Текст книги "Пират"

Автор книги: Вальтер Скотт

ГЛАВА XXI

Утехи те исчезли навсегда -

Их ум сгубил, умчали прочь года.

Уж ночью лунной эльфов хоровод

Передо мною больше не мелькнет

И, самый страшный плод воображенья,

Спокойно спит в могиле привиденье.

«Библиотека»

Автор поучительных стихов, откуда мы заимствовали эпиграф к данной главе, касается чувства, которое, несомненно, найдет отзвук в сердце многих читателей, хотя, быть может, они и не отдают себе в этом отчета. Суеверие, когда оно не предстает перед нами во всем страшном обличье сопутствующих ему ужасов, а лишь слегка возбуждает воображение, таит в себе обаяние, о котором нельзя не пожалеть, даже на той ступени развития, когда вера в чудесное почти полностью изгнана светом разума и широко распространившегося просвещения. В былые же невежественные времена область таинственных страхов неотразимо влекла к себе тех, чья фантазия не имела других источников возбуждения. Особенно справедливо это по отношению к тем разновидностям мелких религиозных предрассудков и обрядов, которые примешивались к забавам прежних, менее просвещенных времен и, подобно гаданию, в канун всех святых в Шотландии, одновременно и считались игрой, и всерьез принимались за пророчество. С такими же чувствами люди, даже достаточно образованные, якобы в шутку посещают в наши дни гадалок, в действительности же далеко не всегда относятся к их ответам с достаточным скептицизмом.

Когда Минна и Бренда сошли в залу, предназначенную для завтрака, столь же обильного, как и описанный нами в предшествующее утро, и отец шутливо пожурил их за опоздание, они увидели, что гости, большинство которых уже покончило с едой, собирались заняться старинной норвежской игрой – обрядом как раз такого рода, о каком мы только что говорили.

Происхождение этой игры восходит, должно быть, к поэмам скальдов, где герои и героини то и дело отправляются узнавать свою судьбу у какой-нибудь колдуньи или прорицательницы, которая, как, например, в легенде, использованной Греем, в его «Происхождении Одина», силой рунических заклинаний пробуждает ту, что хранит тайны грядущего, и получает от нее ответы, часто достаточно двусмысленные, но содержавшие, по тогдашним понятиям, туманные указания на события будущего.

Приступая к игре, старую Юфену Фи, уже упомянутую нами домоправительницу Боро-Уестры, усадили в глубокой оконной нише, тщательно убранной и завешанной медвежьими шкурами и разными другими драпировками, что придавало ей некоторое сходство с лапландской юртой. Спереди было оставлено небольшое отверстие, похожее на оконце исповедальни, так что находившийся внутри прекрасно слышал вопрошавшего, но не видел его. Сидя в подобном убежище, сивилла должна была выслушивать вопросы и тут же давать на них импровизированные ответы в стихах.

Считалось, что занавески скрывают от нее говорящего, поэтому, если умышленно или нечаянно ответ получался впопад, это часто вызывало взрывы смеха, а порой давало пищу для более серьезных размышлений. Предсказательница избиралась обычно из лиц, одаренных талантом импровизации в духе древней норвежской поэзии, что, впрочем, не представляло особой редкости, ибо многие знали на память огромное количество старинных стихов, а правила норвежского стихосложения чрезвычайно просты. Вопросы также должны были задаваться в виде стихотворений, но хотя способность импровизировать и была широко распространена среди присутствующих, далеко не все владели подобным талантом, любой вопрошавший имел право просить помощи посредника, или переводчика. Такой посредник брал за руку вопрошавшего, подходил вместе с ним к отверстию, откуда изрекались пророчества оракула, и передавал смысл вопроса в виде стихотворений.

В данном случае собравшиеся стали дружно просить Клода Холкро взять на себя роль подобного переводчика. Покачав головой и пробормотав, что не надеется на свою память и собственные поэтические способности, чему, однако, не переставала противоречить его самодовольная улыбка, веселый поэт, поощряемый всеобщими просьбами, вышел наконец вперед и приготовился играть свою роль в предстоящем представлении.

