Текст книги "Дочь Сталина"

Автор книги: Варвара Самсонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

 – Чего стоят эти поцелуи, – с горечью сказал Бухарин, – он погубил ее!

В печальный день похорон он вспоминал, как однажды случайно приехал на дачу Сталина в Зубалово в его отсутствие. Они гуляли с Надеждой Сергеевной возле дачи, беседовали. Приехавший Сталин тихо подкрался к ним и, глядя в лицо Бухарину, произнес страшное слово: «Убью!»

Светлана в своей первой книге пишет, что отец на похороны не пошел. Но некоторые свидетели опровергают это утверждение. Им запомнилась скорбная фигура Сталина в распахнутой шинели без головного убора. Он шел рядом с гробом. Кавалькада лошадей везла роскошный постамент под бордовым бархатным балдахином. Похоронная процессия двигалась сначала по Манежной, потом по Волхонке, Кропоткинской, Зубовской, Большой Пироговке – к Новодевичьему кладбищу. Улицы, переулки были запружены народом.

Когда гроб стали опускать в могилу, Сталин наклонился и взял в руки горсть земли. Он стоял с опущенной головой у ямы, дожидаясь, пока гроб опустят в нее. Потом подошел ближе, бросил горсть земли и тут сразу уехал…

Скорее всего, эти свидетели заблуждаются, а Светлана права. Григорий Морозов, будущий муж Светланы, знавший семью Сталина с детства, считает, что с Иосифом Виссарионовичем спутали Алешу Сванидзе, который был похож на Сталина.

«Я думаю, что смерть мамы, которую он воспринял как личное предательство, унесла из его души последние остатки человеческого тепла. Он был теперь свободен от ее смягчающего, и тем мешавшего ему, присутствия. Теперь он только сильнее укрепился в том скептически-недобром взгляде на людей, который был естественным для его несентиментальной натуры» (С. Аллилуева. «Только один год»).

Вряд ли бедная Надежда Сергеевна могла оказывать на Сталина «смягчающее» влияние. Светлана идеализирует отца. Если бы это влияние в какой-то степени имело место, Надежда Аллилуева не ушла бы из жизни. Но в том-то и дело, что, очевидно, любя жену, Сталин в принципе любить не умел. Как пишет А. Ларина в книге «Незабываемое», Сталин по-своему любил Надежду Сергеевну – и одновременно мог «издеваться над ней, губить ее». Эта любовь ничего, кроме муки, тому, на кого она была направлена, принести не могла.

Бухарин рассказывал Анне Юрьевне, что Сталин не может забыть Надю, «с горечью говорил, как ему ее не хватает». У него появилась потребность с кем-то о ней говорить, хотя окружающие, зная, что «кончина ее темна», избегали этого разговора. Он это чувствовал и часто не шел дальше того, чтобы просто лишний раз произнести вслух имя загубленной им жены. Поздравляя Бухарина с женитьбой, Сталин вдруг сказал: «Хорошая жена, красивая жена, молодая – моложе моей Нади!» Федору Раскольникову он с гордостью говорил: «Какая Надя у меня мужественная была. Она имела в себе силы покончить с жизнью. Ни у кого нет такой жены…»

Со Светланой Сталин впервые заговорил о матери лишь осенью 1948 года. «Мне было не по себе; я не знала, как говорить на эту тему с отцом, – я боялась ее. Мы сидели одни, был долгий завтрак – как всегда, много фруктов, хорошее вино. «И ведь вот такой плюгавенький пистолетик! – сказал он вдруг в сердцах и показал пальцами, какой маленький был. – Ведь – просто игрушка! Это Павлуша (брат Надежды. – В. С.)привез ей. Тоже, нашел, что подарить!»

Примерно к тому же времени относится воспоминание Серго Берии, который по возвращении с фронта подарил Светлане трофейный вальтер. «…Проходит время, и в академию, где я учился, приезжает генерал Власик, начальник личной охраны Сталина.

 – Собирайся, – говорит, – вызывает Иосиф Виссарионович.

Приезжаю. Никогда раньше такого не было, чтобы вызывал.

