Текст книги "Повесть об укротителе"

Автор книги: Василий Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

ГОРЯЧАЯ КАРТОШКА

Мартовская ночь была холодная, сырая. Встречный ветер посвистывал в узенькие щели товарного вагона, Поезд шёл почти «шагом» и часто останавливался. Лязгали буфера, вагоны толкались и вздрагивали. Казалось, что этому нудному движению не будет конца.

Так в те времена ходили поезда.

В теплушке вокруг раскалённой докрасна чугунной печи сидели плотным кольцом демобилизованные красноармейцы, курили махорку и рассказывали интересные житейские истории и побасенки. Здесь же, рядом с матросом Федей, сидел и Ладильщиков,

В углу на привязи стоял Мишук, Ночью он обыкновенно спал, а сейчас не ложится. Топчется на месте, качается из стороны в сторону и временами со стоном мычит «у-у-у». Он голоден. Едут уже вторые сутки, а хозяин дал ему лишь небольшой кусок жмыха. Только раздразнил аппетит. Да и холодно в углу, продувает.

На печке стоит солдатский котелок, из которого курится пар и несется запах картошки.

Ладильщиков знает, что его Мишук страдает от голода, но что он может сделать? У него у самого-то осталась маленькая корка хлеба.

Красноармейцы угостили медведя кто чем мог, но это угощение лишь разожгло аппетит, У самих-то красноармейцев было по две воблы, по фунту чёрного хлеба и по куску сахара. Скуден был солдатский сухой паёк в те годы,

Но вот все интересные истории рассказаны, парная картошка съедена и в вагоне разлилась приятная теплота, Люди разомлели и, прильнув головой к своим тощим вещевым мешкам, задремали.

Ладильщиков подошёл к медведю и, разрезав на тонкие кусочки две картофелины, стал угощать Мишука, Медведь втягивал губами кусочки в рот и жадно глотал. Съев картошку, медведь высунул кончик чёрного языка, схватил лапами руку хозяина и потянул её ко рту. Но в руке уже ничего не было. Медведь глухо хрюкнул и отпустил руку.

– Эх, – вздохнул Ладильщиков, – плохо мы с тобой живём, Мишук… Потерпи, будем жить лучше.

Ладильщиков прилёг на пол возле матросов и вскоре уснул.

Колеса однообразно отстукивали: тек-так… тек-так… тек-так…

Печка постепенно затухала: угли меркли и меркли сначала до тёмно-красного цвета, потом до бурого и пепельно-тёмно-серого. А запах варёной картошки не исчезал, хотя на печке давно уже стоял котелок только с водой.

Медведь крутился на привязи и тянулся, рвался к печке, дёргая цепь. Вагон вдруг сильно стукнуло, качнуло, и вместе с движением вагона Мишук дёрнулся от стены, Кольцо не выдержало. Теперь он на свободе. Медведь зашагал к печке. Матрос Федя, на которого наступил Мишук, спросонья выругался:

– Кой черт там лезет, как медведь…

И, перевернувшись на другой бок, закрыл голову бушлатом.

Добравшись до печки, Мишук сунулся носом в котелок и тут же отпрянул – в морду ударил горячий пар. Медведь присел и сунул в котелок лапу. Её обожгло кипятком. Медведь выхватил лапу и ударил по котелку. Горячие брызги обожгли медведю нос. Разъярённый зверь зарычал и пихнул лапами печь, С громом и стуком рухнула на пол длинная железная труба, и рассыпались красноватые угли. Разбуженные стуком и рычанием зверя, красноармейцы вскочили и заметались во мраке по вагону, не понимая, что же произошло. Вагон сильно толкнуло, и люди повалились на пол. Поезд остановился. Кто-то крикнул: «Пожар!», а матрос закричал: «Полу-ундра!» и, открыв дверь, выпрыгнул из вагона. За ним запрыгали наружу и другие.

Проснувшись, Ладильщиков тоже не сразу понял, что случилось, но, присмотревшись, увидел своего Мишука, который сидел посредине вагона и с ворчанием мял лапами жестяную трубу. Ухватившись за цепь, Ладильщиков изо всей силы потянул медведя в угол.

– Мишук! Мишук! На место!

К вагону подбежал высокий железнодорожник и, размахивая фонарем, крикнул:

– Что тут случилось?!

