Текст книги "Собрание сочинений в трех томах. Том 2"

Автор книги: Василий Федоров

ЗА РЕКОЮ КЛЮЧЕВОЙ

 
Осенним золотом горят
Лесов густые кроны.
В садах и рощах
Все подряд
Горит огнем червонным.
А в небе лебеди трубят,
Их море ждет.
Недаром
Они летят, летят, летят
Над золотым пожаром!
 
 
Рюкзак набитый
Спину гнет,
Ремнями плечи грея,
К родной Шатровке
Путь ведет
Алданова Андрея.
Андрей когда-то из нее
Ушел от недорода,
Под вывескою «Живсырье»
Пересидел три года.
 
 
Пшеница!
Блеском острых пик
Все поле полонится.
Свернув с дороги,
Напрямик
Пошел он к той пшенице.
Стоит, по виду непроста,
И колосом солидна,
А в нем такая пустота,
Что даже тронуть
Стыдно…
 
 
И видит он
В лучах зари,
Как, путая колосья,
Без уваженья косари
Ее, такую, косят.
– Коси!..
– Своди позор к концу! —
Выкрикивал косец косцу,
Другой – из-за пшеницы:
– Слышь, кум,
Работа не по нас,
Здесь бригадира бы как раз
Заставить потрудиться.
 
 
– Должно, нет силы у земли.
Я ж говорил со сватом:
Сват, говорю, подшевели
Ее суперфосфатом.
Суперфосфат —
То сильный зверь!.. —
И заключил устало:
– Эх, все работнички теперь.
Хозяина не стало!
– Он есть, да интересу нет…
 
 
Андрей пошел быстрее.
—Коси, коси! —
Летело вслед
Алданову Андрею.
 
 
* * *
 
 
Померк закат,
И говор смолк,
Пропал
Запал
Умильный.
По звукам
Шел Андрей на ток
Бригады молотильной.
Как будто кто трубил в трубу,
Его приход почуяв…
 
 
Любил он с детства
Молотьбу,
Особенно ночную.
Любил,
Как грабли в темноту
Солому отметают,
Как барабан
На всем лету
Снопы за чуб хватает.
Любил он,
Как в кругу девчат
Ремни, шкивные ленты,
Сходясь и расходясь,
Звучат
Дружней. аплодисментов.
 
 
Скирды,
Что крепость,
Что редут,
И, споря,
Кто отважней,
Ребята приступом берут
Колосовые башни.
 
 
Мелькают руки молодух,
Всегрешных меж собою,
И хлебный,
Исто русский дух
Стоит над молотьбою.
Андрей
В труде негородском
Как будто причастился:
До хлеба жадным мужиком
Он заново родился.
 
 
* * *
 
 
В поймах неба
Над Шатровкой
Бродят звездные стада.
Над притихшею Шатровкой
Пала первая звезда.
Та звезда
Предвестьем горя
Над землей летела вкось.
Поздним вечером
В конторе
Полдеревни собралось.
 
 
Перед взбучкой неминучей
На смотру бригадных дел
Бригадир Антон
На случай
Критики
Медаль надел.
Опершись на стол руками,
Он косился на часы,
Оттопырив плавниками
Рыжеватые усы.
Ту пшеницу,
Как улику,
Как пример к его делам,
На позор и суд великий
Разложили по столам.
За Антона не тревожась,
Девушки из колосков
Ладят некую похожесть
Бригадировых усов.
 
 
Нарядившись
В серьги,
В бусы,
На Алданова глазят,
Перед новеньким,
Безусым,
Мокрохвостые, форсят.
 
 
Без особого почета
На Антона смотрит мир.
– Люди требуют отчета,
Отчитайся, бригадир,
За дела бригадные,
За неладные!..
Тут Антонова бригада
Высказалась напрямик:
– Снять!
– Такого нам не надо!
– Снять!
– Снимайте! —
Сел и сник.
 
 
И Алданову не легче
Принимать его дела,
Показалось, что на плечи
Межами
Земля легла.
 