Поговорили немного о моей учебе, а потом и говорит:

 – Это ты Светлане револьвер подарил? А знаешь, что у нас дома с оружием было? Нет? Мать Светланы в дурном настроении с собой покончила.

Я обалдел. Знал, что мать Светланы умерла, но о самоубийстве никто у нас в доме никогда не говорил.

 – Ладно, – сказал Сталин. – Иди, но за такие вещи вообще-то надо наказывать…»

…Владимир Аллилуев, племянник Надежды Сергеевны, в книге «Хроника одной семьи» пишет:

«У многих членов нашей семьи, и у меня в том числе, было убеждение, что обида на Надежду за самоубийство была так глубока, что Сталин никогда так и не приходил на ее могилу. Но оказалось, что это не так.

Есть свидетельство очевидца, что в октябре 1941 года, когда судьба Москвы висела на волоске и предполагалась эвакуация правительства в Куйбышев, Сталин приехал на Новодевичье кладбище проститься с Надеждой. Сотрудник охраны Иосифа Виссарионовича А. Т. Рыбин, долгие годы бывший рядом с ним, утверждает, что Сталин несколько раз ночью приезжал на Новодевичье и подолгу молча сидел на мраморной скамейке, установленной напротив памятника».

После похорон жены Сталин просил Николая Ивановича Бухарина поменяться с ним квартирами. Он не мог оставаться жить в том месте, где всякая мелочь напоминала ему о Надежде Сергеевне. Естественно, Бухарин выполнил его просьбу.

Часть II
МАЛЕНЬКАЯ «ХОЗЯЙКА» БОЛЬШОГО ДОМА

«Если папа скажет мне полезть на Луну – я полезу»

Сталин как-то пожаловался М. А Сванидзе, что Василий и Светлана «преступно быстро забыли мать». Обратим внимание на эти слова – «преступно быстро». Точно речь идет о его врагах, к которым он был беспощаден вплоть до физического их уничтожения.

Светлану он любил. Эту любовь никто не ставит под сомнение, как и его чувства к жене, матери, к обоим сыновьям. О том, что Сталин любил Дочь, свидетельствуют буквально все – родные и близкие, друзья и соратники, недоброжелатели и явные враги. Он любил ее в те годы, когда Светлана была ребенком, так, как не любил никого в жизни.

«Заговорили о Светланочке, – пишет Мария Анисимовна, – и Иосиф весь засиял. Стали вспоминать ее разговоры, манеры, настроения, и стало за столом теплей…» «Очень он был счастлив ее видеть, целовал, ласкал…» (из «Дневника» М. А. Сванидзе).

Любовь эта – взаимная, о чем также свидетельствует Сванидзе. «Светлана все время терлась около отца. Он ее ласкал, целовал, любовался ею, кормил со своей тарелки, любовно выбирал кусочки получше…»

В те времена Сталин называл ее «Сетанкой-хозяйкой». Вернее, «Сетанкой» называла себя она сама, а уж «хозяйкой» любовно величал ее отец. Это было время, когда в стране один человек мог что-либо «приказывать» Сталину, хотя «приказы» эти делались понарошку, но все же…

Так у, них повелось еще при жизни Надежды Сергеевны. Светлана пишет свои детские приказы секретарям, первый секретарь – папа, за ним идут Каганович, Молотов, Орджоникидзе и особенно любимый в те времена и отцом, и дочерью Киров. Сталин подписывает эти приказы, затем в столовой около телефонов прикрепляет их кнопками к стене, чтобы все могли видеть, какую власть имеет над отцом маленькая дочь.

Иногда в этих «приказах» содержатся угрозы – «пожаловаться на секретаришку повару». И Сталин шутливо реагирует на них: «Только не говори ничего повару, а то я пропал…»

«Приказываю, разрешить мне пойти с тобою в театр или в кино», – пишет «Сетанка» «1-ому моему секретарю тов. Сталину», который с большой готовностью отвечает: «Что ж, подчиняюсь».

«Приказываю тебе разрешить мне провести праздники в «Липках», на что следует резолюция: «Разрешаю».

