Текст книги "Повести об отважных"

Автор книги: Василий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

В комнате, где размещался обслуживающий персонал госпиталя, не спали только повар Дмитрий Иванович и его помощник сержант Искендеров. Они сидели возле стола, курили и разговаривали.

– Нет, Асад, – бубнил толстяк повар, который до армии работал в одном из столичных ресторанов. – Самая вкусная рыба – это волжская стерлядь. Нежная, жирная, ароматная. Недаром ее до революции архиереи любили. Уж кто-кто, а попы умели покушать.

– А, думаешь, бакинские нефтепромышленники не любили покушать? – как всегда жестикулируя, возражал ему длиннорукий, худой Искендеров. – Еще как любили! Думаешь, они волжской стерляди не пробовали? Жрали, кровососы, и волжскую стерлядь… И все же больше всего они любили наш каспийский кутум под гранатовым соусом. Вот сдохнет фашизм – приезжай ко мне в Баку. Буду угощать тебя, друг, кутумом.

Лейтенант усмехнулся и прикрыл дверь.

Из-за соседней двери доносился звонкий девчоночий голосок. Лейтенант прислушался. Наташа читала раненым.

“Гоголь… “Тарас Бульба”, – узнал он и вздохнул.

Как будто бы совсем недавно он в пединституте участвовал в диспуте об исторической правде и вымысле в этой повести. А после диспута провожал домой однокурсницу Веру… Было это почти пять лет назад…

Серков распахнул дверь. В палате на столе горела лампа. Возле нее, склонив кудрявую голову, сидела Наташа. Ее голосок серебряным ручейком звенел в большой сводчатой комнате. Со всех кроватей на девочку были устремлены внимательные глаза раненых.

– Добрый вечер, товарищи! – сказал лейтенант. – А ведь уже был отбой. Кончай громкую читку, Наташонок! Завтра дочитаешь.

Серков вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Наташа захлопнула книгу, встала и тряхнула темными кудряшками.

– И верно, пора спать, товарищи! Завтра дочитаем.

Она прикрутила лампу и хотела уйти.

– Доченька! – шепотом позвал ее пожилой артиллерист. – Не засну я, доченька, рану, как огнем, жжет.

– Так я сейчас дежурную сестричку кликну.

– Не надо, доченька, лучше посиди со мною, – попросил раненый. И когда Наташа присела на край его кровати, он осторожно взял ее маленькую, худенькую ладошку и положил себе на лоб. – Вот как гляну на тебя, все мне кажется, что возле меня моя дочурка сидит. Ее тоже Наташей зовут. Далеко она, на Ставрополье, а кажется, что рядом.

Раненый большой, грубой ладонью пригладил Наташины волосы.

Девочка вздрогнула. Когда-то отец точно так же гладил ее по голове. И от его большой, ласковой руки радостно и спокойно становилось у нее на сердце.

“Папочка! Где ты сейчас?” – думала Наташа, сдерживая слезы.

Она знала, что подполковник Смирнов ведет розыски ее родных. С Украины ответили, что их село сожжено фашистами, а уцелевшие жители проживают в самых различных местах. Найти солдата Звонкова в огромном бурлящем котле войны – нелегкое дело.

– Ты, слышишь меня, Наташа? – окликнул ее раненый.

– Слышу, дядечка, слышу.

Раненый прикрыл своей тяжелой рукой ее маленькую ладошку, все еще лежащую на его лице.

– Я говорю, добьем Гитлера, и заберу я тебя к себе, на Ставрополье. Хорошо у нас, девочка! По весне село наше, как розовым снегом, вишневым и яблоневым цветом засыпано.

Артиллерист умолк и чуть слышно всхрапнул.

Девочка старалась не шевелиться, чтобы не разбудить его. Ей тоже захотелось спать.

Наташа откинула голову на спинку кровати и задремала.

Ее разбудил тяжелый металлический грохот. Ей показалось, что в коридоре кто-то громыхает железным ведром. На кроватях заворочались раненые.

– Кто там хулиганит? – сказал молодой боец, которому накануне сделали операцию. – Только-только боль отпустила, заснул чуток, а тут этот грохот.

– Да, точно баба-яга в ступе громыхает! – отозвался раненный в руку сапер и, отбросив одеяло, стал одной рукой натягивать на ногу сапог.

