Текст книги "Пират"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА XXXVI

Все паруса раскрой, пали из пушек!

На абордаж! Она твоя добыча!

Шекспир

Красивый бриг, бывший в числе прочих судов собственностью Магнуса Тройла, великого шетлендского юдаллера, принял на борт в качестве пассажиров собственную персону знатного хозяина, двух его прелестных дочерей и неунывающего Клода Холкро, который, прежде всего из дружеских побуждений, а также свойственной ему, как поэту, любви к прекрасному, сопровождал своих друзей в путешествии из Шетлендии в столицу Оркнейского архипелага, где, как объявила им Норна, ее таинственные пророчества должны были наконец получить полное объяснение.

Оставив в стороне страшные скалы того одинокого клочка суши, который называется Фэр-Айл и лежит между Оркнейскими и Шетлендскими островами, на равном расстоянии от обоих архипелагов, путешественники после многих задержек, причиненных встречными ветрами, приблизились к Старт-оф-Сандей. Недалеко от этого мыса судно их попало в сильное течение, известное под названием Руст-оф-Старт, которое отнесло их на значительное расстояние от курса, заставило в сочетании с неблагоприятным ветром придерживаться восточного побережья острова Стронсей и в конце концов вынудило лечь на ночь в дрейф в проливе Папа-Саунд, так как плавание в темноте или при плохой видимости среди множества низких островов и не особенно приятно и небезопасно.

На следующее утро путешествие продолжалось при более благоприятных обстоятельствах, и бриг, проследовав вдоль берега острова Стронсей, чьи низкие, покрытые зеленью и сравнительно плодородные берега представляли резкий контраст с бурыми холмами и мрачными утесами Шетлендии, обогнул мыс, называемый Лэм-Хэд, и пошел прямо к Керкуоллу.

Но едва перед путешественниками открылся прелестный залив, простирающийся между Помоной и Шапиншей, и сестры залюбовались массивным собором святого Магнуса, который, возвышаясь над остальными, более низкими строениями Керкуолла, первый открывается взору, как внимание Магнуса и Клода Холкро привлек иной, более для них интересный предмет. То был вооруженный шлюп под всеми парусами, видимо, только что покинувший свою якорную стоянку в бухте и шедший фордевинд, между тем как бриг был вынужден лавировать, чтобы войти в гавань.

– Ловко скроенная посудина, клянусь костями моих предков! – воскликнул юдаллер. – Не пойму только, какой национальности – флага что-то не видно. Но, по-моему, это судно испанской постройки.

– Да, да, – подтвердил Клод Холкро. – Смотрите, как его подгоняет тот самый ветер, с которым мы вынуждены бороться; так-то всегда бывает в жизни. Достославный Джон говорит:

 
С осадкой столь глубокою, что волны
Порою лижут пушки по бортам,
Красивый, стройный и отваги полный,
Морской осой летит он прямо к нам.
 

Тут Бренда не могла удержаться, чтобы не заметить Клоду Холкро, после того как он восторженным тоном продекламировал эти стихи, что в них говорится скорее о линейном корабле, чем о шлюпе, хотя сравнение с морской осой подходит, конечно, и к тому, и к другому.

– И впрямь оса, – заметил с некоторым удивлением Магнус, когда шлюп, изменив курс, неожиданно повернул прямо на них. – Черт возьми! Только бы эта оса не вздумала показать нам свое жало!

Однако то, что юдаллер проговорил в шутку, превратилось неожиданно в самую настоящую действительность. Не подняв флага и не окликнув брига, шлюп неожиданно дал по нему два выстрела: одно ядро, скользнув по волнам, прошло прямо перед носом шетлендского брига, а другое пробило его грот.

Магнус схватил переговорную трубку и, окликнув шлюп, спросил: кто на нем и что означает подобное ничем не вызванное нападение? В ответ он получил только резкое распоряжение: «Немедленно отдать брамсели и положить грот на мачту, а кто мы такие, вы сейчас узнаете».

