Текст книги "Пират"

Автор книги: Вальтер Скотт

ГЛАВА XXVIII

В ее очах сверкнула мгла,

И, к небу длань воздев,

Колдунья глухо начала

Магический напев.

Микл

– Это, должно быть, лестница, – сказал юдаллер, споткнувшись в темноте о неровно поднимавшиеся ступени, – если мне не совсем еще изменила память, здесь должна быть лестница. А там, – прибавил он, останавливаясь у полуоткрытой двери, – сидит обычно сама хозяйка, и тут она хранит всю свою снасть. Возится она с ней, как черт во время бури.

Высказав столь непочтительное сравнение, Магнус в сопровождении дочерей вступил в полутемную комнату, где сидела Норна. Вокруг нее в беспорядке громоздились книги на разных языках, свитки пергамента, таблички и камни, испещренные прямыми и угловатыми буквами рунического алфавита, и многие другие предметы, которые в глазах невежественного лица легко могли сойти за атрибуты чернокнижия. Над неуклюжим, грубо сложенным камином висела старая кольчуга, а кругом валялись и остальные доспехи: шлем, алебарда и копье. На полке были разложены в большом порядке весьма любопытные каменные топоры из зеленоватого гранита, которых множество находят на Шетлендских островах; местные жители называют их «чертовы пальцы» и считают отводящими молнию. Эту коллекцию диковинок дополняли каменный жертвенный нож, быть может, служивший когда-то для принесения человеческих жертв, и несколько бронзовых орудий, называемых «кельты», вопрос о назначении которых лишил покоя не одного достойного антиквария. Множество других предметов, которые трудно было не только назвать, но и описать, валялось в беспорядке по всему помещению. В углу, на куче сухих водорослей, лежало существо, при первом взгляде напоминавшее огромного безобразного пса, но при ближайшем рассмотрении оказавшееся тюленем, прирученным ради забавы самой Норной.

При появлении стольких «чужих» неуклюжее животное насторожилось и ощетинилось совершенно так же, как обыкновенная собака. Норна, однако, осталась неподвижной. Она сидела за столом из грубо отесанного гранита с гранитными же неуклюжими подставками вместо ножек. На столе, кроме старинной книги, которую Норна, видимо, весьма внимательно изучала, лежал пресный хлебец, сделанный из трех долей овсяной муки грубого помола и одной доли сосновых опилок, какой едят бедные норвежские крестьяне, и стоял кувшин с водой.

Несколько мгновений Магнус Тройл молча глядел на свою почтенную родственницу, тогда как на его спутниц вся эта непривычная, диковинная обстановка произвела совершенно различное впечатление: Бренду она заставила задрожать от страха, а Минну, правда, всего лишь на мгновение, – позабыть свою грусть и апатию, пробудив в ней чувство любознательности, не лишенной, впрочем, тоже некоторого благоговейного трепета. Наконец Магнус нарушил молчание: не желая, с одной стороны, обидеть свою уважаемую родственницу, а с другой – стремясь показать, что он ничуть не смущен оказанным ему приемом, он начал разговор следующим образом:

– Добрый вечер, сестрица Норна. Мои дочери и я проделали немалый путь, чтобы повидать тебя.

Норна подняла глаза от своего фолианта, взглянула прямо на посетителей и снова опустила взгляд на страницу, в чтение которой казалась глубоко погруженной.

– Ну что же, двоюродная сестрица, – продолжал Магнус, – если ты занята – ничего, мы можем и подождать, пока ты освободишься. А ты, Минна, взгляни-ка в окно, посмотри, какой славный вид открывается отсюда на мыс: до него прямо рукой подать, всего каких-нибудь четверть мили, а волны-то как высоко вздымаются, стеньгу могли бы захлестнуть! А что за славный тюлень у нашей уважаемой родственницы! Эй, тюленюшка, фью, фью!

Единственным ответом тюленя на попытку Магнуса завести с ним знакомство было глухое ворчание.

– Э, да он, видно, не такой ученый, – продолжал юдаллер, стараясь говорить с самым развязным и непринужденным видом, – как тюлень Питера Мак-Роу, старого волынщика из Сторноуэя. Тот как услышит, бывало, мелодию «Каберфэ», так и начнет бить хвостом, а на прочие песни не обращает никакого внимания… . Ну, так как же, двоюродная сестрица, – закончил свою речь Магнус, увидев, что Норна захлопнула книгу, – намерена ты оказать нам гостеприимство или прикажешь покинуть дом нашей кровной родственницы и искать другого убежища на ночь глядя?

