Текст книги "Ген поиска (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава 9
Постой, пароход – 9 (фин)

Не знаю, как остальные, но лично я настолько этого не ожидала, что даже сначала не поверила. Какое еще детонирующее устройство? Какая еще взрывчатка? Это же Златовский! Максимум, чего я от него ждала – очередного осьминога или, может быть, армии генмодов под контрольными булавками, которых он мог бы выпустить из клеток в решающий момент… но не этого!

Кажется, мои спутники тоже оказались застигнуты врасплох таким поворотом событий. Савин снова грязно выругался – тут были и «черт», и «шайтан», и все в сочетании с более безобидными, но и более вульгарными оборотами.

– Изобретательно, – холодно проговорил Златовский в ответ на эту реплику, – но не по существу.

– Можно и по существу, – произнес вдруг голос Орехова. Выходит, он тоже уже к нам присоединился; значит, вся партия в сборе. – Чего вы хотите?

Хотя мой друг-миллионщик еще тяжело дышал, запыхавшись после драки и бега, говорил он тоном человека, у которого есть все необходимые полномочия не только проводить со Златовским переговоры, но и диктовать свои условия. И вообще Златовский словно бы только отнимал у него время пустячными капризами.

Вот же талант у человека. Похлеще, чем у Марины.

Интересно, почему я могу им искренне восхищаться, а любить не могу? В книгах написано, что любовь и восхищение всегда ходят рука об руку, особенно у молодых впечатлительных особ обоего пола. Может, я уже не настолько молодая и впечатлительная, как думаю о себе?

На Златовского, однако, тщательно выверенные интонации никакого эффекта не оказали. Он ответил:

– Во-первых, желаю, чтобы вы покинули дом и удалились от него как минимум на край лужайки. Потом я выйду из дома с этим взрывным устройством и моим сыном, сяду в аэромобиль и улечу. Вы не должны мне препятствовать.

– Тут и аэромобиль есть? – поразилась Анисимова.

– В сарае, – Златовский скосил на нее взгляд. – Скажу без лишнего хвастовства, до последнего времени меня очень хорошо финансировали.

– Как бы вас хорошо ни финансировали, купить аэромобиль в обход Гильдии все еще непросто… – пробормотал Орехов, словно рассуждая сам с собой. Потом сказал уже громче: – Это очень странные требования. Мы должны поверить, что вы держите в заложниках собственного сына? Как бы не так. Если хотите заложника, отпустите Серебрякова, возьмите одного из нас.

– Хорошая попытка, – лицо Златовского неприятно исказилось. – Но мимо. Если вы с Витькой приятели, то в курсе, что я его ни в грош не ставлю. Он трус. Только выть и языком молоть способен. А возьму одного из вас – и что? Следи потом, как бы мне горло не перегрызли, – он неприязненно покосился на меня. – Особенно с этой вот бешеной. Три раза уже от меня уходила! Нет уж. Больше с ней связываться не буду.

Скажите пожалуйста, какое уважение! Гордиться впору.

Но вместо того, чтобы гордиться, я спросила:

– Если вы и впрямь ни в грош не ставите Виктора, то зачем было похищать его с парохода?

Мне и правда было интересно. Казалось бы, такая ситуация, погибнуть можно в любой момент – любопытство должно отключиться. Но то ли я слишком часто попадала последнее время в ситуации, когда могу погибнуть, то ли мне не верилось до конца в реальность угрозы.

Но самое главное: я краем глаза видела, что шеф медленно-медленно, точно кот за мышью – ха! – пробирается вдоль стены в сторону Златовского. Непонятно, что он задумал, но понятно было, что отвлечь от него внимание нужно любой ценой.

– Да не собирался я его похищать! – Златовский повысил голос, словно бы от сильнейшего раздражения. – Близко не было! Я и не знал, что он на этом вашем пароходе, а то бы Маньку кормиться не выпустил!

Маньку?