Дверь медленно растворилась, и на пороге появился темный квадратный силуэт, еле освещаемый фонарем из коридора.

– Кто здесь?! – выкрикнула Наташа и, подбежав к столу, прибавила света в лампе.

В дверях неподвижно стоял, скрестив руки на груди, закованный в латы рыцарь, в шлеме, похожем на перевернутое ведро.

Свет лампы, отражаясь на его темных доспехах, высветил изображенный на металлическом нагруднике мальтийский крест и когтистую птичью лапу.

Рыцарь шевельнулся, медленно поднял железную руку и сжал ее в кулак.

– Это что еще за чучело? – удивленно выкрикнул обувавшийся боец. – Вот тебе, скотина!

Пущенный сильной рукой, тяжелый кирзовый сапог просвистел в воздухе и ударился о шлем. Рыцарь качнулся, опустил руку и, повернувшись, вышел из палаты, громыхая железными сапогами и доспехами.

Наташа очень испугалась, ноги у нее стали совсем непослушными. Но тут у девочки мелькнула мысль, что она, только она в этой палате – здоровый человек и поэтому обязана защитить раненых во что бы то ни стало!

Схватив со стола лампу, Наташа бросилась к двери.

Рыцарь торопливо шагал по полутемному коридору, стуча железом сапог и доспехов. Вслед за ним раскрывались двери палат и выскакивали раненые бойцы.

Какой-то боец с перебинтованной ногой, опираясь на костыль, попытался ухватить рыцаря за плечо. Тот обернулся и тяжелым ударом железного кулака сбил раненого на пол.

– Держи пугало, держи! – яростно выкрикнул повар Дмитрий Иванович и босиком помчался за рыцарем, воинственно размахивая увесистой чумичкой.

– Дэржи фашиста! – подхватил Искендеров.

Он выскочил из комнаты, размахивая большим кухонным топором-секачом, и тоже устремился за рыцарем.

Железное чудище оглянулось, дернулось и какими-то странными, нелепыми прыжками пустилось наутек.

– Дэржи его! – кричал Искендеров.

Рыцарь затопал по лестнице, ведущей на третий этаж.

И вдруг металлический грохот сразу умолк.

– Разулся, дьявол! – крикнул повар. – Берем его живьем, Асад!

Вместе они достигли площадки, где начинался второй пролет лестницы. Сверху бежал часовой-автоматчик.

– Что там у вас происходит? – выкрикнул он.

Дмитрий Иванович остановился и, тяжело дыша, спросил:

– Где он?

– Кто? – не понял автоматчик.

– Как – кто? Ну, рыцарь, конечно!

– Ры-царь? – удивленно переспросил часовой. – Никакого рыцаря я не видел. Грохотало у вас на этаже здорово – я и побежал посмотреть, что случилось…

Снизу по лестнице, запыхавшись, бежал военврач Никита Семенович – в белом халате поверх белья, в туфлях-шлепанцах и с пистолетом в руке. За ним следовала толпа выздоравливающих.

– Это вы безобразничаете, сержант? – обратился военврач к повару. – Разбудили всех раненых, нарушаете порядок.

– Очень даже обидно, когда ни за что ни про что… Я, можно оказать, рискуя жизнью, бросился ловить этого железного пугала, а мне вроде, как дело пришивают, – и Дмитрий Иванович, сопровождаемый Асадом Искендеровым, с обиженным видом прошел через толпу раненых.

9

Утром и раненые, и бойцы-разведчики, и работники госпиталя обсуждали ночное происшествие.

– Нет, этот самый фашист, который рыцарское обмундирование напялил, или шнапсу наглотался, или ума лишился! – доказывал раненый, бросивший в ночного гостя сапог. – Какой может быть смысл в этом ночном грохоте?

– Не скажи, – возражал раненный в грудь артиллерист. – Это, если хочешь, вроде психической атаки… Запугать нас думают.

– Как же! Запугают! Не на таких напали! – ответило ему несколько голосов.

Почти всеми ночное событие воспринималось, как веселое происшествие, разогнавшее скуку госпитальной жизни.

Но только очень немногие знали, что в ту же ночь произошли события, не столь безвредные.

