Текст книги "Эдинбургская темница"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 40 страниц)

***

Читатель! Эта повесть не была рассказана напрасно, если ей удалось подтвердить великую истину, что проступок, хоть и может вызвать временное благополучие, никогда не приносит подлинного счастья; что дурные последствия преступлений живут гораздо дольше, чем сами преступления, и, подобно призракам убитых, всегда следуют по пятам за злодеем; и что добродетель если и не увенчивается суетным величием, зато всегда осенена благополучием и покоем.

L'ENVOY note 116Note116
  Послание (франц.).


[Закрыть]ДЖЕДЕДИИ КЛЕЙШБОТЭМА

На этом заканчивается повесть об Эдинбургской темнице, заполнившая больше страниц, чем я предполагал. Эдинбургская темница, это сердце Мид-Лотиана, больше не существует, или, вернее, она перенесена на самую окраину города, что напомнило мне о прелестной комедии мосье Жана-Батиста Поклена «Le Medecin Malgre lui» note 117Note117
  «Лекарь поневоле» (франц.).


[Закрыть], где мнимый доктор, когда его обвинили в том, что он выслушивает сердце справа, а не слева, остроумно отвечает: «Cela etoit autrefois ainsi, mais nous avons change tout cela» note 118Note118
  Это было раньше так, но мы все это изменили (франц.).


[Закрыть].

Если кто-либо из читателей захочет понять смысл этой остроумной фразы, то мне остается лишь сказать, что я преподаю не только классические языки, но и французский также. За умеренную плату – пять шиллингов за триместр, о чем можно узнать из моих объявлений, периодически появляющихся в печати.

СЕРДЦЕ СТРАНЫ

Роман «Эдинбургская темница» появился в 1818 году, восемь месяцев спустя после «Роб Роя», и относится он к той же эпохе англо-шотландской смуты, что и другие вальтерскоттовские романы, называемые «шотландскими». Время действия «Эдинбургской темницы» 1736-1751 гг., но помыслы персонажей романа, как обычно у Вальтера Скотта, устремляются в прошлое, их память охватывает целую эпоху XVII-XVIII вв.

«Старая власть» – это выражение встречается на страницах романа. Такова власть воспоминаний, верований, убеждений, предрассудков, глубоко укорененных в сознании героев «Эдинбургской темницы». При малейшем побуждении извне эта власть дает о себе знать. Любая неурядица, относительно случайная и незначительная, вызывает сведение поистине старых счетов, включающих конфликты государственные, национальные, религиозные. Эти конфликты не были разрешены в свое время, они лишь несколько притупились, и достаточно одного неосторожного слова, чтобы между персонажами романа вспыхнули споры и стычки, заставляющие вспомнить гражданские войны столетней давности. Совершаются ли эти столкновения между соседями под домашним кровом, или вовлекают чуть ли не население всего города, имеют ли эти столкновения оттенок комический или трагический – кровавый, они одинаково яростны, в них проявляется все та же нерастраченная энергия, что когда-то двигала теми же людьми или их предками в борьбе за свободу, самобытность, справедливость.

В истории Шотландии 1736 год это не 1715-й («Роб Рой») и не 1745-й («Уэверли») – восстаний не было, но все же произошли заметные волнения, когда Лондон был готов помиловать офицера-преступника – некоего капитана Портеуса, – а Эдинбург требовал его казни и в конце концов расправился с ним. Этот эпизод так и вошел в историю под названием «портеусовы беспорядки»: в руках у Вальтера Скотта имелись многочисленные печатные материалы о событиях того времени.

Другой положенный в основу романа эпизод относится к 1738 году и с беспорядками, причиной которых послужил злополучный капитан, на самом деле не был связан. Но Вальтер Скотт сблизил события, поместив героиню второго эпизода в одну и ту же тюрьму вместе с Портеусом. В действительности эпизод имел место не в Эдинбурге, а в другом шотландском городе, Дамфрайзе, откуда Вальтер Скотт и получил анонимное письмо с изложением давних и плачевных событий.

Как сообщалось в письме, некая Элен Уолкер, дочь поденщика, отказалась дать ложные показания на суде в пользу своей сестры Айсобель, обвиненной в убийстве незаконнорожденного младенца. Затем Элен, убежденная пуританка, для которой клятвопреступление являлось тяжелейшим, неискупимым грехом, отправилась в Лондон и добилась для сестры прощения. Айсобель вышла замуж за своего соблазнителя, и они жили счастливо, а Элен оставалась до старости в одиночестве и бедности.

