Текст книги "Ген поиска (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Ну вы и наглец! – хмыкнул Пастухов. – Это я ведь дело начал! Значит, мне и главным быть.

– А ресурсы у вас есть? – вкрадчиво спросил я. – Деньги… свободное время, в конце концов? Ведь это расследование мы берем по собственному почину, никто нам его не оплачивает.

Пастухов чуть приподнял брыли, но зарычать не зарычал.

– Ладно, – сказал он. – Уболтал. Вот кто тут настоящий… лис.

* * *

Господин Кахетьев проживал в Аметистовом конце, также под куполом – хоть здесь долго ехать не пришлось. Впрочем, я сразу отметил, что он был из тех богачей, которые стремятся выглядеть богаче и весомее, чем есть на самом деле. Специально для таких в нашей тропической зоне построили целую улицу домов весьма помпезного вида, но скромных размеров – каждый едва ли больше, чем мои собственные апартаменты на Нарядной. Каждый из этих типовых «особнячков» лишен и сада, и заднего двора; все, что у них есть, – небольшой газон, который, согласно правилам квартала, должен иметь строго определенный вид и форму.

Зато стоит такое обиталище баснословных денег – на мой взгляд, совершенно неоправданных. Кто-то считает, что пускание пыли в глаза потенциальным клиентам и партнерам тоже важно, особенно если ты зарабатываешь на жизнь коммерцией; но я всегда говорил и говорить буду, что репутация особы оборотистой и разумной куда важнее любого напускного блеска. Вроде бы мой опыт работы сыщиком, когда респектабельность крайне важна, это подтверждает, но не буду хвастаться.

Так вот, купец Кахетьев не понравился мне уже по дому, в котором он обитал. Да и внутри это жилище мне не глянулось: огромный холл, по новой моде без деления на прихожую, столовую и гостиную, занимал весь первый этаж, а украшен был вычурно и скорее дорого, чем элегантно.

На фоне бархатных портьер с золотым шитьем, роскошного узорчатого паркета и мебели с гнутыми ножками в стиле позапрошлого века неожиданным мазком свежести выделялся акварельный портрет, висевший в простенке между окнами – так, чтобы на него не падал прямой свет (насколько я понимаю, картинам это вредно). Как я уже говорил, мне трудно различать контуры, но тут даже я видел, что своей чистой бело-розовой гаммой портрет выгодно отличается от всего окружающего.

– М-да, – сказала старший инспектор Жанара Салтымбаева, разглядывая эту картину. – Вот смотрю я и не могу понять… Видела я дочку Кахетьева, вот недавно с ней разговаривала. Ничего особенного. А тут смотрю – красотка! И как вам это удалось? – спросила она это у Анны почти с недоверием, словно подозревала ее в каком-то мошенничестве.

Анна только беспомощно пожала плечами.

– Она очень милая девушка, – проговорила моя бывшая воспитанница. – Просто слишком чопорная, потому что стеснительная. Как только почувствовала себя свободно, ее стало легко рисовать.

– Как видите, инспектор, кто-то отдал должное моей красавице! – купец Кахетьев выбрал именно этот момент, чтобы вступить в разговор. Был это полнотелый субъект с самодовольными усищами, вполне под стать дому. Мне не удалось быстро навести о нем справки, поскольку я поторопился заехать за Анной и потом сюда, но, глядя на него, я почти не сомневался, что дела у купца идут вовсе не так хорошо, как он пытается это представить. Были определенные звоночки. – Она очаровательна! Вся в меня! – и он захохотал, как бы призывая нас присоединиться к своей шутке.

Затем Кахетьев продолжил:

– В общем, хорошо меня надоумили, у кого заказывать! Хоть и немало выложил, а чувствую, что не переплатил, что деньги в дело пошли, – на этих словах по лицу у Анны промелькнула мимолетная гримаса. Надо думать, на деле купец Кахетьев заплатил либо меньше, чем они договорились, либо долго торговался и проявил себя несговорчивым субъектом. Знаю я эту породу.