– О безумное, жестокосердное племя, глухое, как аспид, к голосу заклинателя! – ответила, обращаясь к ним, Норна. – Зачем пришли вы ко мне? Вы отвергли все мои прорицания, все предостережения о грядущей беде, и вот она разразилась, и вы ищете моего совета, когда он уже бесполезен.

– Послушай, почтенная родственница, – сказал юдаллер своим обычным, смелым и полным достоинства тоном, – скажу тебе откровенно, что встречать нас таким образом – это с твоей стороны и нелюбезно, и даже грубо. Правда, я никогда не видал аспида по той простой причине, что они в наших краях не водятся, но прекрасно представляю себе, что это такое, и никак не могу считать подобное сравнение подходящим для меня и моих дочерей. Это я прямо тебе говорю. И если бы не кое-какие к тому причины и не наше с тобой давнишнее знакомство, так минуты не остался бы я в твоем доме. Но я пришел к тебе с самыми лучшими чувствами и не забыл долга вежливости, а потому и тебя прошу ответить мне тем же, а иначе мы уйдем, и пусть позор падет тогда на твою негостеприимную кровлю.

– Как смеешь ты, – воскликнула Норна, – произносить столь дерзкие слова в жилище той, к которой все смертные, да и порой вы сами, приходите за советом и помощью! Тот, кто обращается к Рейм-кеннару, должен говорить тихим голосом, ибо по единому слову его и ветры, и волны смиряют свое буйство.

– Ветры и волны могут смиряться сколько им угодно, – тоном, не допускающим возражений, произнес юдаллер, – а я не хочу. В доме друга я разговариваю так же смело, как в моем собственном, и ни перед кем не спускаю паруса.

– И ты полагаешь, что своей дерзостью заставишь меня отвечать на вопросы?

– Почтенная родственница, – ответил Магнус Тройл, – я, конечно, не так сведущ в древних норвежских сагах, как ты, но зато знаю, что, когда в давние времена норвежские богатыри нуждались в помощи ведьмы или предсказательницы, они являлись к ее обиталищу с топором на плече и добрым мечом в руке и заставляли дивные силы, к которым они взывали, выслушивать вопросы и давать на них ответы, будь то хоть сам Один.

– Брат, – промолвила тогда Норна, поднимаясь и выступая вперед, – твои слова пришлись мне по душе, и вовремя ты произнес их, к счастью для себя и своих дочерей, ибо если бы вы покинули мой кров, не получив ответа, утреннее солнце никогда больше не засияло бы над вашими головами. Духи, служащие мне, ревнивы, и деяния их тогда лишь обращаются на благо людям, когда смелый и свободный человек подчиняет их своей неустрашимой воле. А теперь говори, что тебе от меня надо?

– Здоровья для моей дочери, – ответил Магнус. – Ее не могут вылечить никакие средства.

– Здоровья для твоей дочери? – переспросила Норна. – А в чем же заключается ее недуг?

– Пусть врач, – ответил Магнус, – сам назовет этот недуг; все, что я могу сказать тебе о нем, – это…

– Молчи, – прервала его Норна, – я знаю все, что ты мог бы мне сказать, и даже больше, нежели ты сам знаешь. Ну, садитесь теперь, а ты, девушка, – обратилась она к Минне, – вот сюда. – При этом она указала на кресло, с которого только что встала. – Когда-то оно служило сиденьем Гиерваде, от чьего голоса звезды меркли и сама луна бледнела на небосклоне.

Медленным и робким шагом Минна подошла к указанному ей подобию кресла, грубо высеченному из камня неумелой рукой какого-нибудь средневекового мастера.

Бренда, стараясь держаться как можно ближе к отцу, опустилась рядом с ним на скамью, недалеко от Минны, и устремила на нее пристальный взгляд, полный страха, сострадания и тревоги. Трудно сказать, какие именно чувства волновали в эту минуту нежную и любящую девушку. Не обладая свойственной Минне впечатлительностью и не очень-то веря во все сверхъестественное, она чувствовала только смутный и неопределенный страх перед тем, что должно было теперь совершиться у нее на глазах. Но еще сильнее тревожилась она за сестру, которая в глубокой задумчивости безропотно готова была подчиниться Норне. Бренду пугала мысль, не пойдет ли врачевание во вред слабой, душевно измученной Минне, на чью восприимчивую натуру уже вся окружающая обстановка должна была произвести сильнейшее впечатление.

