Текст книги "Дочь Сталина"

Автор книги: Варвара Самсонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Счастливое детство

Счастливое детство искупает тяжелые испытания, выпавшие в зрелые годы. Оно закаляет душу ребенка для будущих невзгод. Счастливое детство и тихая старость, а между ними – что кому выпадет. Но что бы ни выпало, за такую судьбу нужно благодарить Бога.

У Светланы Аллилуевой было счастливое детство. «Двадцать писем к другу» – довольно мрачное повествование, полное трагедий, смертей, горечи и разочарований. В книге только несколько безмятежных страниц, посвященных Зубалову, няне и немногим близким, родным людям, которые были с ней рядом в первые годы ее жизни, а потом исчезли навсегда.

Зубалово – осколок старой России, богатая усадьба, принадлежала до революции нефтепромышленнику из Баку. Когда-то, в девятисотые годы, Иосиф Джугашвили и Анастас Микоян вели кружки и устраивали стачки на заводах братьев Зубаловых. И спустя двадцать лет они со своими семьями по-хозяйски расположились в усадьбах бывших нефтяных магнатов.

Светлана Сталина росла и воспитывалась как настоящая помещичья дочка в уютном деревенском Зубалове. И воспоминания ее до смешного напоминают ностальгические записки старорежимной гимназистки о «сказочных, солнечных годах, веселом солнечном доме, полном детских голосов, веселых радушных людей, полном жизни, где хозяйствовала моя мама, а отец был в нем не бог, не «культ», а просто обыкновенный отец семейства».

В соседней усадьбе поселился Микоян со своей семьей. Там все оставалось неизменным, как при старых хозяевах – «мраморные статуи, вывезенные в свое время из Италии, на стенах – старинные французские панно, в окнах – разноцветные витражи, парк, сад, теннисная площадка, оранжерея, парники, конюшня». Наверное, и Зубалово поначалу было таким же. Но, к сожалению, Иосиф Сталин был болен зудом преобразований. По его планам постоянно что-то строилось, сносилось и перестраивалось. Все эти архитектурные сооружения отличались крайним уродством. Так что дому в Зубалове очень не повезло с новым хозяином.

Зато в самой усадьбе, по воспоминаниям Светланы, отец завел много полезных нововведений. Например, пасеку, а «рядом с ней две большие поляны, которые каждое лето засевались гречихой для меда… В отдалении от дома отгородили сетками небольшую поляну с кустарником и развели там фазанов, цесарок, индюшек, в небольшом бассейне плавали утки».

Кроме того, разбили большой фруктовый сад, посадили в изобилии клубнику, малину, смородину.

Еще в детстве Светлана подметила в отце чисто практический интерес к природе. Он не мог просто созерцать природу, любоваться ею. Ему нужно было хозяйствовать, преобразовывать ее. Светлана объясняла эту жажду деятельности крестьянскими генами в крови отца. Сам Иосиф Сталин никогда не работал в саду, только подрезал сухие ветки. Но любил обходить владения, окидывать их хозяйским взглядом, подмечая недостатки и упущения.

Именно отцу обязана Светлана тем, что росла в маленькой помещичьей усадьбе с ее уютным деревенским бытом – сенокосами, сбором грибов и ягод, качанием меда, «своими соленьями и маринадами». Хозяйство занимало только отца, а мать посадила возле крыльца несколько кустов жасмина и сирени. Этим ее вклад в обустройство усадьбы ограничился. Но почему-то после ее смерти зубаловский уют быстро сменился казенным чиновничьим духом.

К хозяйству Надежда Сергеевна была равнодушна. Зато она очень заботилась о воспитании и образовании детей. У них были хорошие гувернеры и гувернантки. Правда, это слово даже не произносилось. У детей советских руководителей могут быть только воспитатели и учителя! Брат Василий с раннего детства прослыл трудным ребенком. «Возле него находился чудесный человек, Александр Иванович Муравьев, – г пишет Светлана, – придумывавший интересные прогулки в лес, на реку. Были ночевки у реки в шалаше с варкой ухи, походы за орехами, грибами. Происходило это вперемежку с занятиями».

Наталья Константиновна, «воспитательница», очень талантливый педагог, занималась с детьми немецким. В шесть лет Светлана уже писала и читала по-русски и по-немецки. Кроме языка, Наталья Константиновна учила их с братом рисовать, лепить из глины, выпиливать из дерева.