Между тем делец, никем не останавливаемый, продолжал:

– Уж как я перепугался сегодня, когда сказали, что картину-то подменили и с аукциона продали! Но нет, раз вы говорите, что там подделка, стало быть, не увели ее у меня, стало быть, просто захотели заработать…

– Но здесь подделка тоже, – перебила Аня.

– Что? – это хором воскликнули Салтымбаева и Кахетьев.

– Это подделка. Очень близкая к тому, что сделала я, и почти такая же, как картина на аукционе. Но подделка. Я этот портрет не писала, точно вам скажу.

Глава 21
Как красть картины – 4

Вход в пневмосистему находился в подсобных помещениях трактира, за дверью, помеченной табличкой «для обслуги». Чтобы получить ключ, мне пришлось обратиться к распорядителю зала.

– А, господин Мурчалов! – приветливо улыбнулась мне симпатичная дежурная, выполняющая нынче эту роль: здесь меня знали. – Хотите воспользоваться транспортом? Записать на ваш счет?

– Да, будьте так добры.

– Куда изволите отправиться?

– Выход в Рубиновом конце, в лавке Чернокрылова.

Девушка нашла у себя в столе и протянула мне бирку для вставки в прорезь аппарата запуска. У бирки имелась широкая петля для ношения на шее, так что проблем не возникло.

Вообще говоря, в Необходимске производится множество всяких вещей, которые облегчают генмодам жизнь в человеческом обществе. Взять хотя бы приборы для письма, которые можно зажимать в пасти, чтобы не полагаться на писарей с пальцами! Есть и кошельки, предназначенные для ношения на груди на специальной сбруе; во многие из них можно даже залезть мордой и сравнительно легко извлечь деньги. Мне вовсе не обязательно было полагаться на чисто генмодью сеть перемещения и свой кредит в ней.

Однако я крайне редко пользуюсь подобными приспособлениями. Хотелось бы мне сказать, что я слишком горд для этого, как и мой дедушка. Однако перед собой лукавить нечего: мне попросту лень! Обычно у меня есть кому поручить манипуляции с ненавистными предметами, предназначенными для более крупных и иначе сконструированных существ.

Вот и в этот раз я кивнул Пастухову на бирку: надень, мол.

Он, что характерно, послушался. Вообще-то я собак не слишком люблю, но есть и у них достойные похвалы качества: один раз обсудив вопрос о вожаке, Пастухов начал и в самом деле воспринимать меня как лидера. Насколько далеко простиралось его доверие, мне не было известно, но в любом случае, я не собирался испытывать его границы.

За дверью с провокационной надписью оказался характерный каменный коридор, который закончился небольшой камерой с транспортным аппаратом: капсулой, закрепленной в металлической раме.

– Не особенно надежно выглядит, – заметил Пастухов.

– Зато сейчас вы оцените, насколько это быстро, – пообещал ему я. – Своим ходом мы как долго добирались бы до Рубинового конца? Час? Больше?

– Ну, своим ходом я бы бежал часа три, – честно признался Пастухов. – Не думаю, что вы быстрее. А вот на извозчике и в самом деле примерно как вы сказали.

– Вставляйте ключ в гнездо, – я показал ему место на пульте. – А теперь полезайте в капсулу, я за вами.

Пастухов с сомнением поглядел на черную шахту пневматического хода, которая начиналась прямо от держателя. Железные рельсы, на которых лежала капсула, уходили вниз и терялись в темноте. Освещения там предусмотрено не было. Я знал, что пневмоходы проверялись на предмет износа и аварий раз в неделю, но тогда в них лезли инженеры с фонарями.

– А зачем нам вообще в Рубиновый конец? – спросил он. – Мне бы надо в мой участок вернуться, это в Дельте…

– Затем, – сказал я, – что в Рубиновом конце живу я. И еще живет мой дед.

– А что нам до вашего деда?

– Дед – один из старейших генмодов в городе, – пояснил я. – Почетный глава нескольких профсоюзов. Если пневмосистема ремонтируется с его ведома, значит, скорее всего, мы с вами сели в лужу и никакого заговора нет. Если же нет… – я многозначительно промолчал.

– Ну ладно, – нехотя согласился Пастухов. – Но если меня будет мутить, я уж позабочусь, чтобы вырвало на вас!

Боюсь, в этот момент я распушил шерсть и зашипел совершенно непроизвольно.