В Липках было чудесно – удобный, комфортабельный дом, вокруг которого – изумительный английский парк, перед домом – огромный пруд, по которому Светлана любила кататься на лодке, с мостиком и водопадом, два огромных бассейна. Там же Светлана пишет еще один приказ:

«Приказываю разрешить мне переночевать в «Липках». На что папа, как всегда, ответил: «Разрешаю».

…Захотелось поехать в Зубалово:

«Приказываю тебе позволить мне поехать завтра в Зубалово».

…Захотелось посмотреть «Чапаева»:

«Приказываю тебе позволить мне пойти в кино, а ты закажи фильм «Чапаев»…

И на это, как правило, следует: «Слушаюсь». «Покоряюсь». «Согласен». «Будет исполнено».

Сталин обожал играть в эту игру, которая как бы возвращала его к невинности и непритязательности детства. Он требовал все новых и новых «приказов», а Светлана, не понимавшая этой настойчивости, сердилась:

«Приказываю тебе позволить мне писать приказ один раз в шестидневку»…

«Ладно», – скрепил своей подписью огорченный отец и этот приказ маленькой дочери.

«Приказываю тебе покатать нас на метро»…

Строительство одной ветки метро тогда было завершено, и публика уже каталась вовсю.

Любящий отец мигнул – и сейчас же перед ним возник Л. М. Каганович с десятью билетами для гостей и чиновником для сопровождения. Сталин, Каганович, Мария Сванидзе с детьми, Орджоникидзе с женой, Василий и Светлана уселись в автомобили. Каганович был бледен от страха, как бы чего не случилось в метро его имени…

Хотели поехать в 12 часов, когда прекращалось катание публики, но Сталин настоял на немедленной поездке. Подъехали к метро, спустились вниз, ждали поезда. Пахло сырой известью… Тут же, ожидая очередного рейса, стояли люди. Подъехала охрана, и наконец публика заметила вождей.

Начались громкие приветствия. Иосиф Виссарионович стал выражать нетерпение, потому что произошла задержка: не успели на соседней станции освободить состав. Наконец подошел переполненный, но тут же освобожденный вагон, и при криках «ура» стоявшей на перроне публики знатные гости вошли в вагон. В Охотном вышли посмотреть вокзал и эскалатор. Снова поднялась суета: восторженная публика кинулась в вагон вождя и его гостей. «Все было очень трогательно, – рассказывает Мария Анисимовна Сванидзе, – Иосиф все время улыбался, глаза у него были добрые, добрые и ласковые. Думаю, что его при всей его трезвости все-таки трогала любовь и внимание народа к своему вождю. Тут не было ничего подготовленного и казенного…»

Став чуть постарше, признается Светлана, она стала несколько разнообразить свои требования.

«Папа!! Ввиду того, что сейчас уже мороз, приказываю носить шубу.

Сетанка-хозяйка. – 15 декабря 1939 года».

«Дорогой мой папочка!

Я опять прибегаю к старому, испытанному способу, пишу тебе послание, а то тебя не дождешься.

Можете обедать, пить (не очень), беседовать.

Ваш поздний приход, товарищ секретарь, заставляет меня сделать Вам выговор.

В заключение целую папочку крепко-крепко и выражаю желание, чтобы он приходил пораньше.

Сетанка-хозяйка».

На этом послании начертано рукой растроганного отца:

«Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка».

Последнее шуточное послание Светлана написала отцу перед самым началом войны:

«Мой дорогой секретаришка, спешу Вас уведомить, что Ваша хозяйка написала сочинение на «отлично»! Таким образом, первое испытание сдано, завтра сдаю второе. Кушайте и пейте на здоровье. Целую крепко папочку 1000 раз. Секретарям привет.

Хозяйка».

Внизу резолюция отца: «Приветствуем нашу хозяйку! За секретаришек – папка И. Сталин».

Когда Светлане было шесть лет – еще была жива ее мама, – она как-то спросила няню:

 – А почему это так: вот из бабушки и дедушки я больше люблю дедушку, а из папы и мамы – больше люблю маму?

Но вот прошло три года после гибели матери, и она признается:

«Пусть меня весь свет ненавидит, лишь бы меня любил папа. Если папа скажет мне полезть на луну – я полезу».