Но не успел он начать, как в распределении ролей произошла разительная перемена. Норна из Фитфул-Хэда, которая, как предполагали все присутствующие, кроме Минны и Бренды, находилась на расстоянии многих миль от Боро-Уестры, внезапно и никого не приветствуя вошла в комнату, торжественно направилась прямо к завешенному медвежьими шкурами шатру и знаком приказала сидевшей в нем женщине удалиться из этого святилища. Старая домоправительница вышла, тряся головой и дрожа от страха, да и не многие из присутствующих сохранили полнейшее спокойствие при появлении той, кого все знали и боялись.

Норна на мгновение остановилась у входа в палатку и, приподняв закрывавшую ее медвежью шкуру, повернулась лицом к северу, словно испрашивая у этой страны света нужное ей вдохновение; затем, сделав удивленным гостям знак, что они могут по очереди подходить к шатру, в котором она готовилась занять место, Норна вошла внутрь и скрылась из глаз.

Теперь забава приняла совсем другой оборот, чем предполагалось вначале, и для большинства приобрела несравненно более глубокое значение, нежели простая игра, так что никто не выказывал особой готовности задавать вопросы оракулу. Самый характер Норны и притязания ее на сверхъестественное могущество казались почти всем присутствующим слишком серьезными для той роли, которую она взяла на себя; мужчины стояли, перешептываясь друг с другом, а женщины, по мнению Клода Холкро, олицетворяли картину, описанную достославным Джоном Драйденом:

От страха трепеща, друг к другу жались.

Наконец молчание прервал громкий и мужественный голос юдаллера:

– Ну что же, почтеннейшие гости, почему вы не начинаете игру? Или вас напугало, что моя уважаемая родственница захотела быть нашей сивиллой? По-моему, так это даже очень мило с ее стороны, большая для нас любезность, ведь никто на островах не сыграет так хорошо роли оракула. Неужели же мы из-за этого откажемся от своей забавы? Ведь теперь она стала еще интереснее.

Собравшиеся продолжали, однако, молчать, и Магнус Тройл добавил:

– Ну, так нет же, никто не посмеет сказать, что моя уважаемая родственница сидела в своем шатре без всякого внимания, как какая-нибудь старая горная великанша, а у всех от страха язык отнялся. Я сам первый заговорю с ней, вот только стихи уж теперь не так хорошо выходят у меня, как лет двадцать назад; придется уж тебе, Холкро, прийти мне на помощь.

Рука об руку приблизились они к святилищу предполагаемой сивиллы, и после минутного совещания Холкро высказал вслух вопрос своего друга и покровителя. Юдаллер, как большинство состоятельных жителей Шетлендии, о которых сэр Роберт Сибболд говорит, что они с малых лет приучались к торговому делу и мореходству, вложил немалые средства в китобойный промысел и хотел теперь узнать, каковы будут его успехи текущим летом, а потому и попросил поэта задать оракулу соответствующий вопрос, придав ему стихотворную форму.

 
Клод Холкро
Все открой нам, все поведай,
О сивилла Фитфул-Хэда!
В край негаснущей зари
Вещим оком посмотри,
Там, среди плавучих льдов,
У гренландских берегов,
Видишь, мчится черный кит,
И корабль за ним летит?
Нам судьбу его поведай,
О сивилла Фитфул-Хэда!
 

Игра, казалось, приняла серьезный оборот; все насторожились, чтобы выслушать ответ Норны, которая, ни минуты не задумываясь, произнесла из глубины шатра:

 
Норна
У старца все думы о разных делах -
Земле, рыболовстве, стадах и полях,
Но пусть хороши и посевы, и скот,
А старец в отчаянье волосы рвет.
 

На мгновение воцарилось молчание, во время которого Триптолемус успел прошептать:

– Да пусть бы целый десяток ведьм и столько же гадалок впридачу клялись в такой глупости, а я никогда не поверю, что здравомыслящий человек будет рвать на себе волосы и убиваться, когда со скотиной и посевами у него все в порядке.

Но тут из шатра вновь послышался низкий и монотонный голос, прервавший дальнейшие речи Триптолемуса:

 
Норна
С завидной добычей корабль наш летит,
Исландские воды корабль бороздит,
Несет его ветер попутный домой,
Играя на мачте гирляндой цветной.
Дышать перестали семь рыбин больших,
На мачтах развешаны челюсти их.
Двух в Леруике ждут и еще двух – в Керкуолле,
А три, что побольше, – Магнуса доля.
 