Ослушаться этого приказания не было никакой возможности, ибо тогда бриг немедленно получил бы залп всем бортом, и вот, несмотря на крайний испуг обеих девушек и Клода Холкро, а также гнев и изумление самого Магнуса Тройла, бриг лег в дрейф в ожидании дальнейших распоряжений капера.

С корабля немедленно спустили шлюпку с шестью вооруженными матросами под командой Джека Банса, и она понеслась прямо к бригу. Тем временем Клод Холкро шепнул юдаллеру:

– Если то, что мы слышали о морских разбойниках, правда, то эти люди в атласных камзолах и с шелковыми перевязями весьма на них смахивают.

– О, мои дочери, мои дочери… – пробормотал про себя Магнус с такой смертельной тревогой, какую может испытывать только отец. – Бегите скорее вниз, девочки, и спрячьтесь там, а я…

Он отбросил переговорную трубу и схватился за аншпуг, но Минна и Бренда, испугавшись больше всего тех последствии, какие могла иметь вспыльчивость юдаллера для него самого, обе повисли у него на шее, умоляя не оказывать сопротивления. Клод Холкро присоединил свой голос к их мольбам, добавив:

– Лучше добром договориться с незнакомцами. Возможно, что это дюнкеркцы или дерзкие матросы с военного корабля, решившие позабавиться.

– Нет, нет, – возразил ему Магнус, – это тот самый шлюп, о котором говорил нам коробейник. Но вы правы: ради дочерей я должен сдержать себя, хотя…

Не успел он докончить, как на палубу спрыгнул Джек Банс, окруженный своими людьми; он обнажил тесак и, вонзив его в трап, объявил судно захваченным.

– А по чьему приказанию или по какому праву останавливаете вы нас в открытом море? – спросил его Магнус Тройл.

– Вот вам с полдюжины прав, – ответил Банс, указывая на пистолеты, которыми он был увешан согласно пиратской моде, уже описанной нами выше. – Выбирайте любой себе по вкусу, папаша, и вы сможете тут же ознакомиться с его действием.

– Иначе говоря, вы намерены нас ограбить? – осведомился Магнус. – Ну что же, ничего не поделаешь – ведь у нас нет никакой возможности сопротивляться. Будьте только, прошу вас, вежливы с женщинами, а в отношении прочего – берите все, что имеется на судне. Здесь вы не много найдете, но я могу значительно увеличить вашу долю добычи, если вы будете прилично вести себя с нами.

– Вежливы с женщинами! – повторил Флетчер, который в числе прочих тоже явился на бриг. – А когда же это мы не были с ними вежливы? Да мы были с ними всегда не только вежливы, а прямо-таки любезны! А взгляни-ка, Джек, что за славненькая девчушка здесь оказалась! Ну, уж она-то пойдет с нами в плавание, клянусь небом, что бы там ни говорил этот старый хрен!

При этом одной рукой он схватил перепуганную Бренду, а другой дерзко откинул с ее лица капюшон плаща, в который она закуталась.

– Отец, Минна, спасите! – в ужасе закричала девушка, не сознавая, что в данную минуту они не в силах были оказать ей никакой помощи.

Магнус опять схватился было за аншпуг, но Банс удержал его руку.

– Тише, папаша, – остановил он его, – или это путешествие плохо для вас окончится. А ты, Флетчер, отпусти девушку!

– А чего это ради, тысяча чертей, мне отпускать ее? – спросил Флетчер.

– Потому что это я так приказываю, Дик, – ответил Банс, – иначе тебе придется иметь дело со мной! А теперь, красавицы, позвольте мне узнать, не носит ли одна из вас несколько странное, языческое имя Минна, к которому я питаю своего рода почтение?

– Любезный сэр! – перебил его Клод Холкро. – Это, без всякого сомнения, потому, что ваше сердце не чуждо поэзии!

– О, в свое время я имел достаточно дела с поэзией! – ответил Банс. – Но эти дни миновали, мой почтенный джентльмен. Впрочем, я сам сейчас узнаю, которая из вас Минна. Да сбросьте же капюшоны, покажите нам свои личики, прекрасные Линдамиры, и ничего не бойтесь: вас никто здесь не тронет и не причинит вам ни малейшего зла. Черт побери, что за прелестные создания! Эх, нестись бы мне в яичной скорлупе, да прямо на скалы, если б я не был рад и той, что похуже! Ну-ка, милочки мои, признавайтесь, которая из вас была бы не прочь покачаться в койке пирата? Эх, уж и осыпали бы ее тогда золотом!

