихо шел…
На повороте
Из придорожного леска —
Авдотья, что ль?..
Ну да, Авдотья
Гнала брыкастого телка.
 
 
В одной руке пушился веник,
Другой придерживала свой
В углах подоткнутый передник
Со свежей ягодой лесной.
 
 
Теперь усталой и болящей,
Когда-то, дальней из родни,
Высокой,
Статной,
Работящей
Записывал я трудодни.
 
 
– Вась, ты ли? —
С нежностью великой
Пахнуло в милой стороне
И веником,
И земляникой,
Душевно поднесенной мне.
 
 
– Поди, забыл… Испробуй нашу…
Ладонь, шершавая с боков,
Выла как склеенная чаша
Из темных,
Мелких черепков.
 
 
Румянясь,
Ягода лежала,
Тепличной ягоды крупней,
Светилась,
Нежилась,
Дрожала,
Как будто вызрела на ней.
 
 
Душистая, меня лечила,
С души моей снимала страх,
Но все-таки она горчила
Рассказом о простых делах,
Что жизнь в деревне
Стала плоше,
Что хлеб попрел,
Раздельно скошен,
Что в роковом ряду имен
Их председатель
Вновь сменен…
 
 
И продолжала без утайки,
Судила без обиняков,
Как вседержавная хозяйка,
Сельхозначальство и райком.
 
 
Кольнула областное око,
Бросала и повыше взгляд —
На тех, кто учит издалека;
Доить коров,
Поить телят.
 
 
На миг замолодели очи,
Расцвел и выцвел
Синий мак.
Про совещанья,
Между прочим;
Авдотья мне сказала так:
 
 
– Зовут все первых да первущих,
А им и так неплохо жить.
Собрать бы нас вот, отстающих,
Да с нами и поговорить.
 
 
Э-э, я претензию имею.
Передний, крайний – все родня.
Наш фельдшер, ежли я болею,
Так он и слушает меня.
 
 
И что болтаю! —
Хитро глянув,
Прутье перебрала в руке.
У нас, у старых, как у пьяных,
Не держится на языке.
 
 
А где ж телок?
Убег?
Гляди-ка! —
Простилась попросту кивком
И, пахнущая земляникой,
Поторопилась за телком.
 
 
А я-то думал,
Как зазнайка,
Что в чем-то виноватым был…
Она судила как хозяйка.
Своей земли,
Своей судьбы.
 
 
И все ж, не позабыв урока,
Я шел, виновный до конца,
Не в роли
Юного пророка.
А в долге
Зрелого бойца.
 
 
1960
 

СВАДЬБА

 
У крыльца толкутся люди,
Бабы шепчут у окна:
– Как же будет?
– Что же будет?
– Поженились! Вот те на! —
А старушка об одном:
– Самый главный агроном,
Городской,
В деревню пришлый…
Вот те крест,
А я б не вышла! —
Кто-то весело в толпе:
– Удержаться просто,
Если, бабушка, тебе
Стукнет девяносто…
 
 
Запоздавшего встречая,
Упрекают – ну и ну!
Агрономша тащит к чаю,
Агроном зовет к вину.
– Разорвут! —
Смеются гости. —
Вы свою стыдливость бросьте,
А не то в отместку вам
Я и эту выпью сам.
 
 
«Нашим девкам белолицым
Ваши парни не с руки!..»
Заскрипели половицы,
Застучали каблуки —
Застучали: ту-ки, ту-ки!
Подобрался, вскинул руки
И пошел дробить сплеча:
Ча-ча-ча!
Ча-ча-ча!
В белой вышитой рубашке,
Улыбаясь за двоих,
По одной тесовой плашке
Гусаком прошел жених.
Никому не верится —
То-то был серьезный!
С ним решил помериться
Бригадир колхозный.
– Эхма!.. Эх!
Гуляй, Антошка!
Молодая, не зевай!
Из просторного лукошка
Ножка в ножку
Понемножку
Бригадиру подсевай. —
Молодая не зевает —
Золотым дождем идет.
– Сею-вею, подсеваю,
Да боюсь, что не взойдет!..
 