Солдат, охранявший в склепе снаряды PC, доложил подполковнику, что на рассвете бесшумно распахнулась дверь смежного маленького склепа и на пороге появился живой “покойник” в белом саване, с завешанным белым покрывалом лицом. Убедившись, что часовой не спит, “покойник” сделал шаг вперед, взметнул вверх руки и не то застонал, не то завыл. Однако, когда часовой взвел затвор автомата, “покойник” с завидной живостью выскочил в дверь и захлопнул ее. Стрелять часовой не решился, так как пуля рикошетом могла угодить в ящики с PC.

Подполковник Смирнов вызвал старшину Ничипуренко и приказал запереть двери в малый склеп, а на охрану снарядов выставлять самых опытных и ловких разведчиков.

– Разрешите, товарищ подполковник, ночью мне самому охранять боеприпасы! – попросил Ничипуренко. – Очень хочется на этого самого покойничка поглядеть.

– Хорошо, Петр Захарович, – подполковник усмехнулся. – Только постарайся взять его живьем. Не пристукни на месте!

– Не сомневайтесь, товарищ подполковник, – пробасил Ничипуренко. – Я его вполсилы стукну!

Подполковник Смирнов и лейтенант Серков тщательно осмотрели лестницу, на которой бесследно исчез Железный Рыцарь. Здесь стены до самого потолка были облицованы светлым деревом, по которому на высоте человеческого роста шел орнамент из темных резных дубовых листьев и мальтийских крестов.

– Смотрите, Юрий Юрьевич, какое мастерство! – восхищенно сказал лейтенант, разглядывая облицовку. – Как понимали древние мастера красоту дерева!

Под слегка потускневшим прозрачным лаком проглядывали волнистые слои дерева. Они были подобраны с тонким вкусом: желтоватая волна нигде не прерывалась. Она словно стекала сверху вниз и переливалась янтарными отсветами. А дубовые листья и кресты были вырезаны из темного дерева, распиленного поперек. Здесь естественные древесные слои подчеркивали округлость листа и лучами расходились от центров восьмиконечных крестов.

– Красиво! – ответил подполковник. – Только, Миша, давайте будем изучать древних мастеров немного позже, когда покончим с этими рыцарями, покойниками и прочими диверсантами.

Оживленное лицо лейтенанта Серкова опять стало строгим и замкнутым.

– Извините, товарищ подполковник! – он посмотрел на поднимающийся вверх орнамент. – Я полагаю, что тайный ход должен начинаться где-то на площадке между двумя пролетами лестницы.

– Почему вы так думаете?

– Нижний пролет лестницы почти до конца просматривается из коридора второго этажа, а верхний пролет можно видеть с третьего этажа. Самое удобное место для потайной двери – лестничная площадка между двумя этажами.

– Логично! – согласился подполковник. – Идемте, осмотрим эту площадку.

Лестничная площадка имела форму пятигранника, окаймленного деревянными панелями. Каждая из сторон этого пятигранника могла служить дверцей в потайной ход. Во всех местах облицовка при простукивании давала одинаковый гулкий звук, свидетельствующий, что за нею пустота.

На площадке было девятнадцать выпуклых крестов и пятьдесят три дубовых листа. Подполковник и лейтенант ощупали каждый из них. Но все детали орнамента казались неподвижными.

– Придется разобрать облицовку, – предложил лейтенант.

Подполковник вздохнул и покачал головой.

– Жалко портить такую красоту…

Вдруг со двора послышался шум, человеческие голоса.

– Шагай, шагай! Нечего придуриваться! Подумаешь, нежный какой! – кричал хриплый басок.

– Что-то случилось! – воскликнул подполковник. – Здесь поневоле станешь суеверным!

Внизу хлопнула дверь. В зале гулко затопали, послышался шорох, словно по полу волокли что-то тяжелое. На лестнице показались повар Дмитрий Иванович и его помощник Искендеров. Они волокли человека в серо-зеленой немецкой форме, но без погон. Снизу уже стучали костылями, шаркали туфлями раненые.

Повар вытянулся по стойке “смирно”, и отпущенный им человек бессильно обвис на одной руке, которую держал Искендеров. Круглое лицо повара было красным, белый колпак сполз набок.

– Товарищ подполковник! – заговорил он, поднося ладонь к колпаку. – Что же это делается, товарищ подполковник? Со всех щелей лезет нечисть, как тараканы.