– Это все она! Услышала его, учуяла – ну и решила мне подарок сделать. В меру своих мозгов, конечно. Видите ли, переживала, что я ей с братьями-сестрами видеться не даю! – он махнул свободной рукой в сторону аквариумов. – Подумала, что мне с родной кровью встретиться приятно будет! А в результате только разоблачила! Еще бы неделя, и я бы успел продать… – он осекся. – Но это неважно. Главное, вы видите, я не заинтересован в сохранении Витькиной жизни. Наоборот, скорее. Очень на него зол сейчас.

Мне аж стало плохо. Так эта осьминожиха в самом деле была разумной! Может быть даже, почти – или совсем? – по-человечески разумной! Новый вид генмодов?.. Или просто животное с интеллектом на уровне человеческого недоумка – то, что изначально пытались вывести, когда выводили генмодов, но потерпели неудачу?.. Как бы то ни было, Златовский не держал ее под контролем булавки. Или держал не так плотно, как того же Коленьку, раз у нее появились какие-то идеи и побуждения, что-то похожее на личность…

А мы ее убили. Словно обычного бешеного зверя. Потому что она до последнего защищала своего создателя, который был так к ней жесток… Создателя, у которого для нее доброго слова не нашлось!

И я могла бы вот так же. Если бы одиннадцать лет назад шеф не спас меня из лаборатории…

Кстати, о шефе. Видеть его я перестала: должно быть, укрылся за мебелью. Что, интересно, он все же пытается сделать? Выбраться и припустить за подмогой? Так не успеет, и не за кем бежать. Прыгнуть на Златовского и выцарапать ему глаза? Шеф, конечно, крупный и толстый кот, однако все же кот, не более того. Что он может против взрывного устройства?

С другой стороны, если кот не стесняется использовать когти и зубы, он становится силой, с которой приходится считаться! Но все равно, Златовский, скорее всего, успеет нажать кнопку на детонаторе, неужели Василий Васильевич этого не понимает?

– Прежде чем говорить о выполнении каких-либо условий, нам нужно увидеть Серебрякова, – произнес Орехов. – Откуда нам знать, что он действительно жив?

– Проще простого, – неприятно улыбнулся Златовский. – Заодно и поймете, насколько я серьезен… Витька! Покажись гостям!

Последнее он крикнул, обернувшись через плечо в дверной проем за своей спиной.

Раздались мелкие шаркающие шаги, и через несколько мгновений на пороге гостиной показался Серебряков.

Не знаю, как остальным, а мне тут же стало ясно, что Златовский не врал: ни в том, что сына не любит, ни в том, что Виктор Серебряков – редкостный трус и никакой опасности для отца представлять не может по определению. Несмотря на то, что бедняга был связан по рукам и ногам (оттого и передвигаться мог только семеня), он трясся, как осиновый лист. Хотя с момента его исчезновения из салона прошло от силы часа четыре, он успел здорово осунуться и казался даже не бледным, а серым. Уверена, если бы не кляп во рту, то и зубами бы стучал.

Волосы у него уже высохли, а вот с края пиджака до сих пор капала вода, ботинки хлюпали – все это делало его еще более жалким.

Но самое главное: к груди у него была прикручена какая-то сложная конструкция, из которой торчали проволочки и провода… Два длинных провода, о которых Серебряков изо всех сил старался не запнуться, вели к детонатору Златовского.

Он навесил бомбу на собственного сына!

Бедная осьминожка. Мне стало ее еще жальче. Почему-то жальче даже, чем Рогачева, которого она съела, что теперь уже не вызывало сомнения: если бы профессор оказался пленником в этом доме или лаборатории, Сарыкбаев бы непременно его унюхал, а Златовский – упомянул бы как еще одного заложника.

– Как видите, он мне полезен исключительно как ходячая гарантия, – неприятно усмехаясь, проговорил Златовский. – А теперь, господа, потрудитесь…

Но закончить он не успел: шеф прыгнул.

