Текст книги "Эдинбургская темница"
Автор книги: Вальтер Скотт
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)
ГЛАВА XXV
Когда миссис Сэдлтри вошла в комнату, где несчастные укрыли свое горе, окно было занавешено. Длительный обморок старика сопровождался такой слабостью, что его пришлось уложить в постель. Занавеси кровати были задернуты. У изголовья неподвижно сидела Джини. Миссис Сэдлтри была женщина добродушная, но не отличалась тонкостью чувств. Она открыла окно, раздвинула занавеси и, взяв своего родственника за руку, стала убеждать его ободриться и сносить свое горе, как подобает достойному человеку и христианину. Но едва она отпустила его руку, как та безжизненно упала, и в ответ на ее увещевания старик не смог произнести ни слова.
– Все кончено? – спросила Джини, бледная, как смерть. – Неужели не осталось никакой надежды?
– Как видно, нет, – сказала миссис Сэдлтри. – Так и судья сказал, я своими ушами слышала. Ишь сколько их собралось – и в красных мантиях и в черных – и все для того, чтобы засудить насмерть одну глупую девчонку! Никогда мне не нравились законники, с которыми так носится мой муженек, а теперь и подавно. Одно только умное слово я и слышала сегодня: мистер Джон Кэрк из Кэрк-Ноу сказал, что надо просить для нее помилования у короля. Да ведь им не втолкуешь. Они и слушать не стали.
– А разве может король ее помиловать? – спросила Джини. – Я слыхала, будто он не может миловать… таких, как она.
– Еще как может! Стоит ему захотеть. Ведь помиловали же молодого Синглвуда, который заколол лэрда Балленклю. Или капитана Хакума, англичанина, а ведь он убил мужа лэди Колгрейн; или наследника Сент-Клер, что застрелил обоих Шоу; да мало ли еще кого… Это, правда, были все дворяне и имели своих людей при дворе. Ну, а Джок Портеус – ему тоже вышло помилование. Видишь? Бывает, что и милуют.
– Верно; а я про это и забыла. Портеус… – сказала Джини. – Вот ведь стала беспамятная! Прощайте, миссис Сэдлтри. Воздай вам бог за вашу доброту.
– Ты бы лучше побыла с отцом, Джини, – сказала миссис Сэдлтри.
– Сейчас я нужнее там, – Джини указала на Толбут. – И лучше мне уйти сейчас, а то не хватит сил с ним расстаться. За жизнь его я не боюсь, сердце у него железное, это я по себе знаю. – И она положила руку себе на грудь. – Ведь и у меня такое же.
– Если хочешь, пусть он побудет у нас и отдохнет; это лучше, чем возвращаться в Сент-Леонард.
– Лучше, гораздо лучше, спасибо вам! Вы уж не отпускайте его, пока я не дам знать, – сказала Джини.
– Да ведь ты скоро вернешься, – сказала миссис Сэдлтри. – В тюрьму надолго не пускают.
– Я оттуда пойду домой – дел много, а времени в обрез. Надо повидать еще кое-кого… Благослови вас Бог! Не оставьте моего отца.
Она была уже у двери, но внезапно вернулась и стала на колени у постели.
– Отец! Благослови меня, я без этого не смею идти. Скажи: благослови тебя Бог на твое предприятие, Джини.
Старик почти бессознательно пробормотал молитву о том, чтобы на нее излилось «благословение обетования».
– Он благословил меня в путь, – сказала дочь, подымаясь с колен. – И я чувствую, что преуспею.
С этими словами она вышла.
Миссис Сэдлтри поглядела ей вслед, качая головой.
– Уж не заговаривается ли она? Странные они все, эти Динсы. Негоже людям быть лучше других – добра от этого не жди. Но, может, она пошла присмотреть за скотиной? Это дело другое. Скотину, конечно, надо покормить. Гриззи! Поди сюда, побудь с нашим гостем, да смотри, чтобы он ни в чем не терпел неудобства. Ты что это? – сказала она, оглядывая вошедшую служанку. – Что за прическу себе придумала? Уж, кажется, насмотрелась сегодня, видела, куда наряды-то ведут, – так нет же! .. – И т.д. и т.д.
Предоставив доброй женщине проповедовать против мирской суеты, перенесемся вместе с читателем в камеру несчастной Эффи Динс, которую после приговора подвергли более строгому заключению.