– Спаси нас, Господи, и помилуй! – воскликнул Брайс Снейлсфут. – Ну нет, обыкновенная женщина никак не могла бы предсказать такие чудеса! Да ведь мне как раз пришлось встретиться в Северном Роналдшо с ребятами, что видели доброе судно «Олаф» из Леруика: у нашего уважаемого хозяина такая большая доля в нем, что он, можно сказать, самый настоящий его владелец. Так вот, они «помахали» судну, и им с «Олафа» ответили, что поймали семь рыбин – как раз столько, сколько Норна указала в своих стихах! Клянусь, это так же верно, как то, что есть звезды на небе!

– Гм! Точно семь рыбин? Ты слышал это в Северном Роналдшо? – спросил капитан Кливленд. – И, конечно, вернувшись домой, не преминул разболтать такую интересную новость?

– Я никому об этом и не заикнулся, капитан, – ответил разносчик. – Встречал я на своем веку много таких коробейников, бродячих торговцев и прочего подобного люда, что не столько заняты своей торговлей, сколько переносят сплетни да пересуды с места на место, с одного конца страны на другой. Но я-то подобными делами не занимаюсь, нет. Я, с тех пор как отправился в Данроснесс, пожалуй, и трем человекам не рассказал о том, что «Олаф» имеет уже полный груз.

– Но если хоть один из этих трех, в свою очередь, передал дальше эту новость – а я ставлю два против одного, что так оно и было, – так пророчество нетрудно досталось почтенной леди.

Так говорил Кливленд, обращаясь к Магнусу Тройлу, который выслушал его без особенного одобрения. Любовь Магнуса к родине простиралась и на ее суеверия, а в своей несчастной родственнице он принимал горячее участие и если сам никогда не поддерживал веру в ее сверхъестественное могущество, то, во всяком случае, не желал слышать, как в нем сомневались другие.

– Норна – моя двоюродная сестра, – сказал он, делая особое ударение на последнем слове, – и не поддерживает никаких сношений с Брайсом Снейлсфутом и ему подобными. Я не берусь объяснять, каким путем получила она свои сведения, но я не раз замечал, что шотландцы, да и вообще всякие чужеземцы, попадая к нам на острова, всегда готовы найти объяснение для вещей, которые остаются далеко не ясными даже для нас, чьи предки испокон веков жили на архипелаге.

Капитан Кливленд понял намек и поклонился, не пытаясь дальше отстаивать свои скептические воззрения.

– А теперь давайте продолжать игру, любезные гости, – сказал юдаллер. – Каждому желаю узнать столь же приятную новость, какая пришлась на мою долю. Три кита… Сколько же это с них бочек жира?

Никто из гостей не проявил, однако, особого желания последовать примеру Магнуса Тройла и обратиться к сидящему за занавеской оракулу.

– Некоторые готовы слушать приятные вести хотя бы из уст самого дьявола, – произнесла миссис Бэйби Йеллоули, обращаясь к леди Глоуроурам, с которой ее сблизило некоторое сходство характеров. – Но только сдается мне, миледи, что все это слишком уж попахивает колдовством, и таким добрым христианкам, миледи, как мы с вами, нечего поощрять подобные вещи.

– Может, отчасти вы и правы, сударыня, – возразила почтенная леди Глоуроурам, – но только мы, жители Хиалтландии, не совсем таковы, как все прочие народы. Пусть эта женщина в самом деле колдунья, но она друг и близкая родня нашего фоуда, и он еще обидится на нас, если мы не спросим о своей судьбе, как все прочие; пожалуй, и моим племянницам придется последовать общему примеру. Ну, вреда-то им от этого не будет. А если тут и есть что плохое, так успеют они еще покаяться, когда настанет время, миссис Йеллоули.

Гости продолжали смущаться и робеть, и Клод Холкро заметил, как нахмурился старый юдаллер и как нетерпеливо стал постукивать правой ногой, словно с трудом удерживаясь, как бы не топнуть. Увидев, что терпению Магнуса приходит конец, старый поэт отважно заявил, что он сам, собственной персоной, а не только как выразитель чужой мысли задаст пифии вопрос.

