Текст книги "Дочь Сталина"

Автор книги: Варвара Самсонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Отец не знал, сколько стоили его обеды, дачи, «анализы на яды», потому что никогда ни за что не платил денег. Его жизнь целиком обеспечивалась государством…»

А во что государству обходились общественные мероприятия, официальные поездки – это видно из докладной записки Берия, который подготавливал поездку Сталина и других вождей в побежденную Германию.

«НКВД докладывает об окончании подготовки приема и размещения предстоящей конференции: 62 виллы (10 000 кв. метров и один двухэтажный особняк для товарища Сталина: 15 комнат, открытая веранда, мансарда 400 кв. метров). Особняк всем обеспечен. Есть узел связи. Созданы запасы дичи, живности, гастрономических, бакалейных и других продуктов, напитки. Созданы три подсобных хозяйства в 7 км от Потсдама с животными и птицефермами, овощными базами, работают две хлебопекарни. Весь персонал из Москвы. Наготове два специальных аэродрома. Для охраны доставлено семь полков войск НКВД и 1500 человек оперативного состава. Организована охрана в три кольца…

Подготовлен специальный поезд… Обеспечивают безопасность пути 17 тысяч войск НКВД, 1515 человек оперативного состава. На каждом километре железнодорожного пути от 6 до 15 человек охраны. По линии следования будут курсировать 8 бронепоездов НКВД.

Для Молотова подготовлено 2-этажное здание (11 комнат). Для делегации – 55 вилл, в том числе 8 особняков…»

Светлана во всех своих книгах дает понять, что она-то мало пользовалась теми привилегиями, которые давало ей положение дочери главы государства. В общем-то это правда. Об этом свидетельствуют буквально все ее знакомые. Серго Берия не раз высказывал удивление по поводу скромности ее запросов. И тем не менее… «Отец разрешил мне жить в городе, а не в Кремле, – пишет Светлана в «Двадцати письмах…», – мне дали квартиру…» В первой книге она только упоминает об этой квартире, во второй описывает ее более подробно.

«Четырнадцать лет я жила с детьми в квартире на набережной, где был мой первый, настоящий дом. Я переехала туда в 1952 году, еще до смерти отца, когда разошлась со Ждановым и не хотела возвращаться в Кремль. Мой семилетний сын пошел отсюда в школу, потом в ту же школу стала ходить Катя. Сначала у нас была прислуга и няня детей; позже, когда подросли дети, мы сами вели свое нехитрое хозяйство. Здесь я научилась пользоваться газовой плитой, готовить, шить, стирать – до того все делали за меня другие…

Две комнаты принадлежали детям, у меня в спальне стоял письменный стол, а гостиной редко пользовались: мы любили близких друзей, но не собирали гостей. Пожалуй, нашей главной комнатой была кухня со столом у окна, выходившего во двор, где чудом сохранилась белая церковка 16 века…

За четырнадцать лет мы потихоньку обжили свой дом. У каждого был удобный угол для работы и отдыха, свои необходимые книги, простая удобная мебель. Мы въехали в пустую квартиру, я ничего не хотела брать из Кремля, который никогда не любила, и мы постоянно покупали необходимое. Только в 1955 году я просила премьера Булганина, чтобы мне отдали небольшую часть огромной библиотеки отца, которую начала собирать еще мама…»

Книги Светлане не отдали. Неизвестно, какие она хотела забрать, наверное, что-то в память о матери. Но какой литературой интересовался ее отец и как он собирал библиотеку – об этом кое-что известно.

Дмитрий Волкогонов пишет:

«В мае 1925 года Сталин поручил Товстухе подобрать для себя хорошую личную библиотеку. Товстуха, поколебавшись, спросил:

 – Какие книги должны быть в библиотеке?