В общем, без дальнейших споров мы залезли в капсулу, закрыли ее и закрепили. После чего я нажал кнопку, и капсула рухнула в темноту прохода.

…Признаться, я не то чтобы недолюбливаю пневмосистему. Я отношусь к ней индифферентно – теперь. После того, как дед как-то заставил меня кататься на ней день напролет, чтобы я справился со своим страхом и неприятием. Разумеется, правильно сделал: быстрый транспорт – слишком полезная вещь, чтобы закрывать самому себе доступ к нему из-за глупых фобий! Однако до сих пор не могу сказать, что наслаждаюсь каждым путешествием и, боюсь, использую пневмосистему реже, чем это было бы разумно. Максимум, на что меня хватает: держаться с достоинством.

А вот Пастухов отреагировал совершенно непредсказуемо!

Едва мы рухнули вниз с горки в недра темных тоннелей, он испустил такой вопль, что я и впрямь испугался недавней угрозы и отодвинулся от него настолько далеко, насколько позволяла тесная капсула. Однако через секунду вопль повторился, и я с удивлением понял, что так звучит чистый восторг.

– Уля-ля! Ух ты! – орал помощник младшего инспектора, переполненный восхищением. – Вот это да! А-а-а-а-а!

Когда капсула прибыла на место и я выбрался из нее на шатающихся лапах, мой спутник перепрыгнул через борт и начал крутиться на месте, учащенно дыша.

– Здорово! Невероятно! Парням рассказать – не поверят! Давай еще, Мурчалов, а⁈

От восторга он даже перешел на «ты». Я решил это поддержать: для собак такое обращение – верный признак роста доверия, а мне доверие Пастухова еще пригодится.

– Нет уж, поумерь свой пыл, – сказал я сухо. – Теперь нам еще до моего дома две станции на трамвае… и тебе придется платить! – это я добавил мстительно, потому что детская радость младшего инспектора стала мне откровенно поперек горла.

Пастухов не возражал против платы за трамвай – ну еще бы! Перемещение по пневмотрубе стоило гораздо дороже, а трамваи у нас субсидируются городом, особенно в рабочих и студенческих районах. Рубиновый конец целиком отнесен к «студенческим» районам. Так что и тарифы там невысоки, и Пастухову, как служащему правопорядка, все равно полагался бесплатный билет – который, кстати, распространялся и на одно сопровождающее лицо (а вдруг полицейскому придется везти подозреваемого в участок на общественном транспорте?).

Несмотря на помощь моего спутника, я успел порядочно продрогнуть, пока мы добрались до дома моего деда, и раз десять пожалеть о том, что не дождался Прохора.

Про себя я решил, что, пожалуй, переночую у деда в гостевой спальне – мне ни капли не хотелось снова выходить на февральский вечерний мороз, – а утром пошлю за Прохором какого-нибудь мальчишку-посыльного, чтобы он отнес меня домой.

Дед с матерью в то время как раз обитали в доме по улице Нарядная, который я занял после. По состоянию и положению в обществе дед мог бы жить и роскошнее, однако неоднократно заявлял, что «это все чудачества». Он считал, что четыре спальни, кабинет и гостиная со столовой, не считая помещений для слуг – вполне достаточное пространство, если твоя семья невелика. В молодости я мечтал обитать в большом особняке, и чтобы меня выносили оттуда на бархатных подушках; с возрастом начал с дедом соглашаться.

Когда я позвонил в дверь, мне открыл дедов камердинер Александр. Это был пожилой добродушный человек с седыми бакенбардами, которого я, несмотря на все его жизнелюбие и покладистость, побаивался все детство. Может быть, причиной было то, что я как-то увидел его рубившим головы живым курицам на заднем дворе (не знаю уж, зачем деду понадобилось покупать живых куриц), может быть, причина была в чем-то другом. Помню, познакомившись с Прохором, дед с усмешкой заметил: «Похоже, привычка выбирать необычных камердинеров – это у нас семейное».

– А, молодой барин! – воскликнул Александр. Он так называл и меня, и деда – «барин», по сарелийской привычке.