Бренда не отводила глаз от сестры, сидевшей в грубом кресле из темного гранита: ее изящная фигура и весь нежный облик представляли резкий контраст с еле обтесанным и угловатым камнем, щеки и губы были белы как мел, а в поднятом кверху взоре светилась восторженная решимость, вполне соответствовавшая как ее собственному характеру, так и свойству ее недуга. Затем младшая сестра взглянула на Норну: та, монотонно бормоча что-то про себя, бесшумно скользила по комнате, собирая разные вещи и ставя их одну за другой на стол. Наконец Бренда с тревогой посмотрела на отца, стараясь заключить по его виду, разделяет ли он в какой-то мере ее страх относительно влияния, какое ожидаемая сцена могла оказать на здоровье и рассудок Минны. Но Магнус Тройл, казалось, не питал на этот счет никаких опасений: он с непоколебимым спокойствием наблюдал за приготовлениями Норны и ждал, по-видимому, событий с тем самообладанием, с каким друг или любящий родственник, вполне полагающийся на мастерство искусного хирурга, следит за приготовлениями к серьезной и болезненной операции, на благополучный исход которой он твердо надеется.

Норна тем временем продолжала свои приготовления и выставила на каменный стол множество разнообразных предметов, в том числе небольшую жаровню с углями, маленький тигель и тонкую свинцовую пластинку. Затем она громко произнесла:

– Хорошо, что я была предупреждена о вашем прибытии задолго до того, как вы сами решили сюда явиться. Иначе как могла бы я приготовить заранее все, что нужно? Девушка, – обратилась она затем к Минне, – где ты чувствуешь боль?

В ответ больная приложила руку к левой стороне груди.

– Верно, – воскликнула Норна, – верно! Здесь таится источник и счастья, и горя! А вы, отец и сестра, не сочтите мои слова праздными, не думайте, что я говорю наугад. Правильно установив, где кроется зло, я смогу, быть может, уменьшить его жестокость, ибо исправить его, какие бы силы ни пришли мне теперь на помощь, уже невозможно! Сердце! Коснись только сердца, и глаза померкнут, пульс ослабеет, живительный ток крови замедлит свое обращение и бессильно опустятся руки и ноги, словно травы морские, увядающие под летним солнцем. Все радостные надежды угаснут навек, и останутся только память о прошлом счастье и страх перед неизбежным грядущим горем. Но пора, пора Рейм-кеннару приниматься за дело! Хорошо, что для этого все уже приготовлено.

Она сбросила длинный темный плащ и осталась в короткой кофте из голубого уодмэла и такой же юбке с нашитыми на нее фантастическими узорами из черного бархата и поясом в виде цепи из причудливых серебряных фигур. Затем Норна сняла сетку, покрывавшую ее седые косы, резко тряхнула головой, и спутанные густые пряди волос рассыпались по ее плечам и лицу, почти полностью скрыв его черты. После этого она поставила тигель на уже упомянутую жаровню, капнула на угли несколько капель из какой-то склянки, смочила свой морщинистый указательный палец жидкостью из другого небольшого сосуда, и, приблизив его к углям, произнесла низким и звучным голосом: «Огонь, делай свое дело!» И едва раздались эти слова, как видимо, в силу какой-то неизвестной присутствующим химической реакции, угли под тиглем начали мало-помалу разгораться. Норна, словно досадуя на эту задержку, поспешно отбросила назад свои растрепанные космы и принялась изо всех сил дуть на угли. Черты лица ее озарились красным отблеском от искр и огня, а глаза засверкали сквозь пряди волос, словно зрачки дикого зверя, глядящего из глубины логова. Яркое пламя охватило наконец угли. Тогда Норна перестала дуть и, пробормотав, что духи стихий ждут благодарности, затянула своим обычным, однообразным, но полным какого-то дикого одушевления речитативом следующие слова:

 
– В дымных перьях, краснокрылый,
Полный злой и доброй силы,
Ты живешь своим теплом,
Север, спящий мертвым сном,
Скромный греешь ты очаг,
Ты дворцы сжигаешь в прах,
Дивной властью все другие
Превосходишь ты стихии,
И за помощь в ворожбе
Благодарность шлю тебе.
 

С этими словами Норна отделила небольшую часть от лежавшей на столе свинцовой пластинки и бросила ее в тигель. От жара горящих углей металл начал плавиться, а Норна тем временем пела:

 
– Херта, мать-земля, свой дар
Тоже шлет для тайных чар.
Изобильна и тучна,
Пищу всем несет она.
Люди вырыли металл,
Что в глубинах гор лежал.
Из него был гроб отлит,
В землю вновь он был зарыт.
Но проникла я в гробницу,
Вновь взяла его частицу
И за помощь в ремесле
Благодарность шлю земле.
 