От тупого отчаяния, столь естественного в ее положении, ее пробудил грохот дверных засовов и появление Рэтклифа.
– К тебе сестра пришла, Эффи, – сказал он.
– Никого мне не надо, – сказала Эффи с раздражительностью, обостренной страданиями. – Никого мне не надо, а ее – тем более. Пусть позаботится о старике. Я им теперь чужая, и они мне тоже.
– Ей непременно нужно к тебе, – сказал Рэтклиф. Тут сама Джини вбежала в камеру и обняла сестру, хотя та старалась вырваться из ее объятий.
– Что ты пришла надо мной плакать, – сказала Эффи. – Ты же сама и убила меня! Да, убила, когда могла спасти одним своим словом. Убила, а ведь я невиновна! И я не пожалела бы души и тела, чтобы избавить тебя от болячки на пальце…
– Ты не умрешь! – сказала Джини восторженно и твердо. – Говори что хочешь, думай про меня что хочешь – одно только обещай: не наложить на себя руки… А от позорной смерти ты будешь избавлена.
– Да, позорной смертью я не умру, Джини. Я была слаба, но стыда я не стерплю. Ступай домой к отцу и забудь меня. Я сейчас поужинала в последний раз.
– Ах, этого-то я и боялась! – вскричала Джини.
– Полно! – сказал Рэтклиф. – Ничего ты не знаешь. После приговора каждый хочет поскорей умереть, лишь бы не томиться шесть недель. А смотришь, как еще живут! Уж я-то знаю! Меня думстер три раза приговаривал, а Джим Рэтклиф, вот он, живехонек! А ведь в первый раз я собирался удавиться – и всего-то из-за дрянного серого жеребенка, десяти фунтов не стоил. Ну, кого бы я этим удивил?
– Как же вам удалось спастись? – спросила Джини с внезапным интересом к судьбе этого человека, вначале столь неприятного ей, находя в ней некое сходство с судьбою сестры.
– Как удалось? – сказал Рэтклиф, хитро подмигивая. – Пока ключи от Толбута у меня, этак больше никому не удастся.
– Моя сестра выйдет отсюда открыто, – сказала Джини. – Я отправлюсь в Лондон просить для нее помилования у короля и королевы. Ведь помиловали же они Портеуса, могут, значит, и ее помиловать. Я буду просить их на коленях. Разве нельзя сестре просить за сестру? Помилуют, непременно помилуют – и приобретут за то преданность тысячи сердец!
Эффи слушала ее в изумлении; пламенная вера сестры заронила и в ее душу искру надежды – но только на краткий миг.
– Ах, Джини, ведь король и королева живут в Лондоне, за морями, за тысячу миль отсюда. Пока ты туда доберешься, меня уж не будет.
– Ты сшибаешься, – сказала Джини. – Это вовсе не так далеко, и морем туда ехать не надо. Я кое-что узнала об этом от Рубена Батлера.
– Ах, Джини, ты и от своего милого научилась одному только хорошему… А я… а я! .. – И она горько зарыдала, ломая руки.
– Ты сейчас не думай об этом, – сказала Джини. – Успеешь еще покаяться, когда выйдешь отсюда. Прощай! Если не умру по дороге, дойду до короля и добуду помилование. О сэр, – проговорила она, обращаясь к Рэтклифу, – не обижайте ее. В родном доме она не знала горя. Прощай, Эффи, прощай! Не говори мне больше ничего. Нельзя мне сейчас плакать.
Она вырвалась из объятий сестры и вышла. Рэтклиф вышел вслед за нею и поманил ее к себе. Она повиновалась не без опасений.
– Чего ты боишься, глупая? – сказал он. – Я тебе добра хочу. Славная ты девка! Такую поневоле станешь уважать, будь я проклят! А ведь тебе, пожалуй, и удастся твоя затея – ведь вон ты какая прыткая. Только прежде чем идти к королю, тебе надо бы заручиться чьей-нибудь поддержкой. Хорошо бы к герцогу, к Мак-Каллумору; он шотландцев не дает в обиду. Я слыхал, что его не любят при дворе – зато боятся, а это тебе тоже на руку. Ты никого не знаешь, кто бы мог дать тебе письмо к нему?
– Герцог Аргайл? – переспросила Джини, что-то вспоминая. – Кем он доводится тому Аргайлу, что пострадал за веру в одно время с моим отцом?