Сталин, начавший было диктовать, внезапно остановился, сел за стол и в присутствии помощника почти без раздумий, в течение 10–15 минут, написал простым карандашом на листе бумаги из ученической тетради следующее:

«Записка библиотекарю. Мой совет (и просьба):

1) Склассифицировать книги не по авторам, а по вопросам: философия, психология, социология, политэкономия, финансы, промышленность, сельское хозяйство, кооперация, русская история, история других стран, дипломатия, внешняя и внутренняя торговля, военное дело, национальный вопрос, съезды и конференции (а также резолюции), партийные, коминтерновские и иные (без декретов и кодексов законов), положение рабочих, положение крестьян, комсомол (все, что имеется в отдельных изданиях о комсомоле), история революций в других странах, о 1905 годе, о февральской революции 1917 года, о Октябрьской революции 1917 года, о Ленине и ленинизме, история РКП и Интернационала, о дискуссиях в РКП (статьи, брошюры), профсоюзы, худ, критика, журналы политические, журналы естественно-научные, словари всякие, мемуары.

2) Из этой классификации изъять книги (расположить отдельно): Ленина, Маркса, Энгельса, Каутского, Плеханова, Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Каменева, Лафарга, Люксембург, Радека.

3) Все остальное склассифицировать по авторам (исключив из классификации и отложив в сторону: учебники всякие, мелкие журналы, антирелигиозную макулатуру и т. п.».

В 1935 году заведующий отделом печати и издательств ЦК Б. Таль сообщил членам Политбюро:

«Просьба сообщить, какие из нижеперечисленных белоэмигрантских изданий выписывать для Вас в 1936 году:

1. Последние новости.

2. Возрождение.

3. Соц. Вестник.

4. Знамя России.

5. Бюллетень экономического кабинета Прокоповича.

6. Харбинское время.

7. Новое русское слово.

8. Современные записки.

9. Иллюстрированная Россия.

Ознакомившись с этим списком, Сталин заявил своему помощнику:

 – Все, все выписать!»

Еще задолго до 70-летия вождя по инициативе Маленкова на заседании Политбюро рассмотрели длинный перечень всех мер и шагов по достойному празднованию юбилея. Его решено было отметить с размахом. Председателем по организации подготовки и проведения празднеств назначили Н. Шверника. По предварительным подсчетам, «стоимость» юбилея должна была обойтись государству в сумму 6,5 миллиона рублей.

Эта колоссальная сумма и была утверждена.

Со всех концов огромной страны Сталину посылали подарки. Это были расшитые шелком знамена, изысканные вазы, дорогие альбомы, резные шкатулки, статуэтки, оружие…

Светлана вспоминает: «Еще не бывало такой проституции искусства, как художественная выставка в честь 70-летия отца в 1949 году. Огромная экспозиция в залах Третьяковской галереи была посвящена одной теме – «Сталин». Со всех картин взирало на вас лишь одно лицо, то в виде одухотворенного грузинского юноши, возведшего очи горе, то в виде седовласого генерала в мундире царской армии с погонами. У армянских художников это лицо выглядело армянским, у узбеков он походил на узбека, на одной картине было даже некоторое сходство с Мао Цзэдуном – они были изображены рядом в одинаковых полувоенных кителях и с одинаковым выражением лиц.

На многочисленных пирах, среди цветов и плодов, он сидел меж румяных женщин и тянувшихся к нему детей, как добрый седоусый дедушка. Во главе Политбюро, состоявшего из чернобровых витязей, он был впереди всех, как чудо-богатырь из русских былин, широкоплечий и могучий. И вся эта псевдонародная эстетика основывалась на том, чтобы угодить вкусу «вождя», а вождь стремился польстить далеко не лучшим традициям народа, поддержка которого была ему нужна…»

«Не было ни счастья, ни покоя. Он строил все новые и новые дачи на Черном море – в Новом Афоне, в Сухуми, на озере Рица и еще выше, в горах. Старых царских дворцов в Крыму, бывших теперь в его распоряжении, не хватало; строили новые дачи возле Ялты. Я не видела всех этих новых домов, я уже не ездила с ним на юг, не видела и новый дом на озере Валдай, возле Новгорода».