– Авария! – ответил матрос Федя. – Уберите от нас косолапого черта!

Ладильщиков собирал по полу угли.

– А какая это станция? – спросил он.

– Бологое.

– Во, как раз сюда мы и ехали с Мишуком на гастроли.

– Отчаливай, браток, со своим зверем!.. – крикнул матрос Федя.

Кое-как опять установили повреждённую печь. Труба была сильно помята.

– Без инструмента её не выправишь, – сказал Ладильщиков.

Железнодорожник осмотрел печь и сердито сказал:

– Пожар могли сделать… Придётся вам, гражданин, штраф уплатить за порчу казённого имущества.

– Я признаю, но… у меня нет денег.

– Мы сами всё исправим, – сказал матрос Федя.

– Это не имеет значения, – продолжал железнодорожник, – пройдёмте к начальнику станции.

– Сейчас, я только отвяжу Мишука.

Пока Ладильщиков выводил из вагона медведя, железнодорожник исчез.

– Сдрейфил! – засмеялся матрос. – И о штрафе, небось, забыл!

Рассветало. Пахло сыростью, весной. На путях снег был тёмный от масел и угольной пыли. Село начиналось прямо от станции деревянными серыми домиками.

Медведь, внюхиваясь в воздух, спокойно зашагал за хозяином.

Кто-то из дорожных друзей-красноармейцев на прощанье посоветовал Ладильщикову:

– Корми его получше.

А матрос Федя вслед ему весело крикнул:

– Счастливого плаванья, браток!

ХОРОШАЯ ВСТРЕЧА

Прошло полгода. За это время немало поколесил Ладильщиков со своим Мишуком по городам и селам Псковской, Новгородской и Тверской губерний.

И вот Ладильщикова пригласили в Москву, в летний театр первой Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Но когда он познакомил со своими номерами директора театра Аменицкого, тот сказал:

– Видите ли, товарищ Ладильщиков, всё это неплохо, но не совсем то, что нам надо. Силовые номера у нас уже есть, а борьба с медведем хоть и азартное зрелище для простого народа, но несколько примитивно и не несёт в себе значительной идейной нагрузки. Не можете ли вы, Николай Павлович, представить нам что-нибудь тематическое на злобу дня, как делает это Владимир Дуров?

– Не знаю… Надо подумать… – промолвил Ладильщиков.

– Да, да, подумайте, Николай Павлович. Посмотрите выставку. Может быть, она вам навеет что-нибудь новое, творческое.

Такого приёма Ладильщиков никак не ожидал. До сих пор ему казалось, что всё у него идет хорошо, с успехом, и вдруг оказывается – его номера устарели. А воспитание силы и ловкости – разве это не полезно? Но, очевидно, этого мало.

В старину вожаки-медвежатники ходили по деревням и с участием обученного медведя разыгрывали разные сценки, высмеивая человеческие пороки и недостатки. Это была народная «медвежья комедь». Но как это сделать на злобу дня сейчас?

Ладильщиков ходил по выставке и рассеянно смотрел на экспонаты. У него не выходила из головы мучительная мысль: какой же придумать идейно-тематический номер? Он вспоминал выступления Владимира Дурова с обезьянами и слоном, свиньей и морскими львами, с белыми мышами и собачками. У Дурова это выходит чудесно! Но как сделать сценку с медведем? «Надо сходить на Божедомку, в уголок Дурова, – решил Ладильщиков, – посмотреть и посоветоваться».

Выставка, раскинувшаяся на берегу Москвы-реки, была похожа на зеленый городок, в котором легкие, из дерева и стекла, павильоны с колоннадами, башенками и острыми шпилями.

Кроме экспонатов, находившихся в павильонах, были здесь и живые посевы разных хлебов, трав и овощей. В конюшнях стояли резвые орловские рысаки и могучие тяжеловозы, в овчарниках – шубные романовские овцы и тонкорунные мериносы, а в коровниках – черно-пестрые ярославки и холмогорки.

Кто-то всунул в руку Ладилыцикова жёлтый листок, на котором было напечатано: «Гражданин, не уезжай с выставки, не посмотрев «Новую деревню» и тамбовских коров!»

Размышляя о своем, Ладильщиков неторопливо зашагал в «Новую деревню».