– Подождите, Дмитрий Иванович, – мягко остановил повара подполковник Смирнов. – Идите в библиотеку, там поговорим. – Подполковник посмотрел на устремленные на него любопытные лица собравшихся: – По местам, товарищи! Ничего страшного не случилось.

Когда подполковник Смирнов вошел в библиотеку, лейтенант, повар и его помощник разглядывали лежащего на ковре человека. Это был совсем юный парнишка, худой и нескладный, с тонкой шеей и большой белобрысой головой. Он лежал, закинув голову, чуть приоткрыв рот. Глаза его были закрыты.

– Лейтенант, позовите врача! – приказал подполковник и повернулся к повару. – Докладывайте, старший сержант.

Повар снова вытянулся по стойке “смирно”, старательно втягивая свой круглый животик.

– Так ведь этого хлюста задержал не я, а рядовой Искендеров. Пусть он и докладывает.

– Что с ним? – подполковник, нахмурившись, взглянул на лежащего.

– Да ничего, товарищ подполковник, – пробасил повар. – Отойдет! Легкая контузия свиной тушенкой…

– Чем? – удивился подполковник.

– Свиной тушенкой! – повторил повар. – Этот хлюст хотел какой-то гадости нам в котел насыпать, увидел Искендерова и пустился наутек. А Асад швырнул в него пятикилограммовой банкой свиной тушенки. В спину попал! А хлюстик, сами видите, хлипкий.

Рядовой Искендеров от волнения то и дело переходил на родной азербайджанский язык. Но подполковник Смирнов понял, что произошло.

Дмитрий Иванович передал подполковнику два маленьких флакона, которые уронил неизвестный.

В библиотеку вбежал с санитарной сумкой в руках врач Никита Семенович.

– Посмотрите, что с ним, доктор, – попросил подполковник. – Постарайтесь привести его в себя.

Никита Семенович распорядился снять с лежащего мундир.

Пока врач хлопотал возле неизвестного, лейтенант Серков осмотрел его одежду. В кармане кителя лежал конверт с фотографией улыбающейся белокурой девушки. За пояс брюк был засунут тонкий стальной кинжал-стилет с тисненной на рукоятке надписью: “Вервольф”. Подполковник в это время разглядывал два небольших пузырька темного стекла с завинчивающимися пластмассовыми пробками. В пузырьках был белый порошок. На одном флакончике просматривалась надпись.

– Стрихнин! – прочитал подполковник.

Диверсант пришел в себя. Растерянным взглядом он окинул комнату и стоящих возле него военных. В глазах его промелькнул откровенный, мальчишеский страх.

– Кто вы? – по-немецки спросил подполковник.

Лицо диверсанта словно окаменело, губы сжались.

– Я ничего не скажу вам… Можете расстрелять!

– Глупо, – спокойно сказал подполковник. – Война фашистской Германией уже проиграна. Вам следовало бы подумать не об изувере Гитлере, а о своем будущем, о будущем вашей родины.

Зазвонил полевой телефон.

– Лейтенант! – сказал подполковник Смирнов. – Отведите его вниз, приставьте часового. Пусть не спускает с него глаз. – Подполковник поднял телефонную трубку. – Четвертый слушает…

Звонил комендант города капитан Нелин. Он опять просил немедленно принять его по неотложному делу.

– Добро! Приезжайте, – сказал подполковник. – Да, и захватите с собой кого-нибудь из немецкого самоуправления. Лучше всего вашего бургомистра. Он ведь местный?

– Так точно, товарищ подполковник, товарищ Ганс Вернер местный, рабочий, коммунист.

– Попросите его приехать.

– Слушаюсь, товарищ подполковник.

В библиотеку вернулся лейтенант Серков.

– Поручил этого хлюста старшине Ничипуренко. От него не уйдет.

– Отлично. – Подполковник откинулся в кресле и задумчиво погладил подбородок.

– Этот мальчишка может дать ключ ко всему фашистскому подполью. Он просто одураченный, которому матерые фашистские негодяи заморочили голову, – сказал подполковник. – Постараемся найти пути к его сердцу.

Лейтенант Серков прошелся по комнате.

– А вы не опасаетесь, товарищ подполковник, что пока мы найдем эти пути, вервольфовцы отправят всех нас на тот свет?

