Текст книги "По Рождестве Христовом"

Автор книги: Василис Алексакис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Василис Алексакис
ПО РОЖДЕСТВЕ ХРИСТОВОМ

Посвящается Димитрису

1.

Вторник, 7 марта 2006 года. Православная церковь чтит сегодня память Лаврентия Мегарского, Ефраима и Евгения. Ни о ком из них ничего не знаю. Но могу предположить, что они жили в одно время, раз их поминают в один день. Мысленно вижу всех троих посреди римской арены, в самый полдень. Святые редко умирают в своей постели, от старости. Ефраим стоит посредине, держа остальных за руки, чтобы вдохнуть в них мужество. Хотя, похоже, их ничуть не впечатляет рев диких зверей, доносящийся из-за железной решетки. Чернь теряет терпение. Гремят трубы. Цезарь слегка кивает. Медленно, с долгим скрежетом поднимается решетка. Я наблюдаю зрелище сквозь щели в деревянной трухлявой двери. Из-за моего малого возраста легионеры не обращают на меня никакого внимания. Скоро я побегу к матери Ефраима, сообщить дурную весть.

На левой стороне моего письменного стола возвышается стопка книг, посвященных горе Афон. Некоторые написаны монахами, другие историками. По большей части это тома в твердом переплете, черном или синем. Быть может, читая их, я обнаружу, кто такие были Лаврентий, Евгений и Ефраим. Я не спешу это узнать. Я уже заглянул в два-три тома, но прилежно, как меня просила хозяйка дома, Навсикая Николаидис, еще не изучил ни один.

Она сообщила мне о своем интересе к Святой Горе как-то вечером, две недели назад. Мы сидели в большой гостиной, освещенной одной лишь настольной лампой. Я придвинул ее к моему креслу, чтобы лучше видеть текст, который читал Навсикае вслух. Это была «Книга императрицы Елизаветы» Константиноса Христоманоса, издания 1929 года. Я как раз закончил главу и собирался пожелать хозяйке спокойной ночи.

– Останьтесь еще на минутку, пожалуйста, – сказала она. – Я хочу попросить вас о большой услуге.

Когда Навсикая Николаидис собирается сказать что-то важное, она слегка понижает голос. Эти слова она произнесла чуть слышно, наклонившись ко мне.

– Я бы хотела, чтобы вы разузнали побольше о горе Афон, выяснили все, что возможно, о монахах и монастырях. Я оплачу вам необходимые книги и вознагражу за труды. Думаю, вам будет довольно легко собрать эти сведения, учитывая, что вы знакомы с историей Византии.

Несмотря на то что мы живем под одной крышей уже пять лет, она упорно обращается ко мне на «вы». Не думаю, что она относится ко мне с меньшей симпатией, чем к Софии, своей домработнице, которой «тыкает». Возможно, она удостаивает меня множественного числа из-за того, что я студент. Г-жа Николаидис питает глубочайшее уважение к университетскому образованию.

Я предупредил ее, что лекции по византийской истории у меня были только на втором и третьем курсах и что изучение текстов того периода дало мне не так уж много, поскольку большую часть времени мы посвятили расшифровке почти нечитаемых рукописей.

– Византия меня никогда особенно не увлекала, – добавил я. – Запомнилось только, какой ужас царил тогда в судилищах. Людей при допросе нещадно пороли кнутом, в ремни которого вплетался свинец. По полу кровь ручьями текла. А если кто имел несчастье зевнуть во время суда, ему грозило немедленное изгнание из города… Что касается Афона, знаю только, что первые монастыри были там построены тысячу лет назад, в конце десятого века.