Затем она плеснула из кувшина немного воды в большую чашу или кубок и снова запела, медленно помешивая в нем концом своего посоха:

 
– Островов родных оплот,
Слушай, о стихия вод!
Можешь смыть ты, о вода,
Крепости и города
И залить, прорвав плотины,
Нидерландские низины,
Но гранитных наших скал
Не разрушит мощный вал.
А теперь, вода, покорно
Выполняй веленья Норны.
 

Схватив щипцы, Норна сняла тигель с жаровни и вылила свинец, который успел уже расплавиться, в чашу с водой, приговаривая:

 
– Так смешайте же, стихии,
Ваши силы колдовские.
 

При соприкосновении с водой расплавленный металл зашипел и превратился, как это обычно бывает, в странного вида комок, словно слепленный из отдельных причудливой формы фигурок, хорошо знакомых тем, кто в детстве проделывал подобные же опыты и кому его детская фантазия позволяла узнавать в отдельных кусочках металла то предметы домашнего обихода, то ремесленные орудия, то еще что-либо подобное. Норна, видимо, задалась той же целью, ибо принялась тщательно рассматривать свинцовую массу, разламывая ее на отдельные части, но, видимо, не находя того, что желала найти.

В конце концов она снова забормотала, скорее для себя, чем для своих гостей.

– Это он, Невидимый, обижен, что его обошли. Он требует дани даже тогда, когда сам не участвует в общей работе. Так слушай же голос Рейм-кеннара и ты, суровый тучегонитель!

Тут Норна еще раз бросила свинцовый комок в тигель; мокрый металл зашипел и забрызгал, коснувшись раскаленных докрасна стенок сосуда, и скоро снова превратился в сплошную расплавленную массу. Старая сивилла тем временем отошла в глубь помещения и быстро распахнула ставень окна, выходившего на северо-запад. В комнату хлынули косые лучи заходящего солнца, лежавшего уже совсем низко на огромной гряде пурпурных облаков, которые, предвещая близкую бурю, тяжелой пеленой закрыли горизонт и словно простерли свои крылья над волнами беспредельного океана. Повернувшись в ту сторону, откуда в это мгновение дул, глухо завывая, морской бриз, Норна обратилась к духу ветров и запела голосом, напоминающим голос этой стихии:

 
– Ты вздымаешь гребни волн,
Ты рыбацкий гонишь челн,
Ты о рифы близ земли
Разбиваешь корабли
Иль ведешь их к дальним странам
По морям и океанам.
Ты сердит: зачем другие
Призывала я стихии?
Полно, чтоб тебя унять,
Из волос я вырву прядь,
Ты любил в порыве нежном
Их ласкать крылом мятежным,
Так бери же их, хватай,
С ними в небо улетай
И лети над океаном
Вместе с чайкой и бакланом,
Дар желанный получив,
Дух, ты слышал мой призыв?
 

Эти слова тоже сопровождались соответствующим действием: Норна резким движением вырвала у себя прядь волос и, не переставая петь, развеяла их по ветру. Затем она закрыла ставень, и комната вновь погрузилась в таинственный полумрак, гораздо более подходивший к характеру и занятиям Норны. Расплавленный свинец был еще раз вылит в воду, и колдунья опять с величайшим вниманием принялась рассматривать различные причудливые формы, которые принял застывший металл. Наконец легким восклицанием и движением руки Норна дала понять присутствующим, что колдовство ее увенчалось успехом. Она отделила от причудливой массы кусочек свинца величиной с небольшой орех, похожий на человеческое сердце, и, приблизившись к Минне, запела снова:

 
– Там, где ключ волшебный бьет,
Никса деву стережет;
Там, где волны блещут пеной,
С песней ждет ее сирена;
Эльфов след заметив, дева
Оскорбит их королеву,
Ту, что к гному вступит в грот,
Страшное проклятье ждет.
О никса, о эльф, о сирена, о гном,
Минну Тройл не увлечь вам своим колдовством,
Ибо корни недуга ее и тоски
По-иному таинственны и глубоки.
 

Минна, которая, предавшись своим грустным мыслям, давно уже не слушала Норну, вдруг как бы очнулась и вперила в нее жадный взгляд, словно ожидая услышать из ее уст что-то глубоко ее затрагивающее. Тем временем северная сивилла просверлила в сердцевидном кусочке свинца небольшое отверстие и продела в него золотую проволоку, чтобы его можно было повесить на цепочку или ожерелье. Затем она продолжала свою песню:

 
– Тот, в чьей власти ты сейчас,
Сильнее Тролда во сто раз.
Он поет сирен нежнее,
Он танцует легче феи,
Колдовать над сердцем станет -
Он измучит и изранит,
Краску сгонит он со щек,
Мутным сделает зрачок.
Но тебе понятны ль, дева,
Эти дивные напевы?
 