Как я уже говорила, когда кот не стесняется использовать свои зубы и когти, он становится силой, с которой приходится считаться. А когда кот использует их с умом…

Шеф не стал применять свое врожденное оружие против Златовского или его сына. Он даже не прыгнул на руку с детонатором, чтобы вырвать тот из кулака Златовского. Он прыгнул на провода, а точнее, на то место, где они крепились к бомбе. И вырвал их из гнезд с мясом.

Златовский закричал. Кто-то выстрелил, но промазал – видно, боялся попасть в шефа. Виктор Серебряков рухнул на пол: то ли упал в обморок от переживаний, то ли наоборот, проявил присутствие духа, чтобы не маячить на возможной траектории пуль живой мишенью.

А вот я, боюсь, присутствия духа не проявила: бросилась на Златовского с одной-единственной мыслью: «Ну, если шеф ему глаза не выцарапал, то сейчас я!..»

Дура я дура! Надо было стрелять. А так выстрелили в меня.

Но это я поняла уже потом, а сначала просто с удивлением уставилась на маленький револьвер в свободной руке Златовского. И успела еще подумать: «Надо же, а меня вроде в грудь ударило! Неужели насмерть?..»

После чего не удержалась на ногах, упала. Прямо под ноги своей немезиде.

– Анна Владимировна! Аня! – в поле моего зрения появилось лицо Орехова. Ну точно, прямо как в плохом романе.

«Вот видите, – хотела я сказать ему, – зачем вам такая беспокойная жена, как я?» Но получилось только «Вот видите», а потом я закашлялась чем-то жидким. Кровью, кажется, хоть и немного ее было.

Что за несчастный день.

* * *

Пора бы уже привыкнуть: как только я сталкиваюсь со Златовскими, то обязательно страдаю физически. Но в этот раз я пострадала сильнее всего.

Пуля пробила легкое, и хорошо еще, что только одно и довольно чисто. У такого ранения, как мне сказали, прогноз по выздоровлению хороший, если сразу оказать квалифицированную помощь. Мне ее, к счастью, оказали: во-первых, Савин разбирался в мерах первой помощи, во-вторых, в Корниловке нашелся деревенский фельдшер, который служил на флоте и знал, что делать с пулевыми ранениями (в моем случае – туго перевязать и не трогать). Пробой легкого только выглядит страшно, как мне сказали, потому что больной задыхается и начинает кашлять кровью; но если сохранять самообладание и не допускать грубых ошибок, то оправиться от такой раны проще, чем, скажем, от ранения в живот.

Все эти манипуляции и успокоения я помню плохо: воздуха не хватало, и я больше думала о том, как бы дышать. Отчетливо запомнилась только ругань шефа: и такая я, и сякая, и зачем полезла на рожон, и Златовского-то пришлось из-за меня застрелить, а его о стольком еще можно было расспросить…

Еще шеф ругал меня за то, что последнее время я что-то слишком часто прихожу в небоевую форму после операций. Но тут мне было чем крыть: напуганный Серебряков отдавил Мурчалову лапу, да так сильно, что ее пришлось забрать в гипс. Так что мы с ним были два сапога пара.

Насчет Златовского я, кстати говоря, ничуть не жалею. Пусть шеф говорит что угодно. Но такие люди, как он, не должны коптить небо.

После перевязки в Корниловке фельдшер категорически запретил куда-то ехать, и мы с шефом провели в деревне еще несколько дней. С «Терентия Орехова» нам привезли багаж, а еще через день приехал Прохор с набором любимых шефовых щеток и его самым удобным лотком в багаже. Заодно он привез лишнюю смену одежды для меня, но это было уже мелочью: я все равно в то время носила главным образом ночные рубашки, которыми поделилась жена фельдшера.

(К счастью, нанятая шефом нянька согласилась посидеть с Васькой подольше, а то даже не знаю, как бы мы выкручивались.)

Марина тоже наведалась с «Терентия» и порывалась остаться и ухаживать за мной, но в маленьком сельском медпункте просто негде было ее разместить, да и в особенном уходе я не нуждалась. К тому же, ей надо было возвращаться к работе. В итоге она переночевала в Корниловке одну ночь, а утром Орехов отвез ее в город на личном аэромобиле. Как я поняла, произошедшее изрядно их сдружило.