Она выпрямилась, насколько это может сделать женщина ее возраста, откинулась на спинку кресла и помолчала. Я посмотрел на ее тонкие пальцы, оставшиеся удивительно молодыми, на красивое кольцо с тремя алмазами, с которым она никогда не расстается. Ее просьба изрядно заинтриговала меня, поскольку до сегодняшнего дня г-жа Николаидис не проявляла ни малейшего любопытства к монашеской жизни. Ни разу мы не говорили с ней о православии, хотя оба родом из весьма святого места, с острова Тинос. И в большом книжном шкафу в гостиной, откуда я беру книги, чтобы читать ей, нет ни житий святых, ни писаний Отцов Церкви. Хотя в ее спальне есть византийская икона, образ святого Димитрия. Я заметил ее в тот единственный раз, когда вошел туда, чтобы выгнать кошку, залезшую через окно. Моя хозяйка ужасно боится кошек. Даже поручила мне кидать в них камнями.

– Если они повадятся в наш сад, мы пропали! – регулярно напоминает она.

«Может, она молится вечером, перед сном», – подумал я. Из кухни, где София смотрела телевизор, донеслось несколько выстрелов. Г-жа Николаидис повернула голову в сторону коридора и сразу же после этого прервала молчание.

– У закрытых обществ есть свои секреты. Я бы хотела, чтобы вы выведали и их тоже. Что за люди афонские монахи, откуда они, где берут средства? Вопрос только в том, располагаете ли вы малой толикой времени и хотите ли заняться этой работой.

Я чуть было не признался ей, что не имею ни времени, ни желания заниматься этим.

– У меня в этом семестре только один предмет – досократическая философия. Но надо еще написать курсовую работу, а я пока даже тему не подобрал.

– Тогда не будем больше об этом говорить. Не прощу себе, если вы из-за меня примете неправильное решение.

Ее учтивость побудила меня проявить больше сговорчивости. «Ведь не могу же я отказать ей в помощи».

– Я совсем не прочь прочитать несколько лишних книг, – уверил я ее. – Как скоро вам нужны эти сведения?

Она оживилась и, снова наклонившись ко мне, сказала:

– Как можно скорее! Не подумайте, будто я нетерпелива. Просто в моем возрасте неосторожно откладывать что-либо на потом.

С несвойственной ей торопливостью, опасаясь, быть может, как бы я не передумал, она достала из кармана платья новехонькую бумажку в пятьсот евро и вручила мне. У меня вдруг мелькнуло подозрение, что она намеревается оставить свое состояние монахам. «Видимо, хочет получше узнать своих будущих наследников».

Проходя через кухню, я обнаружил, что София смотрит вовсе не телесериал, как я думал, а вечерние новости. Сообщила мне, что американцы опять бомбили Ирак.

– Не жди, что Навсикая тебе что-нибудь оставит, – поддразнил я ее. – Она все собирается отдать афонским монахам!

София не ответила. Ее не пронять никакой шуткой, ничем не рассмешить. Она смотрит на жизнь разочарованным взглядом и обращает внимание только на то, что способно питать ее мрачное настроение. В каком-то смысле дурные вести радуют ее больше, чем хорошие. Я вышел в сад через кухонную дверь. Я живу в глубине усадьбы, в маленьком домике с кухней и ванной комнатой, где когда-то жил садовник.

На следующее утро, поскольку мне совершенно необходимо было съездить в центр, чтобы купить «Словарь досократической философии», издание Афинской Академии, я сделал крюк через книжный магазин на улице Зоодоху-Пиги, специализирующийся на религиозной литературе. Нехотя переступил порог, словно ребенок, которого силком тащат в церковь. Многочисленные обложки были иллюстрированы репродукциями византийских икон, по большей части образами Христа и Богоматери. Я не удивился, наткнувшись у входа на канделябр с зажженными свечами. Продавщица, женщина лет сорока с седоватыми волосами, напоминала монахиню. Может, из-за того, что была одета в черное. Однако я изменил свое мнение на ее счет, когда она вышла из-за кассы. На ней были элегантные туфельки на высоких каблуках, да и сами ноги выглядели отнюдь не безобразно. «Это любовница митрополита Коринфского», – подумал я.

Она предложила мне множество книг, начав с трех черно-белых фотоальбомов. Даже открыла один, чтобы я мог оценить качество снимков. Я увидел ряды черепов на полках. На каждом черепе значилось имя его владельца и дата кончины. Но она не дала мне как следует рассмотреть это мрачное фото. Поспешно перевернула страницу и показала старого монаха с вязанкой дров на спине, который шел по вымощенной камнями тропинке.