Во всю ширину арки-входа висел лозунг, написанный крупными красивыми буквами: «Да здравствует коллективный труд!» Тут же за аркой стояло небольшое белое здание – сельская электростанция, работавшая на нефтяном движке.

Возле Ладильщикова стоял моложавый старичок в старых солдатских ботинках и в сермяге из самотканого сукна. На голове у него притулился чёрный потёртый картузик. В правой руке старичок держал ведро, покрытое мешковиной.

– Да-а, вот сила! – восхищенно проговорил старичок, ни к кому не обращаясь. – И светит, и греет, и машины разные крутит.

Ладильщиков внимательно взглянул на старичка,

– Никак, Ананий Матвеевич? Здравствуй. Старичок просиял в улыбке:

– А-а, земляк, нашенский, Николай Павлович… Вот где довелось встретиться!

– Как же ты сюда попал, Ананий Матвеевич?

– Да как и все. Сюда весь мир съехался. Народ меня послал. Езжай, говорят, посмотри, ты ведь у нас дошлый, и привези нам хороший опыт. Картошку я привез на выставку– по пятьсот пудов с десятины набрали, да ведь это на огородах, а в поле у нас неважно. Понимаешь, земляк, организовали мы ТОЗ [3]3
  ТОЗ – товарищество по совместной обработке земли


[Закрыть], а урожай зерновых не поднимается, и как поднять его – не знаем. Одни говорят, что надо вводить многополку, другие – побольше удобрений, а третьи уверяют, что из нашей земли не будет никакого толку, потому что она, дескать, болотная, кислая, и в нее надо много извёстки сыпать. А где её столько-то, извёстки, возьмёшь? Во, погляди землицу-то…

Петухов приоткрыл ведро, и Ладильщиков увидел в нём кусок серовато-рыжей земли, пронизанной корнями и покрытой, как волосами, сухой осокой.

– А ты был, Ананий Матвеевич, в павильоне Тимирязевской академии?

– Нет, ещё не дошел.

– Зайди. Там учёные есть, профессора. Они посоветуют тебе.

В павильоне Тимирязевской сельскохозяйственной академии профессора на месте не оказалось. Землю принял студент и сказал:

– Заходите дня через два. Мы сделаем анализ вашей почвы, и Василий Робертович будет на месте, поговорит с вами.

Земляки осмотрели павильон академии недовольные, пошли дальше.

В светлом чистом коровнике коммуны «Луч» стояли ровными рядами крупные рыже-пёстрые коровы. В среднем проходе коровника толпились крестьяне, рабочие, студенты. Смуглая сухощавая женщина в сером халате говорила, обращаясь к посетителям:

– Наши коровы дают по пятьсот ведер молока, но могли бы давать больше, если бы корма… Нашу коммуну два раза разоряли банды Антонова, а мы все-таки поднялись…

– Вот видишь, – сказал Ананий Матвеевич, обращаясь к Ладильщикову, – нас не убьёшь. Корни у нас крепкие.

– Ну, а как Ваня живет? – спросил Ладильщиков, – Чего ему! Растёт. Всё с гирями возится и ждёт, когда ты его к себе возьмешь. Глупый мальчишка. Просился со мной, да я не взял.

– А кто ещё тут из наших мест?

– Мельник Варюгин. Силён мужик и хитё-ёр.

– Интересно, с чем он приехал?

– Бугая привез и корову. Если хочешь, зайдём к нему, посмотрим.

– Зайдём. А где ты остановился, Ананий Матвеевич?

– На «Дукате», в общежитии. Как собирался в Москву, мужики пугали меня: бери, говорят, всё с собой, а то плохо там народ живет, голодно. Ну, я и набрал с собой хлебца, и сухариков, и пшенца, и ложку, и плошку, а приехал – на все готовое определили бесплатно: и щи с говядиной, и постелька с простыночкой, да и папиросами угощают. Все это рабочие устроили. Вот она настоящая-то смычка города с деревней!

Зашли в обширный павильон животноводства индивидуальных культурных хозяйств. В отдельных стойлах стояли коровы и быки. Мельника Ладильщиков сразу приметил: он выделялся высоким ростом, чёрной широкой бородой и мясистым красным лицом. За этот год Варюгин потучнел и, кажется, стал ещё крупнее. Одет по-праздничному: в чёрном костюме, в синей сатиновой косоворотке и в жилете, на ногах – новые смазные сапоги, на голове – суконный картуз.