И многим тогда казалось, что этот человек может жить вечно. Вполне возможно, у Иосифа Виссарионовича и у самого было такое намерение. Ведь слишком много он имел, чтобы устать от жизни, пресытиться ее благами.

А между тем времени у него оставалось совсем немного…

Смерть Сталина

О событиях тех далеких мартовских дней, изменивших – без преувеличения можно сказать – судьбы всего мира, их очевидцы вспоминают по-разному. Что это – абберация памяти или же проявление заинтересованности свидетелей последних дней жизни Сталина, норовящих подправить факты и высветить их в выгодном для себя свете?..

На этот вопрос мы не найдем ответа. Например, те, кто видел вождя накануне рокового удара, как будто задались целью противоречить друг другу.

Никита Сергеевич Хрущев в своих воспоминаниях пишет:

«Сталин был навеселе после обеда, но в очень хорошем расположении духа, и физически ничего не свидетельствовало, что может быть какая-то неожиданность. Распрощались мы со Сталиным и разъехались.

Я помню, когда мы вышли в вестибюль, Сталин, как обычно, вышел проводить нас. Он много шутил и был в хорошем расположении духа. Он замахнулся, так вроде, пальцем или кулаком, толкнул меня в живот, назвал Микитой. Когда он был в хорошем расположении духа, то он меня всегда называл по-украински Микита. Ну, мы уехали тоже в хорошем настроении, потому что ничего за обедом не случилось, не всегда обеды кончались в таком хорошем тоне».

Ему вторит телохранитель вождя Алексей Трофимович Рыбин:

«В полночь прибыли Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. Остальные в силу возраста предпочли домашние постели. Гостям подали только виноградный сок, приготовленный Матреной Бутузовой. Фрукты, как обычно, лежали на столе в хрустальной вазе. Сталин привычно разбавил водой стопку «Телиани», которой хватило на все застолье. Мирная беседа продолжалась до четырех часов утра уже 1 марта. Гостей проводил Хрусталев. Потом Сталин сказал ему:

 – Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать. – Подобного распоряжения он никогда не давал. Оно удивило Хрусталева необычностью. Хотя настроение у Сталина было бодрым…»

Зато Дмитрий Волкогонов в своей книге «Триумф и трагедия», основываясь на показаниях других очевидцев, описывает последнее застолье соратников совсем в иных красках:

«Сидели до четырех утра 1 марта. К концу ночной беседы Сталин был раздражен, не скрывал своего недовольства Молотовым, Маленковым, Берией, досталось и Хрущеву. Только в адрес Булганина он не проронил ни слова. Все ждали, когда Хозяин поднимется, чтобы они могли уехать. А Сталин долго говорил, что, похоже, в руководстве кое-кто считает, что можно жить старыми заслугами. Ошибаются. Сталинские слова звучали зловеще. Его собеседники не могли не знать, что за этим раздражением вождя скрывается какой-нибудь новый замысел. Может быть и такой: убрать всех старых членов Политбюро, чтобы свалить на них свои бесчисленные прегрешения. Сталин понимал, что судьба не даст ему много времени. Но даже он не мог знать, что эта гневная тирада была последней в его жизни. Песочные часы были уже пусты. Из сосуда вытекали последние песчинки… Оборвав мысль на полуслове, Сталин сухо кивнул всем и ушел к себе. Все молча вышли и быстро разъехались…»

Картина, нарисованная Волкогоновым, представляется более реалистичной, чем идиллические воспоминания Хрущева и Рыбина. Вряд ли Сталин, если и не предчувствовал близкую кончину, но постоянно ощущая недомогание в последние месяцы жизни, мог находиться в «хорошем» и «бодром» расположении духа.

Находясь на закате своей жизни, он не мог не думать о том, о чем беспокоились все владыки держав, – о преемнике.

Убирая из своего окружения людей умных, дальновидных и инициативных, он в конце концов оказался среди раболепствующих исполнителей, трусливых подхалимов, ничтожных льстецов.

Из своего окружения он всегда выделял Жданова, несмотря на то что тот слишком уж злоупотреблял спиртным. Но Жданов умер, и Берия утверждал, что до смерти его довели врачи.