Услышав столь дерзкие и вольные речи отчаянного повесы, девушки побледнели и в страхе прижались друг к другу.

– Ну-ну, не пугайтесь, – успокоил он их. – Та, которая станет подругой благородного Алтамонта, сделает это по своей доброй воле. Джентльмены удачи никого не принуждают. И не глядите на меня с таким невинным видом, словно ни одной из вас никогда и в голову не приходили подобные вещи. Уж одна-то, во всяком случае, слышала о капитане Кливленде, знаменитом пирате?

Бренда побледнела еще больше, но кровь сразу же прилила к лицу Минны, когда она столь внезапно услышала имя своего возлюбленного. Слишком ошеломляющим было все, что случилось с ними, и мысль, что напавшее на них судно могло быть тем самым консортом, о котором Кливленд говорил еще в Боро-Уестре, никому, кроме самого юдаллера, не приходила еще в голову.

– Так, теперь мне все ясно, – заключил Банс, дружески кивнув Минне, – и я знаю, какой мне теперь держать курс. Вы, уважаемый папаша, можете не тревожиться: мы не причиним вам никакого вреда, – прибавил он, фамильярно обращаясь к Магнусу, – и хотя в свое время я заставил не одну хорошенькую девушку заплатить мне дань, но ваши дочери будут доставлены на берег в полной безопасности и без всякого выкупа.

– Если вы ручаетесь мне в этом, – произнес Магнус, – то я с такой же радостью отдаю в ваше распоряжение мое судно и груз, с какой ставлю перед гостями чашу пунша!

– А чаша пунша, черт побери, – подхватил Банс, – была бы сейчас весьма кстати! Если только здесь есть кто-либо, кто умеет его приготовить.

– О, за это охотно возьмусь я, – предложил Клод Холкро. – Из всех людей, когда-либо выжимавших лимоны, я уступаю в умении одному только Эрику Скэмбистеру, виночерпию в Боро-Уестре.

– Да ведь он совсем близко, на расстоянии какого-нибудь абордажного крюка, – сказал юдаллер. – Ну-ка, дочки, спуститесь вниз да пришлите сюда нашего милого старичка и чашу для пунша.

– Чашу? – воскликнул Флетчер. – Черта с два! Ведро – вот что! Говорите о чашах в каюте какого-нибудь жалкого купчишки, а не с нами, джентльменами-разбойниками… джентльменами удачи, хотел я сказать, – поправился он, заметив брошенный на него при этой ошибке грозный взгляд Банса.

– И вот еще что, – сказал Банс, – пусть обе красавицы остаются на палубе и наполняют мою кружку. Я заслужил подобное внимание в награду за свое великодушие.

– И мою тоже, – подхватил Флетчер, – и чтоб до самых краев! А если прольют, так за каждую каплю – поцелуй, провалиться мне на этом самом месте!

– Ну нет, этому не бывать! – сказал Банс. – Будь я проклят, если позволю поцеловать Минну кому-либо, кроме одного человека на свете, и это, заруби себе на носу, не ты и не я! А ее прелестную маленькую спутницу я тоже за компанию пальцем не позволю тронуть. Довольно найдется в Оркнее красоток, готовых с нами целоваться. И, пожалуй, теперь, когда я все хорошенько обдумал, так девушкам действительно лучше спуститься вниз и запереться в каюте; а мы разопьем пунш здесь наверху, на палубе, al fresco, как предлагает нам почтенный джентльмен.

– Ну, Джек, ты, видно, совсем ума лишился! – воскликнул Флетчер. – Мы с тобой вот уже два года как плаваем вместе, и ты знаешь, как я к тебе привязан, но хоть сдери ты с меня шкуру, как с вола на живодерне, а капризен ты, как обезьяна! То одно тебе приходит в голову, то другое! Ну с кем же, посуди сам, нам тут и пошалить, когда ты красоточек-то вниз услал?