– Черно-белые фотографии лучше передают монастырский дух, чем цветные, – заметила она.

Замечание показалось мне дельным, и я сразу же почувствовал себя свободнее.

– А вы не знаете, в античные времена Афонский полуостров был населен?

– Должно быть, да. Ведь по преданию, когда там побывала Богоматерь, ее до крайности неприятно поразили античные статуи.

Я не спросил ее, как Богоматерь добралась до Святой Горы. Подумал: «Наверняка на корабле, по воле бурных ветров», поскольку с трудом представлял себе, чтобы она проделала этот путь пешком.

Я накупил много книг, в том числе и альбом с черепами, потратив на это половину денег Навсикаи, а заодно взял карточку магазина, который назывался «Пантократор». В Кифиссию вернулся на такси, сидя рядом с шофером. Тот спросил, что за книги у меня в сумке, и я ему некоторые из них показал. Он мне сообщил, что до женитьбы ездил на Афон по меньшей мере раз в год.

– Перестал, когда встретил свою будущую жену. У нас родился ребенок. Но о Святой Горе часто вспоминаю. Я там видел одного старца, который знал день и час своей смерти. И действительно уснул в день и час, которые сам предсказал.

Меня удивил смысл, который он вкладывал в глагол «уснуть». Я знал, что мертвые покоятся в мире, но вот что они засыпают – нет. «На Афоне не умирают».

– А еще я знавал одного отшельника, – продолжил таксист, – который жил в пещерке на отвесной скале. Забирался в свое гнездо по веревке, и так же слезал. Как-то раз мы вместе трапезничали на Рождество, в хижине другого монаха. Тот не носил обуви, просто обматывал ноги всяким тряпьем. И вдруг эта ветошь загорелась, потому что он сидел у самой жаровни. Так старец ни чуточки не испугался, а просто снял тряпки, как ни в чем не бывало. И на ногах не осталось ни малейшего ожога.

«Теперь все, с кем я познакомлюсь, будут потчевать меня историями о монахах». На зеркале заднего вида висела крошечная, не больше спичечного коробка, иконка Богородицы, и раскачивалась взад-вперед при каждом торможении.

– Я слышал, что сама Богоматерь побывала на горе Афон.

– Точно… Потому-то гору и называют обычно «Садом Богородицы». Она ей посвящена.

– Как и остров Тинос.

– Это не одно и то же. На Тиносе Богородицу чтут два раза в год, на Успение, 15 августа, и на Благовещенье, 25 марта, а на Афоне – каждый день.

Он сказал, что читал одну книгу из тех, что я себе купил, не помню, правда, какую, и посоветовал прочитать еще одну, чье название я, к собственному удивлению, запомнил – «Вечер в уединении на горе Афон».

Вернувшись в Кифиссию, я счел своим долгом показать свои приобретения г-же Николаидис. Разложил книги на столе в столовой, где она как раз обедала, и она ощупала их одну за другой, гладила переплеты, взвешивала на руке, словно пыталась уловить что-то из их содержания.

– Выглядят очень увлекательными, – заявила она, наконец, улыбаясь.

Моя хозяйка почти совершенно слепа. Она утверждает, что различает тени, но я в этом не совсем уверен. Дело в том, что когда я сижу прямо напротив нее, она меня не видит – ее лицо не совсем точно обращено в мою сторону. По словам Софии, лет пять назад она еще могла читать заголовки газет. Похоже, она теряла зрение постепенно, и число вещей, которые она могла видеть, мало-помалу сокращалось. Так что теперь она совершенно напрасно сидит у выходящего на улицу окна гостиной. Может, еще надеется, что вдруг прозреет?

Обследовав книги, она сказала мне ласково:

– Вы ведь их прилежно изучите, правда?