Орехов, разумеется, приходил тоже, как раз вместе с Мариной. В какой-то момент она тактично оставила нас одних.

Могла бы и не оставлять: разговор вышел теплым, но до нейтральности вежливым.

– Все-таки вы удивительная девушка, Аня, – сказал Никифор, ласково глядя на меня. – Редкостное самообладание в критических ситуациях!

– Ох не знаю, – ответила я на это. – По-моему, самообладание мое оставляло желать лучшего. Марина бы сохранила большее присутствие духа.

– Таланты вашей подруги лежат в другой сфере, хотя, признаю, и она женщина необычайного склада.

Мне показалось, что он сказал это с особой интонацией, но я все еще приходила в себя после укола морфия, который вколол мне фельдшер, так что за свои впечатления не поручусь.

– Вы тоже человек необычайного склада, – сказала я. – Горжусь нашим знакомством. Знаете, о нашем разговоре на пароходе… – я замялась, не зная, как выразить словами то, что сплелось у меня на сердце в такой сложный клубок.

– Вам вовсе не обязательно что-то говорить, – покачал головой Орехов. – Тем более, в вашем состоянии это вредно. Я почту за честь оставаться вашим преданным другом.

С этими словами он поцеловал мою руку – пшеничные усы слегка пощекотали кожу – и вежливо откланялся. Все было понятно, но отчего-то мне стало очень грустно, хоть плачь. Вот она, человеческая натура! Не нужен мне был Орехов в качестве потенциального жениха, не чаяла, как от него отделаться – а как избавилась в самом деле, так сразу и пожалела. Ведь могло бы и получиться у нас что-то хорошее…

А может быть, это все морфий. Да, конечно, виноват укол – а вовсе не мое глупое неопытное сердце.

Но еще прежде Прохора, прежде Марины и Орехова к нам наведалась полиция.

Они прилетели целым отрядом, на трех или четырех аэромобилях. У меня тогда в голове мутилось, но я видела, как они приземлялись перед зданием деревенской управы – там была площадь, на которую выходил кабак, и шелестела листьями толстая яблоня. Мне сразу представилось, как погожими летними вечерами под этой яблоней собирается половина населения Корниловки, чтобы обсудить новости и отдохнуть после трудового дня.

Однако в этот раз никого там не было: полиция всех распугала. Хотя, не сомневаюсь, сельчане пристально наблюдали за непрошенными гостями из соседних домов.

Один аэромобиль вела Жанара Салтымбаева, наша с шефом старая знакомица. А пассажиром в нем был старший инспектор – то есть, прошу прощения, уже начальник отделения – Дмитрий Пастухов, шефов старинный приятель. Когда про кого-то говорят, что они дружат как кошка с собакой, это точно не про них.

Салтымбаева и Пастухов первым делом отправились к шефу, я слышала их разговор из-за приоткрытой двери спальни (меня шеф велел пока не беспокоить, за что я была ему чрезвычайно благодарна).

Первым делом Мурчалов описал лабораторию и дом Златовского, объяснил, где они находятся относительно деревни и как их найти. Посоветовал заодно взять показания у смотрителя домика с маяком – мол, он мог видеть гигантского осьминога на охоте.

Потом он добавил:

– Жанара Алибековна, если вас не затруднит, я думаю, что пока лучше всего осмотром места происшествия и беседой со свидетелями заняться вам одной. Мне нужно уточнить с Дмитрием кое-какие детали, этого дела не касающиеся.

Не думаю, что заявление шефа хоть на миг обмануло Салтымбаеву. Однако она привыкла к шефу, а своего напарника – и непосредственного начальника – очень уважала. Ей, видно, было достаточно того, что Пастухов не стал возражать. Поэтому она только с иронией сказала:

– Хорошо, болтайте о своих государственных тайнах без меня, – и вышла.

Шеф с Пастуховым остались в соседней комнате одни.

