Текст книги "Повесть об укротителе"

Автор книги: Василий Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

МИШУК – КИНОАРТИСТ

Несколько лет ездил Ваня вместе с Ладильщиковым на гастроли и стал надежным поводырем Мишука.

За эти годы Николай Павлович не один раз снимался со своим Мишуком в художественных фильмах, и каждый раз с какими-нибудь приключениями.

При съемках кинокартины «Сон телеграфиста» Мишук так испугался шума и яркого света юпитеров, что вместо того, чтобы лезть в окно, как его учили на репетициях, двинулся в стенку и сломал декорацию.

В кинокартине «Золотой запас» Ладильщиков дублировал роль белого генерала. По ходу действия партизаны натравливали на генерала прирученного медведя. Мишук сначала не узнал своего хозяина – в парике, с седыми усами, в папахе и бурке – и сбил его с ног. Режиссер был очень доволен: получилось натурально.

В фильме «Медвежья свадьба» Мишук оборвал у артистки хвост платья – шлейф, и она наотрез отказалась сниматься вместе с медведем. Как же быть? Где найти дублершу? Одели Ваню в женское платье, надели парик с косами, подвели ему брови и губы и получилась чудесная, миловидная девушка, весьма похожая на артистку, игравшую в фильме главную роль. Так Ваню и сняли в сцене с медведем, и получилось очень удачно, но Ваня жалел, что его никто не узнавал в этой роли.

Самое же опасное приключение произошла при киносъёмках в Сокольниках.

В двадцатых годах этот парк был совсем дикий, с густыми и даже непроходимыми зарослями кустарников. В самой Москве – и такие чудесные лесные дебри!

Московская киностудия облюбовала это место для съемок кинокартины «Северная любовь». В картине должна была сниматься сцена охоты на медведя, но где взять медведя, да ещё дрессированного, который бы подчинялся режиссеру и кинооператору?

Вспомнили, что в саду «Аквариум», на Садовой, выступает Ладильщиков с дрессированным медведем.

Пригласили Ладильщикова в киностудию, и режиссер, тучный человек с львиной гривой волос на голове, начал разговор:

– Помогите нам, Николай Павлович, снять лесную сценку с медведем.

– Как-бы Мишук чего-нибудь не натворил…

– Ну, что вы, Николай Павлович, – сказал режиссер, – вы же рядом будете. Мы учитываем ваш опыт укротителя, вашу силу и ловкость. Мы никак не можем выпустить картину без сцены с медведем. В этой сцене – кульминация, высший драматизм. Вы должны нас выручить. Ведь другого такого медведя, как у вас, ни у кого нет.

– Да, но Мишук не любит шума, суеты и яркого света, – сказал Ладильщиков, постепенно сдаваясь уговорам.

В разговор вмешался кинооператор, подвижной молодой человек с белым лицом и чёрными усиками.

– Будьте покойны, Николай Павлович, мы обеспечим полную тишину, съёмки будем производить без юпитеров, при солнечном свете.

– Я гарантирую вам образцовый порядок, – пробасил режиссёр.

– Ну ладно. Попробуем.

По ходу кинокартины медведь должен бросаться в кусты, где будут находиться женщина с ребенком, а охотник будет стрелять в зверя и ранит его в ухо.

Съемки надо было произвести раздельно: сначала снять женщину с мальчиком, собирающих ягоды, а потом снять медведя, бросающегося в кусты и якобы нападающего на людей. Но как же заставить медведя проделывать это действие, да еще на свободе? «На приманку пойдет», – решил Ладильщиков. В кусты поставил миску с медом и повел туда медведя. Покушав несколько раз мед, Мишук охотно бросался в кусты. Создавалось полное впечатление, что медведь кидается на людей, находящихся в кустах.

Но надо было еще показать, что охотник ранил медведя. Как же это сделать? Ладильщиков придумал маленькую хитрость: перед тем как пустить медведя в кусты, он ущемил его ухо бельевой прищепкой и держал ее так несколько минут, а потом прищепку снимал с уха и пускал медведя. В этот момент охотник стрелял в зверя и тот, потирая больное ухо лапой, будто раненый, сердито ворчал и лез в кусты. Выстрел производился условно, без звука. Да это и не имело тогда особого значения, так как кино было еще немым.