Минуло еще десять лет, и Сталин с горечью сказал Светлане:

 – Скажи Ваське – Васька, прыгай в огонь! – он прыгнет не думая. А ты – не-ет! Будешь раздумывать. У-у, дипломатка! Все думает что-то, никогда сразу не ответит!

Эволюцию, которая произошла в отношениях между отцом и дочерью, можно заметить по их переписке.

Это уже не приказы, это письма. Первые из них датированы примерно 1930–1931 годами. Еще жива мать Светланы, от которой не дождешься с юга письма, зато отец более внимателен к дочке, он пишет ей послания печатными буквами, так чтобы кроха могла сама их прочитать.

«Сетанке-хозяйке.

Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое. здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет, как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну целую. Жду твоего письма.

Папка».

«Здравствуй, Сетанка!

Спасибо за подарки. Спасибо также за приказ. Видно, что не забыла папку. Если Вася и учитель уедут в Москву, ты оставайся в Сочи и дожидайся меня. Ладно? Ну, целую.

Твой папа».

Это письмо Сталиным прислано из Москвы, – даже по нему можно заметить о том, как по-разному он относится к сыну и дочери.

На следующий год Светлана снова поджидает отца в Сочи – но как все изменилось. Матери ее уже нет в живых.

«Здравствуй, дорогой мой папочка! Как ты живешь и как твое здоровье? Письмо твое я получила, очень рада, что ты мне позволил остаться здесь и ждать тебя. Я беспокоилась, что я уеду в Москву, а ты поедешь в Сочи и опять я тебя не видала бы.

Дорогой папочка, когда ты приедешь, ты не узнаешь меня, я очень загорела. Я каждый вечер слышу крики шакалов, жду тебя в Сочи.

Целую тебя твоя Сетанка. 5/V1II.33 г.»

Кажется, что это письмо написано под диктовку няни или Каролины Васильевны, оно не по-детски гладкое. Зато следующее письмо «хозяйки» должно было доставить отцу гораздо больше удовольствия.

«Здравствуй милый дорогой мой Папочка, как ты живешь и как твое здоровье, доехала я хорошо, только няня в дороге сильно заболела, но теперь все хорошо. Папочка обо мне не скучай, а хорошо поправляйся и отдыхай, а я буду стараться тебе на радость учится по ударному.

Папочка, Вася после твоего письма притих, целую тебя крепко, твоя Сетанка. 15/IX.33 г.»

Очевидно, Сталину нажаловались на сына, может, это сделала и сама «Сетанка». Во всяком случае, по тону ее письма чувствуется, что она рада тому, что «Вася притих». Она ревновала отца к брату.

Следующее письмо тоже пестрит ошибками – очевидно, и его Светлана послала по собственному почину.

«Здравствуй, милый дорогой мой Папочка, как ты живешь и как твое здоровье, дорогой мой папочка я хожу в школу мне там очень нравится ребят там очень много в школе скоро будет кино.

Ко мне ходит учительница я учусь по немецки и играю на пианино, Папочка мне хотя и скучно без тебя но я хочу чтоб ты там хорошо отдохнул, целую тетя крепко твоя Сетанка.

Все шлют тебе привет 1/Х.33 г.»

Можно себе представить, какое удовольствие доставляли отцу эти коротенькие неграмотные послания! Позже Светлана начнет писать более длинные и содержательные письма Но из них уйдет детская непосредственность и выветрится та нерассуждающая любовь к отцу, ради которого она готова полезть на луну…

Наступило следующее лето.

«Привет с Кавказа!

Здравствуй милый папочка!

Как ты живешь? Как твое здоровье? Мы 6-го числа были на скачках (там состязались лошади, бегали какая лошадь быстрей), а сегодня были у подножья горы «Змейки», там был конский завод.

Там были Арабские лошади. 1-му коню было 27 лет. 2-му жеребцу 23 года остальные лошади (Арабские) были чистокровные лошади.

Целую тебя крепко! (Сетанка). 17 июля 1934 г.»

«Здравствуй милый папочка!

Как ты поживаешь? Здоров ли ты?

Мы уже приехали в Сочи, мы выехали из Железноводска 7/VII, а приехали в Сочи сегодня 8/VII.