– Зато с нами останется пуншмейстер, – утешил его Банс, – он будет провозглашать тосты и петь нам песни. Вы, ребята, тем временем станьте на шкоты и галсы и давайте ход! А ты, рулевой, если хочешь, чтобы мозги остались у тебя в черепе, держи в кильватер нашему шлюпу, да не вздумай у меня выкинуть какую-нибудь штуку, не то я пробью тебе башку, как старую тыкву!

Согласно этому распоряжению, судно легло на курс и медленно пошло вслед за шлюпом, который, как и было условлено, не вернулся в Керкуоллский залив, а направился к превосходному рейду в так называемой Инганесской бухте, образованной мысом на расстоянии трех или четырех миль к востоку от оркнейской столицы. Тут оба судна могли иметь удобную якорную стоянку на все время переговоров между пиратами и городским управлением, которых, видимо, требовали изменившиеся обстоятельства.

Тем временем Клод Холкро постарался проявить свое искусство во всем блеске и приготовил для пиратов целое ведро пунша, который они принялись пить огромными кружками. Как простые матросы, так и их начальники Банс и Флетчер, поминутно отвлекаясь от дел, черпали напиток без всяких церемоний прямо из этой огромной чаши. Магнус Тройл, весьма опасавшийся, как бы выпивка не пробудила в этих головорезах самых зверских страстей, был, однако, весьма поражен, что, несмотря на несметное количество поглощаемого ими спиртного, умственные способности их, видимо, нимало не страдали, и не мог не высказать своего изумления Бансу, который, хотя и сам был достаточным повесой, все же казался самым порядочным изо всей шайки; к тому же юдаллеру хотелось, быть может, смягчить пирата комплиментом, всегда доставляющим удовольствие всем поклонникам бутылки.

– Клянусь мощами святого Магнуса, – сказал он, – я привык считать, что справляюсь со своей кружкой как джентльмен, но при виде того, капитан, как глотают спиртное ваши люди, я готов думать, что желудки у них такие же бездонные, как Лейфеллская впадина в Фауле, которую я сам измерял лотом длиной в сто морских саженей. Клянусь честью, да они осушили бы кубок святого Магнуса одним глотком!

– При нашем образе жизни, сэр, – ответил Банс, – мы обычно пьем до тех пор, пока не призовет нас к себе наше дело или не окажется пустой большая бочка.

– Честное слово, сэр, – заметил Клод Холкро, – из ваших молодчиков каждый, пожалуй, способен одним духом осушить большой кубок Скарпы; его, видите ли, всегда подносили оркнейскому епископу до краев полным самого лучшего баммака.

– Ну, если бы умение хлестать эль могло сделать их всех епископами, – сказал Банс, – тогда у меня была бы целая команда преосвященств, но поскольку у них нет никаких иных, подобающих священнослужителям качеств, то в мои планы вовсе не входит, чтобы они сегодня напились в стельку, а потому давайте прервем нашу попойку песней.

– Я, я спою, черт меня побери! – закричал или, вернее, зачертыхался Флетчер и тут же запел старинную песню:

 
– Славный корабль наш летел по волнам,
С верфи спешил он к чужим берегам,
Было сто и полсотни на нем удальцов,
И каждый испытан и к бою готов.
 

– Уж лучше бы меня протащили под килем, – воскликнул Банс, – только бы не слушать снова этих гнусных куплетов! Дьявол бы побрал твою лошадиную пасть, если ты ничего другого из нее не можешь выдавить!

– Пошел ты сам к дьяволу, – ответил Флетчер, – а я буду петь свою песню, и плевать я хотел, нравится она тебе или нет! – И он снова затянул заунывным голосом, похожим на вой норд-оста в шкотах и винтах:

 
– Капитан наш Глен молодец молодцом,
Был храбрым воякой и добрым юнцом,
С ним не страшен был штиль и не страшен был шквал,
И к далекой Берберии путь наш лежал.
 