Все были на своих местах: кинооператор стоял за треногой киноаппарата, нацелив его на медведя, актер-охотник с ружьем в руках спрятался в отдалении за дерево, а Ладильщиков и Ваня придерживали медведя за ошейник, обшитый для маскировки бурой шерстью. Стоявший в стороне режиссер повелительно крикнул:

– Начали!

Ладильщиков снял прищепку с уха медведя и проговорил:

– Мишук, мёд, мёд…

Медведь торопливо зашагал в кусты, потирая лапой больное ухо.

– Камера! – крикнул кинооператор и стал быстро крутить ручку киноаппарата, застрекотавшего, как трещотка.

В этот миг неожиданно раздался выстрел и громовым эхом раскатился по роще. Медведь вздрогнул, зарычал и, замотав башкой, взмахнул передними лапами, словно проверяя, есть ли на нем цепь. Цепи нет! Почувствовав полную свободу и забыв про мед, разъяренный медведь бросился на кинооператора.

– Мишук! Мишук! Стой! – крикнул Ладильщиков и, взмахнув палкой, встал на его пути,

– Бейте его, бейте! – кричал побледневший кинооператор, свалив свой аппарат и удирая в кусты. Мгновенно исчезли и актер, стрелявший в медведя, и кинорежиссер с львиной головой.

Ладильщиков замахнулся и хотел ударить медведя по голове, но, боясь повредить ему глаза и череп, скользнул палкой по спине. Мишук толкнул хозяина лапой и, свалив его на спину, впился зубами в плечо.

Ваня схватил миску с медом и, показывая ее медведю, закричал:

– Мишук! Мёд! Мёд!

Но медведь не обращал внимания на приманку. Изо рта у него текла слюна и показался черноватый влажный Язык. Дыхание тяжелое, горячее, сопящее, Ладильщиков ухватил язык и, вытянув его на сторону, сильно перекрутил. От резкой боли медведь взревел и выпустил плечо.

– Ваня, давай цепь! – крикнул Ладильщиков.

Ваня подбежал с цепью в руках и пристегнул ее к ошейнику.

– Крути к дереву! – крикнул Ладильщиков.

Ваня быстро замотал цепь вокруг березы и щелкнул карабинчиком. Ладильщиков встал. На плече просочилась кровь. У Вани дрожали руки.

– Давайте, дядя Коля, я перевяжу. Здорово он вас помял?

– Чувствительно.

Из кустов показались кинорежиссёр со всклокоченной копной волос, бледнолицый оператор и актёр с ружьём, игравший роль охотника. Приклеенная борода у него наполовину оторвалась и висела клочками.

Режиссер закричал на актера:

– Какой чёрт вас угораздил стрелять? Кто вам позволил?!

– Я хотел, чтобы эта сцена была правдивее, жизненнее, – растерянно оправдывался актер.

– Умник! Ваша глупая выходка чуть не стоила человеку жизни! А вы – «жизненнее»!..

Кинооператор с перепугу не мог говорить. Белое лицо его покрылось розовыми пятнами, а черные усики подергивались. Он молча собирал с земли части своего киноаппарата, разбившегося при падении.

Ладильщикова отправили в больницу.

После того как Николай Павлович поправился, сцену в лесу все-таки засняли.

КАК ВОЛКА НИ КОРМИ…

– Маша, принимай подарок! – крикнул Николай Павлович, входя в дом. В руках у него была корзинка, покрытая мешком.

Николай Павлович приоткрыл мешковину, и Мария Петровна увидела на дне корзинки рыжевато-серого щенка. Уши у него были приподняты, а косо поставленные глаза диковато посверкивали.

Мария Петровна, довольная, улыбнулась.

– О, какой хороший!

Она хотела взять его на руки, но щенок испуганно прижался к корзине и щелкнул острыми зубками,

– У, злючка! А ну, вытряхни его.

Николай Павлович опрокинул корзинку. Щенок вывалился, прижался к стене и, дико озираясь, защелкал зубами.

– Какой худой! Где ты такого дикаря достал?

– У одного охотника.

– Какой-то странный щенок. И уши у него торчат не как у овчарки. Наверное, метис.

– Ничего, вырастет, хороший будет, – с улыбкой сказал Николай Павлович. – Приручим его, обучим, и он будет работать.