Вальтер Скотт, пользуясь присланными ему сведениями, не только сместил события, он придал им другую окраску. В романе на долю Джини Динс (чей образ подсказан Элен Уолкер) выпадает хотя и нелегкая, но в конце концов заслуженно счастливая участь. Жизнь же ее сестры Эффи, напротив, оказывается омрачена гибелью мужа – страшной гибелью: от руки собственного, неузнанного сына, – и разлукой с сыном. В противовес известным ему фактам Вальтер Скотт счел нужным вознаградить добродетель в лице Джини Динс, воплотившей, по мысли автора, лучшие черты шотландского национального характера, и это, надо отметить, нашло особый отклик у читателей: среди соотечественников Вальтера Скотта «Эдинбургская темница» считается его лучшим романом – таково было впечатление читателей, таково стойкое мнение критики.

«Эдинбургская темница» – русское название романа, который и в переводе на другие языки назывался точно так же, либо просто «Темница». По смыслу это соответствует названию английскому, но соответствует все-таки не вполне: название имеет двойной смысл, в переводном варианте утраченный.

«Сердце Средних земель» – так буквально называется роман. Средние земли (или владения) по-английски – Мидлотиан, графство, в котором находится столица Шотландии. Действительно, как поясняет Вальтер Скотт, «сердцем Мидлотиана» называли городскую тюрьму, которая, кстати, была снесена незадолго до появления романа (как и на площади Бастилии в Париже, так и в Эдинбурге, местонахождение древней темницы рядом с церковью Святого Джайлса обозначено цветными булыжниками). Один смысловой оттенок в названии «Эдинбургская темница» передан, но есть и другой, символический смысл в том же заголовке – «сердце страны», «душа Шотландии», что и олицетворено, по мысли Вальтера Скотта, в характере Джини Динс.

Какие чувства движут этой девушкой? Прежде всего вера, истовая вера, унаследованная от многих поколений предков и не подвергаемая ни малейшему сомнению. Это не фанатизм, свойственный ее отцу. Обратим внимание на знаменательный момент: старик-отец, этот неистовый пуританин, для которого иные недостаточно строгие пуритане – вероотступники, даже он, пусть не прямо, предлагает Джини пойти ради спасения сестры на некоторую сделку с совестью. Но для Джини никакие уловки перед Всевышним немыслимы. Вера для нее, это даже не убеждение, это состояние сознания: если существует высший суд, если есть всевидящее око, то разве останется незамеченным хотя бы малейший обман? Правда существует, а потому любая попытка исказить истину бесполезна! Правду утаить нельзя – так думает Джини. Не наказание за грех клятвопреступления ее страшит, ей представляется, что солгать невозможно.

Современники Вальтера Скотта с исключительным вниманием (и восторгом) вчитывались в те страницы романа, где на протяжении нескольких глав развертываются уговоры Джини Динс различными доброжелателями и ее показания на суде. При том, что религия и церковь сохраняли тогда власть над человеческими душами, вера для многих успела стать условностью, обрядом, делом ума и расчета. Вальтер Скотт воскресил, что называется, святую простоту. Религиозное простодушие он показал как силу, которая может быть одновременно и спасительной, и губительной. Да, святость истово верующей крестьянской девушки оказалась вознаграждена: ей удалось сохранить и чистоту своей веры, и жизнь сестры, однако до чего тонкой ниточкой соединены обе стороны ее триумфа!

«Бог правду видит, да не скоро скажет» – гласит народная мудрость, выражаемая у разных народов по-разному. У нас говорится: «Пока солнце взойдет, роса очи выест», а на шекспировском языке это звучит так: «Пока травка подрастет, лошадка сдохнет». Джини Динс добивается невероятной удачи. Не изменив высшему принципу – не совершив клятвопреступления и подвергнув жизнь своей сестры смертельному риску, она же, взывая к высшим земным властям, успевает увидеть свет истины – своим походом в Лондон спасает сестру.

При этом заметьте: и у королевского двора она ищет для несчастной Эффи не оправдания, а всего лишь помилования.