Не думаю, что шеф не догадался, что я подслушиваю: он же видел приоткрытую дверь и понимал, что не настолько я выведена из строя, чтобы ничего не слышать и не понимать. Скорее, он не имел ничего против того, чтобы я узнала подоплеку событий.

– Дмитрий, – шеф сразу взял быка за рога, – это дело деликатное.

– Да уж я понял, – проговорил Пастухов не очень довольным тоном. – По тебе видно было, что ты что-то утаиваешь, хитрый ты котяра!

– Не то чтобы так уж и утаиваю… кое до чего любой догадается, если будет держать глаза и уши открытыми при осмотре этой лаборатории. А кое о чем даже тебе лучше не знать.

– И о первом секрете мне стоит людей предупредить, чтобы не болтали? – спросил Пастухов. – Понятненько. Ну, давай детали тогда.

И шеф начал разливаться соловьем.

По его словам выходило, что лаборатория Златовского слишком хорошо оснащена, да еще и находится на территории принадлежащего городу заповедника. Ну нельзя было вырезать столько пещер в скале так, чтобы смотрители парка этого не заметили! А раз так, значит, либо Соляченкова гораздо глубже оплела своей сетью Городской совет и городскую администрацию, чем казалось до сих пор… либо город сделал заказ Златовскому. Тайно, но вполне официально.

– Заказ на что? – поинтересовался Пастухов.

– Как на что? На суперсолдата, конечно… или на супероружие. Причем сделан этот заказ был давно, задолго до падения Соляченковой. Вероятно, еще до того, как они свою кофейную плантацию высадили. Сам понимаешь, такие эксперименты быстро не проводятся и немедленных плодов не дают.

– А зачем им тогда плантация была нужна?

– Подозреваю, потому что город финансировал их недостаточно. Как это всегда бывает с государственными проектами. Но в то же время покровительство сильных Необходимска давало ему хорошую защиту… – Мурчалов вздохнул. – Ладно, это все подозрения. Очень серьезные подозрения, если судить по лаборатории и всему остальному, но не более того… И еще мне вот что интересно. Златовский обмолвился, что хотел кому-то что-то продать. Как я понимаю, свой проект. Вот мне интересно – кому? Городу или иностранным инвесторам?

– Я проверю, – пообещал Пастухов.

– Будь осторожнее, Дима.

– Я всегда осторожен.

На это шеф только фыркнул, совершенно по-человечески.

Пастухов нас покинул, а шеф зашел ко мне в комнату и бесцеремонно прыгнул на кровать.

– Про какой второй секрет вы ему не рассказали? – спросила я. Мысли ворочались слишком медленно, чтобы я догадалась сама.

– Про маленьких осьминожков, конечно, – сказал Мурчалов. – Вы были не в том состоянии, чтобы расслышать. Они ведь потенциальная угроза для безопасности города. Орехов настоял на том, что их необходимо уничтожить. Савин, Анисимова и Геворкян его поддержали, хотя Сарыкбаев изо всех сил возражал. Но Орехов уладил вопрос с ним. Возможно, деньгами.

Сарыкбаев не показался мне генмодом, с которым можно уладить вопрос деньгами, но все возможно, конечно же.

– И что, вы их убили? – мне вдруг стало очень горько.

– Орехов взял это на себя, – ответил шеф.

– А почему нельзя об этом рассказывать Пастухову?

– Да вот уж нельзя, – ответил шеф, почему-то довольно сердитым тоном. – Подумайте, может, догадайтесь.

Но я ни о чем не догадалась.

Я спала, и снилось мне, что Марина открыла вожделенную школу на Ореховские деньги, и во дворе этой школы – несколько бассейнов с прозрачной морской водой. И что моя подруга сидит на краю одного из них, а на коленях у нее маленький осьминожка. И Марина говорит: «Как мне тебя воспитывать, ума не приложу! Ты ведь не теплокровный, а я даже плавать не умею!»

Глава 10
Свадьба с сюрпризом – 1

Странные это были похороны. Роскошные – Медицинская академия не поскупилась и арендовала для поминок целый банкетный зал, где все было затянуто черным крепом и официанты разносили вино и закуски с подобающе скорбными лицами, – но странные.