Мария Петровна любовно ухаживала за щенком, и ой у нее ел все: и молоко, и мясо, и картошку, и хлеб, и даже яблоки. Но сколько ни ел, по-прежнему был сухопарый, с втянутым животом.

– Коля, что же Абрек не поправляется? Больной он, что ли? – спросила Клавдия Никандровна.

– Нет, это у него такой экстерьер [5]5
  Экстерьер – телосложение животного.


[Закрыть].

– А почему он не лает и хвост несет по полу, как волчонок?

– Не знаю.

Щенок был лобастый, морда втянуто-заостренная, а передние ноги как-то неестественно сближены.

– Чудной какой-то щенок… – сказал Ваня, – на волчонка смахивает.

Абрек так привязался к Марии Петровне, что не подпускал к ней других животных и даже людей.

Как-то Николай Павлович в шутку хлопнул жену по плечу. Абрек кинулся на него и порвал ему пальто.

– И злюка, как волк, – сказала Клавдия Никандровна.

Однажды Николай Павлович, Мария Петровна и Ваня ушли в цирк.

На город надвигалась огромная темно-синяя туча, и глухо рокотал гром. В комнате потемнело. Предвестник грозы – вихревой ветер – налетел вдруг и высоко поднял тучи серой пыли, закружил мусор. Торопливо закрывая окна, Клавдия Никандровна крестилась и приговаривала испуганно: «Ох, господи, сила небесная…» Засвистело, завыло в трубе и в окнах так, словно на дворе была снежная вьюга. Щенок поднял нос кверху и завыл протяжно, тоскливо: у-у-у-у…

– Поди прочь, паршивец! – крикнула Клавдия Никандровна, замахнувшись на него веником. – Беду накликаешь…

Клавдия Никандровна думала, что если собака воет, то быть в доме беде.

Когда же из цирка пришел Николай Павлович, Клавдия Никандровна сказала:

– Коля, а ведь ты нас обманул.

– Как?

– Да ты не щенка, а волчонка принес.

– Ну, если вам не нравится, отдадим его в зоопарк.

– Что ты, Коля, – возразила Маша, – Он уже прижился у нас. И я к нему привыкла. А почему ты мне сразу не сказал, что это волчонок?

– Боялся, что ты не примешь. Я и сам-то не особенно верю, что из него толк будет.

– Чудак ты, Коля! Я ведь сразу узнала звереныша.

Начали понемногу дрессировать волчонка. К тумбе, будущему исходному месту своей работы, волк привык довольно быстро, так как лишь на тумбе стали его кормить. Как только приходило время кормежки, Мария Петровна подавала команду:

– Абрек, на место!

Волк вспрыгивал на тумбу и глотал слюну, ожидая пищи. Но ничего другого он не хотел выполнять. По кругу он кое-как научился бегать, а прыгать через барьер и в обруч не хотел, и никакая приманка не соблазняла его.

Прошло полгода, наступила осень, и прежнего захудалого волчонка нельзя было узнать: ростом он стал с собаку овчарку.

Николай Павлович и Ваня с Мишуком были на гастролях. Дома хозяйничали Мария Петровна и Клавдия Никандровна.

Как-то вечером Мария Петровна возилась на огороде, выкапывая свеклу, а Клавдия Никандровна вывела Абрека на поводке погулять.

– Пусти его, мама, пусть побегает по двору, – сказала Мария Петровна.

– Как бы, Маша, не убежал.

– Куда он убежит, когда двор закрыт. Пусти. Спущенный с поводка волк побежал вдоль забора, посматривая на ходу в щели.

– Маша, как бы не махнул, – опасливо проговорила Клавдия Никандровна.

– Что ты, мама, такой заборище!

– Чего же он бегает около забора?

– Мы учим же его бегать по кругу. Вот он и привык к этому.

– Ой, Маша, боюсь, что-то у него не то на уме… Волк с разбегу прыгнул на забор. Уцепившись за край передними лапами и, царапая, цепляясь за доски задними лапами, Абрек подтянулся и, махнув хвостом, cиганул через забор.

– Ай, ай, убежит! – закричала Клавдия Никандровна, размахивая руками,

– Абрек! Абрек! Ко мне! – крикнула Мария Петровна, подбегая к забору.

Мария Петровна и Клавдия Никандровна выбежали на улицу.

– Ой, убежал! Убежал! – кричали они.