– Что же вы предлагаете, лейтенант Серков? – голос подполковника звучал строго. – Уйти из замка?

– Нам уходить нельзя… Похоже, что вервольфовские гнезда где-то совсем рядом. Но стоит ли держать здесь госпиталь?

Подполковник ответил не сразу.

– Приходится, лейтенант, – наконец заговорил он. – Убрать госпиталь – это частично капитулировать. Если мы переселим его из замка, то этим самым в какой-то мере дадим понять, что боимся их.

В комнату уверенным, четким шагом вошел капитан Нелин. Только резкая поперечная морщинка на лбу и покрасневшие глаза свидетельствовали о его усталости. Но обмундирование капитана было отутюжено, сапоги блестели, к кителю был подшит белоснежный подворотничок. За капитаном неторопливо шагал сутулый, большерукий человек в стареньком штатском костюме. Сквозь выпуклые стекла круглых очков смотрели голубые глаза, строгие и добрые.

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – капитан Нелин обернулся к человеку в штатском. – А это наш бургомистр, Ганс Вернер.

Подполковник крепко пожал руку бургомистра и ощутил ее твердость и силу.

– Садитесь, товарищи! – пригласил подполковник. – Сейчас поговорим, потом пообедаем. Ведь вы, наверное, не успели пообедать?

– И позавтракать тоже не успели! – улыбнулся Ганс Вернер.

– Товарищ Вернер всю ночь проработал на электростанции, – пояснил капитан.

– Да, сегодня вечером мы дадим городу свет, – кивнул головой бургомистр.

– Так какие у вас дела? – спросил подполковник, обращаясь к капитану.

– Я не мешаю? – спросил Ганс Вернер.

– Конечно, не мешаешь, товарищ Вернер, – ответил Нелин. – У нас с тобой теперь одни, общие дела.

– У всех коммунистов всегда одни, общие дела, – улыбнулся бургомистр и достал из кармана пиджака прокуренную трубочку. – Тогда я буду курить, если мне разрешат.

– Курите, курите, – подполковник подвинул к Гансу раскрытую коробку “Казбека”.

Немец неторопливо достал две папиросы и вышелушил из них табак в свою трубку.

– Дела у нас невеселые, товарищ подполковник, – нахмурился капитан Нелин. – Сегодня ночью где-то в районе замка работала неизвестная радиостанция. Шифрованная передача продолжалась семь минут. Радиограмма пока не расшифрована.

– Так. – Лицо подполковника стало строгим. – Еще что?

– Ночью была совершена попытка нападения на мучной склад. Часовой убил двух нападавших автоматной очередью. Опознать их не удалось. Наверное, нездешние… – Капитан Нелин взял папиросу, щелкнул зажигалкой и жадно затянулся дымом. – Что за проклятый город мне достался! В других городах давно уже тишина и порядок. А в Эйзенбурге самая настоящая война.

– Осенью, перед смертью, мухи всегда злее, – сказал Ганс Вернер.

– Товарищ Вернер! – подполковник взглянул в глаза немца. – Мы поймали одну такую муху. Она пыталась насыпать стрихнину в пищу раненым. Надо разузнать, откуда она залетела. И, может быть, заставить ее разговориться.

– Я рад помочь, если смогу.

Подполковник распорядился привести диверсанта. Тот вошел с дерзкой ухмылкой на мальчишеском лице. Но, увидев Ганса Вернера, ссутулился, опустил голову.

– О, этот юноша мне знаком! – сказал Ганс Вернер. – Это сын нашего аптекаря Бротта, Эдуард. Хороший, очень хороший человек был старый Бротт. Он не раз выручал наших подпольщиков-антифашистов, прятал их у себя.

– Это ложь! – выкрикнул Эдуард.

– Нет, это правда, – спокойно возразил Ганс Вернер. – Если ты не веришь мне, спроси у своей матери. Кстати, она каждый день приходит ко мне, плачет и просит найти сына. Твоего отца, Эдуард, фашисты угнали на восточный фронт. Там он и погиб. У матери остался только ты.

– Теперь не станет и меня! – Эдуард всхлипнул. – Меня расстреляют?

– Я, пожалуй, во имя памяти твоего отца, буду ходатайствовать за тебя, – сказал Ганс Вернер. – Как вы на это смотрите, товарищ подполковник?