Целую тебя крепко (Сетанка-хозяйка). 8 Июля 1934 г.»

Следующее письмо – из Москвы – оно написано достаточно грамотно; возможно, Каролина Васильевна исправляла ошибки в этом послании.

«Дорогой папа!

Спасибо за письмо и персики. Персики очень вкусные. Ем их каждый день. Папа, ты спрашиваешь, что мне еще прислать. Мне ничего не надо. Здесь все есть. Учусь я хорошо. Уроков нам стали задавать больше, и в школе я теперь бываю больше потому, что у нас каждый урок продолжается 50 минут. Вчера мы всем классом ездили на агробазу. С нами занималась другая учительница, агроном. Рассказывала нам про овощи. Овощи мы должны нарисовать и отдать в школу.

Под выходной день ездила в Зубалово. Весь выходной день гуляла в лесу. Погода была очень хорошая. Здесь все время было хорошо – только сегодня погода нехорошая, холодно и часто шел дождь.

До свидания, милый папа.

Целую тебя крепко.

Твоя Сетанка. 14 сентября 1934 г.»

Спустя десять дней:

«Здравствуй, папочка!

Как ты живешь? Как твое здоровье? Я живу хорошо. У нас последние дни погода стала плохая, но все выходные дни погода была очень хорошая. И я в выходные дни ездила в Зубалово.

Учусь я хорошо. Недавно у нас был сбор октябрят и пионеров в редакции «Известий». «Известия» – это наш шеф.

На этом сборе я выступила с обращением к пионерам, чтобы они нам октябрятам помогали в работе. На этом сборе народу было много и взрослые были. Я сначала испугалась, не хотела даже выступать, но потом выступила и сказала хорошо. Совсем даже не страшно было.

Писать больше нечего, милый папа. Целую тебя крепко.

Твоя Сетанка. 25 сентября 1934 г.».

Примерно к этому времени относится упрек Сталина дочери в том, что она забыла свою мать… Что он мог знать о чувствах своего ребенка, которого атмосфера, созданная отцом в доме, призывала к скрытости, к демонстрации излишней инфантильности, которая нравилась отцу. Это он мог свободно встать среди застолья и предложить тост за Надюшу… Возможно, в этом был свой расчет: он как бы хотел лишний раз напомнить гостям, что «Надюша» умерла своею смертью…

Безусловно, девочка тосковала по матери, боясь лишний раз напомнить о ней взрослым. Наверное, такое напоминание вызывало слезы на глазах у няни или у подруги матери Зинаиды Гавриловны Орджоникидзе, возможно, «дядя Клим» сморкался в большой носовой платок… Светлане же, неведомо как пережившей трагедию утраты матери, предлагалось быть резвым, забавным ребенком.

«Здравствуй, папа!

Я живу ничего хожу в школу и вообще жизнь идет весело. Папа. Я играю в первой школьной команде по футболу но каждый раз когда я хожу играть бывают по этому вопросу разговоры, что мол без папиного разрешения нельзя и вообще.

Ты мне напиши могу я играть или нет, как ты скажешь так и будет…» – это письмо Светланиного брата Василия – обратим внимание на фразу «как ты скажешь, так и будет». Брат тоже изо всех сил демонстрирует сыновью покорность отцовской воле, как и сестра.

«Здравствуй дорогой папочка!

Сегодня М. И. Калинин принес мне от тебя письмо. Спасибо за него. Спасибо так же за персики и гранаты. То и другое я очень люблю и ем охотно.

В Москве настоящая осень. Теплых дней больше нет.

В последний выходной день была плохая погода, и я не ездила в Зубалово. Ходила днем в Большой театр. Смотрела балет «Красный мак». Мне понравился этот балет.

Учусь я по-прежнему хорошо. Сейчас напишу тебе письмо и буду писать письмо пионерам за границу. У нас сегодня был сбор звездочки и мы решили написать письма за границу, октябрятам и пионерам.

Желаю тебе всего хорошего.

Целую тебя крепко.

Твоя Светлана. 2 октября 1934 года».