– Кто убежал? – спросил прохожий старик.

– Волк.

– О-о, как волка ни корми, он все в лес глядит.

До леса было недалеко, километра два, но это небольшое расстояние оказалось для волка трудно проходимым? всё оно было заселено дачниками. Бесконечно шли огороды, сады, палисадники с заборами из досок, кольев и колючей проволоки. Почти у каждого дачника была караульная собака.

С разных сторон бежали ребятишки, вооруженные палками, и кричали во весь голос:

– Волк! Волк!

Собаки залаяли и побежали впереди ребятишек. Кто-то пальнул из ружья, и Мария Петровна испуганно вскрикнула:

– Ой, как бы не убили Абрека!

Откуда-то, как из-под земли, появился милиционер с сумкой на боку.

– Кто стрелял?! Почему стрелял?! – строго спрашивал он всех, кого ни встречал, но ему в ответ кричали;

– Волк! Волк!..

Видя, что люди бегут к лесу, милиционер выхватил из кобуры наган и тоже побежал по тому же направлению.

Даже восьмилетний Леня Левкович выпустил из комнаты своего кучерявого пуделя Ральфа, остриженного под льва, с гривой и кисточкой на кончике хвоста. Науськивая его свистом и не обращая внимания на возгласы матери: «Леня, куда ты! Не бегай!», – Леня, вооруженный деревянным мечом, во весь дух помчался вместе с Ральфом к лесу.

Уже темнело, а волк как в воду канул. На улицах и в домах засветились электрические лампочки, Серафима Григорьевна забеспокоилась:

– Что-то долго нет Лени. И Ральфа увел с собой. Нарвется на бешеную собаку или чуму подхватит…

– Ничего с ним не случится, – успокаивал ее муж, – побегают и придут домой.

Леня возвращался с погони за волком усталый и разочарованный: не нашли. Вслед за ним плелся, высунув язык, Ральф.

Вошли во двор. Проходя мимо малинника, пёс вдруг остановился, понюхал кусты, заскулил и, поджав хвост, побежал к крыльцу дома.

Василий Александрович сидел в своей комнате-кабинете и читал книгу.

Леня слегка приоткрыл дверь кабинета и тихо спросил:

– Папочка, можно?

– Ну-ну, – не отрываясь от книги, проговорил отец, – где ты там пропадаешь?..

Василий Александрович не любил, когда ему мешали заниматься, но младшему сыну он все прощал: Леня был его любимцем. Старший, Володя, уже кончает Академию и от родительского сердца отходит.

– Папа, у нас в малиннике кто-то есть, – таинственно сообщил Леня, входя в комнату отца.

– Кто там может быть?

– Не знаю, папочка. Только даже Ральф испугался. Там что-то светится…

– Уж не мальчишки ли окурок бросили?

Василий Александрович встал с кресла и положил книгу на стол.

– Ну, пойдем, покажи, что там такое.

Подошли к кустам малинника, присели и присмотрелись. Да, действительно, сверкают два огонька. Василий Александрович шагнул к кустам, а оттуда вдруг высунулась волчья морда и клацнула зубами. Василий Александрович испуганно отпрянул.

– Ох! Леня, позови скорее Марию Петровну. Обрадованная Мария Петровна сейчас же прибежала в сад к соседям, но когда она шагнула в кусты, Абрек и ее встретил недружелюбно. Оскалив зубы, волк рычал. Мария Петровна вооружилась палкой и, присев на корточки недалеко от волка, заговорила тихо, ласково:

– Абрек, Абрек.

Волк перестал рычать. Наверное, узнал хозяйку. Мария Петровна подвинула палку к его морде. Абрек схватил её зубами и стал яростно грызть. Палка – его враг. Мария Петровна убрала палку и, поглаживая волка по спине рукой, сказала:

– Абрек, спокойно, Абрек. Волк лизнул ей руку.

Мария Петровна пристегнула поводок к ошейнику, Абрек послушно пошел с хозяйкой, прижимаясь к её ноге и испуганно озираясь по сторонам.

Василий Александрович о чём-то задумался и проговорил тихо:

– Интересно. Очень интересно…

На другой день утром на квартиру к Ладильщиковым явился участковый милиционер, подтянутый, чистый, вежливый.

– У вас, кажется, убежал вчера волк?