 
Шел он позднею порою,
Шел и знал,
Что не заснуть.
В тихом сквере
Бюст героя
Преградил Андрею путь.
Показалось:
Из просвета
Смотрит, пристально суров,
С каменного постамента
Бронзовый Сергей Орлов.
 
 
Показалось:
Шевельнулся,
Показалось,
Что сказал:
«Я – погибший,
А вернулся,
Ты – живой,
А запоздал...»
 
 
* * *
 
 
Кому из нас
В краю родном
Покинутый не снился дом.
Тот дом,
Где старенькая мать
Улыбкой встретит кроткой.
Когда-то длинная кровать
Окажется короткой.
 
 
Проснись, Андрей,
Уже светло,
Уже, роняя листья,
Рябина в синее стекло
Стучит багряной кистью.
Проснись!
Уже давно восход,
Уже, затеяв игры,
На лавке полосатый кот.
Изображает тигра.
 
 
На конном
Перезвон уздец,
Смех, шутки у конюшен;
Прядет ушами жеребец,
Горяч и непослушен.
И под знакомый шум и звон,
Уже иной,
Не прежний,
Шагает пасмурный Антон,
Ступая по-медвежьи.
В душе – тоска,
В глазах – туман,
В бригаде – междувластье.
 
 
Легко неся
Свой вдовий стан,
Пришла Орлова Настя.
Ей,
Что работать,
Что плясать,
Что петь
В тоске глубокой.
Красавица
Ни дать, ни взять,
А ходит одинокой.
И то —
Героева жена,
Посватать —
С ним сравняться.
Ребятам нравится она,
А подойти боятся.
 
 
Любить бы ей,
Детей рожать,
Унять бы страстный голод…
Хотела даже убежать,
Как грамотные,
В город.
Ушла б,
Никто и не мешал,
Но, утишая муки,
Взгляд бронзовый
Ее держал
И бронзовые руки.
 
 
Нет, не ушла,
Не предала,
Задумала иное,
И до поры себе взяла
Смиренье напускное.
 
 
Зарей умылась,
Та заря
В ресницах полусонных.
Она, ни с кем не говоря,
Лущит себе подсолнух.
А у него кудрей кольцо
И конопатое лицо…
 
 
Андрей,
Излишне деловит,
Орловой Насте говорит:
 
 
– Три лошади возьмете,
Снопы с участка своего
На общий ток свезете.
– Как так?!
– А так. Тебе дано
Твое же бывшее звено.
 
 
Сполз с головы
Цветной платок.
– Мои снопы на общий ток?!
Не унимается она,
Тогда сказал он злое:
– Не стыдно?..
А еще жена
Погибшего героя!..
 
 
И – смолкла.
Вспомнились до слез
И вызвали заминку
Такой же лоб,
Такой же нос
С орлиною горбинкой.
Припомнился ей
Взгляд родной
Того, кто звал ее женой,
Кто милой Настенькою звал,
Кто в прелюбую пору
Команд суровых не давал,
Как этот…
Слишком скорый!..
 
 
И вдруг
Девчатам из звена,
Шумевшим, как галчата,
Сердито крикнула она:
– Поехали, девчата!
 
 
* * *
 
 
Через мир разноголосый
Мнит Андрей, кидая взгляд,
То на гречу,
То на просо,
По зеленому прокосу
К будкам тракторных бригад,
Где, взметая пашню ровно
И слепя глаза людей,
Пять плугов ныряют,
Словно
Стадо белых лебедей.
 
 
До чего ж
Кругом красиво
И вольготно до чего ж!
Иноходец машет гривой,
Подворачивает в рожь.
 
 
Но хозяин
Что-то крут,
Он зол,
Чего бы ради?
Глядит на поле,
Где растут
Две меленькие клади.
 
 
Отливает,
Словно жар,
Плеч девических загар.
Все без блузок,
Сноп – не сено,
Не засенится на грудь.
Рвется конь:
Стряхнувши пену,
 
 
Громким ржаньем,
Как сиреной,
Хочет девушек спугнуть.
Два коня
Столкнулись лбами.
Бригадир не с добротой
Перед возом со снопами
Поднял руку, крикнул:
– Стой!..
 