И Минна ответила ей тоже стихами, как это было в обычае у древних скандинавов при самых разнообразных – как веселых, так и трагичных – обстоятельствах:

 
– Взгляд, слово иль знак – все пойму я, о мать,
Загадку твою я смогу разгадать.
 

– Ну, слава небесам и всем святым! – воскликнул Магнус. – Вот первые осмысленные слова, которые она произнесла за много дней.

– И они станут последними на много месяцев, если ты еще раз вздумаешь прервать мои заклинания, – ответила Норна, возмущенная его вмешательством. – Отвернитесь оба к стене и не оборачивайтесь, чтобы не навлечь на себя мой гнев. Оба вы недостойны видеть то, что здесь происходит: ты, Магнус Тройл, из-за своего самомнения и дерзкого ума, а ты, Бренда, из-за легкомысленного неверия в то, что выше твоего ограниченного понимания. Ваши взгляды только ослабляют чары, ибо незримые силы не терпят недоверия.

Магнус, не привыкший, чтобы к нему обращались столь повелительным тоном, собирался уже довольно резко ответить, но, вспомнив, что дело идет о здоровье Минны, а говорит с ним женщина, испытавшая много горя, сдержал свой гнев, опустил голову, пожал плечами и принял требуемое положение, отведя взгляд от стола и отвернувшись к стене. Бренда по знаку отца последовала его примеру, и оба погрузились в глубокое молчание.

Тогда Норна снова обратилась к Минне:

 
– Внемли же, дева: это слово
Тебе вернет румянец снова.
Тебе волшебный талисман
Взамен потери нынче дан;
Его носи ты на груди
И облегченья мукам жди,
Когда, вступив в собор Керкуолла
В день ярмарки святого Оллы,
Сойдутся в силу предсказанья
Нога в крови с кровавой дланью.
 

При последних словах кровь бросилась в лицо Минне, ибо она поняла, что Норне известна тайная причина ее страданий. Эта мысль пробудила в сердце Минны надежду на счастливый исход, который, казалось, предвещала колдунья. Не смея, однако, выразить свои чувства более явным образом, бедная девушка прижала исхудавшую руку Норны сначала к своей груди, а потом к сердцу, орошая ее при этом слезами.

С большим человеческим участием, нежели она проявляла обычно, Норна отняла свою руку у Минны, проливавшей теперь целые потоки слез, затем, с несвойственной ей до того нежностью, она прикрепила свинцовое сердце к золотой цепочке и повесила Минне на шею. При этом она запела последнюю строфу своего заклинания:

 
– Терпенье, терпенье! Оно от невзгод,
Как плащ от ненастья, всегда нас спасет.
Свинцовое сердце – волшебный мой дар -
Носи на цепочке, горящей, как жар,
И помни: волшебные эти приметы,
Что Норной напевы недаром пропеты.
Храни их от близких и любящих глаз,
Пока не пробьет предсказания час.
 

Кончив петь, Норна заботливо поправила на шее у Минны золотую цепочку так, чтобы совершенно скрыть ее под платьем, и на этом закончила обряд заклинания, который до самого последнего времени не переставал применяться на Шетлендских островах, где простой народ приписывает любой недуг, не имеющий видимой причины, демону, укравшему сердце из груди больного. Заклинание это состоит в замене пропавшего сердца свинцовым, которое получается описанным выше способом; к обряду этому прибегали вплоть до самых последних лет. Если воспринимать потерю сердца как метафору, этот недуг можно было бы встретить повсеместно, но поскольку столь простое и оригинальное лечение его применяется именно в земле Туле, было бы непростительно не увековечить его в романе, посвященном древнему шетлендскому быту.

Норна еще раз напомнила своей пациентке, что если она покажет полученные ею волшебные дары или расскажет о них, то они потеряют силу

– предрассудок, как известно, крепко укоренившийся в суеверном воображении всех народов. Под конец Норна, снова расстегнув только что ею же самой застегнутый воротник Минны, показала девушке звено золотой цепочки, в котором та сейчас же признала часть цепи, когда-то подаренной Норной Мордонту Мертону. Это означало, очевидно, что он жив и находится под ее покровительством. Минна взглянула на старую сивиллу с крайним изумлением, но та приложила палец к губам в знак молчания и вторично спрятала цепочку среди складок одежды, столь скромно и тщательно прикрывавших прекраснейшую грудь и нежнейшее в мире сердце. Затем Норна залила угли и, когда вода зашипела, коснувшись горячей золы, разрешила Магнусу и Бренде обернуться, потому что дело свое она закончила.