– Да, у нас, – ответила Мария Петровна, – но мы его поймали.

– Очень хорошо. Он мог нанести урон.

– Но Абрек никому ничего плохого не сделал.

– Это не имеет значения, – неумолимо продолжал блюститель порядка, – он нарушил общественный покой и порядок.

– Что же вы хотите?

– Штраф.

– За что штраф?

– За то, чтобы не распускали зверей. В моём участке я не допущу нарушения порядка.

Милиционер составил протокол, расписался в нем сам и, заставив расписаться Марию Петровну, выдал квитанцию и вежливо раскланялся.

– До свидания, гражданка Ладильщикова. Я вашего мужа знаю. Если еще что-нибудь случится, звоните мне.

– Благодарю, – недружелюбно промолвила Мария Петровна.

А когда милиционер ушел, Клавдия Никандровна сказала:

– Ещё когда улита едет, приедет, а нам Абрек уже убыток приносит. Нет, не будет из волка никакого толка. Продать его надо в зверинец, а то еще какой-нибудь беды наживем.

– Вот уж как Коля приедет, тогда решим… – уклончиво ответила Мария Петровна, а сама подумала: «Нет, никуда его не отдам, Сколько трудов мы в нею вложили…»

СТО ЛЬВОВ

На заборах были наклеены красочные кричащие афиши: «Сто львов на арене цирка! Единственный, неповторимый, заграничный аттракцион! Потрясающее зрелище! Непревзойденная отвага, хладнокровие и железная воля капитана Шредера! Смертельный риск! Капитан Шредер – повелитель свирепых львов, которые уже разорвали одного укротителя…»

Известный немецкий укротитель Адольф Шредер приехал в Советский Союз и начал свои выступления в Московском цирке. Кричащие афиши были им заготовлены еще в Германии, в знаменитой Лейпцигской типографии.

Львы принадлежали фирме Гагенбека, а Шредер состоял на службе у фирмы в должности укротителя-дрессировщика. Он получал хорошее месячное жалованье, а во время заграничных гастролей еще и проценты со сборов, чувствуя себя в этих поездках полновластным хозяином.

Николай Павлович и Мария Петровна пошли на его представление.

С тех пор, как Ладильщиков задумал создать смешанную группу зверей, он и Мария Петровна не пропускали ни одного случая, чтобы познакомиться с опытом работы иностранных укротителей, хотя те и выступали лишь с одним видом животных. Они уже видели знаменитого укротителя львов Петерсена, укротителя-гипнотизера То-Рама, индуса Тогаре. И вот теперь приехал Шредер.

Капитан Шредер вышел на манеж в короткой синей венгерке, черных, рейтузах и лакированных сапогах на толстых каблуках. Был он коренаст, сухощав и, как подобает бывшему кавалеристу, с кривыми, сухими ногами. За поясом у него торчали два пистолета: один с холостыми, а другой с боевыми патронами. В правой руке он держал бич, в левой – блестящую острую шпагу.

Вокруг клетки, снаружи, стояли его помощники в чёрных куртках и держали наготове брандспойты, трезубцы и чёрные незажжённые факелы,

По краям арены, около решетки, стояло двадцать тумб красного цвета.

Раздался свисток, и в решетчатом туннеле показались львы, могучие, гривастые. Шли они на манеж один за другим, гуськом, неторопливо, нехотя, пригибая головы к земле, глухо рыча и угрюмо озираясь по сторонам. Шредер звонко щелкнул, будто выстрелил бичом, и львы, испуганно посматривая на укротителя, рассыпались на манеже в стороны и вспрыгнули на тумбы. Здесь, на своих местах, они на мгновение успокоились и, отворотив морды от публики, стали вдруг безучастны и вялы. Но укротитель не дал им дремать. С сильным размахом Шредер стегал львов по спинам и заставлял их «работать» – прыгать через барьеры и обручи. Львы разевали клыкастые пасти и грозно рыкали – не слушались. Шредер колол их шпагой, они трясли гривой, рычали, угрожающе поднимали лапу и… шли на трюк. Вокруг клетки ходили помощники укротителя и, просунув между прутьями клетки трезубцы, кололи львов, заставляли их работать.