– Добрый вечер, Александр, – сказал я. Тут я не погрешил против истины: день незаметно перетек в синие зимние сумерки, решеткой выбросив на ноздреватые сугробы длинные тени фонарных столбов. – Это младший инспектор Пастухов, со мной. Передай деду, что мы по важному делу.

Дед мой старомоден, даже мне к нему надо докладываться.

– Хорошо, молодой барин, – поклонился нам Александр. – Доложить о вас также матушке?

– Она отдыхает после обеда? – уточнил я. – Тогда не надо.

Я люблю свою мать, но особа она экзальтированная, и выносить общение с нею бывает иногда трудно. В особенности это лишнее, когда ты не один и время твое ограничено.

Не прошло и пяти минут, как Александр вернулся и пригласил нас в дедов кабинет. Это означало, что он нынче в хорошем настроении.

Все же я помедлил перед дверью кабинета, прежде чем войти. Моя неприязнь к собакам во многом следствие дедовского воспитания. Как-то он отнесется к Пастухову?

– Ну что ты мнешься за дверью, Васька! – раздался желчный голос деда. – Входи!

С помощью специальной ручки для генмодов я приоткрыл дверь – она отворялась из кабинета наружу – и не без внутреннего трепета, который всегда сопровождал у меня визиты к деду, переступил порог.

Кабинет, как всегда на моей памяти, был идеально убран, огромный стол, затянутый зеленым сукном – девственно пуст. По-моему, дед бросил заниматься делами задолго до моего рождения. Однако горе тому, кто посмеет побеспокоить его, когда он вкушает послеобеденный отдых!

А что касается чистоты, так на это у деда был отдельный пунктик: он терпеть не мог бумажную пыль. Как он умудрился при этом всю жизнь проработать казначеем и архивариусом, понятия не имею. Наверное, увидь он нынешнего меня, как я почиваю на стопке журналов или спокойно расхаживаю по документам или книгам, его бы удар хватил… Или, скорее, удар бы хватил меня (вероятно, по уху): лапа у дедушки была тяжелая!

– Добрый вечер, дедушка, – поприветствовал я. – Позволь представить тебе младшего инспектора Пастухова… – я решил, что стоит слегка повысить своего товарища в звании: с деда сталось бы отказаться разговаривать с совсем нижним чином.

– Приветствую, приветствую, – сообщил дед, щуря голубые глаза. Внешне он был совсем на меня не похож: куда менее пушист, куда более дикого вида, пожалуй, крупнее. Полосатый, а не чисто серый. К тому же, заметен был возраст: шерсть деда уже казалась более клочковатой, морда осунулась, глаза часто подтекали. Александр всячески старался устранить эти признаки старости, однако до конца у него, разумеется, не получалось. – Ну, с каким таким делом ты сегодня явился? Я думал, ты сам работать начинаешь, ничей совет тебе не нужен!

Дед уже много лет делал вид, что нисколько не сердится на меня за то, что я не пошел по бухгалтерской части. Однако, несмотря на то, что он постоянно декларировал, будто стоит за самостоятельный выбор пути, его притворство никого не обманывало.

Должен отдать себе должное: лично я в случае с Анной притворяюсь гораздо лучше!

Надеюсь.

– Ну как же, дедушка, – смиренно возразил я, – как мне обойтись без твоей помощи? Я, похоже, вляпался в такое дело, что без твоего опыта и знаний рискую выставить себя дураком!

Дед усмехнулся.

– Ну надо же, признал в кои-то веки! Давай, рассказывай, что там у тебя случилось… Да пусть этот… младший инспектор с мокрыми ушами во фрунт-то не стоит. Не люблю. Укладывайся на пол, Пастухов, тут у нас без церемоний.

Это у нас-то без церемоний! Но Пастухов, разумеется, послушался. И ума у него хватило в разговор лишний раз не лезть и деда не раздражать. Я его, конечно, по дороге проинструктировал, но у меня было мало надежды, что он примет мои слова к сведению. Однако Дмитрий уже тогда показал себя неплохим судьей характеров, а заодно – что умеет применяться к обстоятельствам и другим людям.

Я же начал свой рассказ.