– Ну что ж, ваше поручительство имеет большой вес, товарищ Ганс Вернер. – Подполковник внимательно посмотрел в растерянное лицо мальчишки. – И, кроме того, Советская власть не мстит обманутым. Можешь вернуться к матери.

– Подожди меня внизу, Эдуард, – сказал Ганс Вернер. – Я сам отвезу тебя к твоей матери. Побудь дома, подумай. Если ты настоящий человек, то поймешь, как это подло сыпать яд в пищу раненым. Поймешь и расскажешь, кто поручил тебе совершить эту подлость… Иди, Эдуард!

Мальчишка закрыл лицо ладонями и, пошатываясь, вышел из комнаты.

10

Петр Захарович Ничипуренко проснулся как и наказывал сам себе – без четверти двенадцать. Сменять сержанта Коновалова на посту в склепе нужно было ровно в полночь.

Ничипуренко потянулся, зевнул и несколько минут протирал глаза. Очень хотелось спать. Отдохнуть удалось всего три часа.

Ловко намотав портянки, старшина обулся, туго подпоясался широким ремнем с висящим на нем кинжалом в ножнах. Потом внимательно проверил автомат.

– Дядя Петя! – шепотом окликнул его с соседней кровати Коля.

– Ну, чего тебе? Чего не спишь?

– А я днем выспался… Можно, дядя Петя, я с вами пойду?

– Со мной? – старшина притворно строго нахмурил брови. – А чего ты там делать будешь?

– Вам помогать… Охранять боеприпасы… И еще читать. Книгу мировую я в полковой библиотеке сегодня взял. Называется “Крестоносцы”. Про этих самых рыцарей, как они над людьми издевались.

– Ну ладно, идем! – кивнул головой старшина – Вдвоем и, верно, лучше охрану нести.

Через несколько минут они уже стучали в запертую изнутри тяжелую, окованную железом дверь. Сержант Коновалов, узнав голос старшины, отодвинул тяжелый засов.

– Ну, как ты тут? – спросил Ничипуренко.

– Да не больно ладно, товарищ старшина. – Сержант покосился на дверь, ведущую во второй склеп и прошептал: – Кто-то возится за дверью. Дергает ее. Я уже помощь звать собирался.

– Может, почудилось? Там ведь нет ни входа, ни выхода.

– Нет, не почудилось. Кто-то через щель в дверях тросик пилить пытался. А как окликнул его, все стихло.

Старшина взял с могильного памятника стоявший там аккумуляторный фонарик и осветил двустворчатую железную дверь, ведущую в соседний склеп. На створках двери были толстые петли из кованого железа. Когда-то в эти петли вставляли дужку замка. А сейчас сквозь них был продет кусок толстого проволочного троса, концы которого соединялись причудливым морским узлом.

– Верно, кто-то с тросом шуровал! – проворчал Ничипуренко. – Две проволочки перепилены… Видать, никак покойнички фашистские не успокоятся… Ладно, иди, сержант! Уж мы с Николаем их успокоим.

Пока Петр Захарович запирал двери за сержантом, Коля с любопытством осматривал склеп – унылое, серое сводчатое помещение с узкой лестницей в углу.

“Это – в часовню”, – догадался Николай.

В каменный пол склепа в два ряда были вмурованы тяжелые гранитные надгробия.

На левой половине склепа надгробий не было. И там экипаж “катюши” сложил свое имущество – небольшой штабель ящиков со снарядами, три катушки телефонного провода, объемистую кружку с автолом, топоры, кирки и лопаты.

Осмотрев склеп, Коля подошел к надгробиям. Их было двенадцать. Мальчик, с трудом разбирая готический шрифт, все же понял, что надгробия были установлены на могилах фон Шлиппенбахов. Здесь было похоронено несколько поколений владельцев замка.

Пока Коля разбирал надписи на могильных плитах, Петр Захарович расстелил на пустых ящиках плащ-палатку и прилег.

– Закурить бы, – мечтательно проговорил он. – В сон клонит.

– А вы вздремните, дядя Петя, – посоветовал Коля. – Я же спать не буду. И как только кто-нибудь станет возиться за дверью, я вас разбужу. Спите, а я почитаю.