 
– Это превышенье власти!..
Это… Это… —
В стороне
Раскрасневшаяся Настя
Запинается в стерне.
На груди рукою узкой,.
Нервно пальцы сжав, в кулак,.
Незастегнутую блузку
Ухватила кое-как.
 
 
Позабыла стыд.
Руками
Преградила путь.
– Не дам! —
Блузка синими волнами
Разошлась по сторонам…
Конь в упряжке
С толку сбился,
Пятясь с возом.
Вперекос
Накренился,
Развалился
Невысокий Настин воз.
 
 
Вздрогнула,
Глаза закрыла,
Сделалась пьяным-пьяна.
Белой грудью придавила
Золотистый сноп она.
И Алданову невольно
Сразу стало
Больно-больно.
Словно спелые колосья,
Что под Настею сплелись,
Расколю-колючей остыо
Тоже в грудь ему
Впились.
 
 
Что поделать,
Он не знает,
Слышит —
Настя причитает,
Плачет, словно над могилой,
Той, единственной, одной…
– Да почему, Сережа милый,
Рядом нет тебя со мной…
Ты героем был,
Я тоже
Думала…
А тут…
А тут…
Мне с тобой,
Родной Сережа,
Поравняться не дают.
 
 
* * *
 
 
У дороги,
У проселочной,
Где рядами с двух сторон
И березовый
И елочный
Поднимался вверх заслон,
Где масленок
Землю вспучивал
Желтой шляпкой набекрень,
Не по возрасту задумчиво
Бригадир присел на пень.
 
 
Свет вечерний
Елка застила,
Но в глазах светилась та
Ослепительная Настина,
Озорная красота.
Сколько лет
С одним желанием
Звал любовь,
Не ведал сна,
Мучил сердце ожиданием:
Где,
Когда
Придет она?
 
 
И случилось необычное,
Вдруг любовь
В короткий миг
Приняла черты, обличие
Насти, острой на язык.
Обозвавшая бездельником,
Вся она в его груди —
С вечным
Бронзовым соперником,
Гордо вставшим на пути.
 
 
Даже лошадь
Стала кроткою.
Попаслась вокруг пенька
И губами, как бархоткою,
Плеч коснулась паренька.
Если та, о ком мечтается,
Душу, сердце обожжет,
Ничего не замечается.
Глядь,
Увидел:
Снег идет.
 
 
* * *
 
 
Зима…
На снежном полотне
Прострочен след лисицы.
Мороз рисует на окне
Ветвистую пшеницу.
Весь куст
Как будто переспел:
И стебель бел,
И колос бел.
И по канве узорной
От снега, бьющего в карниз,
Снежинки опадают вниз,
А кажется,
Что зерна.
 
 
Девчата за окном поют,
В клуб зазывают новый.
Девчата славят в нем уют
И аромат сосновый.
Назойливую пряча боль,
Андрей пошел на песни,
Чтоб героическую роль
Сыграть сегодня в пьесе.
 
 
Снежинок рой,
Сойдясь, кружил,
Чтоб снова разминуться.
Все, что хотел, запорошил,
Все, что сумел, заворожил,
Да так,
Что тополь затужил,
Не смея отряхнуться.
 
 
Береза старая в кругу
Других берез с азартом
Раскладывала на снегу
Свои сухие карты.
Их много в стуже ледяной,
И все они на счастье:
Одна к одной,
Одна к одной —
Одной червонной масти.
 
 
* * *
 
 
Привычно появляться им,
Да так,
Чтоб интереснее:
Ребятам с декламацией,
Девчатам с тихой песнею,
С припевками веселыми,
Со звуками со струнными,
Что плавают над селами
Ночами звездно-лунными.
 
 
«За горой, за лесом,
За быстрою речкой,
За горой, за лесом
Милый мой живет.
На тропинки лисьи
Опадают листья —
Жду-пожду, а парень
В гости не идет.
 
 
Мне самой, подруженьки,
Некогда ходить,
Как бы мне, подруженьки,
Парня заманить?»
 
 
На сцене
Парень в кителе
Ведет борьбу с фашистами,
А в темном зале зрители
Переживают истово.
 