Рассказ, конечно, много времени не потребовал: ведь и сведений у нас было немного. И часть этих сведений, к тому же, была получена от неизвестной совы, причем сами мы их не перепроверили. Дед нам, разумеется, на это попенял.

– Могли бы и поговорить с рабочими, – буркнул он. – Да и с кем из клерков в Ратуше словом перекинуться… не обломились бы! Молодежь! Торопыги!

– А по поводу расширения пневмосистемы? – рискнул я спросить. – Как ты думаешь? Правда там что-то преступное задумали?

– Преступное или не преступное – это я не знаю, – проворчал дед. – Но вот что мне никто об этом ни словечком не обмолвился – это точно… Забыли старика! Считают, Василий Мурчалов из ума выжил!

Деда зовут Василием, так же, как и меня. Матушка в его честь меня и назвала. А отчество от него – поскольку мой биологический родитель был обычным, неразумным котом. Увы, нам до сих пор приходится прибегать к этой мере, пока искусственный отбор не исключит из нашей крови предательские гены подчинения. Вот и мать моего собственного сына… но не будем об этом лишний раз.

Не те воспоминания, к которым хочется возвращаться.

– Но ты разузнаешь про это, дедушка? – спросил я самым что ни на есть подхалимским тоном.

– Я-то разузнаю… Но торопиться не буду! – дед взмахнул хвостом. – До завтра это твое расследование века подождет! А младшему инспектору, небось, пора… на ночную смену. Куда его, уверен, за настырность-то назначили, – это дед добавил с нескрываемым ехидством.

Вот старый черт! Я ведь ему ни слова не сказал, что Пастухов и в самом деле получил от начальства такое наказание!

Ну что ж, тем нам и пришлось удовольствоваться.

Я все же решил переночевать в доме, хотя это и означало неминуемое общение с матушкой за ужином. Пастухов, разумеется, откланялся.

– Где завтра встречаться будем? – спросил он меня уже на крыльце. – Мне сюда зайти? У меня смена в двенадцать кончится… наверное. Если шеф не продлит.

– Нет, пожалуй, – решил я, прикинув, что к двенадцати успею уже послать за Прохором и вернуться домой. – Загляни-ка по адресу… – и назвал ему адрес своей конторы. – Если удобно, конечно. Наверное, я уже от деда ответ получу. Он только притворяется, что не торопится, на деле уже всем своим старым знакомым записки разослал…

Тогда телеграф в обиход еще не вошел, но почта работала даже лучше нынешнего и доставляла письма по Необходимску шесть раз в день. Можно было ожидать, что дед получит ответы уже с утра.

– Да что не удобно, если надо – зайду, – ответил Пастухов.

И был таков.

А я отправился вкушать семейный ужин.

* * *

– Все время у меня висела! – заявил купец Кахетьев с уверенностью матери, убежденной в разнообразных талантах своего ребенка. – Гости бывали, да! Но никто эту картину не копировал, я бы видел! Да что там, никто ее даже не касался – вы посмотрите, как высоко висит!

Картина висела и в самом деле высоко: не допрыгнуть. Во всяком случае, мне.

– Нет, – сказала Анна, разглядывая ее критическим оком, – если бы она висела здесь постоянно, ее бы не смогли подделать.

– Почему? – уточнила Салтымбаева, открывая блокнот.

– Потому что освещение так себе. Картина в простенке, да еще портьеры тут… Даже утром свет неподходящий, а уж в течении всего дня… Удивлена, если случайный гость вообще бы ее рассмотрел.

– На что это вы намекаете? – Кахетьев аж раздулся от возмущения. – Что я вашу картину неправильно выставляю?

Анна пожала плечами.

– Что вы! Это ваш дом, и картина теперь тоже ваша.

Хотя мне показалось, что именно на это она и намекала. Может быть даже, была этим недовольна. Ну что ж; это одна из тех трудностей, с которыми приходится сталкиваться людям творческим, работающим на заказ. Никогда не знаешь, что зрители сделают с твоей работой. Выстраданный роман, который ты писал несколько лет, может обнаружиться у кого-то в ватерклозете в качестве источника бумаги для известных целей; во время спектакля, отрепетированного за многие месяцы и стоившего трех нервных срывов, зрители будут болтать и есть пирожки… ну а картина художника может окончить жизнь в чьем-то чулане, как неподходящая к обстановке. Темный простенок, вероятно, не самый худший вариант.