 
Дед увидел неполад, —
На невесту строгий взгляд.
– Песня песней,
Пляска пляской
Не забыть бы и обряд:
Молодые, встаньте в ряд.
Тише, гости!
Тише, резвые!
Не воруем, чтоб спешить.
Нам, пока головки трезвые,
Надо дело завершить.
 
 
Говорю тебе сердечно,
Мне перечить – не моги!
Отдаем тебе навечно,
Век-то долог – береги!
На породу нету жалобы,
Красота! Не возражай.
Чтоб трудилась и рожала бы,
Как колхозный урожай.
 
 
– Отвечай, жених, словами!
– Отвечай, жених, делами!
—Только все во свой черед,
Подождет тебя народ!
 
 
– Что ответить?
Что сказать бы?
(Дед сказал и шасть на печь.)
Откровенно, я для свадьбы
Не успел придумать речь.
Чтобы с линией согласно,
С той, которой я иду,
Безусловно, дело ясно,
Так сказать, не подведу.
 
 
1941
 

ГАМЛЕТ В СОВХОЗЕ

 
Сто разных вздохов,
Как одно дыханье,
И, как одно лицо,
Сто разных лиц…
В совхозном Клубе
На киноэкране
Страдает Гамлет,
Юный датский принц…
 
 
Страдает Гамлет-
Золото венца,
Отечески светившее
Для принца,
Теперь,
Когда живет
Лишь тень отца,
Блестит все так же
На его убийце.
 
 
Страдает Гамлет…
Как же не страдать,
Не мучиться.
Не исторгать проклятий,
Когда из тьмы
Изменческих объятий
С улыбкой прежнею
Выходит мать!
 
 
Страдает Гамлет…
Как ему любить,
Как позабыться
В неге голубиной,
Когда уста
Офелии невинной
Уже успели
Ложью отравить!
 
 
Страдает Гамлет…
Волны мчатся к скалам,
Чтоб умереть
У датских берегов…,
И странный свет
Дрожит над кинозалом,
Как будто льется
Из глубин веков.
 
 
Страдает Гамлет…
Свет пылит пыльцой,
Бледней волос
Загубленной датчанки.
В нем вижу я
Скорбящее лицо
Еще не старой,
Но седой сельчанки.
 
 
Страдает Гамлет,
Отпрыск королей…
Сельчанка плачет
Тихою слезою.
Что Гамлету она,
Что Гамлет ей,
Чтобы терзаться
Над его судьбою?
 
 
Что Гамлет ей,
Когда о том,
Как быть,
Сто раз решала,
Путаясь в ответе.
О, сколько-сколько
Горестных трагедий
Она сама успела
Пережить!
 
 
Что Гамлет ей
С интригами дворца?
В тот смутный год,
Что страхами измерен,
К ней тоже приходила
Тень отца,
Но не ко мщению звала,
А к вере.
 
 
Что Гамлет ей?
Она дышала адом,
Прошла войну
Со смертною бедой.
Уже сраженный,
Муж нездешним взглядом
Ее увидел,
Ставшую седой.
 
 
Что Гамлет ей?
Холодною душою
Трагедию земли
Не все поймут.
Родную землю
Делали чужою,
Скупою,
Неотзывчивой на труд.
 
 
Но с высоты
Страданья своего,
С вершины веры,
Что неугасима,
Она в душе
Боится за него,
Как мать боится
За родного сына.
 
 
Сто разных вздохов,
Как ее дыханье,
И, как лицо ее,
Сто разных лиц…
В совхозном клубе
На киноэкране
Страдает Гамлет,
Юный датский принц..
 
 
1963
 

ПТИЧИЙ САД

 
Слушайте!..
Слушайте сказку-былину!..
 