Во-первых, никто не ездил на кладбище, так как не было тела. То есть совсем не было. Дело в том, что от Матвея Вениаминовича Рогачева, профессора Медицинской академии и выдающегося ученого от медицины, остались только рожки да ножки, словно в детской песенке: уважаемого доктора наук съел плод разнузданных генетических экспериментов одного злого гения. И это было, с одной стороны, очень грустно, с другой стороны, так и норовило вызвать у меня истеричный смешок. И, кажется, не у одной меня.

Но почему, спрашивается, нельзя было бы отдать последние почести хотя бы этим рожкам да ножкам?

Потому что их передали на нужды любимой кафедры профессора: оказывается, при жизни он завещал свое тело науке. Мой шеф цинично заметил на это: «Ну что ж, наука его и сожрала».

Эта шутка Василия Васильевича также не позволяла мне настроиться на скорбный – то есть скорбный в должной мере – лад.

Во-вторых, никто из присутствующих на поминках не мог, как ни старался, сказать про профессора Рогачева ни единого доброго слова. И я понимала, почему. Обычно ругать генмодов по их видовой принадлежности считается крайне дурным тоном, однако свет не видывал существа, к которому определение «козел» подходило бы так точно!

Максимум, что могли сказать о нем уважаемые коллеги, один за другим поднимаясь на трибуну: «…Отличный специалист… светило медицины Необходимска…»

На этом фоне отличился доцент Сарыкбаев, с которым мы познакомились во время той же переделки, когда погиб Рогачев. Встав передними лапами на трибуну и дождавшись тишины, генпес проговорил:

– Многое можно сказать о докторе Рогачеве, но одно ясно – мир он видел четко и реалистично. Я тут заметил, что у нас как-то не принято говорить о шокирующих обстоятельствах его гибели – ну, что его съели по ошибке, приняв за обычное животное. Но что бы сказал на это сам Рогачев? Да ни малейшего значения он бы этому не придал! Разве что посмеялся. Может, еще желчно этак добавил, что все мы животные, и что разумные существа жрут друг друга куда циничнее, чем неразумные.

По залу прокатились шепотки, кто-то сдержанно хихикнул, кто-то сказал негромко: «Да, очень точно подмечено!» – но никто не решился последовать примеру похвальной искренности. Наоборот, все выступающие как-то сразу начали лить елей, вспоминая, каким внимательным и чутким научным руководителем был Рогачев, каким замечательным диагностом, когда ему случалось работать в клинике…

Если бы не твердо вбитые в пансионе для благоразумных девиц правила поведения на публике, я бы, наверное, зевала во весь рот. А так просто стала игнорировать выступающих и думать о предстоящей свадьбе.

Да, свадьба – это была третья причина, из-за которой эти похороны казались мне странными! Она должна была состояться уже на следующий день, а, согласитесь, это немного необычно – отправиться на свадьбу сразу после похорон.

Но, как сказал шеф, «уж лучше так, чем наоборот».

Сюрреализма последнему обстоятельству добавляло то, что жених и невеста также присутствовали на поминках, сидели за одним столиком со мной и с шефом. Никифор Орехов, миллионщик и богатейший пока-еще-холостяк Необходимска, в строгом черном костюме с серой жилеткой из дорогущего шелка с еле заметной полоской, и его невеста Марина Алеева, моя лучшая подруга, в обычном сером поплиновом платье «на каждый день», но с черной повязкой на рукаве и черным воротничком. «У меня нет средств заказывать себе траурный наряд, – сказала она мне пару дней назад, – а повседневных черных платьев, в отличие от тебя, у меня не водится, потому что черный мне не идет». Тут она не совсем права: Марине с ее белой кожей и золотыми кудряшками пойдет решительно что угодно. Но ее дело.