Судя по лицу Анны, она уже сталкивалась с таким отношением ранее. Хорошо. Молодежь должна закаляться трудностями.

– Тот, кто сделал копии картины, да еще такие хорошие, – продолжила Анна, – должен был иметь к ней доступ в другом освещении. Если вы никому ее не отдавали, то подумайте, кто оставался в этой комнате с ней наедине и при каких обстоятельствах. Достаточно ли было этого времени, чтобы снять ее со стены, срисовать и потом повесить на место.

– Я слышала, что появилась такая новинка – цветная фотография, – предположила Салтымбаева. – Может быть, ею кто-то воспользовался?

– Да, разработал коллектив из Высшей инженерной школы, – согласился я, потому что знал об этом через Пастухова: Волков был несколько причастен к этим разработкам, и друг очень гордился успехами своего протеже. – Однако в широкую продажу новинка еще не поступала.

– Могла быть и в неширокой…

– То же самое возражение: нужен свет, – качнула головой Анна.

Мне показалось, что упоминание о цветной фотографии не то чтобы ей неприятно, но вызывает смешанные чувства. В самом деле что ли с Волковым поссорилась?

– Никого я к картине не допускал! – возмутился Кахетьев. – Вот только… – он задумался. – Да! Один раз отдал ее в багетную мастерскую, взять ее в другую раму.

– Но рама та же, – нахмурилась Анна. – Именно такая, которую я брала.

– Потому что я точно такую же заказал! – кивнул Кахетьев. – Что я, совсем дикарь, не понимаю, что ли? А старая сломалась. Упала на пол и раскололась. Любочка говорила, стирала пыль и уронила. Она, видите ли, сама пыль стирает с картины, никому не доверяет.

Любочка? Ах да, дочь Кахетьева, та самая, которая изображена на портрете! Читая полицейские протоколы, я видел там инициалы «Кахетьева Л. Е.», а купца зовут Егор Данилович.

Анна только покачала головой.

– Ну, вот вам и возможность…

Салтымбаева взяла у Кахетьева адрес этой багетной мастерской. Поскольку выяснилось, что оригинал картины все же похищен, дело стремительно приобретало куда большую важность, и ЦГУП вполне могло направить на нее ресурсы помимо вашего покорного слуги.

Меня это полностью устраивало: я затеял это дело исключительно из-за его касательства к Анне, в ином случае заниматься вопросом, в котором ты практически слеп (буквально!), было бы глупо.

– Отряжу на проверку этой информации одного из моих младших инспекторов, кому практика нужна, – сообщила мне Салтымбаева, когда мы покинули дом нашего клиента.

(Надо заметить, что, прощаясь с нами, Кахетьев казался не столько возмущенным пропажей картины, сколько весьма довольным тем, что попал в центр скандала, который непременно должен был попасть хотя бы в одну из двух городских газет.)

– Моя помощь более не требуется? – спросила Анна, завязывая под подбородком шляпку и натягивая перчатки.

Я отметил, что и то и другое было дороже и элегантнее, чем одежда, которую она носила, когда работала на меня. Хорошо! Мерзнуть я ей никогда не позволял, но, вслед за дедом, всегда считал, что на свои прихоти дети должны зарабатывать сами.

– Ну отчего же? – спросила Салтымбаева жизнерадостно. – Работать с богемой – то еще удовольствие! У меня есть пара осведомителей, но у вас с Василием Васильевичем, думается мне, контактов побольше. Так если вы узнаете, кто в принципе способен скопировать работу такого уровня…

Анна нахмурилась.

– Не скажу, что у меня так уж много знакомых. Шеф… Василий Васильевич верно предупреждал: художественная среда меня невзлюбила. Но я поспрашиваю!

«И очень кстати отвлечется от своего проекта», – подумал я.

Я тоже заверил Жанару Алибековну, что непременно продолжу работу над делом (разумеется, если мне выплатят обычную ставку консультанта; на ставку внешнего подрядчика я теперь не претендовал). На том мы и распрощались.