 
Вот люди надают,
Встают,
Пшеницу топчут спелую.
В бойце Андрея узнают,
А рядом Настю смелую.
 
 
Вот ранили бойца враги.
С тоской неодолимою
Он просит девушку:
– Беги!
Спасай себя, любимая! —
Но говорит она ему,
Так говорит,
Что верится:
– Тебя у смерти отыму,
У всех,
Кто взять осмелится!
 
 
* * *
 
 
Но лишь закончилась игра
И до свиданья смелость.
Кто б знал,
На внука столяра
Настасья загляделась.
С тех пор,
Как будто кто украл
Язык ее шумливый.
Все чаще на душе играл
Котенок шаловливый.
Теперь уж кошкой не скребло,
А так:
Котенок вольный
Потрется спинкою – тепло,
Царапнет лапкой – больно.
 
 
Пожалуй,
Настю не понять,
Не помянув на слове,
Что ей минуло двадцать пять,
И пять последних —
Вдовьи.
 
 
Но вот сильнее стала боль,
Тревожней стали мысли,
Что в клубе сыгранная роль
Не удается в жизни.
 
 
Домой – одна.
Ускорит бег,
А с сердцем нету слада.
 
 
…Стоял февраль,
И мягкий снег
На землю тихо падал.
Лежал на крышах,
На полях,
На темных Настиных бровях.
До губ не долетая,
Он почему-то таял…
 
 
* * *
 
 
За столяркой
В белой роще
Прилетевшие грачи
Делят новую жилплощадь,
Каждый спорит и кричит.
И скворец своей скворешне
Песню теплую принес.
Бригадиру
Залах вешний
Сердце трогает до слез.
 
 
Набухает сердце почкой,
Чтоб потом
Раскрыться в нем
Не зелененьким листочком,
Не голубеньким цветочком —
Полыхающим огнем.
Тою самой чистой страстью,
От которой чуда ждешь,
От которой к милой Насте
Запросто не подойдешь.
Только, как бы ни пугала
Страсть, сжигающая их,
Бригадиру не пристало
Убегать от рядовых.
 
 
* * *
 
 
У Насти
Спросил он о том,
Каким бы она пожелала
Увидеть свой собственный дом?
И Настя, вздохнув, отвечала:
– Чтоб окна
Для каждой стены,
Чтоб милый,
Какой бы дорожкой
С какой бы ни шел стороны,
Выл виден
В большое окошко…
 
 
* * *
 
 
Настя ходит
Как в тумане,
Кто научит,
Как ей быть?
– Неужель всю жизнь, маманя,
Мне при памятнике быть?
 
 
Горьких мыслей разногласье
И свекровь свело с ума.
– Ты пойди к нему, Настасья,
Ты скажи ему сама.
Если сродственные души,
То признанье —
Не в укор. —
Шепчет:
– Господи, не слушай
Этот бабий разговор…
 

 
В горнице
Замолкли речи,
Слезы высохли давно.
Лунным оком смурый вечер
Стал заглядывать в окно.
Настя – в двери.
 
 
С плеч покатых
Падали, дрожа слегка,
Темно-синие квадраты
Барнаульского платка…
 
 
А на поле
Злаки крепли,
Из земли,
Как из ларца,
Дотянулись чудо-стебли
До Андреева лица.
С той поры,
Как снег растаял,
Зерна в борозды легли,
Он служить себе заставил
Силы неба и земли.
 
 
Шел Андрей,
Счастливый,
С поля,
А ему наперерез
Вышел кто-то…
Настя, что ли?
Переждал,
А рядом – лес.
Вскоре лиственно и хвойно
Он касался их голов.
Настя дышит беспокойно,
Не находит Настя слов.
Но подмечено, и метко,
Что бывало с давних пор:
Слезы женские нередко
Начинали разговор.
 
 
– Что ты, Настя! —
Всхлипы глуше.
– Не могу тебя понять.
– Я люблю тебя, Андрюша… —
И заплакала опять.
 