Мельник стоял около тучной коровы бланжевой масти. Рядом с ней, через перегородку, находился длинный массивный бык с бугристой шеей.

Варюгин встретил земляков приветливо. Поздоровались. Показывая на корову и быка, мельник с гордостью сказал:

– Мои. Сименталы. Ламанш весит семьдесят пудов, а Зорька дает четыреста ведер молока. А как мой Мишук поживает?

– Ничего, работает.

– Все боретесь?

– Да, боремся и ещё кое-что показываем. – Значит, мой дар впрок пошел?

– Способный медведь оказался,

– Посмотреть бы его.

– Скоро увидите в театре.

Когда отошли от Варюгина, Ананий Матвеевич сказал:

– Что ж тут удивительного! С его хлебом как хочешь можно откормить скотину. К нему на мельницу хлеб-то везут со всей округи. С миру по фунту – кулаку целый амбар. А тут ещё то на распыл, то на усушку, кругом обман – себе в карман.

На выставке общество друзей воздушного флота устроило авиационный праздник. Это был всенародный ответ на ноту-ультиматум министра иностранных дел Англии лорда Керзона, угрожавшего Советской России разрывом торгового договора и новой интервенцией.

Тысячи людей заполнили обширную площадь Ленина. На одной стороне площади стояли рядами молотилки, жатки, сеялки, маленький трактор «Гном» и мощный «Запорожец», электроплуги и грузовик «Амо», а на другой стороне – сохи, цепы и старые однолемешные плуги. На той стороне, где были сохи, висело красное полотнище с крупной надписью «Так было», а на другой, где стояли машины, – «Так будет».

Посредине площади на тридцатиметровой вышке работал ветряной электродвигатель. Рядом с вышкой стояла модель двукрылого аэроплана с надписью на крыльях: «Самолет имени Ильича», а возле него из живых цветов – красочный портрет Ленина. Рядом с портретом была трибуна.

На трибуну взошел пожилой человек с клинообразной бородкой. Поднялась шумная овация.

– Вот он какой, наш всероссийский староста Михаила Иваныч, – тихо проговорил Ананий Матвеевич, – самый обнаковенный.

– Товарищи рабочие и крестьяне! – негромко начал говорить Калинин, и все сразу замерли. – Вы кровью своей отстояли кормилицу-землю. Вы своими руками выпололи с неё помещичьи сорные травы. Вы освободили её от пут и оков капитализма. Теперь вы должны покорить природу и заставить её служить вам. Тяжелый труд, чело-века надо переложить на плечи машин, а для них нужны большие поля. Сама жизнь подсказывает, что надо обрабатывать землю коллективно. Коллективизация – путь к социализму. Рабочие и крестьяне Республики кладут кирпичик к кирпичику, выстраивая здание, имя которому коммунизм. Праздник урожая – праздник труда. Продолжая мирную политику, мы твёрдо помним, что живём среди мировых разбойников, и порох должны держать сухим.

Фронтов сейчас нет, но есть опасность. Порадуем своего больного Ильича хорошим подарком – самолётом его имени.

После того как буря аплодисментов стала постепенно затихать, Ананий Матвеевич сказал на ухо Ладильщикову:

– Простой, нашенский. Так и хватает за сердце, когда говорит.

– Он тверской, – поправил его Ладильщиков.

– Всё равно нашенский.

Ладильщиков и Петухов подошли к столику, за которым сидела девушка, стриженая по-мальчишески под «польку», и торговала металлическими жетонами. На столе стоял почтовый ящик, на котором было крупно написано: «На воздушный флот». Земляки купили по жетону и прикололи их на левой стороне груди. Ананий Матвеевич вынул из внутреннего кармана сермяги десятирублевую бумажку и сказал:

– Вроде и мало рублей в червонце, а теперь он надёжный.

– Может, разменять тебе? – спросил Ладильщиков.

– Нет, зачем менять. Пусть весь в дело идет, – ответил Петухов и, сложив червонец пополам, бережно опустил его в ящик.

– Ну, что ж, Ананий Матвеевич, теперь полетаем, что ли?

– Полетаем. Только я на шаре. Он вроде спокойнее для стариков.

– Как хочешь. А я – на гидросамолете.

– Валяй на ероплане, ты молодой и смелый. Дай бог, чтобы довелось опять встретиться на земле.