– Говорят тебе, – повторил Банс, – хватит с нас этой зловещей музыки, и будь я трижды проклят, если позволю тебе и дальше сидеть здесь и издавать такие адские звуки!

– Ну так я тогда вот что тебе скажу, – ответил Флетчер, – я буду себе петь, прохаживаясь по палубе, и надеюсь, Джек Банс, что от этого никакого вреда не случится. – И, поднявшись со своего места, он действительно зашагал и закаркал опять свою длинную и страшную балладу.

– Видите, в какой строгости я их держу! – заявил, самодовольно улыбнувшись, Банс. – Дайте только этому парню сделать хоть столько вот по-своему, и он станет бунтовщиком на всю жизнь. Но я держу его в ежовых рукавицах, и он привязан ко мне, как охотничий спаниель, получивший хорошую выучку палкой. Ну, а теперь послушаем ваш тост и вашу песню, – обратился он к Клоду Холкро, – или нет, одну только песню, ибо тост провозглашу я сам: слава всем удальцам разбойникам и позор честным людям!

– Я не поддержал бы подобного тоста, если бы имел к тому возможность, – произнес Магнус Тройл.

– Вот как! Вы, значит, причисляете себя к честным людям? – воскликнул Банс. – Но поведайте мне, какого рода делом вы занимаетесь, и я вам скажу, что о нем думаю. А что касается вашего пуншмейстера, то я с первого взгляда понял, что он портной и имеет поэтому не больше оснований претендовать на честность, чем на отсутствие чесотки! А вы, я ручаюсь, какой-нибудь голландский шкипер, готовый, когда он в Японии, попрать крест и отречься от своей веры ради нескольких жалких грошей.

– Ошиблись, – возразил юдаллер, – я шетлендский джентльмен.

– Ах, вот оно что! – подхватил сатирически настроенный Банс. – Вы, значит, из той благословенной страны, где бутылка джина стоит грош, а солнце никогда не заходит?

– Да, капитан, к вашим услугам, – ответил юдаллер, с трудом сдерживаясь, чтобы не ответить по-свойски на эту насмешку над своей родиной, что могло повлечь за собой весьма неприятные последствия.

– К моим услугам! – повторил Банс. – О, конечно, если бы с моего потерпевшего крушение судна был протянут на берег трос, так вы действительно оказались бы к моим услугам для того, чтобы любезно перерубить его, превратив тем самым и судно, и груз в выброшенную морем добычу, и хорошо еще, если попутно не стукнули бы меня обухом по голове. И при всем том вы называете себя честным человеком? Ну да ладно, как бы там ни было, а я все-таки провозглашаю свой тост. А теперь, господин портной, спойте вы свою песню, да смотрите, чтоб она была не хуже вашего пунша.

Холкро, молясь в душе, чтобы небо помогло ему стать новым Тимофеем и слова его, подобно словам достославного Джона, обрели силу смирять гордыню в сердцах слушающих, запел трогательную песню, начинавшуюся следующими строчками:

 
– Девы, свежие как розы,
К вам летят мои стихи…
 

– Ничего не хочу я слушать о девах и розах! – прервал его Банс. – Это напомнит мне, какого рода груз имеется у нас на борту, и, клянусь честью, пока это в моих силах, я хочу остаться верным моему другу и капитану. И вообще, поразмыслив, я пришел к выводу, что хватит с меня пунша. Последняя кружка что-то уже слишком ударила мне в голову, а я не собираюсь сегодня вечером разыгрывать роль Кассио; ну, а раз я сам перестану пить, так и никто не будет.

С этими словами он мужественно опрокинул ногой ведро, которое, несмотря на непрерывные старания разбойников осушить его, было еще наполовину полно, поднялся с места, слегка встряхнулся, чтобы, как он выразился, привести себя в порядок, заломил шляпу набекрень, с большим достоинством прошелся по шканцам и начал словами и знаками подавать команду, чтобы оба корабля становились на якорь. На обоих судах поспешили выполнить его приказание, ибо Гофф, по-видимому, не в состоянии уже был ни во что хоть сколько-нибудь разумно вмешиваться. Юдаллер тем временем печально обсуждал с Клодом Холкро создавшееся положение.