 
* * *
 
 
Заговорила, теребя
Углы плата:
– Не знаю,
Что скажешь ты, а я тебя,
Андрюша, понимаю. —
Спеша, слова летят из уст: —
Когда, такой похожий,
Поставили Сережин бюст…
День-ночь —
Я все к Сереже.
При нем и ночь светлее дня,
Смотрю – мне все в нем свято,
А он глядит поверх меня
Сурово вдаль куда-то.
Обидно – почему поверх?
И поняла я все же,
Что он за всех,
Что он для всех,
И я, как все – Сереже…
 
 
Лес и лиственно и хвойно
Над Андреем зашумел.
Он хотел сказать спокойно,
А спокойно не сумел.
Есть слова,
Но все словами
Невозможно передать.
Стал он жадными губами
Губы Настины искать.
 
 
– Ой, не надо!…
Дай мне малость
Отдышаться…
Погоди!.. —
Руки вскинула,
Прижалась
И притихла
На груди.
 
 
Разговор вели неробко
Про любовь и про дела.
Не заметили,
Как тропка
К памятнику привела.
Не свернули торопливо
К новым радостям своим,
Но, как дети, молчаливо
Постояли перед ним.
 
 
Жизнь подсказывает мудро,
Очень мудро!
Ведь не зря
Настя тихая, как утро,
Молодая, как заря.
Над зеленою травою,
Где влюбленных виден след,
За рекою Ключевою
Занимается рассвет.
 
 
1951-1952
 

МАЛЕНЬКИЕ ПОЭМЫ

МУЗА

 
В деревне
Пустовали гумна.
Лицом смугла и темно-руса,
По зреющим полям бездумно
Бродила марьевская Муза.
 
 
Был зной.
Трава от зноя вяла.
Полями, тропами лесными
Брела и землянику мяла
Она подошвами босыми.
 
 
И останавливалась часто,
И снова шла…
В разгаре лета
Среди таких, как я, вихрастых
Искала своего поэта.
 
 
Быть может,
И прошла бы мимо,
Ио рожь, стоявшую стеною,
Раздвинула, еще незрима,
И наклонилась надо мною.
 
 
С тоскою глядя, ворожила…
Меня в мое девятилетье
На чуткость испытать решила —
И, чуткий,
Я ее приметил.
 
 
Стояла
Скорбная такая!..
Вперед как будто поглядела
И, на тревоги обрекая,
Уже заранее жалела.
 
 
Миг —
Что зерно.
Вся жизнь в том миге.
В глазах печального свеченья
Легко, как по раскрытой книге,
Прочел я тайну обреченья.
 
 
«Мир повстречает новостями,
Но ты полюбишь эти земли,
Душою,
Телом
И костями
Почувствуешь ржаные стебли.
 
 
По жизни всей – до поседенья
Ты пронесешь в душе пытливой
Мучительное изумленье
Судьбой крестьянки
Терпеливой».
 
 
И вот
Глаза уже иные:
«Дитя земли и революций,
В тебя все радости земные
Одною радостью вольются.
 
 
Дитя голодного сусека,
От всех невзгод
Возьмешь ты долю;
Дитя мечты,
Все боли века
Войдут в тебя одною болью.
 
 
На все обиды и утраты
Гляди, преодолев страданья,
Как на торжественную плату
За свет
Душевного познанья.
 
 
Ты больше всех
Меня полюбишь.
Всю жизнь свою
В любой прохожей.
Искать похожую ты будешь,
Но так и не найдешь, похожей.
 
 
За тяжесть, что тебя не в меру
К земле пригнет
И горем тронет,
Я дам тебе такую веру,
Перед которой
Горе дрогнет».
 
 
Не знаю,
За какие вины,
Печалью глаз
И губ дрожаньем
Она раскрыла мне глубины
Своих земных переживаний.
 
 
Моя крестьянская, босая,
Прощально, помню, улыбнулась
Перед глазами угасая,
Ушла…
И только рожь качнулась.
Все – было.
С головой седою
Играть ли в рифмы,
Как в игрушки?
Все это было за Удою,
У старой
Дедовой избушки.
 