Но вот в туннеле показалась цепочка длинных львиц, Раздался выстрел, и львы, соскочив с тумб, побежали по кругу, а львицы устремились за ними. Львиная карусель! Иногда какой-нибудь лев вдруг останавливался и огрызался на укротителя, на львов. Шредер хлестал его бичом по морде. Озлобленные и запуганные звери поневоле бежали по кругу, а посредине манежа бесстрашно стоял маленький сухопарый человек и властно управлял их движением. Но странно! Зрители не аплодировали. «Чего им еще надо?» – недоумевал укротитель.

Потом Шредер встал около боковой железной дверцы и, принимая от служителя куски мяса, насаживал их на трезубец и бросал в толпу львов. Голодные львы на лету схватывали куски, вырывали их друг у Друга, рычали, грызлись и наступали на укротителя. Служители кололи их трезубцами, а Шредер защищался горящим факелом, тыча его в морды рассвирепевших львов. В цирке поднялся шум от рева зверей и крика зрителей: «Довольно! Хватит! Довольно!» Но Шредеру и этого показалось мало: он стал стрелять холостыми патронами в морды львов.

Открыли туннель, и испуганные, озлобленные львы устремились в него, тесня и сбивая друг друга с ног.

Зрители облегченно вздохнули. «Ох, как хорошо, что все хорошо кончилось!.. Какая жестокая игра с человеческой жизнью! Зачем это? Кому это нужно? Как будто воскрес римский цирк гладиаторов…» Но что это? У Шредера правая рука в крови и кровь на правой щеке! «Ах!» – крикнула какая-то нервная женщина из публики.

Улыбаясь, Шредер величественно поклонился зрителям, как победитель и «сверхчеловек», но в ответ раздались жидкие, обрывистые хлопки.

После представления Николай Павлович и Мария Петровна пошли за кулисы. Они поднялись на второй этаж, где были артистические уборные. Дверь в уборную Шредера полуоткрыта. Он был в синем ватном жилете, который надевал под венгерку, для страховки от звериных когтей. Наклонившись перед краном, капитан мыл жилистые белые руки и временами плескал воду на лицо.

– Чёрт знает, что еще надо русской публике?! – возмущался Шредер. – За границей везде был фурор, а эти не понимают настоящего циркового искусства. Пришлось показать номер с «кровью»…

Рядом с капитаном навытяжку стоял молодой ассистент Пауль Финк, высокий, светловолосый, с крупным горбатым носом, и, кивая головой, поддакивал: «я, я», то есть «да, да».

Николай Павлович подошел к приоткрытой двери и спросил:

– Можно?

Пауль Финк, придерживая дверь, высунул голову и сказал по-русски довольно чисто:

– Извините, господа, нельзя. Капитан занят туалетом. Айн минутен. – И прикрыл дверь.

Минут через десять Пауль Финк вышел в коридор и, поклонившись Ладильщиковым, спросил любезно:

– Прошу – кто вы? Ладильщиков назвал себя.

– Очень хорошо, – сказал Финк, – пожалуйста, проходите. Капитан вас примет.

Ладильщиковы вошли в маленькую уборную, сплошь увешанную красочными афишами с большими львиными мордами. Шредер был одет в черный сюртук.

Николай Павлович представился. Шредер сдержанно поклонился, но руки не подал. Взглянув на забинтованную кисть правой руки, сказал:

– Немного задели мои «котята»… А у вас какие звери?

– Пока выступаю только с медведем.

– О-о, это игрушка, – иронически проговорил Шредер, – настоящий укротитель только тот, кто работает со львами и тиграми. Укротителем надо родиться, иметь талант. Вы имеете талант?

– Не знаю. Мы хотим создать смешанную группу разных зверей, – сказал Николай Павлович.

– Это невозможно. Пустая мечта! – резко произнес Шредер.

– Господин капитан, разрешите нам побывать у вас на репетиции, – спросил Николай Павлович.

За Шредера ответил Пауль Финк:

– Мой шеф никому не разрешает. Его работа – его секрет. И звери при посторонних нервничают.

– А вы, господин Финк, скажите капитану Шредеру, что нам очень понравилась его работа и мы хотим у него поучиться, – с хитроватой улыбкой сказала Мария Петровна.

Пауль Финк перевел ее слова. Капитан Шредер поклонился и с улыбкой ответил:

– Благодарю, мадам. Я вижу, вы понимаете настоящее искусство укрощения.