Надежда Аллилуева обладала редким даром – умением искать, «подбирать» и иногда переманивать талантливых педагогов для своих детей и умелую старорежимную обслугу.

Домом ведала Каролина Васильевна Тиль из рижских немок. Сама Надежда Сергеевна не занималась ни кухней, ни семейным бюджетом, ни даже детьми. В те времена партийные женщины отдавали себя работе или учебе. Слишком погружаться в семейные проблемы, быт, воспитание детей считалось мещанством и буржуазными пережитками.

Светлана видела мать редко, но сиротой себя не чувствовала. Рядом с ней всегда была няня или «бабуся», Александра Андреевна, всю жизнь согревавшая ее ровным теплом, как огромная добрая печь. Бабусю тоже подарила дочери Надежда Сергеевна. Крестьянка из Рязанской губернии Александра Бычкова много лет служила горничной и няней в лучших интеллигентных семьях. Хозяева относились к ней не как к прислуге, а как к члену семьи, научили ее читать, по-городскому одеваться и причесываться.

Ни об одном человеке в своей жизни Светлана Аллилуева не писала с такой любовью. Бабуся отличалась необыкновенным терпением и снисходительностью, никогда ни с кем не ссорилась и умела ладить с самыми невыносимыми людьми. «Бабусю даже отец уважал и ценил», – заметила Светлана, и это была высшая похвала няне. Ведь из всей обслуги, подобранной Надеждой Сергеевной для кремлевской квартиры и Зубалова, уцелела одна бабуся. Остальные были изгнаны или из-за не совсем безукоризненного происхождения, или из-за подозрительных родственников.

Ретивые чекисты и в прошлом Александры Андреевны сумели «открыть» изъян: оказалось, до революции ее бывший муж служил писарем в полиции. Няню собрались выгнать, но Светлана заревела от горя, и сам Сталин приказал оставить няньку в покое. Она доживала свой век не с родным сыном, а со Светланой и похоронена на Новодевичьем кладбище рядом с Надеждой Аллилуевой по ходатайству самого Ворошилова.

«У нас был дом как дом, с друзьями, родственниками, детьми, домашними праздниками, – вспоминала много лет спустя Светлана. – Так было и в городской квартире, и особенно летом в Зубалово». Только няня до последних своих дней оставалась рядом с ней. А многочисленные друзья и родственники вдруг стали таинственным образом исчезать. И Светлана не могла понять и долго не знала – куда? Большинство из них умерли не своей смертью.

Но в те счастливые годы, казалось, ничего еще не предвещало будущих трагедий. Родители окружены друзьями и родными. Пикники, долгие застолья, вечерние чаепития были обычным времяпрепровождением. Светлане запомнилось, что взрослые часто веселились, должно быть по праздникам. В Зубалове подолгу гостили Г. Орджоникидзе с женой, Н. Бухарин, С. Киров и А. Енукидзе, крестный отец Надежды Сергеевны.

Няня из всех гостей больше любила Николая Ивановича Бухарина. Его «все обожали, – пишет Светлана. – Он наполнял весь дом животными, которых очень любил. Бегали ежи на балконе, в банках сидели ужи, ручная лиса бегала по парку. Я смутно помню Бухарина в сандалиях, в толстовке, в холщовых летних брюках. Он играл с детьми, балагурил с моей няней, учил ее ездить на велосипеде и стрелять из духового ружья. С ним всем было весело. Через много лет, когда его не стало, по Кремлю долго еще бегала «лиса Бухарина» и пряталась от людей в Тайнинском саду».

Семейный клан Аллилуевых – Сванидзе был очень многолюдным. В то время Иосиф Сталин еще окружал себя родственниками, любил семейные обеды и ужины, на которых присутствовали несколько поколений, – шумели дети, чинно восседали старики, мужчины играли в бильярд, а женщины судачили о своем.

В сущности, Иосиф Джугашвили вырос бобылем, без братьев и сестер. Любил только мать, которую видел очень редко. Грузины – народ семейственный, клановый. Даже вождю народов, вознесенному до небес, нужны были близкие. Этот недостаток кровных родственников восполняли ему родители, братья, сестры его жен – Екатерины Сванидзе и Надежды Аллилуевой.