 
1960
 

ЧЕЛОВЕК

 
Природа
Не очень спешила
Провидеть свою благодать,
Пока, заскучав, не решила
Себе Человека создать.
 
 
Природа
В работе неспорой,
Незримое что-то творя,
Предгорья
Вздвигала на горы,
Бросала моря
На моря.
 
 
В горячке,
В бреду,
В наважденье
Земля, потерявшая стыд,
Так мучилась
В корчах рожденья,
Что даже срывалась
С орбит.
 
 
Громада
Кружилась,
Металась,
Глазеющих звезд
Не стыдясь,
Чтоб некая
Малая малость
Однажды живой родилась.
 
 
Не смея
В удачу поверить,
Ей некого было спросить,
Как малую малость лелеять,
Как ей
Человека растить.
 
 
Чтоб тело
Над миром парило,
Чтоб воды давались, легки,
Она ему крылья дарила,
Кроила ему плавники.
 
 
В заботе
И счет потеряла
Периодам,
Эрам,
Векам,
Когда не спеша
Примеряла,
Где быть
И ногам и рукам.
 
 
И снова
Дымила,
Чадила,
Крепила,
Чтоб сила была.
Сначала она начудила:
Трехглазым его создала.
И снова
Дышала могутно,
Чтоб свет его жизни
Не мерк.
Рожденный
Вот так многотрудно,
Чем занялся он,
Человек?
 
 
Чем?
С первой извилиной мозга
Он стал сучковатым древьем
Губить черновые наброски
Себя —
То, что стало зверьем.
За жизнь
Научившийся драться,
Губил он и рвал на куски
Улики недавнего братства,
Рожденья
Из той же музги.
 
 
Как нелюди,
Жившие в нетях,
Едва отойдя от горилл,
Природы нахальные дети
С дубиной
Полезли в цари.
 
 
Они
С первобытным пристрастьем,
Уже посягнув на миры,
Царят с превышением власти
С тех пор
И до нашей поры.
 
 
1971
 

Я – СЛОВНО ДОМ

 
Я – словно дом…
За беглецом – беглец,
В нем каждый год
Меняется жилец.
 
 
Сначала в доме
За его пазами
Жил мудрый мальчик
С тихими глазами.
 
 
Трудолюбивый,
Жадный до всего,
Все в дом тащил
И украшал его.
 
 
Для бурь и стуж,
Предвидя с ними встречи,
Он душу сложил
В меру русской печи.
 
 
Когда оставил он
Свое жилье,
В его проектах
Уже было все.
 
 
За мальчиком
Жил юноша в дому,
Во всем послушный
Мальчику тому.
 
 
Тот наказал взлететь
Во звездный рост,
И юноша взлетел
Почти до звезд.
 
 
Тот наказал не пить,
И он не пил,
Табачным дымом
Стены не коптил.
 
 
И вдруг явился,
Не подав вестей,
Неукротимый
Человек страстей.
 
 
Дом задрожал
И загудел от встрясок,
От переделок,
Выпивок и плясок.
 
 
Еще сырой,
Невыстоянный в лето,
Дом затрещал,
Огнями перегретый.
 
 
Не только в дом,
Теперь, страстьми ведомый,
Жилец уже
Потаскивал из дома.
 
 
Но тут на смену
Жизни гулевой
Пришел суровый
Мастер цеховой.
 
 
В нем уже все —
Бунт сердца,
Крик души
Смиряли
Заводские чертежи.
 
 
Те чертежи —
Дороги в бездорожье,
Как истины
Несовместимы с ложью.
 
 
Они учили
В их хитросплетеньях
Мир прозревать
Во многих измереньях.
 
 
И лишь потом,
Познавший тайну эту,
Я дал в себе
Прибежище поэту.
 
 
Мечтатель,
Истязатель сам,
И кроме
Он всех вернул,
Кто жил однажды в доме.
 
 
Всех, всех вернул,
Смешал в себе охотно —
И мальчика,
И летчика,
И мота.
 
 
Он мог весь дом
На бревна раскатить,
Чтобы дорогу к милой
Намостить,
 
 
Мог, как Нерон
С потемками в мозгу,
Полдома сжечь,
Чтоб осветить строку.
 