Вождь не заблуждался относительно самого Берии. В последние годы он сильно охладел к нему и, скорее всего, ждал подходящего момента, чтобы избавиться от своего подручного. Это чувствовал и сам Берия.

Маленкова, которого Сталин называл «Маланьей» за его женоподобную внешность, он не раз упрекал в мягкотелости и бесхребетности. Этот рыхлый человек был, как все прочие, послушен Сталину. Может, даже еще более послушен. Он позволял вождю спаивать себя до такой степени, что, когда охрана привозила его домой, три-четыре человека несколько часов кряду в огромной ванной приводили его в чувство.

К Кагановичу Сталин остыл после того, как в Москве стала набирать силу кампания против «безродных космополитов». И хотя сам Каганович в это время повел себя как ярый антисемит, он уже не вошел в лично отобранную Сталиным «пятерку» наиболее доверенных лиц.

К Ворошилову вождь стал выказывать пренебрежение после одного из послевоенных заседаний Политбюро, на котором обсуждался вопрос о путях развития Военно-Морского Флота. Мнение Ворошилова тогда не совпало с мнением большинства, и это не понравилось Сталину.

Микояна Хозяин невзлюбил после того, как на свой вопрос, кого члены Политбюро могли бы назвать его преемником, Анастас Иванович ответил: «Молотова».

Сталин заметил, что Молотов, безусловно, человек достойный, но сказал это таким тоном, что присутствующие решили, что дни Молотова и Микояна сочтены. Оба они были старейшими членами Политбюро, и вождь не мог не видеть в них свидетелей его темных дел.

Шверник, Булганин и другие никогда не рассматривались Сталиным как руководители первого плана.

Но если во всех этих людях вождь не видел достойного преемника, то уж мысль о Хрущеве просто не приходила ему в голову. «Микитка» – шут, «Микитка» здорово отплясывает гопак во время попоек, «Микитка» – фигура несерьезная…

Итак, главное, что беспокоило вождя в те последние дни его жизни, – вопрос о преемнике.

Второе – Сталин чувствовал, что сильно сдал физически, и это страшило его. Участились обморочные состояния, два раза он падал прямо в собственном кабинете. То и дело подскакивало давление. Сталин был вынужден бросить курить. У него случались провалы в памяти. Но когда профессор Виноградов во время своего последнего визита к вождю сказал, что находит его состояние здоровья неудовлетворительным, Сталин взорвался и выгнал профессора. Виноградова скоро арестовали. Возможно, Сталин жалел об этом. Наблюдать теперь за его здоровьем было некому.

…Словом, настроение у вождя в те дни не могло быть оптимистичным… Но как бы то ни было – достоверно одно: в 4 часа утра 1 марта после очередного застолья Иосиф Виссарионович остался один.

Что же случилось потом?.. Об этом можно только гадать.

Вся обслуга Ближней – дачи в Кунцеве – утверждает, что в быту вождь был исключительно неприхотлив. Часто спал не раздеваясь. Случалось, его заставали уснувшим на скамейке в саду или на любимой им западной террасе, укрытым солдатской шинелью. Иногда он укладывался спать на узкой кушетке. Иногда дремал в кресле. Никому заранее не было известно, в какой из многочисленных комнат Ближней Сталин устроится на ночлег. Последнее время он спал прямо в столовой, где еще стояла неубранная после ночного кутежа посуда…

О чем он думал в эти последние часы, когда случившийся с ним удар еще не затуманил его сознание?

За три года до смерти на письменном столе вождя появилась фотография его жены Надежды. Известно, что в последние дни он перечитал почти полтора десятка ее писем, к которым прежде не прикасался. Он уже не вспоминал о ней с прежним ожесточением, как о «предательнице», вонзившей нож в его спину. Все чаще упоминал о ней в разговоре с детьми, особенно с дочерью. Телохранители в один голос утверждают, что после гибели Надежды Сергеевны Сталин жил «как монах», они умилялись аскетическим образом его жизни.