Да, Марина с Ореховым решили пожениться! И довольно поспешно: познакомились они в июне, во время все того же дела на пароходе, потому что я пригласила Марину на устроенную Ореховым увеселительную прогулку. А сейчас стоял всего-навсего сентябрь. Поскольку свадьба самого видного жениха Необходимска, разумеется, немедленно стала достоянием городских сплетен, общественное мнение сходилось на том, что за скоропалительной свадьбой последует и скоропалительное рождение первенца – через полгода, а то и месяцев через пять.

Однако я точно знала, что ничто подобное городских пустобрехов не порадует. Со свадьбой торопились по другим причинам: после Нового года Орехов планировал наконец-то запустить новое направление производства, заложив основы воистину промышленной империи (пока кумпанство Ореховых процветало в основном торговлей) и предчувствовал, что будет занят – настолько занят, что, если он Марину к тому времени не окольцует, то может и упустить. Сама же Марина со свойственной ей прагматичностью пожимала плечами и говорила так: мол, если идеальный мужчина делает тебе предложение, то какой смысл ждать даже лишний месяц?

Это была прагматичность того же сорта, которая заставляла ее до свадьбы отвергать любые подарки Орехова, кроме самых скромных. Да и после свадьбы, насколько я знала, моя подруга не собиралась превращаться в содержанку. Был у нее проект собственной гимназии для генмодов, на которую Орехов согласился выделить деньги – Марина как раз сейчас занималась оформлением документов, чтобы провести эту гимназию как благотворительность и добиться для ореховского кумпанства сокращения налогов.

И та же самая прагматичность сейчас позволяла Марине спокойно сидеть и выслушивать всех говоривших, ни на секунду не намекая, что она их насквозь видит.

– Загадочно, – тихо проговорил Орехов, – я думал, теперь, после выступления Сарыкбаева, хоть кто-то еще рискнет высказаться правдиво.

– Может быть, если бы тут было больше молодежи, – заметила Марина, с непоколебимым спокойствием отрезая кусочек блина. – Но тут в основном люди состоятельные, со своими кафедрами, со своими исследованиями… Им есть что терять.

– Вы, как всегда, рассуждаете исключительно мудро, – улыбнулся ей Орехов.

На секунду мне стало завидно.

Не тому, что Марина выходит замуж за того, кого я отвергла. Не тому, что он смотрит на нее так, как мог бы смотреть на меня. Просто… по вот этому взаимопониманию. Они, похоже, и в самом деле нашли друг друга. А я одна.

Но показывать мне это, разумеется, совершенно не хотелось. Чтобы скрыть свою неловкость, я спросила:

– Все приготовления на завтра закончены?

– Ах, если бы! – Марина вздохнула. – Осталась целая куча мелочей! Но все, что касается тебя, я уже организовала, – поторопилась добавить она. – Все картины я уже развесила, приезжай пораньше – вместе посмотрим, если что-то не понравится, перевесим!

Дело в том, что Марине пришло в голову заодно провести на свадьбе благотворительный аукцион. И она почему-то решила, что мои скромные пейзажи и несколько портретов будут как раз теми лотами, которых этому аукциону недоставало.

– Я приеду, – пробормотала я, утыкаясь носом в бокал с вином. – Только ведь все равно никто покупать не станет. Пожалеешь.

– Не пожалею! – Марина протестующе тряхнула светлыми локонами, мило выбивающимися из-под дешевой, но крайне идущей ей шляпки. – Даже если не купят. В конце концов, они мне ничего не стоили. Только их купят, вот увидишь! Драться будут.

Я слабо улыбнулась. Мне хотелось протестовать поувереннее, но на самом деле куда больше хотелось, чтобы Маринин прогноз оправдался. Что бы я ни отдала за это! Увидеть, что твое творчество в самом деле нужно людям, что они готовы платить за него деньги… Не говоря уже о самих деньгах. По условиям аукциона мне должна была достаться лишь половина, остальное шло на благотворительность, но, какую бы сумму ни выручили, она бы мне очень пригодилась – может, как раз наберется на новое зимнее пальто, которое мне бы совсем не помешало.