Петр Захарович заворочался на своем ложе, зевнул и согласился.

– Ладно, хлопец, неси вахту за старшину. День дюже хлопотной был… Устал я здорово. Как услышишь возню за дверью, так сразу же закрывай ладошкой мне рот. Я враз проснусь. Спать захочешь – тоже меня буди.

Коля повернул к себе фонарь, поудобнее устроился на пустом ящике и взялся за книгу.

Вместе с отважным польским воином Збышко он сражался с кичливым немецким рыцарем Лихтенштейном, пробирался через дремучие дубравы…

Ничипуренко сладко похрапывал. И это было единственным звуком в тишине склепа.

Коля не знал, сколько времени прошло. Но вдруг от внутренней двери послышался сначала шорох, потом чуть слышный скрежещущий звук.

“Пилят проволоку!” – вздрогнул Коля.

Осторожно, постепенно поворачивая луч фонарика, он осветил стену возле двери. Отблески света падали на темные створки дверей, и Коля заметил, как между этими створками появляется и исчезает светлая тонкая полоска металла.

Мальчик протянул руку и закрыл ею приоткрытый рот старшины. Храп оборвался. И сейчас же прекратился скрежещущий звук.

Петр Захарович вскочил со своего ложа, схватил фонарик, подошел к двери, подергал ее. Пока было перепилено только четыре проволочки из двадцати.

Ничипуренко вернулся к ящикам и зашептал на ухо Коле:

– Услышал, злыдень, что я проснулся. И враз бросил пилить… Ну, теперь я спать не буду. А вот храпеть придется.

Он опять прилег на ящики и стал звучно похрапывать. Но глаза его оставались открытыми. От дверей не доносилось ни звука.

Коля прочитал пару страниц, взглянул на старшину и увидел, что глаза у него закрыты и, как видно, храпит он по-настоящему.

Мальчик покосился на дверь. Над нею был зачем-то вбит большой штырь.

Коля вспомнил, как он дома устраивал ловушки старшей сестре, которая имела привычку рассказывать матери обо всех шалостях брата. Тогда получалось здорово.

Коля усмехнулся, отрезал кусок провода и привязал его к ручке кружки с автолом. Потом бесшумно подставил пустой ящик к дверям, взобрался на него и повесил тяжелую, двухкилограммовую кружку на штырь. Спрыгнув с ящика, он привязал другой конец провода к массивной дверной ручке.

Теперь уже не читалось. Коля напряженно следил за дверью. И вот снова мелькнула металлическая полоска, опять раздался скрежещущий звук.

Мальчик вновь прикрыл ладонью рот Ничипуренко. Храп на мгновение оборвался, но сейчас же стал еще более громким. Однако старшина уже не спал. Его большое могучее тело сжалось в тугой комок, а глаза напряженно смотрели на дверь.

И вот перепиленный трос почти беззвучно упал на каменный пол. Стало совсем тихо. Только старшина захрапел еще громче.

Створки двери стали медленно раскрываться. Между ними появилась белая высокая фигура.

В это мгновение тяжелая кружка сорвалась со штыря и угодила прямо в голову “привидению”.

– О майн готт! – простонало “привидение”, оседая на пол.

– А ну, стой! – Ничипуренко прыгнул вперед и ухватил “привидение” за его белую одежду.

В руке “привидения” молнией мелькнул нож. Старшина с трудом парировал удар.

Послышался треск рвущейся ткани. “Привидение” рванулось из рук старшины.

– Стой, тебе говорят! – крикнул Ничипуренко, устремляясь за неизвестным в темноту маленького склепа.

До Коли донесся громкий топот, странный скрежет и чей-то вскрик.

– Дядя Петя! – позвал мальчик.

В маленьком склепе было тихо.

Коля поднял фонарь, подхватил автомат Ничипуренко и подбежал к дверям склепа.

Свет фонаря осветил одинокое надгробие, изваянное в форме саркофага, крупные каменные плиты пола с пятнами автола и белый скомканный лоскут, валяющийся у двери.

В маленьком склепе никого не было.

Следы ног, измазанных автолом, огибали саркофаг и тянулись до противоположной глухой стены.

И тогда Коля, сдерживая слезы, бросился к выходу, отодвинул засов, распахнул дверь и дал длинную автоматную очередь в темное, безразличное небо.