– Встретимся. Не бойся, Ананий Матвеевич.

На Москве-реке чайкой сидел гидросамолет и ревел мотором, а недалеко от реки покачивался над поляной аэростат, пришвартованный пеньковым тросом к причальной мачте.

Через полчаса земляки встретились на земле.

– Ну как? – спросил Ладильщиков.

Ананий Матвеевич почему-то зажмурился и воскликнул:

– Аж дух захватывает!.. – Открыл глаза и взмахнул широко рукой. – И вся Москва как на ладони. Большая, матушка! Теперь у меня есть чего рассказать односельчанам.

Всё, что увидел и услыхал Ладильщиков на выставке, сильно взволновало его. Столько сделал трудовой народ, и за такой короткий срок после войны и тяжёлых голодных годин. Нет, нельзя перед народом-героем выступать с примитивной программой. Надо создать что-то новое, интересное и главное – связанное с жизнью самого народа.

НОВАЯ ПРОГРАММА

Поселился Ладильщиков в Доме крестьянина, тут же на выставке, а Мишука поместил в театральной пристройке, в которой хранились декорации и разная хозяйственная утварь.

Днём Ладильщиков ходил в читальню и, просматривая газеты, журналы и книги, выискивал в них ту злободневную «живинку», которую можно было претворить в интересное эстрадное представление. Когда же наступала глубокая ночь и все засыпали, Николай садился за столик и при свете слабой ночной лампочки что-то писал и рисовал. Это были наброски будущего представления. «Надо бы дать какой-нибудь номер о происках международной буржуазии… – думал он, – о кулаках и что-нибудь антирелигиозное… Вон как интересно пишет газета «Безбожник» и «Библия для верующих и неверующих»!.. Надо показать картинно, выразительно и остроумно. И чтобы во всех сценах Мишук действовал, как человек…»

Через несколько дней Ладильщикову удалось, наконец, написать сценарий, и поехал он на Божедомку, к Владимиру Дурову.

Уголок Дурова помещался в двухэтажном каменном особнячке с готической башенкой. К дому примыкал небольшой дворик, в котором вдоль забора стояли клетки и решетчатые вольеры с различными животными и птицами. В этот год Владимир Дуров уже редко выступал на арене цирка со своими четвероногими и пернатыми питомцами. Получив помощь от государства, он почти целиком посвятил себя работе на «фабрике рефлексов», как в шутку он называл свой уголок. В это же время он писал книгу о дрессировке животных и увлекался гипнозом.

Придя в «уголок», Ладильщиков попал на репетицию «железной дороги», в которой все должности – от машиниста до стрелочника – выполняли белые мыши, крысы, ворона, собака и гуси.

Владимир Дуров был статен, седоволос, с пронзительными глазами. Во время репетиции взор Дурова был сосредоточенно-строгим, лоб нахмурен. В сторонке сидел на табурете небольшой тучноватый мужчина в сером костюме, с чёрной бородкой, в роговых очках. Он пристально следил за ходом репетиции и временами что-то записывал в блокнот.

Репетиция кончилась. Ладильщиков подошел к Дурову и подал ему свой сценарий. Прочитав сценарий и посмотрев неуклюжие рисунки, Дуров улыбнулся.

– План номера хорош, – сказал он, – особенно с лордом, но жаль, что всё у вас идёт пантомимой. Цирк-это трибуна для общения с массами. Наш народ любит острое слово. Только надо подобрать короткие, броские фразы. Почитайте стихи на злобу дня Маяковского и Демьяна Бедного. Может, что-нибудь подберёте.

– Хорошо, Владимир Леонидович, я посмотрю, подумаю.

– Работайте, Николай Павлович, у вас должно получиться интересно. Медведь в роли человека – очень весёлое зрелище.

– Что у вас тут такое? – спросил мужчина в очках, подойдя к разговаривающим и с любопытством заглядывая в раскрытую тетрадь Ладильщикова.

– Позвольте вас, профессор, познакомить с новым молодым дрессировщиком, – сказал Дуров.

– Очень рад, – проговорил профессор, протягивая Ладильщикову мягкую белую руку, – Левкович, Василий Александрович. У вас много зверей?

– Нет, пока один медведь.

– А что вы с ним делаете?

– Буду готовить сатирические пантомимы.