Капитан Шредер, польщенный комплиментом Марии Петровны, разрешил Ладильщиковым присутствовать на репетиции, которая началась сразу же после вечернего представления.

Супруги Ладильщиковы уселись в опустевшем цирке на пятом ряду, откуда было хорошо обозревать арену.

– Коля, а ты заметил, что у Шредера щека совсем не поцарапана?

– Заметил. Он и руку-то сам себе расцарапал, а щеку намазал. Это у них называется: «играть на нервах публики».

– Как это отвратительно!

– Таков их стиль, Маша, – трагический.

На репетиции капитан Шредер жестоко избивал львов железными прутьями. От боли и страха звери высоко прыгали на решетку, стремясь уйти от страшного человека, но стена была очень высокая, и концы железных прутьев загнуты внутрь. У некоторых львов морда окрасилась кровью.

Трудно было усидеть на месте при таком зрелище. После репетиции Ладильщиковы подошли к Шредеру.

– Не слишком ли жестоко? – тихо спросил Николай Павлович.

Разгоряченный и усталый, капитан Шредер резко ответил:

– Нет. Не слишком. Злые звери – красивое волнующее зрелище.

– Но немецкая пословица гласит, что злому безопаснее быть одному, чем среди злых… – многозначительно проговорила Мария Петровна.

– Что сказала мадам? – спросил Шредер своего ассистента, который задержался в переводе слов Марии Петровны.

– Мадам Ладильщикова сказала… – начал Пауль Финк, с трудом подбирая слова, которые были бы и похожи на слова Марии Петровны и в то же время не выражали бы оскорбительный смысл. – Мадам сказала, что… как это сказать… зверя сразу видно, что он зверь, и его надо укротить.

Капитан Шредер улыбнулся.

– Да, да. Правильно, – подтвердил он, – благодарю, мадам. Вы меня хорошо понимаете.

– Но Владимир Леонидович Дуров применяет в дрессировке гуманные методы, – заметил спокойно Николай Павлович.

– Я знаю господина Дурова. Он бывал у нас в Германии. Да, у господина Дурова дрессировка мягкая, но у него в группе нет хищников. А львы и тигры – звери коварные, сильные. Их можно подчинить только силой, жесткой дрессировкой.

Ладильщиковы вернулись домой поздно ночью.

– Коля, давай попросим у Шредера львенка, – сказала Мария Петровна.

– Давай. Только вряд ли он продаст,

– Я попрошу.

– Попробуй. Только не груби ему.

– Знаешь, Коля, когда я смотрела, как он избивал львов, мне так хотелось вскочить с места и стукнуть его самого палкой.

– А для укротительницы, Машенька, нужна выдержка и спокойствие.

– Ну, ладно уж! Знаю, что у меня нет такой выдержки, как у тебя.

На другой день Мария Петровна поехала в цирк. За кулисами она встретилась с Паулем Финком.

– Здравствуйте, мадам Ладильщикова. Я очень рад вас видеть и предупредить… Не говорите, пожалуйста, при моем шефе очень резко. Он не любит. Он любит, когда его хвалят. Я тоже с ним не согласен, он бьет не только львов, но… вы понимаете меня. Он – шеф.

– Понимаю, понимаю. Буду сдерживаться. А скажите, Финк, вы можете уступить нам одного львенка?

– О, нет, мадам, мой шеф никому не продает – патрон не разрешает, Львы у нас долго не живут, Нужна замена.

– Пауль, нам только одного и малюсенького,

– Хорошо, мадам, я поговорю с шефом. Всматриваясь в лицо Пауля Финка, Мария Петровна

думала о том, какое странное, двойственное впечатление оно производит; «Нос длинный и горбатый, как у хищника, а кожа розовато-белая, нежная и глаза светло-голубые, добрые…»

Мария Петровна подошла к большой клетке и залюбовалась семейной сценкой: в клетке лежала крупная львица, а возле нее возились, играли, как котята, два рыжеватых львенка величиной с большую кошку. Они то залезали на спину матери и кусали ее за загривок, – львица чуть-чуть ощеривалась, но не прогоняла с себя озорных детенышей, – то прыгали и гонялись друг за другом, хватая за хвост. Мать смотрела на их забавы строго и любовно. Вот она встала и прошлась по клетке, сердито посматривая на Марию Петровну. Чужой человек! Львята забрались под мягкий отвисший живот и, ухватив за кожу, потянули. Больно! Львица глухо зарычала и, наклонив голову, лапой вышвырнула из-под себя озорников. Львята перевернулись несколько раз, вскочили и снова стали бегать, приседая и прыгая мягко, по-кошачьи. Мать опять легла, важная, серьёзная.