Нам как читателям дано быть свидетелями того, что во времена Вальтера Скотта называлось поэтической справедливостью. Иначе говоря, драматическую ситуацию мы видим в объективно-правдивом изображении: если религиозный принцип, которого неотступно придерживается Джини Динс, действует безотказно, быстро и жестоко (после отказа Джини лжесвидетельствовать Эффи тут же – логично – выносится смертный приговор), то помилование обретается, в общем, силой случая, исключительно благодаря удачному стечению обстоятельств. Ведь своеобразное паломничество молодой шотландки в Лондон могло оборваться в любую минуту, какого-нибудь влиятельного лица, от которого зависело помилование, могло не оказаться на месте, или же (и скорее всего) к этому лицу оказался бы закрыт доступ, наконец, само помилование, как и предостерегали Джини доброжелатели, могло запоздать.

Хотя победа Джини Динс несомненно идеализирована, ничего иного в качестве вдохновляющего символа Вальтер Скотт своим читателям не предлагал. Верность местным традициям и лояльность в отношении центральной власти – именно это автору «Эдинбургской темницы» представлялось и желательным, и достижимым. По мысли Скотта, к осуществлению этого идеала (компромисса) стремится «душа Шотландии», ее народ в лице своих самых чистых представителей, таких, как Джини Динс, и тому же способствуют наиболее выдающиеся и влиятельные шотландцы, подобные герцогу Аргайлу.

На высшем сословном и государственном уровне герцог Аргайл осуществляет, в сущности, то же самое, чего по-своему удается достичь простой крестьянке. Своей непреклонностью (фактически бесчеловечной), рискуя жизнью сестры, Джини Динс удовлетворила требованиям самого сурового шотландского пуританизма – не посрамила веру предков, и она же добилась милосердия, обратившись к английским властям. Герцог Аргайл, как рассказывает Вальтер Скотт, выступал против крайностей шотландского местничества (он помог англичанам подавить восстание 1715 г.), и он же умел защитить интересы своих соотечественников перед английской короной.

Обратим внимание на следующий отрывок из романа: «Шотландия, его родина, находилась в это время в весьма опасном и неопределенном положении. Она была присоединена к Англии, но связующий цемент не успел достаточно затвердеть. Еще жили в памяти старые обиды; частые раздоры, являвшиеся результатом раздражительной подозрительности шотландцев и надменного снисхождения англичан, то и дело грозили уничтожить национальное единение, столь необходимое для безопасности обеих стран. Положение Шотландии ухудшалось еще и тем, что она была разделена на враждующие группы, яростно ненавидевшие друг друга и ждавшие лишь сигнала, чтобы броситься в бой.

В подобных обстоятельствах другой человек, обладая способностями и званием Аргайла, но не счастливой уравновешенностью его ума, ринулся бы в этот водоворот, с тем чтобы возвысить себя и направить его бешеные воды в своих личных целях. Но он выбрал более безопасный и более благородный путь.

Не принимая участия в мелких раздорах отдельных группировок и независимо от того, находился он в оппозиции или возглавлял партию, стоявшую у власти, герцог Аргайл всегда отстаивал те меры, которые сочетали справедливость с терпимостью…» (гл. XXXV, стр. 319-320).

Приукрашен ли в романе облик данного деятеля? На этот счет мы можем выслушать мнение одного проницательного свидетеля-современника. Этого свидетеля Вальтер Скотт не только знал, он его необычайно высоко ценил, однако на этот раз показаниями его не воспользовался, видимо, потому, что они не укладывались в его собственный замысел.

В романе герцог Аргайл с гордостью вопрошает: «… повинен ли я в каких-либо позорных сделках и проявлял ли когда-либо пристрастие к одной стороне? Покупал ли я голоса или выборные участки? Совершал ли бесчестные дела в своих личных целях или в интересах какой-либо партии?» (гл. XXXV, стр. 320-321). На подобные патетические вопросы, по логике Вальтера Скотта, должен следовать один, безусловно отрицательный, ответ. А тот самый свидетель, имя которого мы сейчас назовем, показывал иное: и повинен, и проявлял, и покупал, словом, совершал…

Так кто же этот свидетель? Даниэль Дефо, которого, как мы уже знаем, Вальтер Скотт во многих случаях брал тебе за образец в умении воскрешать события отдаленные и давние. Правда, сочинения Дефо в том объеме, в каком они известны теперь, не были еще доступны Вальтеру Скотту. В этом мы имели возможность убедиться на примере Роб Роя, о котором Дефо, в свою очередь, писал, и Вальтер Скотт даже читал его брошюру, но кому принадлежит эта анонимная книжица не догадывался. Возможно, свидетельствами Дефо об Аргайле Вальтер Скотт не пренебрег, а просто не знал их. Мы же имеем возможность этими свидетельствами воспользоваться, чтобы полнее представить себе характерные фигуры эпохи, отраженной в «Эдинбургской темнице».