– Удивляюсь я тебе, – вздохнула Марина. – Обычно такая бойкая, а тут в себя не веришь! Ты прекрасная художница!

«Эх, – подумала я. – Это ты еще не видела свой свадебный подарок! Наверняка он тебе не понравится, и ты сразу изменишь мнение о моих способностях к творчеству!»

– Ну-ну, – строго проговорил Мурчалов, – не захваливайте мне девочку. А то вскружите ей голову, и она в самом деле решит уйти на вольные хлеба и открыть свою студию. И где я тогда возьму другую помощницу?

Я мрачно подумала, что шеф мог бы найти помощницу и получше меня – даром что ли он столько меня честит. Я и впрямь часто делаю глупости, в последнем деле вот и вовсе из-за своей ошибки провалялась в постели месяц, пока легкое не зажило…

(Марина и Орехов частенько меня навещали, сперва поодиночке, а потом и вместе. Подозреваю, что именно тогда между ними и завязались отношения. Хотя первые семена наверняка были посеяны раньше, еще на пароходе «Терентий Орехов».)

– У Анны множество разнообразных талантов, – улыбнулся в усы Орехов, отвечая на реплику Василия Васильевича. – Однако склонность к головокружению и задиранию носа в их число не входит. Скорее уж наоборот.

Тут уж я совсем покраснела. К счастью, от соседнего стола на нас возмущенно посмотрели – мол, это все же поминки, говорите о покойном, будьте приличнее, – и обсуждение моих талантов и моего возможного будущего как большого художника заглохло, едва начавшись.

Назад мы с Мариной ехали в одном экипаже: шеф разорился на извозчика, а, поскольку Марина жила рядом, нам ничего не стоило ее подвезти. Но о свадьбе больше не говорили: обсуждали больше новый закон «О защите прав генмодов», который собирались принять в городском собрании. И шеф, и Марина его ругали, и им явно было приятно сходиться во мнении. У меня собственного мнения не было, я больше молчала и смотрела в окно.

Как странно… Год назад я понятия не имела, что я тоже генмод, созданный в пробирке в лаборатории. Все вокруг было кристально ясным, четким и понятным. И все мои желания сводились к тому, чтобы стать таким же хорошим сыщиком, как и шеф.

С тех пор я успела не только узнать о своем происхождении, но и смириться с ним, даже прикончить одну из своих создателей. Однако прежняя твердость почвы все не возвращалась. Жило внутри осознание, что на самом деле я не знаю ни себя, ни других. И с каждой неделей, с каждым делом, над которым я помогала шефу работать, мне все яснее становилось: таким же хорошим сыщиком, как шеф, мне не стать. По крайней мере, не удастся воспользоваться его опытом и его сильными сторонами. Надо искать собственный путь.

Какой?

Может быть, заняться семейными делами, как Вильгельмина Бонд? Кстати, она после того ареста отошла от дел и купила себе ферму за городом. Или начать плотнее сотрудничать с полицией? Шеф говорил, что есть такие сыщики, которые, по существу, почти внештатные агенты ЦГУП… Правда, для этого нужна совсем другая лицензия, чем у меня. Я лицензирована только как ассистентка. Но вот-вот накопится необходимый минимальный стаж в два года, и можно будет подать заявку на расширение лицензии…

Почему-то эта мысль совсем не вызвала у меня воодушевления.

Тут Марине настал черед выходить. Она порывисто обняла меня, поцеловала в щеку и шепнула на ухо:

– Милая моя, я так счастлива! Хоть и тяжело, конечно!

Я знала, что под «тяжело» она имеет в виду подготовку к свадьбе, отнюдь не безоблачные отношения с будущей свекровью – ха, покажите мне такую невестку, которая способна угодить всемогущей Татьяне Афанасьевне Ореховой, богатейшей купчихе Необходимска! – грядущее открытие собственной школы и еще множество разных причин. Но мне вдруг показалось, что смысл совсем не в этом. А смысл в том, что тяжело, мол, так повернуть свою судьбу, чтобы быть счастливой несмотря ни на что.