 
Душа поэта
Где-то кочевала,
Случалось, что в дому
Не ночевала.
 
 
Поэт строчит,
Пыхтит, дымит к тому же,
Поэту хорошо,
А дому – хуже.
 
 
Старело все,
Что прошлое скопило:
Кривились стены,
Падали стропила.
 
 
Венцы в беде.
Сменить бы два венца
И снова ждать
Хорошего жильца.
 
 
1972
 

ПУРГА

 
Боевая,
Во всем умелая,
Ты в одном у меня сдаешь:
Что ни выскажу, что ни сделаю
Все чего-то недопоймешь.
 
 
Вот беда!..
Не прийти к разладу бы,
Не нажить бы с тобой нам зла...
Что-то, милая, сделать надо бы,
Чтоб меня ты во всем поняла.
 
 
Черноспелую брать смородину
И грибы собирать в лесу —
Повезу я тебя на родину,
В даль сибирскую повезу.
 
 
Птичий посвист
В лесу послышится,
И когда ты пойдешь тропой,
Закачается, заколышется
Небо синее над тобой.
 
 
В тень присядешь,
В лесу – несмелая,
И услышишь ты:
«Чек… чёк… чёк», —
Это ягода переспелая
В тихий падает родничок.
 
 
Тронут сердце
Находки частые…
Тут черника…
А там опять
Грузди, белые, разгубастые,
В прятки вздумали поиграть.
 
 
А поверх,
Заручась согласием,
Молодую не тронув ель,
Двум соседям – березе с ясенем
Кружит голову белый хмель.
 
 
Может статься,
Наш край открывая,
Скажешь, ссору успев забыть:
– Милый мой, я тебя понимаю…—
Как задумано, так и быть.
 
 
* * *
 
 
Поезд замер
И бросил клич свой…
Я шутливо сказал жене:
– Мы приехали,
Ваше Лиричество,
Чемоданчик доверьте мне.
 
 
Эта станция узловая,
Называют ее Тайгой…
От нее до речонки Яя
Остается подать рукой.
 
 
За билетами,
За плацкартами
Не бегу к большому окну,
Не помахиваю мандатами,
На дежурного бровь не гну.
 
 
Где-нибудь
И пошел в атаку бы,
Ну, а здесь, в стороне родной,
Тсс! – мигаю
И палец на губы:
Дескать, молча иди за мной.
 
 
Тут я вспомнил
Приемы детские,
Чтобы «зайцем» пуститься в путь…
– Мы покажем корреспондентские!
Нет! О них ты совсем забудь!
 
 
Есть у страха
Своя гипербола…
Помню, в детстве, я ехал так, —
Было детство мое и не было
Никаких охранных бумаг.
 
 
В четком ритме
Движенья быстрого
Я рассказывал, где бывал, —
Словно жизнь свою перелистывал
И углы страниц загибал.
 
 
* * *
 
 
И пригорок,
И спад овражковый
Лишь успели мы с ней пройти —
Луг саранковый и ромашковый
Забелел на нашем пути.
 
 
Поглядев,
Как над всею местностью
Мотыльков мельтешила тьма,
Побледнел я смертельной бледностью:
Мне припомнилась та зима.
 
 
Снег кружился
Над лошаденкою,
Над кустами этих лугов,
Над притихшим в санях мальчонкою —
Безобиднее мотыльков.
 
 
Снег кружился:
Шутил, пошучивал
И, скрывая дороги даль,
Все сильнее, все злей закручивал
Небывалой пурги спираль.
 
 
Скрылось все,
Даже хвост кобылий…
Подгоняющая лоза,
Дрогнув, выпала,
И застыли
Слезы крупные на глазах.
 
 
И позднее,
Когда глубоко
Когти белые в грудь впились,
Думал холодно и жестоко,
Как проживший долгую жизнь.
 
 
Думал:
«Нет, не покину сани я,
Чтоб потом… не искала мать…»
И мальчишеское сознание
Торопилось все наверстать.
 
 
И всей волею,
И всей силою
Свое будущее призвал…
Жил, работал-
Встретился с милою…
И впервые поцеловал.
 