«Учетчик сборов по оконному налогу» (такова была официальная должность Дефо) и герцог Аргайл состояли на одной и той же службе у английского короля, а конкретнее, являлись тайными корреспондентами главы британского правительства лорда Гарлея, они сообщали ему о ходе дел и настроениях в Шотландии. Историки пришли к выводу: по яркости, детальности, объективности и проницательности донесения герцога не идут ни в какое сравнение с депешами «учетчика» налогов. Письма Аргайла предвзяты и поверхностны, из писем же Дефо можно получить реальное представление о том, что тогда происходило в северной части Британского королевства. И дело тут не только в силе пера, в размерах литературного дарования. Поставленный служить идее союза двух важнейших частей королевства, Дефо остро наблюдал и четко докладывал, что способствует и что препятствует проведению государственной политики. Но если в большой политике Дефо был маленьким человеком, наблюдателем, то герцог Аргайл в той же политике являлся одним из главных и весьма заинтересованных действующих лиц. Отсюда и разница между их донесениями, не только литературная, но документальная и политическая, разница между желаемым и действительным.

Те и другие депеши ложились на стол к Гарлею, опытнейшему политику. Зная цену Дефо, неоднократно проверенному, первый министр британского правительства, однако, оставался глух ко многим сообщениям и аналитическим разборам «учетчика» налогов. Полагая, что его просто не расслышали или не поняли, Дефо придавал некоторые из секретных сведений гласности, за что, необходимо отметить, обычно следовало возмездие: «учетчика» судили, штрафовали, отправляли в тюрьму. Служивший правительству при пяти королях, Дефо не был, разумеется, наивен настолько, чтобы не видеть в действиях многих наивысших и государственных лиц двойной и даже тройной игры. Однако, при немалом опыте, он все-таки не допускал мысли о том, что врагами политики подчас могут становиться лидеры той же самой политики, что, вроде бы проводя определенную политику, они же и подрывают ее, хотя бы отчасти, ровно настолько, насколько им это требуется.

Получая, допустим, от Дефо правдивые сведения об обстановке в Шотландии, в том числе о герцоге Аргайле, за которым Дефо также наблюдал и о котором вполне объективно докладывал, Гарлей с разоблачением герцога не спешил. Не исключено, что он же позволял Дефо печатать кое-что из секретных сведений, может быть даже поручал ему это делать и смотрел сквозь пальцы, когда Дефо за это преследовали. Со временем Гарлей помогал выбраться из тюрьмы своему надежному корреспонденту, а в итоге давал понять все тому же Аргайлу, что о нем известно.

С предельной ясностью, своими глазами, находясь на месте, в Шотландии, Дефо видел, что не англо-шотландским, а исключительно своим личным интересам служит герцог. Гарлей же, вроде бы оставляя эти сообщения без внимания, делал из них свои выводы. Ему и нужно было, чтобы собственные интересы шотландские лэрды осуществляли через союз с английскими лордами.

Вот, вероятно, почему запечатленные пером Дефо безрассудные и неэффективные распоряжения герцога на поле битвы, его беззаконное обращение со своими избирателями, которых он запугивал, если их не удавалось подкупить, его двуличное поведение в британском парламенте не попали в тот сложившийся и устоявшийся общественный миф, которому доверился Вальтер Скотт, изображая герцога сколь безупречным шотландским патриотом, столь же и верноподданным английского короля.

Конечно, в историческое оправдание герцога Аргайла следует сказать, что он был не только не хуже, но и лучше многих как шотландских, так и английских деятелей той смутной поры, «… ему было свойственно и честолюбие, – пишет Вальтер Скотт, тут же подчеркивая: – но без „сопровождающего его недуга“ – беспринципности мыслей и целей, которые увлекают великих людей, занимающих исключительное положение (а таковым именно и было положение герцога), и побуждают их стремиться к захвату власти, даже если это может повергнуть королевство в бедствия междоусобиц» (гл. XXXV, стр. 319).

Все познается, конечно, в сравнении. Если опять прибегнуть к показаниям Дефо, печатным и приватным (не все из них были известны вплоть до нашего времени), то мы найдем в них описание такого политического цинизма, о котором, признается сам Дефо, неизвестно, что и думать. На таком фоне, по сравнительной шкале, герцог Аргайл выигрывает, например, перед своим постоянным соперником при английском дворе герцогом Мальборо.