Подумав с минуту, словно подбирая рифмы, он обратился к ней со следующими словами:

 
Клод Холкро
Все открой нам, все поведай,
О сивилла Фитфул-Хэда!
Много знаешь ты стихов,
Переживших тьму веков.
Что же, как певцы былые,
Как Гакон – Уста Златые,
Я, Хиалтландии поэт,
Буду ль жить в веках иль нет?
Хоть одной строкой по праву
Разделю ль я Джона славу?
 

Сивилла тотчас же ответила из недр своего святилища:

 
Норна
Дитя стремится к погремушке,
У старости – свои игрушки,
И струны на различный лад
Под разною рукой звучат.
Орел под облака летит,
Гагара ж бедная скользит
У низких мелей и камней,
Где лишь тюлени внемлют ей.
 

Холкро закусил губу, пожал плечами, но тотчас же опять развеселился и, вновь обретя порожденную давней привычкой способность быстро слагать импровизированные стихи, впрочем, достаточно посредственные, не смущаясь, ответил:

 
Клод Холкро
Пусть быть гагарой – роль моя,
Жить среди скал согласен я.
Зато безвестный мой удел
Хранит меня от пуль и стрел.
А песни, хоть и плохи, в лад
С волною Севера звучат.
Когда же там, в горах нагих,
Случайный путник слышит их,
Прибоя шумом смягчены,
Они гармонии полны.
 

Когда маленький бард, закончив свою импровизацию, с довольным видом поспешил смешаться с толпой гостей, тот остроумный способ, каким он ответил на сравнение его с полярной гагарой, встретил всеобщее одобрение. Несмотря, однако, на его храброе самопожертвование, ни у кого больше не нашлось достаточно мужества, чтобы вопросить о своей судьбе грозную Норну.

– Ничтожные трусы! – воскликнул юдаллер. – А вы что же, капитан Кливленд, тоже боитесь говорить со старой женщиной? Ну, спросите же ее о чем-нибудь, хотя бы о двадцатипушечном шлюпе, что стоит в Керкуолле, не ваш ли это консорт?

Кливленд взглянул на Минну и, поняв, должно быть, что она с тревогой ждет его ответа, после минутного раздумья решительно сказал:

– Я никогда не испытывал страха ни перед мужчиной, ни перед женщиной. Мистер Холкро, вы слышали вопрос, который нашему хозяину желательно, чтобы я задал: задайте его от моего имени своими собственными словами, ибо я так же мало разбираюсь в поэзии, как и в ворожбе.

Холкро не заставил себя просить дважды и, схватив капитана за руку, согласно обычаю, предписанному игрой, задал вопрос, продиктованный Кливленду юдаллером, выразив его следующим образом:

 
Клод Холкро
Все открой нам, все поведай,
О сивилла Фитфул-Хэда!
Из стран далеких к нам в Керкуолл
Вооруженный шлюп зашел.
На нем орудий грозный ряд,
На людях – дорогой наряд
И много всякого добра,
И золота, и серебра,
Скажи, не связан ли судьбой
С тем шлюпом друг отважный мой?
 

На этот раз последовало более длительное, чем обычно, молчание, а когда сивилла наконец ответила, то еще более глухим, хотя столь же твердым, как и в предыдущих случаях, голосом:

 
Норна
Как солнце, золото горит,
Потоком темным кровь бежит.
В Сент-Магнусе сокола видела я,
В добычу вонзил он когтей острия,
Ей грудь растерзал и умчался злодей,
И капала кровь с его страшных когтей.
На руку приятеля ты взгляни,
Если кровь на ней – шайке он той сродни.
 

Кливленд презрительно усмехнулся и протянул руку.

– Не многим случалось так часто иметь дело с Cjuarda Costas, как мне, всякий раз, как я бывал в Новой Испании, но никогда на моей руке не было пятен, которые нельзя было бы стереть мокрым полотенцем.