Все они были людьми непростыми. Только Надежде Сергеевне, умной и дипломатичной женщине, удавалось объединять своих разнохарактерных родственников. Светлана любила своих теток, дядей и кузенов. И о каждом из них сказала доброе слово в своих воспоминаниях «Двадцать писем к другу».

Александр Семенович Сванидзе, которого Светлана назвала «европейски образованным марксистом», был крупным финансовым деятелем, много лет работал за границей – в Лондоне, Берлине и Женеве. В молодости он увлекся революционной работой, познакомился с Иосифом Джугашвили и получил партийную кличку Алеша. С тех пор его так и называли. И для Светланы он был дядей Алешей, хотя родным дядей Сванидзе приходился только Якову.

В памяти Светланы дядя Алеша и тетя Маруся остались очень красивыми, интеллигентными, всегда прекрасно одетыми людьми – настоящими европейцами. Внешне они очень выделялись из толпы их знакомых и родственников, которые в большинстве своем не отличались ни вкусом, ни воспитанием, ни хорошими манерами. У кремлевских дам в то время, в начале тридцатых, еще не укоренилась привычка к роскошной жизни. Надежда Сергеевна Аллилуева всегда одевалась скромно, неприметно, не любила выделяться среди сослуживцев.

Поэтому чета Сванидзе была, конечно, белыми воронами. Их «широкий дом, полный дорогих красивых вещей», привлекал своим гостеприимством. Они «любили светскую жизнь и знали в ней толк». Мария Анисимовна, в прошлом оперная певица, слыла большой общественницей, не пропускала ни одного приема, вечера, театральной премьеры. Своего единственного сына Джонрида, Джоника, они воспитывали как барчука. Он изучал с гувернанткой языки, музыку, рисовал и лепил.

Светлана была еще слишком мала и не могла ни увидеть, ни почувствовать подводные скрытые течения, недоброжелательства, интриги в отношениях между родственниками. Но Мария Анисимовна Сванидзе вела «Дневник», бесценный документ, запечатлевший кусочек домашней жизни Сталина и его семьи. Как и всякий личный дневник, который ведут для себя, а не для возможных читателей в будущем, он полон бытовых мелочей, обид, претензий на близких, женских сплетен и домыслов.

Мария Анисимовна была очень тщеславна и претендовала на одну из главных ролей в окружении «великого человека», особенно после смерти Надежды Сергеевны, когда он так нуждался в заботе и утешении. Поэтому она очень ревниво относилась к другим родственникам, по ее мнению, людям мелким и недалеким, недостойным общества «дорогого Иосифа».

Мария Сванидзе считала себя близкой подругой Надежды Аллилуевой, умной, интеллигентной женщины. Но ее сестру Анну и братьев Павла и Федора недолюбливала. Всем Аллилуевым она дала очень жесткие, не всегда справедливые характеристики. Не раз намекала на дурную наследственность: Федор еще в молодости сошел с ума, долго болел; Павел и Анна, по ее мнению, тоже с возрастом впадали в маразм.

Аллилуевы по природе были натурами впечатлительными, тонкими, одаренными и простосердечными. Вот почему они так раздражали Марию Анисимовну, твердую, решительную, непреклонную. Она не упоминает, почему заболел Федор Аллилуев. Этот талантливый юноша должен был стать кабинетным ученым, математиком, физиком. Но война и революция распорядились его судьбой иначе. Он попал в отряд Камо, настоящего разбойника, который любил испытывать своих людей жестокостью. И слабая психика Федора не выдержала этого «испытания» кровью и насилием. Он сошел с ума.

Все это, конечно, было непонятно и чуждо Марии Сванидзе. Вот что записала она в своем «Дневнике» о процессе троцкистов: «Крупное событие – был процесс троцкистов – душа пылает гневом и ненавистью. Их казнь не удовлетворяет меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. И сколько их! Ах, они готовили жуткий конец нашему строю, они хотели уничтожить все завоевания революции, они хотели умертвить всех наших мужей и сыновей. Они убили Кирова, они убили Серго». Мария Анисимовна искренне негодует и столь же искренне восхищается величием «дорогого Иосифа», непогрешимость которого не вызывает у нее сомнений.

Тем не менее ее критический глаз отмечал все неполадки в его семье, явные ошибки и промахи в воспитании детей. Василия она считала избалованным, испорченным мальчишкой. Но винила во всем «челядь». Это они портили детей, постоянно напоминали детям о привилегированности их положения. «В конце концов всем обслуживающим детей такого великого человека эпохи, каким является И. (Иосиф. – В. С.), выгодно, чтобы эти дети были в исключительных условиях, чтобы самим пользоваться плодами этой исключительности», – рассуждала Мария Анисимовна.