Я все еще смотрю на тома в твердых переплетах. На верх стопки я положил самый тонкий из них, сборник стихов, написанных по-гречески одним перуанцем, который давно живет на Афоне. Он подписывается «Иеромонах Симеон», но, по-видимому, это не настоящее его имя. Вот что я еще теперь знаю: имя, которое монахи принимают вместе с постригом, начинается, как правило, с той же буквы, что и полученное при крещении. Симеона раньше звали, быть может, Сальвадор. Я никогда не видел гору Афон, даже на фотографии. Интересно, у нее несколько вершин или одна?

На противоположной стороне письменного стола меня ждет другая стопка, не такая высокая, состоящая из общего введения в досократическую философию, академического словаря и еще нескольких трудов, среди которых работа Костаса Акселоса о Гераклите. Эти книги тоже пробуждают во мне некоторую тревогу, поскольку прежде я изучал не философию, а античную историю. Так что досократиков знаю не лучше, чем афонских монахов. Я сам выбрал этот курс, пользуясь возможностью, которую нам предоставляет факультет, – познакомиться с материями, лежащими за рамками нашей специализации. Везирцис, преподаватель истории, мой куратор на третьем цикле обучения, удивился, когда я сообщил ему о своем решении.

– Можно узнать, откуда такой интерес к досократикам?

Вид у него при этом был насмешливый, но он у него почти всегда такой. Наверное, обзавелся им в Париже, где писал свою докторскую. Может, все профессора Сорбонны напускают на себя точно такой же. Представляю себе.

Я не стал говорить ему о своем отце, который по любому поводу цитирует утверждение Зенона Элейского о том, что ничто не движется, после чего рассказывает, как другой философ его опроверг, принявшись ходить перед ним взад-вперед. Мой отец – человек не слишком образованный, простой водопроводчик, но все же кое-какие знания приобрел и неустанно над ними размышляет. Его восхищение Античностью как раз и началось с этого эпизода, который, по его словам, доказывает, что древние мыслили совершенно свободно.

– Это мой последний шанс узнать что-нибудь новое, – уклончиво ответил я Везирцису.

Он-то наверняка ожидал, что я выберу его собственный семинар, посвященный недавно обнаруженному на Халкидике храму Артемиды, который действовал до 300 года по Рождестве Христовом, вплоть до того как христианство стало государственной религией. Но за пять с половиной лет изучения истории я уже был сыт ею по горло.

– Пифагорейцы считали умение слушать выдающимся достоинством.

Я не понял, зачем он мне это сказал, но все же вывел из его слов, что он одобряет мое намерение.

Итак, с третьего этажа, где находится отделение истории и археологии, я перескочил на седьмой, отведенный для философии, педагогики и психологии. Лекции тут по средам, довольно поздно, между восемнадцатью и двадцатью часами, поскольку некоторые студенты еще и работают. В группе нас восемь человек, одни парни, тогда как на занятиях второго цикла большинство составляют девушки. Наша преподавательница, Феано, молодая женщина с короткими волосами и пухлыми, как у младенца, щечками, изучала этику в Глазго. Она энтузиастка и всегда охотно отвечает на наши вопросы. Впрочем, я пока избегаю их задавать, поскольку единственный из группы никогда раньше не изучал философию.

Первая лекция меня даже немного напугала. Оказалось, что досократики были довольно разношерстной компанией, включавшей в себя астрономов, геометров, математиков, физиков, натуралистов, врачей, поэтов, политологов. Тем не менее я пришел в восторг, когда Феано открыла нам, как Фалес, живший на рубеже VII и VI веков, высчитал высоту пирамид: воткнул свой посох в песок и, когда тень палки сравнялась с ее длиной, измерил тень монументов. Но не могу сказать, что вопрос, занимавший большинство досократиков, – происходит ли природа и человек из воздуха, воды, огня, земли, или из сочетания всех этих стихий – меня увлекает. Я чуть было не расхохотался, узнав, что, по Эмпедоклу, человеческие существа выросли из земли, как шпинат. Несомненно лишь то, что никакой бог их не создавал.