Тут раздался зычный голос юдаллера:

– Да, никакого сладу нет с этими испанцами по ту сторону экватора. Сотни раз слыхал я это от капитана Трагендена и доброго старого коммодора Рюммелара. Оба они побывали и в Гондурасском заливе, и во всех тех местах. Я сам ненавижу испанцев с тех пор, как они явились сюда и дочиста ограбили жителей острова Фэр-Айл в 1588 году. Мне еще дед мой об этом рассказывал. Где-то у меня валяется старая история Голландии, так в ней написано, какие дела творили они в Нидерландах в былые годы. Жестокие и бесчестные негодяи!

– Верно, верно, мой старый друг, – подтвердил Кливленд, – они так же ревниво оберегают свои владения в Индии, как старик – молодую жену; и если только им удастся в силу несчастных обстоятельств захватить вас, то вы так и сгинете у них в рудниках. Вот мы и сражаемся с ними, гвоздями прибив наш флаг к мачте.

– И правильно делаете! – громко одобрил его юдаллер. – Старый британский флаг нельзя никогда спускать. Как подумаю я о твердыне английского флота, так готов чувствовать себя англичанином, да только это означало бы уж больно смахивать на наших соседей, шотландцев. Ну, ну, я ведь никого не хочу обидеть, все мы здесь джентльмены, все друзья, все дорогие гости. А теперь, Бренда, выходи-ка ты, в свой черед, гадать: всем известно, сколько норвежских стихов ты знаешь на память.

– Но они никак не подходят к этой забаве, батюшка, – промолвила, отступая, Бренда.

– Вздор, – заявил Магнус, подталкивая девушку вперед, в то время как Холкро почти силой овладел ее рукой, – несвоевременная скромность может только испортить веселую игру. Говори за нее, Холкро, это ведь как раз твое дело – угадывать девичьи мысли.

Старый певец отвесил поклон юной красавице с восторженной почтительностью поэта и любезностью человека, повидавшего свет, и, шепнув ей, что она ни в коем случае не будет в ответе за те глупости, которые он может сболтнуть, на мгновение умолк, поднял глаза к небу, затем самодовольно улыбнулся, словно его внезапно осенило вдохновение, и разразился следующими стихами:

 
Клод Холкро
Покинув грозный Фитфул-Хэд,
Дай нам, о Норна, свой ответ.
Сама прекрасно знаешь ты,
Как робко слово красоты.
Так речь ты медом подсласти,
Шелк, золото в нее вплети
И отвечай, дано ль любить,
Дано ль счастливой Бренде быть?
 

Прорицательница тотчас же ответила из-за своих занавесок:

 
Норна
Душа красавицы невинна,
Как Роны снежная вершина:
И безмятежна, и чиста
Ее нагая высота.
Но поцелуев вешних нега
Растопит те кристаллы снега,
И ключ низринется с высот,
Цветам он влагу принесет,
Траве – прохладу, радость – стаду
И крову пастуха – отраду.
 

– Вот приятное прорицание, и как нельзя лучше выражено! – воскликнул юдаллер, удерживая вспыхнувшую от смущения Бренду, которая тщетно пыталась скрыться. – Тут нечего конфузиться, дитя мое. Стать хозяйкой в доме честного человека и способствовать продолжению древнего норвежского рода, радовать соседей, помогать бедным и облегчать участь странников – вот самая лучшая судьба для молодой девушки, и я от всей души желаю ее всем присутствующим. Ну, кто же следующий? А ведь сейчас будут предсказываться суженые! Ну-ка, Мэдди Гроутсеттар или ты, прелестная Клара, подходите, и на вашу долю достанется.

Леди Глоуроурам покачала головой и промолвила, что «право же, она не может одобрить…».

– Ну ладно, ладно, – ответил юдаллер, – никого здесь не принуждают. Но играть мы будем до тех пор, пока нам не надоест. Поди-ка сюда, Минна, тобой-то уж я вправе распоряжаться. Выходи вперед, дитя мое; многое есть на свете, чего следовало бы стыдиться куда больше, чем этой старомодной и безобидной забавы, а говорить за тебя буду я сам, хоть не знаю, вспомню ли подходящие к случаю стихи.

Минна слегка покраснела, но тотчас же овладела собой и встала, гордо выпрямившись, рядом с отцом, словно считая себя выше тех безобидных шуток, которые могло бы вызвать ее положение.