Сашико и Марико Сванидзе, родных сестер мужа, Мария Анисимовна считала особами недалекими и навязчивыми. Они суетились, вечно что-нибудь просили у Иосифа и пристраивали многочисленных родственников. И тут возникает вопрос, очень деликатный, – об искренности и бескорыстии сталинского окружения. Мария Сванидзе заботилась о карьере мужа, болезненно переживала, когда его обходили по службе. А такое случалось, конкуренция среди приближенных была острой, порой перерастала в грызню.

Случалось ли самой Марии Анисимовне обращаться с просьбами? Она делала это более дипломатично, чем прямодушные до бестактности золовки. Но порой срывалась и жаловалась на обидчиков и интриганов: «Я все же сказала, что Алексей работает лучше всех, и зря на него все нападают. В результате у меня было угрызение совести, что я закатила истерику, но Иосиф был бесконечно добр…»

Сталин до поры до времени действительно был добр к родственникам жены, щедро оделял их видными постами, приглашал в свой дом. Мария Анисимовна, не скрывая, гордилась своей избранностью: им выпало счастье жить рядом с величайшим человеком эпохи! Ей казалось, что это продлится вечно…

Но великие люди капризны и непредсказуемы. Почему вдруг Сталин так резко переменился к родственникам? Загадка? Но об этом – в другой главе, уже не о счастливом детстве, а о том времени, когда Зубалово вдруг обезлюдело, и Светлана, первые десять лет росшая в дружной, любящей семье, в окружении дядей, теток и кузенов, почувствовала вокруг пустоту и одиночество.

Брат Павел был самым близким человеком Надежды Сергеевны Аллилуевой. Нередко отмечали их внешнее сходство. Только женщины в этой семье, как правило, были более твердыми, решительными и принципиальными. А мужчины отличались мягкостью характера.

Как и брату Федору, Павлу пришлось воевать – и с англичанами под Архангельском, и с белогвардейцами, и с басмачами. Он стал профессиональным военным. «В конце двадцатых годов дядя Павлуша был послан советским военным представителем в тогдашнюю еще не фашистскую Германию. Официально он был прикомандирован к нашему торговому представительству», – пишет о нем Светлана в «Письмах к другу». Надежда Сергеевна навещала брата и его семью в Берлине, когда ездила в Карловы Вары для лечения и консультации с врачами. Она страдала от сильных головных болей.

Павел вернулся в Москву только после смерти сестры и работал в бронетанковом управлении. Вернее, служил в генеральском чине. Светлана вспоминает, как дядя с женой и детьми навещал их на даче: «Отец любил Павлушу и его детей. За столом было весело, как у всех обыкновенных, очень близких людей».

У Павла Сергеевича и его супруги Евгении Александровны Земляницыной было трое детей – Кира, Сергей и Александр. О Евгении Александровне нужно сказать особо… Она была дочерью священника, крупная, красивая и яркая женщина. Обладала качествами, редкими для кремлевских жен, – говорила все, что думала, не выносила лицемерия и отличалась чувством справедливости.

Сталин не скрывал своих симпатий к Жене. В «Дневнике» Марии Сванидзе находим загадочную запись, помеченную 1935 годом: «Иосиф шутил с Женей, что она опять пополнела. Теперь, когда я все знаю, я их наблюдала».

Чувствуется, что ревность ее слегка гложет, но тем не менее она признает достоинства Жени, ее ум, красоту. Эта женщина заслуживает благосклонность великого человека. Ни одного ядовитого замечания или укола в адрес Евгении Александровны мы в «Дневнике» не найдем. Ясно, что она не добивалась внимания Сталина. Скорее всего, просто ответила на его настойчивые ухаживания.

После смерти Павла Сергеевича в 1938 году Берия предложил Евгении Александровне стать сестрой-хозяйкой в доме Сталина. Наверное, это предложение было сделано ей не без пожеланий самого Хозяина. Но Евгения Александровна от такой чести почему-то отказалась и поспешила выйти замуж за своего старого знакомого, вдовца с двумя детьми. Это странное замужество было похоже на бегство. Родителей Павла Сергеевича оно даже обидело: подумать только, еще башмаков не износила после похорон мужа! Наверное, Евгения Александровна, в отличие от Марии Сванидзе, мудро рассудила: «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»

Анна Сергеевна Аллилуева была воплощением доброты и самоотверженности. Она жила для мужа и сыновей, родных и знакомых и всего человечества, почти не вспоминая о себе. Занималась чужими делами, за кого-то просила, хлопотала, переживала чужие беды, как свои.