Может, он думал о своем беспутном сыне, которого безуспешно пытался спасти от алкоголизма? Или о незадачливой дочери, не сумевшей устроить личную жизнь? О своей запущенной, заброшенной семье, принесенной в жертву политической жизни? Возможно, запоздалое раскаяние, острое желание что-то исправить на старости лет, горькое недовольство жизнью и спровоцировали этот удар?

В этот воскресный день 1 марта Светлана безуспешно пыталась дозвониться до отца.

Возможно, она испытывала какую-то безотчетную тревогу. Говорят, люди, связанные родственными узами, способны почувствовать на расстоянии, что с родным человеком что-то произошло. Если бы она отважилась потребовать, чтобы отца подозвали к телефону, не исключено, что на этот раз его удалось бы спасти. Может, именно в ту минуту, когда прозвучал ее звонок, он почувствовал, что нуждается в помощи, но не захотел обнаружить перед людьми свою слабость.

…Встретиться с отцом Светлане было не так просто. Позвонить ему непосредственно дочь не могла. Трубку брал «ответственный дежурный». Он же ставил Светлану в известность, есть ли в доме «движение» или «движения пока нет». Последнее означало, что Сталин еще спит или читает. Беспокоить его было категорически запрещено. И в тот момент дежурный не счел нужным поделиться с дочерью вождя той тревогой, которой был уже охвачен весь дом…

Дело в том, что обычно в полдень в комнатах возникало движение, после чего следовал сигнал, которым Сталин приглашал к себе кого-то из охраны.

Но на этот раз в доме было тихо. Шел час за часом, охрана недоумевала, а затем уже тревожно переглядывалась, прислушивалась, гадая, что могла бы означать эта тишина.

Наконец в половине седьмого вечера в кабинете вспыхнул свет.

Все с облегчением вздохнули, ожидая приглашения к вождю.

Но его не последовало.

Охрана не могла ни на что решиться. Телохранители заспорили, кому из них следует войти в кабинет, не дожидаясь вызова. Ни один не решался взять на себя эту ответственность. Наконец, когда в 22.30 из ЦК привезли свежую почту, телохранитель Лозгачев решил воспользоваться ею, как предлогом, чтобы войти к Сталину. Взяв в руки корреспонденцию, он прошел сквозь череду темных комнат. Никого. Из полуотворенной двери столовой пробивался свет. Там Лозгачев и обнаружил Сталина.

Он лежал на огромном персидском ковре, неловко опираясь на руку, подмяв под себя газету «Правда», за которой, видимо, и зашел в столовую. Другой рукой Сталин, приподнявшись, сделал знак Лозгачеву, словно призывал его на помощь. В глазах его светились мольба и ужас.

Лозгачев, бросившись к нему, крикнул:

 – Что с вами, товарищ Сталин?

Ответом было невразумительное бормотание.

Лозгачев вызвал по внутреннему телефону остальных.

Вождя перенесли на диван. Видно было, что он озяб – вероятно, пролежал на полу несколько часов, не в силах позвать на помощь.

Позвонили шефу КГБ Игнатьеву. Тот, растерявшись, посоветовал разыскать Берию, без распоряжения которого нельзя было вызвать врачей. Только в три часа ночи Маленков нашел подвыпившего Берию, и они вместе приехали на Ближнюю.

Они увидели Хозяина в пижамных брюках и нижней рубашке, лежащего на диване навзничь и издающего какие-то нечленораздельные звуки.

Берия, обернувшись к перепуганной охране, крикнул:

 – Что вы паникуете! Не видите, товарищ Сталин крепко спит! Марш все отсюда и не нарушайте сон нашего вождя! Я еще разберусь с вами!

Этого грозного окрика было достаточно, чтобы все на цыпочках вышли из столовой, оставив Хозяина на произвол судьбы. Берия и Маленков тут же уехали.

…2 марта Светлану разыскали на уроке французского языка в Академии общественных наук и передали, что только что звонил Маленков. Он просит ее срочно приехать на Ближнюю.