 
Некогда знойной Ферганской долиной,
Ночью и днем охраняемый стражей,
Шел караван с необычной поклажей.
 
 
На полпути каравану навстречу
Вылетел всадник с неласковой речью.
 
 
– Э-ге-ге-ге! —
Закричал он с прискока. —
Кто вы, откуда вы, дети Востока? —
И, поравнявшись, спросил он вторично:
– Что за товар за такой необычный?!
 
 
Хиленький старец с седою бородкой
Тотчас ответил угодливо-кротко:
– С миром объехав далекие страны,
Птиц мы везем благородному хану.
Пусть он, не зная тоски и болезней,
Тешится их незатейливой песней.
 
 
Только за птиц этих старец боялся.
– Петь перестали!.. —
А всадник смеялся.
 
 
– Что же вести их под зноем и пылью,
Если у птицы есть вольные крылья?!
Надо, чтоб мудрые люди трудами
Землю свою покрывали садами, —
 
 
Так, чтобы птица сама прилетела,
Чтобы сама свою песню запела.
Зря ты качался, плывя по барханам, —
Нет твоего благородного хана!..
Люди свободны, раскрыты темницы,
В клетках остались твои только птицы…
Чтобы никто здесь обиженным не был,
Добрые люди, верните им небо!..
 
 
Клетки разбили… При первом ударе
Шум поднялся, как на птичьем базаре.
 
 
Песни недлинны и сборы недолги
Были у маленькой иволги с Волги;
С ней и другие, взлетев в поднебесье,
Быстро помчались в Сибирь и в Полесье…
 
 
Сталось, что всадник, измученный жаждой,
Крепко заснул в той долине однажды;
Спит и не видит герой смуглолицый,
Как отовсюду слетаются птицы.
Ночью над спящим в широкой постели
Крылья, как листья в саду, шелестели…
 
 
Каждая птица несла, сберегая,
Зернышко лучшего дерева края —
Южных каштанов, душистых магнолий,
Дуба и клена с придонских раздолий,
Не обошлось без любителя ветра,
Невозмутимо спокойною кедра,
Не обошлось без носящей рубины
Гибкой, как девушка, тонкой рябины…
Как и зачем —
Нам гадать бесполезно…
Но из земли тут пошло и полезло…
 
 
Всадник проснулся от песни звенящей,
Всадник увидел вдруг сад настоящий.
 
 
Слыша о том, затаил я охоту
Полюбоваться на птичью работу.
Еду долиной… И слева и справа
Видится мне за дубравой дубрава…
Вижу, как мудрые люди трудами
Землю свою покрывают садами…
– Так почему же идут небылицы,
Будто сады посадили здесь птицы?
 
 
Хиленький старец с седою бородкой
Тотчас ответил насмешливо-кротко:
– Если и в сказках ты хочешь увязок, —
Значит, не слыхивал в детстве ты сказок…
Сын мой, – сказал он, —
За труд свой народы
Видят во всем благодарность природы.
Вот и в песках, напоенных водою,
Саженцев племя растет молодое…
Зной их не губит и ветер не клонит,
Листья приподняты, точно ладони…
Тронет ли ветер молоденький кустик,
Листья зашепчут: «Не пустим! Не пустим!»
Слышишь, лопочут так ясно, так дружно?..
– Слышу! – сказал я ему простодушно.
 
 
Взглядом меня
Он насмешливо смерил:
– Что же ты птицам тогда не поверил?!
 
 
1949
 

КАРОЙ ЛИГЕТИ

 
От яра к яру
То вплавь,
То вброд
Красные мадьяры
Идут вперед.
 
 
Каждый смельчак,
Смелей не надо!..
(Позади – Колчак,
Впереди – Гайда.)
 
 
Ведет их,
Строен,
Черняв,
Но светел,
Поэт и воин
Карой Лигети.
 
 
Ведет,
Не сникший
В тоске и грусти,
К огню привыкший
В отцовской кузне.
 