– Дела наши обстоят довольно плохо, – сказал отважный норвежец, – этот народ – отъявленные негодяи, и все же, если бы не мои дочери, я не побоялся бы их. Впрочем, юный сорванец, что над ними, видимо, командует, не такой уж, пожалуй, прирожденный мошенник, каким представляется.

– У него, однако, весьма странные фантазии, – возразил Клод Холкро, – и хорошо, если бы мы поскорее от него избавились. Подумайте только! Опрокинуть целых полведра превосходнейшего пунша, да еще прервать меня, когда я начал лучшую песню, какую когда-либо сочинил. Честное слово, я просто не знаю, что он еще вздумает выкинуть, но поверьте, тогда это будет нечто совершенно безумное.

Пока суда ставили на якорь, бравый лейтенант Банс, подозвав Флетчера, снова подсел к своим невольным пассажирам и заявил, что, поскольку это их до известной степени касается, они должны знать, какого рода послание намерен он отправить старым керкуоллским рогоносцам.

– Письмо это будет от имени Дика, – объяснил он, – так же как и от моего. Время от времени я люблю таким образом подбодрить бедного малого, – правда ведь, Дик, осел ты этакий?

– Правда-то правда, Джек Банс, – ответил Дик, – тут я, брат, спорить с тобой не стану, да только ты всегда меня задеваешь. Но как ты там ни верти, а видишь ли…

– Ну, хватит болтать, закрепи-ка свои челюсти, – прервал его Банс и принялся строчить свое послание; затем он прочел его вслух, и окружающие услышали следующее:

«Мэру и олдерменам города Керкуолла.

Джентльмены! Поелику, в противность данному вами слову, вы не доставили к нам на борт заложника, дабы он отвечал за безопасность нашего капитана, каковой, в исполнение вашего требования, остался на берегу, то мы настоящим письмом имеем вам сообщить, что с нами шутки плохи!

Мы уже захватили бриг, на коем обретается в качестве пассажиров весьма почтенное семейство его владельца, и как вы поступите с нашим капитаном, таким же манером мы обойдемся с ними. И это первый, но, зарубите себе на носу, далеко не последний урон, каковой мы еще нанесем вашей торговле и вашему городу, буде вы не вернете нам нашего капитана и не снабдите нас провизией, как о том было договорено.

Дано на борту брига «Морская утка» из Боро-Уестры, на рейде Инганесского залива. Руку приложили командиры «Баловня фортуны», джентльмены удачи…»

Затем Банс подписался: «Фредерик Алтамонт» и передал письмо Флетчеру, который, с немалым трудом разобрав эту подпись, пришел в полный восторг от ее звучности и поклялся, что тоже хочет иметь новое имя, тем более что слово «Флетчер» самое неразборчивое и трудное, какое только есть в словаре. Соответственно с этим он и подписался «Тимоти Тагматтон».

– Не хотите ли и вы прибавить несколько строк от себя этим старым колпакам? – обратился Банс к Магнусу.

– Нет, – ответил юдаллер, непоколебимый в своих понятиях о добре и зле даже перед лицом столь грозной опасности, – керкуоллские олдермены знают свой долг, и, будь я на их месте… – Но мысль о том, что дочери его находятся во власти разбойников, заставила побледнеть гордое лицо Магнуса Тройла и остановила слова вызова, готовые уже сорваться с его уст.

– Черт возьми! – воскликнул Банс, который прекрасно понимал, что происходило в душе его пленника. – Как эффектна была бы подобная пауза на сцене! Да тут все бы полегли от восторга – и партер, и ложи, и галерка, – ей-Богу, не хуже, чем от самого Бэйса!