Живописуя облик герцога Аргайла, Вальтер Скотт утверждает: «… ему были чужды и мелкие пороки как государственных деятелей, известных лживостью и развращенностью, так и отличившихся военных, страдавших неумеренной и неистовой жаждой самовозвеличивания» (гл. XXXV, стр. 319). Говоря об «отличившихся военных», Вальтер Скотт имеет в виду, вне всякого сомнения, герцога Мальборо, аристократа-выскочку, самомнению и честолюбию которого сопутствовал еще и такой «недуг», как корыстолюбие: затраты на вознаграждение герцога Мальборо из рук правительства едва не подорвали государственный бюджет. Нет, герцог Аргайл был все-таки не таков хотя бы потому, что ему уже принадлежали имения наследственные, а Мальборо, аристократу новому, недавнему, еще требовалось позаботиться о получении оных.

Четыре тома (так было выпушено первое издание «Эдинбургской темницы») читатели поглощали с неослабевающим увлечением. Со своей стороны, критики сомневались, следовало ли автору писать последний том, те главы, которые в современном издании занимают примерно третью часть романа. Речь в них идет, как мы знаем, о встрече после долголетней разлуки двух сестер, Джини и Эффи, о плачевной судьбе Джорджа Стонтона (он же Джордж Робертсон), павшего от руки неузнанного сына, и о судьбе этого отверженного юноши, прозванного Свистуном и даже не имевшего имени. Что касается читательского интереса, то, как известно, читатели всегда хотят знать до конца участь литературных персонажей, захвативших их воображение. Автор удовлетворил это требование публики. Кроме того, Вальтер Скотт полностью развил свою мысль о судьбах отдельных личностей и общем движении истории. Если он писал свой роман в ту пору, когда мрачной темницы в центре Эдинбурга уже не существовало, все же конфликты, виновники которых некогда попадали в ту тюрьму, не ушли бесследно, поэтому на примерах из прошлого Скотт стремился преподать своим современникам уроки и проникновенного понимания хода вещей, и опрометчивого безрассудства.

К своему роману Вальтер Скотт со временем «приписал» еще один символический эпизод: когда «Эдинбургская темница» уже пользовалась широкой популярностью, создатель романа отыскал могилу Элен Уолкер, чья печальная история вдохновила его на создание образа Джини Динс, и установил на этой могиле плиту с трогательной надписью; появился еще один объект для паломничества читателей-энтузиастов.

«Эдинбургская темница», как и другие романы Вальтера Скотта, современному читателю может чем-то показаться старомодной и устаревшей. Конечно, есть в этом романе излишняя громоздкость, есть натяжки в построении сюжета, подчас просто запутанного, есть идеализация одних и чрезмерное «очернение» других персонажей. Все это, кстати, было замечено и стало предметом обсуждения уже в свое время. Однако, чтобы постичь силу этого романа и понять его значение, необходимо учесть, насколько роман был усвоен – до отдельных деталей – всей последующей литературой.

«Мне отмщение, и аз воздам» – даже эти слова из Священного писания, ставшие широко известными благодаря «Анне Карениной» (где они поставлены эпиграфом), встречаются в «Эдинбургской темнице». А поход Джини Динс в Лондон и ее свидание с английской королевой: разве не напоминает это нам сцены из «Капитанской дочки» – встречи Маши Мироновой с императрицей Екатериной II? Разумеется, и у Толстого, и у Пушкина были и другие источники, но не надо забывать: в прошлом веке поколение за поколением читателей в самых разных странах формировалось на романах Вальтера Скотта, в том числе и на этой книге о «сердце Шотландии».

Так продолжалось и в нашем столетии. Например, Уильям Фолкнер вспоминал, что вальтерскоттовские романы служили настольным чтением так называемой «южной аристократии» и во времена его дедов, и во времена его собственной юности. Еще бы! Ведь положение американского Юга во многих отношениях напоминало о Шотландии XVII-XVIII вв., и когда Фолкнер как писатель осваивал свой край творчески, он не мог не вспомнить ту же «Эдинбургскую темницу»: разве пешее путешествие Лены Гроув из фолкнеровского романа «Свет в Августе» не напоминает все о том же паломничестве Джини Динс?

КНИГА Вальтера Скотта – это как бы один из камней в фундаменте здания мировой литературы.

Д.М.Урнов