 
Ведет их,
Молод,
Узнавший с ними
Отцовский молот
В гербе России.
 
 
Ведет бесстрашно
Землей приомской,
В гербе признавший
И серп отцовский.
 
 
Звезда узналась,
Всех звезд отборней,
Что зарождалась
В отцовском горне…
 
 
* * *
 
 
Степные ветры
Им лица жгут.
Красные венгры
На бой идут.
 
 
Что ты таишь,
Берега кромка?
Впереди – Иртыш,
Позади – Омка.
 
 
Ревет река,
Волна шальная
Бьет в берега,
Как на Дунае.
 
 
В пагубе вод
Уже так близок,
Идет пароход
Белый, как призрак.
 
 
По боку синяя,
Синяя с красным,
Ватерлиния
Горит лампасом.
 
 
– В родную дальность
Дорог немного.
Нам осталась
Одна дорога.
 
 
Два-три бота
И, хоть опасно,
Возьмем с налета
Этот пампасный!
 
 
Дойдем в боренье
До горных кряжей:
К Уралу,
К древней
Родине нашей.
 
 
* * *
 
 
Кипит разводье,
Звереют волны.
На пароходе
Блестят погоны.
 
 
Блестят погоны,
И огнебойно
Звенят патроны,
Входя в обоймы.
 
 
Вот первый выстрел
В тумане грянул,
Как будто вызрел
Цветком багряным.
 
 
Не цветом мая
Цветы горят…
Дети Дуная
Иртыш багрят.
 
 
В огне и дыме
Плывут средь волн,
И кровь за ними,
Как сто знамен.
 
 
Дуная дети
Домой плывут.
Слова Лигети
Еще живут:
 
 
– Мы в этой жизни
Вдвойне богаче:
Нас две отчизны
В беде оплачут.
 
 
Оплачут,
Верю я,
Где нас взрастили.
Оплачут Венгрия
И Россия.
 
 
1968
 

ЛЕНИНСКИЙ ПОДАРОК

 
На юге,
В подкове предгорья,
Где в марте отыщешь цветок,
У самого синего моря
Беленый стоит городок.
Бушует в нем зелень густая.
И мнится,
Коль с моря взглянуть,
Что там голубиная стая
Присела в пути отдохнуть.
Вот, кажется, город взовьется
И улетит далеко…
В нем сердце спокойнее бьется
И дышится людям легко.
 
 
Утрами
По улице тихой,
К шажку прибавляя шажок,
Чуть горбясь, седая ткачиха
На теплый идет бережок.
Не надо искать знаменитей:
Всю жизнь, что в труде прожила,
Она из тонюсеньких нитей
Большую дорогу ткала.
Трудилась,
Теперь отдыхает.
Ничто здесь ее не томит.
Она свою жизнь вспоминает…
А Черное море шумит…
 
 
* * *
 
 
В те дни,
Когда по снежным падям
Под Нарву шел за строем строй,
В настороженном Петрограде
Служила Надя медсестрой.
Бойцу привычно не бояться, —
Смерть у него одна,
А ей
В ту пору довелось сражаться
Со множеством чужих смертей.
Она была храбра,
Но в стуже
Неотопляемых палат
Боялась Надя встретить мужа
Средь умирающих солдат.
И все ждала о мире слова,
Так страстно, как солдатки ждут…
 
 
День приходил, второй – и снова
К подъезду раненых везут…
Опять сестра бежит к воротам
По лестнице особняка.
Навстречу Наде быстрый кто-то:
– Носилки не нужны… Пока!.. —
Порывист,
В жестах откровенен,
Столкнувшись с ней лицом к лицу,
Стремительно поднялся Ленин
По госпитальному крыльцу.
 