– Это время, когда человеческая мысль обнаруживает, на что способна, и простирает поле своей деятельности до бесконечности, – заключила Феано. – А это влечет за собой упоение, высокомерие. Досократики полагают, что в силах постичь все, но при этом сознают, что путь крайне тяжел. Потому-то некоторые из них и утверждают, будто не знают ничего. Они культивируют свои сомнения – сомневаются, что вселенная имеет начало, сомневаются, что она эволюционирует, сомневаются даже в самом ее существовании.

Конец ее лекции навел меня на мысли об отце, и я вышел из аудитории, в общем-то, довольный. Если бы мне надо было дать название двум стопкам книг на моем столе, я бы назвал правую «холмом сомнений», а левую – «горой уверенностей».

Между ними окно, через которое я вижу сад. Он в плачевном состоянии, весь зарос сорняками – некоторые еще зеленые, другие превратились в сухой бурьян. Тропинка, некогда опоясывавшая виллу, совсем не видна. Стволы сосен покрыты каким-то пухом, который угнездился в трещинах коры, и это наверняка не сулит ничего хорошего. На мой взгляд, все из-за недостатка ухода; потому и лимонные деревья не дают больше лимонов, и инжир, посаженный под окном кухни, производит лишь несколько редких плодов, микроскопических и безвкусных. В это время года на нем ни листочка. Узловатые ветви похожи на голые кости. Интересно, что делают афонские монахи со скелетами своих усопших собратьев? Может, хранят их отдельно, и просторные подземелья монастырей битком набиты безголовыми скелетами.

Вдоль ограды навалены старые доски, рядом – перевернутый бак из оцинкованного железа, с проржавевшим дном. Чуть дальше виднеется велосипед Навсикаи, тоже ржавый, одного колеса не хватает. Она пользовалась им до семидесяти лет, ездила по кварталу, в банк. Велосипед французский, на щитке, закрывающем цепь, еще различимо слово HIRONDELLE[1]1
  Ласточка (франц., примечание переводчика).


[Закрыть].

Сама вилла выглядит не менее удручающе. Штукатурка во многих местах осыпалась, ставни покоробились. Большая их часть постоянно закрыта. Комнаты погружены в меланхолический полумрак. Это место никого не ждет. Я предложил Навсикае покрасить ей гостиную, но она отказалась, заметив:

– Насколько помню, я вас маляром не нанимала!

Паркет скрипит на каждом шагу, несмотря на множество устилающих его ковров. Но мою хозяйку это тоже не беспокоит.

– Паркет позволяет мне следить за вашими передвижениями, – говорит она. – И если кошка сюда залезет, я уверена, что услышу.

Должен признать, что под натиском времени устояли только две колонны из зеленого тиносского мрамора, которые поддерживают козырек над входной дверью. Навсикая часто наведывается к ним, трогает ладонью, задерживается на несколько мгновений. В остальное время и носа наружу не высовывает. Колонны отмечают границы ее территории. Мы с Софией боимся, как бы она не упала с лестницы, ведущей от крыльца в сад. Но Навсикая не желает, чтобы ее сопровождали в этих прогулках, словно у нее с колоннами какие-то общие секреты.