Мария Петровна долго не могла оторвать глаз от этого зрелища.

Шредер заметил её.

– Почему здесь мадам Ладильщикова? – спросил он своего ассистента.

– Ей очень нравятся наши львы, господин капитан, и ваша работа, Она просит маленького львенка.

– Никому и ни одного, – резко проговорил Шредер. Поздоровавшись с капитаном как можно любезнее, Мария Петровна с улыбкой сказала:

– У вас, господин Шредер, такие прелестные крошки. Покажите нашей публике своих львят. Это будет чудесное зрелище.

– Не понимаю, какое зрелище? Они не знают ни одного трюка.

– А вы, господин капитан, покажите львят без всяких трюков. Просто выпустите их на манеж, и пусть они резвятся, играют.

– Странно. Просто так играют? Что в этом интересного?

– Много интересного! Пусть так просто играют. Поверьте мне, нашей публике это очень понравится.

– Можно попробовать, – сказал Пауль Финк, которому понравилось предложение Марии Петровны.

В воскресенье на детском утреннике служители вынесли на арену несколько ящиков и открыли крышки. Львята высунули из ящиков мордочки и, ошеломленные ярким светом и множеством людей, юркнули обратно. Зрители весело засмеялись. «Трусишки! – кто-то крикнул. – А еще львы!..» Шредер, стоявший посредине манежа с бичом в руке, подал знак, и служители, опрокинув ящики, вытряхнули зверят на опилки. Львята сбились в кучу, испуганно посматривая на Шредера. Укротитель понял, что он своим присутствием сковывает малышей. Как только Шредер вышел из клетки, зверята быстро освоились, посмелели, и начались веселые детские забавы малышей: они гонялись Друг за другом и цеплялись зубами за хвосты, игриво резвились, мягко приседали и прыгали, сталкивались, падали и кувыркались; разбежавшись, они круто меняли направление – бросались в сторону; сцепившись, катались клубком по земле, сбивая с ног зазевавшихся товарищей; вот один малыш, упав на спинку, выбросил все лапы вверх, а другой насел на него и хочет схватить за шею, но это ему никак не удается. Временами львята издавали звуки, похожие не то на густое кошачье мяуканье, не то на тонкое рычанье. Когда же Пауль Финк пустил на манеж несколько деревянных шаров, тут началось настоящее столпотворение. Львята сначала отскочили от шаров, а потом стали катать их по манежу, срываясь и падая. Дети захлебывались от смеха.

Но ещё более чудесное зрелище произошло в конце Представления, когда Пауль Финк и служители стали хватать львят и сажать их в ящики. Разыгравшиеся зверята не хотели уходить домой и удирали от людей. Люди гонялись за львятами по арене, ловили их за хвосты, а маленькие хищники, отбиваясь, царапались и кусались. Служители с силой запихивали львят в ящики, но они открывали мордочками крышки и высовывались наружу.

В цирке стоял сплошной смех и веселый визг ребят. Долго и дружно аплодировали дети капитану Шредеру и звонко кричали:

– Ещё! Ещё! Ещё!

После утренника, на котором они присутствовали, Николай Павлович и Мария Петровна зашли за кулисы. Их встретил повеселевший от успеха Шредер.

– Я не совсем понимаю вашу публику, – сказал он. – Я делаю смертельный звериный номер – и ей не нравится, я ничего не делаю – ей нравится. Странно!

– Таков наш народ! – сказал Николай Павлович. – Он добродушный, не любит жестокости.

У капитана Шредера было приподнятое настроение и ему вдруг захотелось сделать «добрый жест». Поклонившись в сторону Марии Петровны, он сказал:

– Благодарю, мадам, за хороший совет. Затем обратился к своему ассистенту:

– Пауль, пусть мадам Ладильщикова выберет себе малыша.

– Зер гут. Мадам, прошу, – просияв улыбкой, сказал Пауль Финк.

Вчетвером они подошли к большой клетке-вольеру, в которой играло с десяток львят.