 
На многих рваные халаты,
Бинты замытые видны.
Ильич осматривал палаты
И повторял:
– Бедны, бедны!.. —
 
 
То добрый,
То сурово-резкий,
Вступая в темноту палат,
Он видел чистыми до блеска
В то время
Лишь глаза солдат.
Они, подернутые горем,
Светлели перед Ильичем:
– Товарищ Ленин, мы вот спорим…
Ильич подался:
– И о чем? —
Ответил юный, смуглолицый,.
С повязанною головой:
– Мы спорим… Надо ль замириться
С буржуазией мировой?
 
 
Ильич молчал
И только взглядом
Спросил: и вывод, мол, каков?
– Вот старики твердят, что надо.
– Вот, вот…
И я – за стариков…
Когда за власть буржуи ссорятся,
Война народу не с руки…
Нет, нет! И пусть не хорохорятся
То-о-варищи меньшевики!
Мир, мир! —
И только мир! —
При этом
Он, вглядываясь в полутьму,
Все щурился, как бы от света,
Который виделся ему.
 
 
* * *
 
 
Когда в глаза ему смотрели
С голодным блеском сотни глаз,
Он видел, как они теплели
От гордой мысли,
Что у нас
Все будет,
Только б укрепиться,
Чтоб на просторах всей страны
Светил нам не огонь войны,
А плавок-доменных зарницы.
Все будет,
Нужно лишь терпенье!..
 
 
У юной медсестры тогда
Забылись страхи и сомненья,
Забылись горе и нужда.
О многом
В этот миг забыли.
Почти никто не услыхал,
Как в ленинском автомобиле
Мотор голодный зачихал.
 
 
Ильич уехал…
Вслед солдатки
Глядели.
Вспомнили они:
– На нас заплатки и заплатки…
– Да что ж мы?!
– Надя, догони!..
– Ты смелая!.. Проси не пищи,
Проси обувку… Должен дать…
Она на рынке стоит тыщи,
Обувка-то!..
А где нам взять?!
 
 
Рванулась…
Вот пустырь, заводик…
Цель ближе… Вот совсем близка…
И догнала чихавший «фордик»
У неисправного мостка.
 
 
Ильич,
На мостик выйдя древний,
Пока саперы чинят путь,
Как мужики порой в деревне,
Присел на бревна отдохнуть.
Смеялись
Лучики-морщинки,
И Надя, прямо как на грех,
Увидела его ботинки,
Поношенные, как у всех.
«Ну как просить?!» —
Вдруг тесно стало
Уже заученным словам.
Она шагнула и сказала:
– Я от солдаток…
С просьбой к вам,
Они… Они не просят пищи…
Обувку бы… Пар двадцать пять…
Она на рынке стоит тыщи,
Обувка-то!
А где им взять?!.
– Да, верно, —
Ленин приподнялся
И, на ее взглянув башмак:
– А вам? – спросил
И рассмеялся
И весело и грустно так.
Он стал,
Как показалось Наде,
С мастеровыми чем-то схож;
Прикинул, на ботинок глядя:
– Э-э, нет!.. Уже не подошьешь
 
 
Вдруг резче
Меж бровями складка,
И сразу смех и шутка – прочь!..
– Так, вот, товарищ делегатка…
Вздохнул, —
Попробуем помочь!.. —
Глаза прищурились в заботе
При виде сбитых каблуков. —
Вы молоды, вы доживете
До модных туфель и шелков…
 
 
* * *
 
 
Весной,
К прилету первой стаи,
На улицах и берегах
Снег залежавшийся растаял
И по Неве прошла шуга…
А Брестский мир
Был слишком краток,
Бойцов измученных леча,
Забыли двадцать пять солдаток
Про обещанье Ильича.
Однажды в дождь,
Грозовый, сильный,
Затмивший все и вся кругом,
За Надею пришел посыльный
И пригласил ее в ревком.
Шла под дождем она, по лужам,
Готовясь горе перенесть:
Ей все казалось, что о муже
Недобрую там скажут весть.
Шла медленно,
Не торопилась
К неведомой судьбе своей.
Коса под ливнем становилась
Все тяжелей и тяжелей…
 
 
Вот и вошла,
Не замечая,
Как потекли с нее ручьи.
Ее, всю мокрую, встречают
Суровые бородачи.
И самый старший из ревкома
Спросил у медсестры тогда:
– Сестра, вы с Лениным знакомы?
Смутилась и сказала:
– Да!
 