Обычно отец, желая повидать ее, звонил сам. То, что сейчас ее приглашал на Ближнюю Маленков, было тревожным знаком. Охваченная дурными предчувствиями, Светлана быстро собралась и поехала в Кунцево.

При въезде в ворота Ближней она увидела поджидающих ее Хрущева и Булганина. У обоих были опрокинутые, растерянные и заплаканные лица, при взгляде на которые душа зашлась в Светлане от страха: она решила, что все уже кончено.

Хрущев помог ей выйти из машины. Светлана боялась подать голос, спросить, что случилось, как будто ее неведение могло продлить жизнь отцу… «Идем в дом, – сказал Никита Сергеевич. В голосе его звучали слезы. – Берия и Маленков тебе все расскажут…» – и он беспомощно махнул рукой.

Не успела Светлана ступить на порог дома, как ей на грудь бросилась Валечка Истомина, экономка отца. Сквозь рыдания она рассказала, что у отца ночью был удар и он сейчас без сознания.

 – Так он жив? – чувствуя невероятное облегчение, спросила Светлана.

Но, войдя в столовую, где лежал отец, она сразу поняла, что надеяться можно только на чудо.

…Он лежал, смертельно бледный, с полуприкрытыми веками, с беспомощно свисавшей с дивана кистью руки. Дочь едва смогла разглядеть отца из-за толпившихся вокруг него белых халатов. Врачи суетились, ставили больному пиявки на затылок и шею, снимали кардиограмму, делали рентген легких, записывали на краю стола ход болезни. Но Светлана видела, что делается все это без веры в спасение больного, в какой-то панике и трепете, как будто медики думали о спасении своих собственных жизней. И эскулапов можно было понять, потому что время от времени к ним подходил Берия и, нацелив на них пенсне, требовательным, зловещим тоном говорил:

 – Вы гарантируете жизнь товарища Сталина? Вы сознаете свою ответственность? Я должен вас предупредить…

Берия говорил во всеуслышание, нарочито громко, как будто и впрямь сильно тревожился о состоянии вождя. Но видно было, что он пытается скрыть радость, душившую его.

И когда он, подойдя к Светлане, положил ей руку на плечо, желая обозначить сочувствие, она увидела в глубине его желтых глаз неприкрытое торжество. Но она не посмела снять с плеча эту тяжелую руку.

Берия отошел от нее и что-то сказал Маленкову, после чего решительно направился к выходу. Хрущев угрюмо проследил за ним взглядом, и Светлана услышала, как он тихо произнес:

 – Поехал в Кремль пошукать в бумагах Хозяина…

Кто-то пододвинул Светлане стул, и она подсела к отцу, взяла в ладони его вялую руку. Незнакомый врач, которому сообщили, что она – дочь Сталина, подал ей какую-то бумагу. Строки расплывались у Светланы перед глазами, но врач настойчиво твердил, что она должна ознакомиться с документом. Он как будто хотел заручиться ее одобрением, не подозревая, как мало оно может значить.

«Медицинское заключение о состоянии здоровья товарища Иосифа Виссарионовича Сталина.

Консилиум в составе начальника Лечебно-санитарного управления Кремля тов. Куперина И. И., профессоров Лукомского П. E., Глазунова И. С., Ткачева Р. Л. и доцента Иванова-Незнамова В. И. 2-го марта в 7 часов утра освидетельствовали состояние здоровья тов. И. В. Сталина.

При осмотре в 7 часов утра – больной лежит на диване на спине, голова повернута влево, глаза закрыты, умеренная гиперемия лица, было непроизвольное мочеиспускание (одежда промочена мочой). При попытке врача пощупать пульс на левой кровяной артерии появилось двигательное беспокойство в левой руке и левой ноге. Дыхание не расстроено. Пульс 78 в 1 минуту с редкими выпадениями. Тоны сердца глуховаты. Кровяное давление 190/110. В легких спереди хрипов нет. В области правого локтевого сустава следы ушиба…

Больной в бессознательном состоянии. Правая носогубная складка опущена. При поднимании век глазные яблоки уходят то влево, то вправо. Зрачки средней ширины, реакция на свет снижена. Движения в правых конечностях отсутствуют, в левых временами двигательное беспокойство.