– А я так и слышать ничего не хочу о вашем Бэйсе! – ответил ему Клод Холкро, тоже немного под хмельком. – Знаю я его непристойную сатиру на достославного Джона, которой он зато так хорошо угодил Бакингему:

Коварный Зимри первым был из них…

– Ни слова больше! – закричал Банс, заглушая почитателя Драйдена своим еще более громким и страстным голосом. – Да ведь «Репетиция» – самый блестящий фарс, когда-либо написанный! А если кто с этим не согласен, так я заставлю его облобызаться с дочкой пушкаря! Ах, черт возьми, да ведь я был лучшим принцем Приттименом, когда-либо выступавшим на сцене:

То принц, то сын простого рыбака…

Но вернемся к нашему делу. Послушайте, папаша, – обратился он к Магнусу, – что-то у вас слишком уж мрачный вид, а за это некоторые мои товарищи по профессии отрезали бы вам уши и зажарили бы их вам на обед с красным перцем. Гофф, я помню, проделал такую штуку с одним беднягой за то, что тот состроил чересчур кислую и зловредную рожу, когда его шлюп отправили к Дэви Джонсу в ящик, а на шлюпе-то находился его единственный сын. Но я человек совсем другого сорта, и если с вами или с вашими леди приключится какая-либо неприятность, так виной тому будут керкуоллцы, а не я, говорю вам по совести, так что вы все-таки сообщите им, в каком положении находитесь и как вообще обстоят дела, – это я вам тоже по совести говорю.

Магнус, убежденный подобными доводами, взял перо и попытался написать несколько слов, но несгибаемый нрав и родительская тревога вели в его сердце такую борьбу, что рука отказывалась служить ему.

– Ничего не могу поделать, – сказал он после двух или трех попыток написать что-либо удобочитаемое, – я не в силах был бы, кажется, начертать ни одной буквы, даже если бы от этого зависели самые наши жизни.

И действительно, чем больше старался он подавить свое внутреннее волнение, тем сильнее проявлялось оно в нервной дрожи, сотрясавшей все его тело. Гибкий ивняк иной раз легче переносит бурю, чем дуб, который гордо противостоит ей, и точно так же в минуты суровых испытаний иногда беспечные и поверхностные натуры скорее вновь обретают живость ума и присутствие духа, чем люди с более сильным характером. В данном случае Клод Холкро, к счастью, оказался способным выполнить то, что его другу и покровителю мешали сделать как раз его более глубокие чувства. Он взял перо и, сколь возможно кратко, описал положение, в каком они очутились, и страшную опасность, которая им угрожала, намекнув при этом в самых деликатных выражениях, что для предержащих властей жизнь и честь их сограждан должна быть дороже возможности захватить и наказать преступника. Эту последнюю мысль он из боязни прогневить пиратов постарался выразить самым осторожным образом.

Банс прочитал письмо, которое, к счастью, удостоилось полного его одобрения, и, увидев внизу подпись Клода Холкро, воскликнул с большим изумлением и в гораздо более энергичных и красочных выражениях, чем мы можем позволить себе привести в настоящем повествовании.

– Как, вы, значит, и есть тот самый человечек, что играл на скрипке в труппе старого Гэдабаута в Хогз-Нортоне в первый же год, как я там выступал! Недаром мне послышалось что-то знакомое, когда вы мне подали свою реплику о достославном Джоне!

В другое время подобное признание не очень польстило бы честолюбию нашего менестреля, но при сложившихся обстоятельствах открытие золотой россыпи не могло бы больше его порадовать. Он тотчас же припомнил многообещающего молодого актера, который выступал в роли дона Себастьяна, и тут же не без умысла добавил, что за все время, что он сам играл первую (он смело мог бы прибавить «и единственную») скрипку у старика Гэдабаута, муза достославного Джона не имела более блестящего исполнителя.

– Ну, как вам сказать… Может быть, вы и правы, – ответил Банс. – Мне кажется, я мог бы потрясать зрителей не хуже Бута или Беттертона, но рок предначертал мне выступать на иных подмостках, – здесь он топнул ногой о палубу, – и я останусь им верен до тех пор, пока под ногами моими будет хоть какая-нибудь опора. А теперь, старый приятель, я хотел бы для вас кое-что сделать; отойдемте на минуту в сторонку, вот сюда, мне нужно было бы побеседовать с вами с глазу на глаз.