 
Вдруг бородач оправил китель, —
Должно, с кадетского плеча, —
И вытянулся: – Разрешите
Вручить подарок Ильича. —
Тут Наде подали коробку.
«Неужто только мне одной?!» —
Подумала и робко-робко
Взяла подарок именной.
И даже вздрогнула немножко,
Когда вдруг скрипнули в руках
Красивые полусапожки
На аккуратных каблуках,
Не на шнурках, а на резинке…
И, кроме этих, именных,
Увидела в углу ботинки
Солдатские —
Для остальных.
 
 
Без красноречья, как умели,
Подарок Ленина вручив,
Заулыбались, подобрели
Суровые бородачи.
 
 
* * *
 
 
В подарок тот принарядиться
На праздник – вот бы хорошо!..
Дни пролетали вереницей,
А к Наде праздник
Все не шел…
 
 
Бывало, поглядит в окошко:
Вот, дескать, кончат воевать, —
Она в своих полусапожках
Пойдет любимого встречать.
И милому на удивленье,
Чтоб он ничем не укорил,
Она расскажет, как ей Ленин
Сапожки эти подарил.
 
 
Но нет!
И ей, как многим женам,
Судьба тяжелый путь дала:
На муку чувствам береженым
Любимого не сберегла.
 
 
Но от беды у ней устало
Не опустилась голова.
В дни мирные ткачихой стала
Двадцатилетняя вдова.
 
 
* * *
 
 
А вскоре боль другой потери
Хлестнула по сердцу, как плеть…
Она жила, как бы не веря,
Что Ленин может умереть.
А эти траурные звуки?!
Нет, нет! Казалось, не в беде,
А просто вытянулись руки,
Уставшие в большом труде.
 
 
А скорбь!..
Она текла, как Волга.
Он для тебя, Отчизна-мать,
Трудился так, что долго-долго
Ему придется отдыхать.
И день прощанья был неярок,
Боль, не стихая, сердце жгла…
В бесценный ленинский подарок
Обулась Надя и пошла.
 
 
Пришла.
Толпа у фабзавкома.
А снег над ней кружит, кружит…
– Ты, – шепчут, —
С ним была знакома,
Иди к трибуне, расскажи… —
А что она теперь расскажет,
Когда в глазах – круги, круги!..
То слезы вытрет,
То покажет
На дареные сапоги.
 
 
Сначала голос был невнятен,
Но вскоре даже с дальних мест
Стал удивительно понятен
Ее рассказ
И этот жест.
И то, как вождь сказал в заботе
При виде сбитых каблуков:
«Вы молоды, вы доживете
До модных туфель и шелков…»
 
 
* * *
 
 
– За жизнь-то
Хлебнула я лиха.
Достаток повелся не вдруг… —
Замолкла седая ткачиха
И радостно смотрит вокруг.
У стареньких
Счастье во взглядах,
Почти как у малых ребят.
Вон девушки в ярких нарядах,
Сбегая на берег, шумят…
Одна беззаботно смеется,
Другая с восторгом глядит:
Волна к ней навстречу несется,
И гребень на солнце горит.
 
 
Глядит и ткачиха влюбленно
На то, как за гребнем, вдали,
Приветствуя город беленый,
Спокойно идут корабли.
И кажется:
Слух отмечает,
Что тем кораблям из-за гор,
Как детям своим, отвечает
Заводов торжественный хор.
 
 
Все, все,
Что ее окружает,
Что радует сердце и глаз,
На сто голосов продолжает
Не конченный ею рассказ.
 
 
1953