– Это интересно! Очень интересно! – воскликнул профессор. – А где вы живете?

– Пока на Выставке.

– Я к вам непременно загляну. – Пожалуйста, профессор.

– Только помните, Николай Павлович, всегда о гуманных методах, – проговорил Дуров, – сласти для зверя сильнее кнута.

– Да, да, – подтвердил Левкович, – поощрительный рефлекс прежде всего, но не надо забывать и о наказании, когда зверь настроен агрессивно. Надо всегда помнить, что зверь есть зверь.

Уходя из зооуголка, Ладильщиков думал: «Как это у Дурова странно живут животные: лиса с петухом, кошка с мышами и собака с волком… Враги стали как будто друзьями. Интересно было бы создать смешанную группу зверей и птиц и с ними выступать на арене! Медведи, львы, тигры, собаки, волки… Ведь ни у кого еще такой смешанной группы не было».

Репетиции новых номеров пришлось проводить ночью. Так спокойнее – никто не мешает. Да и сцена днем все время занята. С утра до ночи, через короткие промежутки, шли в театре различные представления: пели и плясали артисты из народа – русские, украинцы, узбеки, чуваши и якуты. Выступали в театре и столичные артисты. Мастера цирка показывали народу силу и ловкость. А в промежутках между этими представлениями читали лекции седые профессора, академики и видные партийные деятели. Ученые рассказывали народу о происхождении Вселенной и о жизни на Земле, о севооборотах и племенном животноводстве, а партийцы говорили о капитализме и социализме, о религии и науке, о семье, браке и любви. Ладильщиков любил слушать эти лекции. Только теперь он почувствовал, какая огромная сила заключается в словах и мыслях: от них становилось как-то светлее и радостнее.

Днём у Ладильщикова было много свободного времени. Однажды он пошёл в зоопарк. Хотелось посмотреть птиц и животных. Запавшая в голову мысль о создании смешанной группы зверей не давала ему покоя.

В зоопарке он примкнул к группе экскурсантов, которую водила высокая девушка с короткими волосами. При разговоре она иногда встряхивала головой, от этого движения белокурые волосы переливались шелковистым блеском. У неё был орлиный нос с горбинкой, и все ее белое лицо имело порывисто-энергичное выражение. Казалось, она вот-вот сорвется с места и побежит куда-то ветерком. На ней была белая блузка и чёрная короткая юбка, открывавшая красивые, сильные ноги. Объясняла она кратко, чётко и очень серьёзно. «Почему она ни разу не улыбнется? – досадовал Ладильщиков. – Тогда бы она была красивее, милее. Ее называют Марией Петровной. Какая же она Мария Петровна, если ей не больше двадцати лет! Нет, это не идет ей. Может быть, поэтому она так слишком и серьёзничает. Хорошо бы называть ее просто Машей, Марусей…»

На другой день Ладильщиков снова пошел в зоопарк и опять примкнул к группе Марии Петровны. А на третий день – опять… Мария Петровна заметила Ладильщикова. «Чего он ходит каждый день?..» – подумала она. Маше приглянулся Николай. Красиво сложен и, наверное, очень сильный. Может, борец или боксер? В гимнастерке ходит, чистый и подтянутый, – наверно недавно военным был. Симпатичный, но какой-то уж очень смирный, молчаливый. Даже вопроса не задаст. Или ему всё ясно и так, или он просто тюфяк. Смотрит – глаз не сводит и каждое слово её ловит и как будто впитывает в себя. Когда вся группа разошлась, Николай задержался. Они стояли около клетки пятнистого оленя и любовались красивым тонконогим животным.

– Вы почему каждый день ходите в зоопарк? – спросила Маша.

– Просто люблю, – ответил Николай.

– Кого?

– Животных.

– Я тоже их люблю. А почему вы ходите к моей группе? Есть же другие экскурсоводы.

– Мне нравится у вас… Вы хорошо объясняете… – Только и всего?

– Да.

– Спасибо. А вы кто?

– Да как вам сказать… Вроде артиста, что ли…

– А что вы представляете? Где играете?

– С медведем выступаю.

– О, это, должно быть, очень интересно! А где вас можно посмотреть?

– Пока нигде. Я сейчас готовлю новый номер.

– Репетируете, значит, может, вы совсем и не артист, а так просто…

– Что «просто»? – насторожился Николай.