 
Между встречей и расставанием,
Помню, пробил мой горький час..
Только вместе с моим сознанием
Милый образ ее погас.
 
 
Не пойму,
Как меня увидели
В той пурговой глухой ночи?!
Отогрели меня строители
На горячей большой печи…
 
 
Я сказал ей,
Глядевшей с робостью,
Что меня – и не та одна! —
Наградила пурга суровостью,
Ну, а нежность дала весна.
 
 
Мы отметили
День прибытия,
Потому что с этого дня
Для нее началось открытие
Края нашего и меня.
 
 
1952
 

ПРОЛОГ

 
Здесь ночь светла.
Заснуть невмочь.
Сижу.
Гляжу.
Лицо забочу.
Нет, эту северную ночь
Я называть не смею ночью.
 
 
Урал стоял —
Гора к горе,
Там снег лежал,
Привыкший к лету.
Шел час, когда заря заре
Передавала эстафету.
 
 
Вагон,
Прошедший сто путей,
Трусил со скоростью убогой
От Лабытнанги к Воркуте
Еще не принятой дорогой.
 
 
На полированной доске
На шахту нанятый рабочий
Вздыхал,
Ворочался в тоске
По настоящей темной ночи.
 
 
Из Салехарда рыбаки
Подремывали в куртках жестких.
К ногам приставив рюкзаки,
Сидели девушки из Омска
Лицом к горам…
 
 
Жильцы веков
И стражи северных просторов,
Холодным блеском ледников
На девушек смотрели горы.
 
 
И спрашивали видом всем
Притихнувших на узелочках:
«Куда вы, девушки,
За чем
В своих нейлоновых чулочках?»
 
 
А в тундре
Было зелено.
Все чаще, раскосматив косы.
Наскакивали на окно
Кривые
Нервные березы.
 
 
– Мне страшно, Люда…
– Пустяки!.. —
И все же обе побледнели,
Когда мелькнули костяки
Изъеденных ветрами елей.
 
 
Улыбкою сменился страх,
Когда сказал вблизи сидящий:
– Ах, и шиповник цвел в горах!..
– И настоящий?!
– Настоящий!
 
 
На нас спускались сапоги,
На нас упал тяжелый голос:
– Ну, а пурга?..
Такой пурги,
Как здесь,
Не видывал и полюс.
 
 
Седой старик
Сошел к нам вниз
И рассказал, подсевши близко,
О том, как на горе Райиз
Погибла юная радистка:
 
 
«Любовь приносит много бед!..
А с той радисткой вот как было:
В своих неполных двадцать лет
Она охотника любила.
 
 
Она ждала его к себе,
А ночь была темна.
Не скрою,
Что снег уже шалил в гульбе
И ветер плакал над горою.
 
 
А из ущелья в этот миг,
Где смертное стелилось ложе,
Послышался ей слабый крик,
На зов любимого похожий…
 
 
Из теплоты,
От добрых снов,
Лицом встречая снег летучий,
Нетерпеливая,
На зов
Она шагнула с горной кручи.
 
 
Пурги тигровые броски
Мешали слуху.
Зов стал глуше…
Сжималось сердце от тоски,
Седели волосы от стужи.
 
 
Но шла она
Под вой и визг
В желании неодолимом.
И навсегда
Все вниз,
Все вниз,
Ушла за голосом любимым…»
 
 
Старик умолк,
Не досказав,
Как сбил радистку ветер злобный.
Я видел:
Девичьи глаза
Блестели гордостью особой.
 
 
И стало странно, что легко
Легенду приняли туристки.
– А вы, девчата, далеко?
– Мы на Райиз,
Мы с ней радистки.
 
 
И стали нам родней родни
Две пассажирки с рюкзаками.
 
 
А через час сошли они
На остановке Красный Камень.
 
 
И долго было видно мне
На повороте за березкой,
Как на дорожном полотне
Стояли девушки из Омска
Лицом к горам…
 
 
Жильцы веков
И стражи северных просторов,
Холодным блеском ледников
На девушек смотрели горы…
 
 
1960