Оба перегнулись через гакаборт, и Банс зашептал намного более серьезным тоном, нежели объяснялся обычно:

– Поверьте, мне в высшей степени жаль этого славного, кряжистого, как норвежская сосна, добряка – разрази меня гром, если это не так, – и его дочерей тоже. Кроме того, у меня есть свои собственные причины, чтобы покровительствовать одной из них. Знаете, я ведь могу быть и дерзким, особенно если девчонка и сама не прочь… Но перед такими скромными и невинными созданиями, черт меня подери, да я просто становлюсь Сципионом в Нумансии или Александром в палатке Дария. А помните, какой у меня получался Александр?

 
Из гроба я восстал на дальний зов,
Чтоб милую спасти из рук врагов,
Всех победил, чтоб волю ей вернуть,
И слава мне указывала путь.
 

Клод Холкро не преминул рассыпаться в похвалах его декламации и заявил, что, честно говоря, по его мнению, мистер Алтамонт всегда произносил этот монолог даже с большим огнем и выразительностью, нежели сам Беттертон.

Банс, или Алтамонт, горячо пожал ему руку.

– Вы льстите мне, дорогой друг, – произнес он. – Ах, почему публика не разделяла вашего взгляда! Тогда я не оказался бы в таком положении, как сейчас! Видит Бог, дорогой мистер Холкро, видит Бог, с какой радостью я оставил бы вас здесь на борту, для того чтобы около меня всегда находился друг, который так же любит слушать избранные отрывки из наших лучших драматургов, как я люблю их декламировать. Ведь большинство из нас – скоты, а тот, кто остался в Керкуолле заложником, так он, ей-Богу, обращается со мной не лучше, чем я с Флетчером, и чем больше я стараюсь для него, тем с большим пренебрежением он ко мне относится. А какое бы это было наслаждение ночью, в тропиках, когда судно спокойно идет на всех парусах, подгоняемое легким ветром, для меня декламировать роль Александра, а для вас – быть одновременно партером, и ложами, и галеркой. И, кто знает (ведь вы, насколько я помню, тоже питомец муз), быть может, вы и я – мы сумели бы, подобно Орфею и Эвридике, тронуть сердца наших слушателей истинной красотой и, пробудив в них лучшие чувства, смягчить их нравы!

Все это было произнесено с таким одушевлением, что Клод Холкро испугался, уж не сделал ли он пунш слишком крепким и не подмешал ли чрезмерное количество одурманивающих веществ в преподнесенную им Бансу чашу лести. Не вздумает ли теперь сентиментальный пират задержать его силой просто для того, чтобы наяву осуществить свои мечты? Положение было, однако, слишком деликатным, чтобы Холкро мог предпринять что-нибудь для исправления своей оплошности, и поэтому он только с чувством пожал Бансу руку и воскликнул «увы!», вложил в это междометие весь пафос, на какой был способен. Банс тотчас же понял его.

– Вы правы, мой друг, – ответил он, – все это лишь праздные мечты о счастье, и незадачливому Алтамонту остается только оказать последнюю услугу товарищу, с которым он вынужден расстаться навеки. Я решил отправить вас и обеих девушек на берег под охраной Флетчера; итак, позовите молодых леди, и пусть они уезжают, пока в меня или еще в кого-либо на корабле не вселился дьявол. Вы передадите мое письмо отцам города, подкрепите мое послание собственным красноречием и доведете до их сведения, что если они тронут хоть один волос на голове Кливленда, им придется иметь дело с самим чертом и попробовать кое-чего похуже горячей смолы.

При столь непредвиденном окончании всех разглагольствований пирата Холкро почувствовал в душе немалое облегчение; он скатился, перескакивая через несколько ступенек, по трапу, постучался в каюту и едва смог найти подходящие слова, чтобы передать девушкам решение Банса. Услышав столь неожиданную и радостную весть, сестры тотчас же закутались в плащи, и, так как шлюпка была уже приготовлена для спуска, поспешили на палубу; только тут они, к ужасу своему, узнали, что отец их остается на борту пиратского судна.

– Тогда мы тоже останемся с ним, что бы нам ни угрожало! – воскликнула Минна. – Быть может, наше присутствие будет нужно ему хотя бы на одно мгновение. Мы хотим жить и умереть с ним вместе!