– Извините, мне надо идти, – резко оборвала его Маша и пошла прочь быстрыми энергичными шагами.

Николай смотрел ей вслед и думал: «Сильная и с характером… Хорошая. Но что ее обидело?..» А Маша, уходя от Николая, думала: «Наверно, смотрит вслед. Все равно не обернусь, сколько ни смотри. И разговаривать-то как следует не умеет, а ещё говорит, что артист. Наверно, хотел произвести впечатление… Много вас таких «артистов», любителей до красивых оленей… Но что-то в нём есть симпатичное, солидное, медвежье. И даже курносый нос и толстые губы идут ему. Наверно, добрый…»

Пять лет тому назад осиротела Маша: отец погиб в бою под Уральском от шашки белоказака, а через год умерла от тифа мать. Оба они много лет работали в зоопарке, и Маша с малых лет пристрастилась к их скромному труду: чистила клетки, кормила животных. Особенно ей нравились малыши-зверята, и с ними она больше всего возилась. После смерти матери Машу приютила семья ветеринарного врача Добросмыслова, который вот уже много лет, обслуживал зоопарк. Маша им нравилась, и они взяли её к себе, приголубили, но Маша не согласилась жить, как она выражалась, на их «хлебах». «Тебе, Маша трудно будет учиться…» – сказал Роман Алексеевич, «Я буду работать и учиться,» – твердо заявила она.

Шестнадцатилетнюю Машу зачислили уборщицей, а через два года, когда она окончила школу второй ступени, ей доверили работу экскурсовода. Сначала она робела, а потом привыкла и посмелела – вряд ли кто лучше её знал всех обитателей зоопарка, разве только Роман Алексеевич.

…Сначала Ладильщикову никак не удавались новые номера. Мишук, привыкший бороться, трудно усваивал новые трюки и не хотел их выполнять. Каждый раз он пытался обхватить хозяина и повалить его наземь. Легче было бы готовить заново другого медведя, чем переучивать Мишука. Не сразу удался трюк с львиной головой. Как только Ладильщиков надел эту громоздкую страшную маску, медведь зарычал и попятился от хозяина. А потом привык. Подойдет, понюхает и, узнав хозяина, начинает «работать».

Особенно трудным оказался номер со стрельбой из пистолета. Медведь должен был стрелять в буржуя. Ладильщиков учил Мишука хвататься зубами за дощечку, соединенную веревочкой с курком пистолета. При первом же выстреле медведь испуганно шарахнулся в сторону и сбил с ног Ладильщикова. Пришлось стрелять без патрона. Но даже и в этом случае медведь не хватался за дощечку: боялся выстрела. Ладильщиков веревку удлинил, чтобы пистолет находился подальше от медведя, а дощечку смазал медом. Соблазнительная приманка! Мишук осторожно облизал дощечку, – выстрела не последовало. Потом он уже смело забирал дощечку в рот и обсасывал ее. Щелканье курка его не пугало. «Ладно, пусть пока будет так. вхолостую, – подумал Ладильщиков.

На генеральную репетицию был приглашен Владимир Дуров.

– Ну, как ваше мнение, Владимир Леонидович? – с почтением спросил Аменицкий после того, как они посмотрели номера.

– Хорошо. И для ума и для сердца. И главное – современно.

– Чудесно! – воскликнул Аменицкий. – Включаю вас, Николай Павлович, в программу.

Дуров подошел к Ладильщикову и пожал ему руку.

– Молодец. У вас талант дрессировщика. У меня есть вам одно предложение, Николай Павлович.

– Какое, Владимир Леонидович?

– Переходите ко мне в «уголок» помощником. Вместе с учёными будете изучать животных. Это очень нужно и интересно.

– Я понимаю, Владимир Леонидович, но… Я выступать люблю перед народом.

Дуров нахмурился, задумался. «Наверно, обиделся…» – мелькнула мысль у Ладильщикова, А Дуров вздохнул и сказал:

– Да, я понимаю вас, Николай Павлович. Я тоже, когда был молодым и сильным, любил выступать. Встречи с народом поднимают силы, окрыляют. А теперь я редко стал выступать. Другим увлекся. Хочется оставить людям после себя труд. А у вас всё впереди. Работайте и не застревайте на одних и тех же номерах. Творите.