Отец ее долго потирал себе лоб и производил другие манипуляции, словно этим механическим путем старался освежить свою память. Наконец он склеил вместе достаточно строк, чтобы задать следующий вопрос, хотя далеко не в такой поэтической форме, как Клод Холкро:

 
Магнус Тройл
Поскорее дай ответ,
Ждать нам свадьбы или нет;
Здесь красотка знать желает,
Что судьба ей обещает.
 

Глубокий вздох раздался внутри шатра, скрывавшего предсказательницу, словно она сожалела о той, чью судьбу вынуждена была предсказывать. Затем она, как обычно, ответила:

 
Норна
Душа красавицы невинна,
Как Роны снежная вершина,
Что в светлом небе так ясна,
Как будто часть небес она.
Но страсти мартовские грозы
Сомкнут в венке прелестном розы,
Глядишь – и вид уже не тот:
Бегут потоки мутных вод
И низвергаются с вершины,
Погибель принося в долины.
 

Магнус, услышав подобный ответ, рассердился.

– Клянусь костями мученика! – воскликнул он, и гордое лицо его сразу побагровело. – Это уже значит злоупотреблять моей добротой! И если бы не ты, а кто другой осмелился произнести рядом с именем моей дочери слово «погибель», так лучше бы он вовсе не возвышал голоса! Но вылезай-ка из своего логова, старая колдунья, – прибавил он уже с улыбкой, – я мог бы заранее знать, что тебя недолго будет занимать веселая забава. Ну, да ладно уж, Бог с тобой!

Не получив ответа и подождав еще с минуту, Магнус снова обратился к Норне:

– Ну, не обижайся на меня, сестрица, что у меня с языка сорвалось резкое слово, ты же знаешь, я никому не желаю зла, а меньше всего – тебе. Выходи же, и пожмем друг другу руки. Да если бы ты предсказала мне гибель моего судна и шлюпок или плохой лов сельди, так я стерпел бы молча, но Минна и Бренда… ты знаешь, как близки они моему сердцу. Ну, выходи, дай руку – и забудем о том, что было.

Норна не ответила и на это вторичное обращение, и присутствующие стали с некоторым изумлением переглядываться; тогда юдаллер поднял шкуру, закрывавшую вход в шатер, и обнаружил, что он пуст. Все были поражены и даже испуганы, ибо казалось совершенно невозможным, чтобы Норна могла незаметно ускользнуть из своего убежища. Однако она все-таки исчезла, и юдаллер после минутного раздумья снова опустил меховую завесу над входом в нишу.

– Друзья мои, – сказал он с веселым видом, – все мы давно знаем мою почтенную родственницу, знаем, что ведет она себя не так, как все остальные. Но Хиалтландии она желает только добра и по-родственному привязана ко мне и к моей семье. Пусть же никто из моих гостей не боится ее и не обижается на нее. Я даже не сомневаюсь, что она сегодня же явится опять к обеду.

– Вот уж Боже упаси! – воскликнула миссис Бэйби Йеллоули. – Ибо, дорогая моя леди Глоуроурам, говоря вашей милости правду, так не очень-то мне по душе такие особы, что являются и исчезают, как луч солнца, или проносятся, как порыв ветра.

– Тише, тише, – ответила леди Глоуроурам, – надо еще благодарить небо, что эта бродяжка не унесла с собой самих стен этого дома. Такие, как она, еще и похуже шутки умеют устраивать, да только она-то сама почище их всех будет.

Такие же толки раздавались и среди прочих присутствующих, пока юдаллер не возвысил свой зычный и повелительный голос и не заставил своих гостей замолчать, пригласив их – или, вернее, приказав им – следовать за собой на берег, посмотреть, как рыбачьи парусники выйдут в море на хааф, или дальние промыслы.

– С самого восхода солнца, – сказал он, – ветер был сильный и задерживал суда в бухте, а теперь он переменился, и они смогут выйти в море.

Внезапное изменение погоды вызвало многочисленные кивки и подмигивания, ибо гости не замедлили сопоставить его с внезапным исчезновением Норны. Никто, однако, не позволил себе ни малейшего неприятного для юдаллера замечания, и все последовали вслед за величаво выступавшим Магнусом на взморье, словно стадо оленей за вожаком, выражая всем своим видом глубочайшее почтение к хозяину.