Впервые она подписывает письмо как взрослая – Светлана. И впервые в тоне послания чувствуется некоторое принуждение, как будто ее заставили написать отцу. Возможно, так и было. Возможно, она начала чувствовать некоторую искусственность в отношениях с отцом, раздражение оттого, что ее заставляли коверкать язык и лепетать – этого не было у них с матерью. Никто не знал, когда в Светланиной душе начался тот процесс, о котором она напишет в своей второй книге:

«Я была воспитана в беспрекословном послушании и уважении к отцу. Дома, в школе, везде я слышала его имя только с эпитетами «великий», «мудрый». Я знала, что он любил меня больше моих братьев, был доволен, что я хорошо училась. Я видела его мало, он жил отдельно на своей даче, но все же после маминой смерти, вплоть до начала войны, он старался уделять мне возможно больше внимания. Я уважала его и любила, пока не выросла.

Но пришла пора «юности мятежной», когда все авторитеты подвергаются критике, и прежде всего – авторитет родителей. И я вдруг почувствовала некую абсолютную правду в облике мамы, в том, что я помнила и что говорили мне о ней другие, а отец этого авторитета неожиданно лишился. И дальше все только сильнее и сильнее развивалось именно в этом направлении; мама все больше вырастала в моих глазах, чем больше я узнавала о ней, а отец только терял свой ореол».

Но пока все довольно безмятежно. Снова наступило лето – лето 1935 года. Девятилетняя девочка пишет отцу из Тифлиса, где она побывала у бабушки. Она знала, что этим угодит отцу, ибо он часто с восхищением восклицал: «Как ты похожа на мою мать!»

«Здравствуй милый папочка!

Как ты живешь? Доехала я хорошо. В Тифлисе мне понравилось. Пробыли мы там два дня. Несколько раз мы были у бабушки. Бабушка мне очень понравилась. Я ее полюбила и еще к ней приеду.

Пока всего хорошего. Тороплюсь писать, потому что через 10 мин. уезжает тов. Власик.

Целую тебя крепко.

Твоя Светлана».

…Лето 1935 года. В это лето в Сочи произошло маленькое и как будто незаметное событие, но довольно симптоматичное для отношений Светланы с отцом. Во всяком случае, оно запомнилось ей, и она его описала в своей первой книге:

«…отец, поглядев на меня (я была довольно крупным ребенком), вдруг сказал: «Ты что это, голая ходишь?» Я не понимала, в чем дело. «Вот, вот!» – указал он на длину моего платья – оно было выше колен, как и полагалось в моем возрасте. «Черт знает что! – сердился отец, – что это такое?» Мои детские трусики тоже его разозлили. «Безобразие! Физкультурницы! – раздражался он все более, – ходят все голые!» Затем он отправился в свою комнату и вынес оттуда две своих нижних рубахи из батиста. «Идем!» – сказал он мне. «Вот, няня, – сказал он моей няне, на лице которой не отразилось удивления, – вот, сшейте ей сами шаровары, чтобы закрывали колени; а платье должно быть ниже колен!» – «Да, да!» – с готовностью ответила моя няня, вовек не спорившая со своими хозяевами. «Папа! – взмолилась я, – да ведь так сейчас никто не носит!»

Но это был для него совсем не резон… И мне сшили дурацкие длинные шаровары и длинное платье, закрывавшее коленки, – и все это я надевала, только идя к отцу…»

Что это – проявление пуритантизма или нежелание замечать то прискорбное для Сталина обстоятельство, что его «воробушка» выросла? Выросла, а значит, вскоре окажет ему сопротивление, и не только в вопросе длины платья? Важно здесь другое: Светлана уже знает, что должна прилагать чисто внешние усилия к тому, чтобы нравиться отцу, – до внутренней ее жизни ему и дела нет.

«Но он не раз еще доводил меня до слез придирками к моей одежде; то вдруг ругал, почему я ношу летом носки, а не чулки, – «ходишь опять с голыми ногами!». То требовал, чтобы платье было не в талию, а широким балахоном. То сдирал с моей головы берет – «Что это за блин? Не можешь завести себе шляпы получше?». И сколько я ни уверяла, что все девочки носят береты, он был неумолим, пока это не проходило у него и он не забывал сам».