Диагноз: гипертоническая болезнь, общий атеросклероз с преимущественным поражением сосудов головного мозга, правосторонняя гемиплегия вследствие кровоизлияния в бассейн левой мозговой артерии, атеросклеротический кардиосклероз, нефросклероз.

Состояние больного крайне тяжелое.

Назначения: абсолютный покой, оставить больного на диване; пиявки за уши (поставлено 8 шт.), холод на голову, гипертоническая микроклизма (1 стакан 10 %-го раствора сернокислой магнезии). Снять зубные протезы. От питания сегодня воздержаться.

Установить круглосуточное дежурство невропатолога, терапевта и медсестры. Осторожное введение с чайной ложечки жидкости при отсутствии поперхивания».

Хрущев объяснил Светлане, что этот доклад Куперин прочитал несколько часов тому назад на заседании бюро Президиума ЦК КПСС, состоявшегося здесь же, в соседней комнате. По его словам, все были подавлены заключением врачей. Никто не проронил ни слова. Вероятно, соратники вождя не слишком верили в его выздоровление, но высказать свои мысли вслух не решились, тем более в присутствии Берии.

…Тишина, бесшумная толкотня медиков вокруг бесчувственного тела, перешептывание людей, сидящих в креслах… Ворошилов спрятал лицо в носовой платок. Он то и дело поднимается с кресла, уходит в соседнюю комнату, и оттуда слышится сдавленное рыдание. Светлана сидит, как будто окаменев. Ее мучает запоздалое раскаяние – не слишком хорошей дочерью была она своему отцу… Вдруг в эту тишину, в это оцепенение врывается возглас:

 – Сволочи! Загубили отца!

Это ее брат, Василий. Светлана порывисто поднялась со своего места, сделала несколько шагов к брату. Никогда они не были особенно близки, всегда ревновали отца друг к другу, но сейчас только он один в этой зале может ее понять.

Но Василий как будто не заметил сестру. Он кричит, обращаясь то ли к насмерть перепуганным врачам, то ли к вжавшимся в свои кресла соратникам вождя:

 – Сволочи! Предатели! Загубили отца!

Каганович и Маленков подхватили его под руки – еще немного, и Василий упал бы.

Светлана с горечью подумала, что его, должно быть, только что вытащили с какой-нибудь попойки.

Краем глаза она увидела, что подавальщица Матрена Бутузова внесла в залу поднос с бутербродами. К подносу со всех сторон потянулись руки – все были голодны. Светлану затошнило – как они могут есть в такую минуту!.. Медсестра со шприцем наготове нащупывала вену на руке отца.

Из воспоминаний Светланы можно сделать вывод, что в эти мартовские дни она ни на минуту не покидала отца. О том же свидетельствуют некоторые соратники вождя, которым запомнилась ее «окаменевшая фигура». Но Серго Берия в своей книге «Мой отец – Берия» утверждает обратное. Он помнит, что его мать в те дни навещала Светлану дома и утешала ее. Он даже передает впечатление Нины Берии, что Светлана была довольно спокойна и вполне владела собой.

Утверждать это, конечно, невозможно. Во-первых, человеческие чувства – область тонкая, щекотливая. Вторгаться в них под силу лишь большим знатокам душ людских, гениальным писателям или художникам. Во-вторых, по-своему Светлана безусловно была привязана к отцу. В этой ее любви было много рвущего душу, мучительного, противоречивого, но над кем еще «очарование» личности Сталина, о котором она пишет, могло иметь такую власть, как не над нею?..

Что касается Нины Берии, то в эти трагические дни роль утешительницы подходила ей как никому другому. Как Светлана ощущала себя «жертвой» своего «великого отца», так и Нина чувствовала себя жертвой собственного мужа. Ей было всего 17 лет, когда Берия женился на ней. Наверное, она знала о том, что у него были другие женщины. Она покорилась своей участи и все свои силы отдавала единственному сыну. Сталин не вполне доверял Берии, однажды даже потребовал, чтобы Светлана на ночь глядя покинула его дом, не оставалась ночевать, но Нина для него всегда была вне подозрений.