Сейчас же из замка выскочил дежурный наряд бойцов.

11

Весь день в маленьком склепе неумолчно стучали кирки и ломы. Разведчики поочередно долбили толстую каменную плиту, под которую уходили следы ног диверсанта. Но стены замка были выложены из крепчайшего гранита. И после десятичасовой работы в пазах между плитами оказались только неровные канавки сантиметров по пятнадцать глубиной.

Все эти десять часов Коля просидел на каменном саркофаге. Он понимал, что ему, боевому разведчику, не подобает плакать, но не мог сдержать слез.

В склеп то и дело входили люди – подполковник Смирнов, военврач Надежда Михайловна, выздоравливающие раненые или свободные от дежурства разведчики. Несколько раз прибегала заплаканная Наташа. Она садилась рядом с Колей и уговаривала его поесть.

Его пытались увести из склепа, убеждали, что Петр Захарович обязательно будет спасен. Но все было напрасно.

Немного оживился он, когда зашел разговор о том, чтобы взорвать стену толом. Но от этой мысли пришлось отказаться, так как нельзя было определить, не обрушится ли от взрыва стена замка.

Только теперь Коля по-настоящему осознал, кем для него был суровый и ласковый старшина Ничипуренко.

После фашистской каторги ребята особенно нуждались в сердечном тепле и заботе. У Наташи Звонковой в госпитале сразу же появился добрый десяток заботливых старших подруг из числа медсестер и санитарок. Сама Надежда Михайловна относилась к девочке с материнской теплотой.

А Коля с мальчишеской прямотой отвергал всякие попытки женщин приласкать его, выразить ему сочувствие. Суровая военная действительность учила его замкнутости и сдержанности.

Но мальчишеская душа тоже тянулась к ласке, искала теплоты и внимания.

Петр Захарович Ничипуренко был строг и сдержан. Но Коля все время ощущал его любовь и заботу. Старшина следил, чтобы мальчик был сыт, чтобы у него всегда было чистое белье и одежда. Когда раза два взвод разведчиков попадал в перестрелки, Петр Захарович оказывался рядом с Колей, старался защитить его от опасности.

И самое главное – Петр Захарович был настоящим другом – заботливым, но строгим и требовательным. И разговаривал с Колей как с равным, как с другими бойцами, не обижал мальчика снисходительной, покровительственной шутливостью.

И вот теперь Петр Захарович, дядя Петя – исчез, может быть, погиб. Коля был готов на все, только бы спасти своего старшего друга.

В склеп вошли подполковник Смирнов, капитан Нелин и бургомистр Ганс Вернер. Несколько минут они молча смотрели, как от тяжелых ударов кирок и ломов отлетают от стены крошечные осколки камня, иногда вспыхивающие в свете фонаря сверкающими блестками слюды.

– Дело идет недопустимо медленно, – хмуро проговорил подполковник.

– Я думаю, что тут бы нам помог ваш подшефный Эдуард Бротт. Вы беседовали с ним? – спросил подполковник Ганса Вернера.

Тот опустил голову, и лицо его стало суровым.

– Эдуард Бротт уже не сумеет помочь нам.

– Почему? – удивился подполковник.

– Сегодня утром, как говорит фрау Бротт, ее сын оделся и пошел ко мне в ратушу. Но он не дошел. Его обнаружили в развалинах на пустыре. Он убит ударом кинжала в спину. Тонкий такой кинжал с кованой рукояткой и надписью…

– “Вервольф”? – подсказал лейтенант Серков.

– Да, “Вервольф”, – подтвердил бургомистр. – Я еще не сообщил фрау Бротт о гибели ее сына. Никак не решусь пойти к ней.

Несколько минут все молча смотрели, как под сильными ударами еле крошится камень стены.

– Толщина стен здесь, наверное, не меньше метра, – хмуро заметил капитан Нелин. – Если так долбить, то потребуется по меньшей мере неделя. Едва ли к этому времени, мы застанем старшину живым.

– Нет! Нет! – горячо выкрикнул Коля. – Дядя Петя жив! Жив!

Коля с силой ударил сапогом в боковую стенку саркофага.

И вдруг он ощутил, что под ногой что-то упруго спружинило, а тяжелый каменный гроб под ним дрогнул.