Я пишу эти заметки в большой, похожей на книгу тетради. На ее светло-зеленой обложке моей рукой выведено «ГОРА АФОН» – заглавными черными буквами, как те имена на черепах. Я собирался заносить сюда только сведения об афонской братии, но вот болтаю обо всем и ни о чем, словно хочу сочинить более пространный и более личный текст. Быть может, это просто проба пера перед началом исследования. Повлияют ли на меня книги, которые я читаю Навсикае? Все эти романы, эссе, сборники стихов, которые она сама выбирает из того, что читала когда-то, но уже подзабыла. Я читал ей «Черный тюльпан» Александра Дюма, «Звездные часы человечества» Стефана Цвейга, полное собрание сочинений Соломоса, автобиографию поэта Георгиса Дросиниса, озаглавленную «Разрозненные цветы моей жизни», и еще многое другое. В повести Христоманоса тоже есть автобиографические черты: автор действительно встречался с Елизаветой Австрийской в конце XIX века, когда был студентом в Вене. Он давал ей уроки греческого и безумно влюбился. Императрица и впрямь была великолепна, сужу об этом по дополняющему текст портрету, где она отчасти похожа на Роми Шнайдер, которая воплотила ее образ в кино. На ней черный корсаж и широкий кружевной воротник. Волосы зачесаны назад и заплетены в довольно густую косу, теряющуюся за ее правым плечом. Точно так же причесана сама Навсикая на фотографии в золоченой овальной рамке, что висит в холле. У обеих женщин одно и то же мечтательное выражение лица, тот же взгляд, одновременно пристальный и чуть-чуть рассеянный. По моему скромному мнению, Навсикая даже красивее. Сколько же ей лет на этом снимке? Я бы в нее наверняка влюбился, если бы встретил в те годы. Боюсь, правда, что она уделила бы мне не больше внимания, чем на то может рассчитывать сын водопроводчика. Скорее всего, она бы меня даже не заметила. Ее-то отец был судовладельцем. Оставил ей множество земельных участков и домов на Тиносе и еще на острове Андрос, где находилась штаб-квартира его компании. Все это я знаю от ее адвоката, который родом из той же деревни, что и мой отец. Знаю также, что у нее был брат, который куда-то исчез, отказавшись от всех прав на семейное наследство. Должно быть, это произошло в пятидесятых годах, поскольку их родители были тогда еще живы. Василис Николаидис умер в 58-м, а его жена Аргиро – годом позже. Навсикая заговорила при мне о своем брате только один раз, во время нашей первой встречи.

– Вы высокий? – спросила она прежде, чем я успел сесть.

– Среднего роста, – ответил я скромно.

– В вашем возрасте во мне было метр восемьдесят пять!

Несмотря на груз прожитых лет, она и сегодня выше меня.

– А вот мой брат был маленький.

Больше она его не упоминала. Я тоже любопытства не проявлял. Даже в фотоальбом, который лежит на полке в книжном шкафу, ни разу не заглядывал. Мне довольно и того немногого, что я знаю о прошлом семьи Николаидис. Иногда я думаю о девушке с фото, вижу, как она горделиво выступает с греческим флагом в руках во время шествия 25 марта, во главе делегации своей школы. Блестят лужи на мостовой. Я заметил, что накануне национального праздника всегда идет дождь.

В прошлую среду я чуть было не пропустил занятия, потому что лило как из ведра. Университет был еще пустыннее, чем обычно в конце дня. В непогоду часто отключается электричество, поэтому после лекций я решил спуститься не на лифте, а по лестнице. Дойдя до третьего этажа, заметил высокого человека, ходившего взад-вперед по пустому коридору перед выставочным залом, где собраны слепки с античных скульптур. Я остановился на мгновение, поскольку он показался мне знакомым. И точно, это был Везирцис. Увидев меня, он не удивился – наверное, вспомнил, что у меня в это время занятия.

– Надеюсь, ты не забыл, что я все еще жду тему твоей курсовой?

Прямо за его спиной находилась статуя полуобнаженной женщины, открывающей левой рукой грудь, словно чтобы дать ее младенцу. У нее было чуть полноватое лицо, но небольшие груди выглядели просто великолепно. Мне вспомнилась неожиданная встреча Богоматери с античными богами на горе Афон. «Никаких статуй она, конечно, не видела. Они ей просто померещились, потому что она была оглушена бурей». Пресвятая Дева помогла мне выйти из затруднительного положения: я задал Везирцису тот же вопрос, что и продавщице из «Пантократора».

– Прошлое Святой Горы известно плохо, – сказал он. – Согласно мифам, Афон был гигантом, который пытался убить Посейдона, бросив в него огромную каменную глыбу. Эта каменная глыба и есть выдающаяся в море гора Афон. В эпоху Античности она называлась Актэ и, разумеется, была населена. Но не думаю, что тут хватит материала на сто страниц. Никаких раскопок на полуострове никогда не производилось, поскольку монахи этому противятся. Они все еще ненавидят античных богов.

Он опять начал ходить взад-вперед. А я, не зная, что делать – то ли расхаживать вместе с ним, то ли уйти – остался стоять столбом на том же месте. «Скажу Навсикае, что гора Афон – здоровенная каменюка».