Знала ли Нина о том, что ее муж мечтает о смерти вождя не только потому, что всерьез опасался, что вскоре его постигнет участь других его предшественников – Ягоды и Ежова, но и потому, что рассчитывал после смерти Сталина стать первым лицом в государстве? Это неизвестно.

Но те, кто видел Берию в те дни на Ближней, почувствовали, что он изо всех сил навязывает себя соратникам по борьбе как преемника Хозяина.

Берия первым потребовал, чтобы было подготовлено правительственное сообщение о болезни Сталина. Он то и дело подходил к дивану, на котором оканчивала свое существование целая эпоха, и пристально всматривался в лицо умирающего, чтобы еще раз убедиться, что надежды нет. «Он был возбужден до крайности, – вспоминала Светлана, – лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были – честолюбие, жестокость, хитрость, власть…»

В ночь на 5 марта вновь заседало бюро Президиума ЦК КПСС, которое, как всегда, единогласно, приняло постановление, продиктованное Маленковым и Берией. Один пункт касался принятия мер к тому, чтобы документы и бумаги Сталина «были приведены в должный порядок». После этого Берия вновь отправился в Кремль, уже имея на руках бумагу, открывавшую ему доступ в личный сейф Сталина. Особо приближенные к вождю люди знали, что там хранится некая загадочная тетрадь в темном переплете, в которой, как подозревали, могли содержаться последние распоряжения Сталина. После того как Берия вторично побывал в Кремле, тетрадь эта исчезла.

Сразу же после отъезда Берии состояние вождя резко ухудшилось. Вот записи из дневника врачей:

«11.30. Наступило резкое побледнение лица и верхнего отдела туловища. Дыхание стало весьма поверхностным, с длительными паузами. Пульс частый, слабого наполнения. Наблюдалось легкое движение головы, 2–3 тикообразных подергивания в левой половине лица и судорожные толчки в левой ноге».

«12.00. Расстройства дыхания усилились и были особенно резко выражены во вторую половину ночи и утром 5 марта. В начале девятого у больного появилась кровавая рвота, не обильная, которая закончилась тяжелым коллапсом, из которого больного с трудом удалось вывести…»

Известно, что Сталин, несмотря на полученное им религиозное образование, был закоренелым атеистом. Он не верил ни в ад, ни в рай. Но сейчас, находясь на пороге небытия, он бессознательно цеплялся за жизнь. Душа не хотела дать покой этому измученному телу, точно она уже успела заглянуть за порог смерти и ужаснуться открывшейся там для нее перспективе. День 5 марта прошел в последней борьбе с тем самым врагом, который долгие годы был его самым надежным союзником, помогавшим ему избавиться ото всех недугов, – со смертью…

«21.30. Резкая потливость. Больной влажный. Пульс нитевидный. Цианоз усиливается. Число дыханий 48 в 1 минуту. Тоны сердца глухие. Кислород (1 подушка). Дыхание поверхностное…»

«21.40. Карбоген (4,6 % СО). 30 секунд, потом кислород. Цианоз остается. Пульс едва прощупывается. Больной влажный. Дыхание учащенное, поверхностное. Повторен карбоген (6 % СО) и кислород. Сделана инъекция камфоры и адреналина…»

Вероятно, об этой инъекции и упоминается в воспоминаниях А. Т. Рыбина, от которой все тело Сталина «вздрогнуло, зрачки расширились». Далее Рыбин пишет, что «подобный укол, способный поднять или окончательно погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили. Все решил Берия».

А может, некого было спрашивать? Серго Берия утверждает, что в момент смерти Сталина ни Светланы, ни Василия рядом не было. Всем запомнились рыдания безутешной Валентины Истоминой над телом Хозяина, но про детей, как вели они себя, никто не пишет…