Дуров ещё раз пожал Ладильщикову руку и уехал домой.

Обрадованный Ладильщиков тут же поехал в зоопарк. Разыскав Марию Петровну, возбужденный и раскрасневшийся, он сказал:

– Мария Петровна, завтра я выступаю в летнем театре на Выставке. Приходите. Вот вам пригласительный билет,

– Непременно приду, – с улыбкой ответила Маша, принимая билет. Николай смело посмотрел ей в лицо и только сейчас заметил, что глаза у нее зеленоватые. «Только бы не провалить мне завтра, не опозориться», – подумал Николай.

– Ну, так я буду ждать вас, Маша, – сказал он и, пожав ей крепко руку, круто повернулся и быстро зашагал к воротам.

Маша посмотрела ему вслед: «А он не такой, как мне показался вначале… Энергичный, смелый».

Она проводила Николая глазами до ворот и досадливо проговорила про себя:

– И не обернулся ни разу, противный!

Летний театр выставки был переполнен. На переднем ряду, посредине, сидели рядышком массивный черный Варюгин, тщедушный Ананий Матвеевич и Маша в новом синем платье. Белокурые завитки волос топорщились у нее на голове. Идя на концерт, она сделала завивку. Ей хотелось быть красивее, но если бы она знала о том, что Николаю больше нравится гладкая прическа, она не сделала бы этого. На щеках у неё играл румянец, а зеленоватые глаза блестели, искрились.

Оркестр заиграл плавную мелодию песни «Уж ты сад, ты мой сад», и на сцену вышел Ладильщиков, уцепив за лапу медведя. Грузно покачиваясь из стороны в сторону, Мишук шёл на задних лапах рядом с хозяином. Ладильщиков поклонился, и вслед за ним это же сделал и Мишук. Зрители засмеялись. Улыбнулась и Маша. Николай заметил её улыбку, и ему стало радостно. Он волновался. Как бы не провалить. Он хотел, чтобы его новые номера понравились зрителям и Маше. Увидев её на представлении, он улыбнулся и почувствовал вдруг в себе большую силу и уверенность. Только бы Мишук не подвёл…

– А ну, покажи, Мишук, как дьякон евангелие читает, – громко сказал Ладильщиков, подавая медведю толстую книгу. Медведь схватил лапами книгу и, перелистывая её, глухо заурчал.

Публика рассмеялась.

– Ишь ты, грамоте медведя научил, – усмехнулся Ананий Матвеевич.

Варюгин улыбнулся и, довольный, промолвил:

– Мой Мишук. Артист.

Маша с любопытством взглянула на Варюгина. Она не знала ни его, ни истории с медведем в Торопце.

– А ну-ка, Мишук, покажи нам теперь, что делает дьякон после обедни, – сказал Ладильщиков.

Вынув из кармана бутылку, на которой было написано: «Вино», Ладильщиков подал её медведю. Мишук схватил бутылку передними лапами, всунул горлышко в рот и, запрокинув голову, стал жадно глотать сладкую подкрашенную воду. Зрители дружно расхохотались. Выпив всю воду до капли, Мишук бросил бутылку на пол и заурчал, закачавшись, словно пьяный.

Хохот взорвался ещё более. Когда смех затих, Ладильщиков громко сказал:

– А ну, Мишук, покажи-ка нам теперь, как мельник-кулак гарнцы с крестьян собирает: то на развес, то на распыл, кругом обман – себе в карман.

Варюгин побагровел и пробасил угрюмо:

– К чему это?

– Кто чего заслужил… – с хитроватой ухмылкой промолвил Ананий Матвеевич и так взглянул на Машу, словно был с ней в сговоре против Варюгина.

Пока оркестр играл старинный вальс «Берёзка», Ладильщиков переоделся и вскоре на сцене появились те же артисты, но в других костюмах: Мишук в жилетке и чёрном картузе, а Ладильщиков, одетый в посконную рубаху, нёс на плечах большой мешок с зерном. На средине сцены он сбросил груз на пол, и мешок с зерном опустился в люк, под сцену, будто бы на мельничные жернова. Через несколько секунд из люка показался маленький пудовичок муки. Ладильщиков-крестьянин покачал головой, схватил его за махор и, вскинув на плечо, понёс за кулисы, а за ним заковылял и Мишук, толстый, важный и смешной.