«Отец всегда страшно негодовал на это ее христианское всепрощение, называл ее «беспринципной дурой», говорил, что ее доброта «хуже всякой подлости». Мама жаловалась, что «Нюра портит детей и своих и моих». Тетя Аничка всех любила, всех жалела и на любую шалость и пакость смотрела сквозь пальцы. Это не было каким-то сознательным, обоснованным поведением ее, просто такова ее природа, она иначе не могла бы и жить» («Двадцать писем к другу»).

«Тетя Аничка» ничем не напоминала свою строгую, собранную сестру. Одевалась кое-как, неряшливо и бестолково. И дом свой вела безалаберно и неумело. Впрочем, у нее была замечательная старая няня, которая занималась и детьми и кухней. Нетрудно представить, как должны были раздражать такую светскую даму, как Мария Анисимовна Сванидзе, непосредственность и простодушие Анны Сергеевны. Она писала в своем «Дневнике», как наполнялись слезами глаза Анны Сергеевны, когда отец отчитывал или наказывал Василия. Для Марии Анисимовны эта преступная доброта была синонимом глупости и полного отсутствия воли.

Но эти же качества почему-то притягивали к себе людей, Анну Сергеевну любили, у нее было много друзей, которые не отвернулись от нее в трудные дни. Среди этих друзей были люди, одно упоминание о которых приводило в трепет простых смертных. Но для Анны Сергеевны они были просто Климентом Ефремовичем, Лазарем Моисеевичем, Вячеславом Михайловичем.

Своего мужа, Станислава Францевича Реденса, Анна Сергеевна обожала, считала самым благородным и порядочным человеком на земле. Случалось, «доброжелатели» нашептывали ей на ухо, что супруг ей изменяет, но Анна Сергеевна не умела ревновать и верила своему Стасу безгранично.

Реденс – польский большевик, был сподвижником Дзержинского. После революции работал в ЧК Грузии. Берия его сразу невзлюбил. Может быть, видел в Реденсе конкурента. А от конкурентов он умел избавляться…

С начала тридцатых Реденс работал в Московском ЧК. Незадолго до своего ареста был избран депутатом Верховного Совета СССР. Светлане дядя Стас запомнился высоким красивым человеком с ослепительной улыбкой. Ее двоюродные братья, сыновья Анны Сергеевны, «выросли добрыми и мягкими – в мать и изящными – в отца».

Может быть, это детское желание – приукрасить своих близких, но ее дяди, тети и кузены маленькой Светлане казались очень красивыми людьми. А ранняя пора ее детства – солнечной, березовой, зубаловской. Она словно оправдывается перед читателем за то, что так подробно, любовно повествует о каждом из своих близких: «Я все время хочу воскресить старые годы, прежние солнечные годы детства, поэтому говорю о всех тех, кто был участником нашей общей, многолюдной жизни в те годы в Зубалово, в Кремле».

Участницей этой многолюдной жизни была и двоюродная сестра Светланы Кира, дочь Павла Сергеевича и Евгении Александровны. Кира Павловна тоже вспоминает с удовольствием зубаловское приволье. Правда, у взрослых были свои сложности в отношениях, но дети этого не замечали и не чувствовали. У них был свой мир, с играми, развлечениями.

Но в наши дни, читая много домыслов об окружении Сталина и его частной жизни, Кира Павловна осмысливает свое детство с позиций взрослого человека: «Я недавно прочитала книжку о Сталине, и там написано, что когда стало известно о самоубийстве Надежды Сергеевны, то Сталин нас разогнал, боясь, что мы ему отомстим. На самом деле он сделал все наоборот, он нас взял к себе на дачу в Зубалово. И мы все с 1932 года, и бабушка, и дедушка, и Сережа, и Саша, и папа с мамой, которые приезжали на субботу и воскресенье, все жили у него… Нам казалось, что он очень переживает, что ему страшно одному. Когда это случилось, они даже ночевали в Кремле и домой не приходили, оберегали его, дежурили там: то Анна Сергеевна, то мама, то Сванидзе. Думали тогда, что он руки на себя наложит или свихнется. Он очень переживал» (К. Политковская. «В доме на набережной»).