– Не хочешь зайти в кафетерий, выпить по рюмочке?

Когда мы пришли, Мария как раз гасила свет, но все же согласилась нас обслужить. Мы заказали два виски и сели у окна, откуда виден весь университетский городок со зданием богословского факультета на переднем плане. Декоративные арки, венчающие это здание, смутно напоминают окна византийских церквей. Дождь все еще шел, но уже не такой сильный.

– Одна моя подруга работает в министерстве культуры. Она мне рассказывала, что к ним приехал какой-то афонский монах и так возмутился, увидев статую античного божества при входе, что попытался сбросить ее на землю! Охранникам еле удалось его удержать. Прежде чем они его скрутили, он все-таки успел плюнуть богине в лицо.

Я снова подумал о Пресвятой Деве, о ее посещении горы Афон. В византийской иконографии выражение лица у нее, скорее, скорбное. «Должно быть, увидев эти статуи, она залилась слезами».

– А что тому монаху понадобилось в министерстве культуры?

– Наверное, собирался о чем-нибудь просить. Монахи вечно что-то клянчат и, как правило, получают свое.

Он говорил со мной без обычной снисходительности, которую напускает на себя во время лекций. Даже показался мне немного печальным. Я решил, что какая-то неприятность вынудила его пересмотреть высокое мнение о собственной особе.

– Некоторые афонские монастыри, скорее всего, были построены на месте античных храмов. Не забывай, однако, что христианству было нелегко искоренить прежние верования. Лет десять назад близ Верии, в захоронении IV века по Рождестве Христовом, нашли письмо одной женщины, которая обращалась к подземным божествам с просьбой направить ее мужа-гуляку на путь истинный. Могила, которой она воспользовалась как почтовым ящиком, принадлежала какому-то убитому мужчине. У тех, кто желал связаться с духами подземного мира, жертвы насильственной смерти считались особенно надежными посредниками. Верия к тому времени уже четыреста лет как была приобщена к христианству апостолом Павлом.

Меня слишком утомила лекция Феано, чтобы я был в состоянии вытерпеть еще одну. Везирцис, похоже, это заметил, потому что вдруг перестал вещать. Развернул какой-то билет, который крутил в руках уже довольно давно, и уставился на него. На стенах вокруг нас еще красовались афиши университетских выборов, только что выигранных студентами от правой партии «Новая Демократия». Их лозунг «Мы думаем свободно» был проиллюстрирован фотографией дельфина. Греческая компартия позаимствовала для своего плаката кадр из «Астерикса» с галлами, атакующими римлян. Что касается леваков, то они слепили коллаж, озаглавленный «Опрокинем равновесие», где слон, сидя на одном конце скамейки, подбрасывал в воздух даму, сидящую на другом (я, правда, не понял, олицетворяла ли эта несчастная правых или все греческое общество в целом). Еще я приметил две афишки, которые предлагали по выгодной цене экскурсии на Миконос и Санторин. Везирцис тем временем положил билет на стол и достал бумажник. Билет оказался на междугородный автобус Афины – Патрас. Я хотел было заплатить за себя но он не согласился.

Уходя, мы снова прошли мимо выставки слепков.

– Один досократический философ по имени Клиний на вопрос: «Когда мы должны влюбляться?» ответил: «Когда захотим страдать».

Он заговорил со мной снова, только когда мы вышли из здания.

– Есть работа одного немецкого археолога о Халкидике, там много говорится и об Афоне. Может, ты ее найдешь в библиотеке Геннадиоса. Если пойдешь туда, спроси Георгию, она моя подруга.

«У него повсюду подруги». Он все еще держал в руке свой билет. Потом направился к автостоянке, а я – на конечную остановку автобуса. Дождь прекратился. В пути я задремал. Вдруг мне показалось, что уже пора сходить; я резко открыл глаза, но было еще рано. И тут мне пришло в голову: интересно, почему это Везирцис поехал в Патрас автобусом, а не на своей машине?