Поневоле припомнишь слово Ленина об Иосифе Виссарионовиче: «Азиат!» Ни Этери, дочь Серго Орджоникидзе, ни Марфа Пешкова, внучка Горького, ни другие подружки Светланы не получали таких упреков от родителей.

Однако, возвратившись из Сочи, покорная дочь пишет отцу:

«Здравствуй дорогой мой папа!

Шлю тебе привет из Москвы. Доехала я хорошо. С вокзала поехала прямо в Зубалово. На другой день ко мне приехала Рая. Погода здесь очень хорошая. Дни теплые и солнечные. Это я с собой с юга солнца привезла.

Незаметно прошли три дня в Зубалово. 31-го к обеду я приехала в Москву. 1-го сентября у нас начались занятия.

Учительница у нас та же, которая учила нас в 1-ом и во 2-ом классе. У нас прибавились новые предметы: география, физкультура, а со 2-ой половины учебного года будет история. Вчера нам выдали учебники, но занятий не было. Учительница только беседовала с нами. А сегодня уже начались настоящие занятия и уроки заданы.

Я, милый папочка, в этом году хочу быть тоже первой ученицей и получать только «отлично», но может быть когда-нибудь и «хорошо», только «посредственно» у меня не будет, а «плохо» у меня не было никогда и постараюсь, чтобы за все время пока учусь у меня его не было.

Сижу с Марфой Пешковой.

До свидания, милый папочка! Желаю тебе всего хорошего, а главное здоровья.

Постараюсь писать тебе почаще и побольше.

Целую

тебя

крепко!

Твоя Светлана».

Чувствуется, что это письмо Светлана буквально по предложению выжимает из себя. Она еще не понимает, что отец начинает ревновать девочку к ее же собственной становящейся личности.

Инстинктивно она еще пытается держаться за ту давнюю игру с приказами, из которой уходит ее умилительное, нежное содержание, пытается удержаться на плаву своей детской невинности и детского неразумения, которые в ней так любит отец. Она не подозревает о том, насколько он страшный человек…

Пока длится вся эта возня с приказами, подручные Иосифа Виссарионовича старательно готовят процессы с новоиспеченными врагами народа. У Сталина начинает развиваться маниакальная подозрительность, которая к концу жизни буквально душит его. Он жалуется Хрущеву: «Несчастный я человек, никому не верю». Подобно Нерону, который уничтожал всех вокруг себя, но пытался сберечь душу в своей маленькой дочери Клавдии, рано умершей, Сталин видит в Светлане единственную отдушину. Но она, его дочь, предает его уже одним тем, что растет.

Подростком она посылает отцу свою фотографию. «Реакция была для всех неожиданной: отец вернул мою фотографию со злобным письмом: «У тебя наглое выражение лица, – было написано его острым почерком, синим карандашом. – Раньше была скромность, и это привлекало». В веселой фотографии девочки в пионерском галстуке, с улыбкой во весь рот, ему почудились вызов, независимость. Это ударило его, как током, и он назвал это «наглостью». Ему хотелось потупленных глаз, покорности, того, что называл он «скромностью», пишет Светлана в книге «Только один год» и там же развивает свою «семейную» мысль более подробно:

«В семье, где я родилась и выросла, все было ненормальным и угнетающим, а самоубийство мамы было самым красноречивым символом безысходности. Кремлевские стены вокруг, секретная полиция в доме, в школе, в кухне. Опустошенный, ожесточенный человек, отгородившийся стеной от старых коллег, от друзей, от близких, от всего мира, вместе со своими сообщниками превративший страну в тюрьму, где казнилось все живое и мыслящее; человек, вызывавший страх и ненависть у миллионов людей, – это мой отец…

Если бы судьба дала мне родиться в лачуге безвестного грузинского сапожника! Как естественно и легко было бы мне, вместе с другими, ненавидеть того далекого тирана, его партию, его дела и слова. Разве не ясно – где черное, а где белое?

Но нет, я родилась его дочерью, в детстве – любимой…»

Поневоле задумаешься над тем, что если так тяжко было «любимой дочери», действительно любимому ребенку вождя, то каково же пришлось другим его детям – старшему сыну Якову и родному брату Светланы Василию?..