Светлана уверена, что ее близкие составляли круг людей, который связывал отца с обыденной жизнью, «служили источником неподкупной, нелицеприятной информации». Все ее дядья и тетушки приносили Сталину новости, иногда он сам просил женщин «посплетничать». После тридцать седьмого года этот круг стал исчезать, и Сталин оказался полностью отгороженным от жизни.

После тридцать четвертого, когда участились аресты, Павел Сергеевич и Анна Сергеевна осмеливались просить за друзей и знакомых. «Папа приходил очень расстроенный, потому что стали сажать его друзей, с которыми он жил и работал в Германии, Англии, – вспоминала Кира Павловна. – Он говорил Сталину: «Иосиф Виссарионович, раз вы сажаете моих друзей, знакомых, и меня вы должны тоже посадить». Он был человек очень справедливый, порядочный. А Сталин спрашивал: «Почему я вас должен посадить?» Папа отвечал: «Это мои друзья, значит, я такой же, как и они, враг?» И тогда их освобождали… Несколько раз так было, их освобождали, и, видно, Сталину это надоело…»

Берия сумел так изолировать вождя народов от реальной жизни, что близкие порой поражались его неосведомленности и наивности. Кира Павловна по этому поводу вспоминает один эпизод: «Сталин часто терял чувство реальности не только в политике, но даже в быту. Вот он как-то сказал маме: «Светлана просит денег, а мы жили на гривенник». Мама говорит: «Это вы жили, Иосиф, вы просто не понимаете, на каком вы свете». А он говорит: «Как я не понимаю?» – «А потому что сейчас совсем другие цены». Он был очень удивлен. Понятия у него были отсталые, восточного человека, все-таки не европейского…»

Евгения Александровна никак не могла избавиться от дурной привычки говорить правду. Она даже полагала, что обязана ее говорить Иосифу. И за это приобрела смертельного врага в лице Лаврентия Берии. Аллилуевы – Сванидзе недаром ненавидели его еще с Грузии и с тех времен, когда он начал появляться в Москве. Он уничтожил добрую половину их клана.

Но почти все родственники верили в неведение Иосифа Сталина. Слишком высоко он взлетел от земли и ее мелких, насущных проблем. Занимался большой политикой и довольствовался газетами и докладами своих чиновников, заверявших, что народ счастлив и вполне доволен. Этот вопрос – о ведении и о неведении – обсуждается и мусолится уже давно. Действительно, обязан ли глава государства знать, сколько стоит фунт говядины и буханка хлеба? Должен был Иосиф Сталин знать, что страна в разрухе, народ обнищал, цены в магазинах катастрофически выросли? Мария Анисимовна Сванидзе, женщина практичная и наблюдательная, часто писала об этом в «Дневнике», особенно незадолго перед арестом. Вероятно, эти насущные вопросы – о ценах, о пустых магазинах и уровне жизни – все-таки затрагивались, когда семья собиралась за столом, женщины «сплетничали» и судачили. Конечно, Сталин знал, как живут люди, но не хотел слышать об этом от родственников.

Светлана во всем винит Берию: «этот ужасный, злобный дьявол» сумел завладеть волей отца, внушить ему, что вокруг «личные недоброжелатели, враги». Это по его вине в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах счастливое детство Светланы Аллилуевой оборвалось довольно резко. Родственники исчезли, Василий уехал в училище, и Светлана осталась одна со своей няней. Одиночество для нее тягостно. Ведь она росла в большой семье, под крылом и заботой многочисленных близких людей.

От природы Светлана была очень «семейственной». Всю жизнь тосковала по семье, мечтала жить в кругу многочисленной родни. Но эта мечта по разным причинам не сбывалась. Не суждено! Через много лет, когда Светлана Иосифовна во второй раз покидала Москву и Россию в 1987-м, она в последний раз сидела за столом со своими братьями и думала о том же: «Мои братья так хороши собой, так напоминают мне тетю Аню, сестру мамы, и дядю Павлушу, ее брата. Я с ними в семье – как не была с самого детства… И я их никогда больше не увижу. Буду только хранить память об этих последних днях, проведенных вместе» (С. Аллилуева. «Книга для внучек»).