– Сыном или внуком, надо думать, – сказал Рэтклиф. – А что?
– Слава Создателю! – воскликнула Джини, молитвенно складывая руки.
– Вы, пуритане, вечно за что-то славите Бога, – сказал тюремщик. – Но слушай-ка, я тебе еще кое-что скажу по секрету. Пока ты доберешься до Лондона, мало ли кто тебе может повстречаться на границе или в Мидленде. Но кто друг Папаши Рэта, того они не тронут. Я хоть и вышел в отставку, а еще могу им пригодиться, они это знают. Кто хоть год ходил на промысел, будь он домушник или что другое, тот уважает мою подпись не меньше, чем печать мирового. Ну как, поняла мою латынь?
Все это действительно было непонятно Джини, которая торопилась скорей уйти от него. Он быстро нацарапал что-то на грязном клочке бумаги.
– Возьми, возьми, чего ломаешься? Может ведь и пригодиться. Покажешь, если попадешься причетникам святого Николая.
– Увы, – сказала Джини. – Я вас не понимаю.
– Ну, если попадешься разбойникам – это уж прямо из Библии. – Моя подпись им всем известна. А теперь ступай и смотри, дойди до герцога Аргайла. Никто так не поможет тебе, как он.
Бросив тревожный взгляд на решетки и почернелые стены старого Толбута и такой же тоскливый взгляд на гостеприимный дом Сэдлтри, Джини вскоре вышла из города. Ей удалось дойти до Сент-Леонарда, не повстречав никого из знакомых, чему она была очень рада. «Я не должна допускать ничего, – думала она по пути, – что могло бы ослабить мою решимость, – ее и так мало для предстоящего мне дела. Надо сохранять твердость и говорить как можно меньше».
У старого Динса была когда-то работница, прослужившая ему много лет и на которую можно было вполне положиться. Джини послала за ней и, сказав, что вынуждена отлучиться из дому на несколько недель, поручила ей вести хозяйство в свое отсутствие. С тщательностью, которая удивила ее самое, она дала ей подробнейшие наставления, в особенности в том, что касалось ухода за отцом.
– Он на днях вернется домой, – сказала она, – может быть, завтра, и к его приходу все должно быть в порядке. У него довольно горя, чтобы обременять его еще и домашними заботами.
Чтобы все оставить в порядке, она вместе с Мэй Хэтли усердно принялась хлопотать по хозяйству.
Они провозились до поздней ночи, а когда поужинали и Джини впервые за этот хлопотливый день немного поела, Мэй Хэтли, жившая неподалеку от дома Динсов, спросила молодую хозяйку, не остаться ли ей ночевать.
– День у тебя выдался тяжелый, – сказала она. – А горе и страх – плохая компания, особенно ночью, это и твой отец не раз говорил.
– Верно, – сказала Джини, – но мне надо к ним привыкать, и лучше уж начать дома, а не в чистом поле.
Она отпустила свою престарелую помощницу – ибо общественное различие между ними было так незначительно, что вряд ли можно называть Мэй служанкой, – и стала собираться в дорогу.
Благодаря простым нравам страны и полученному ею спартанскому воспитанию приготовления эти были недолги и несложны. Клетчатый плед служил в те времена и зонтом и дорожным костюмом; смена белья уместилась в маленьком узелке. Что касается обуви, то Джини как родилась на свет босиком, по выражению Санчо Пансы, так босиком и собиралась в свое паломничество. Тщательно вычищенные башмаки и белоснежные нитяные чулки она решила приберечь для особо торжественных случаев. Ей было неизвестно, что по английским понятиям о комфорте босоногий путник может быть принят за нищего. А если бы ей стали возражать по соображениям опрятности, она могла бы сослаться на весьма частые омовения, которые всякая порядочная шотландская девушка совершает с тщательностью правоверного мусульманина. Таким образом, она была готова отправиться в путь.
Отперев дубовый шкаф, где отец ее хранил несколько старых книг и связок с документами, Джини достала из кипы проповедей, долговых расписок и записей предсмертных речей мучеников за веру две-три бумаги, которые могли ей пригодиться. Но оставалось еще одно, главное препятствие, о котором она не вспомнила раньше. Ей нужны были деньги; без них нельзя было и помышлять о таком дальнем путешествии.
Дэвид Динс, как мы уже говорили, имел некоторый достаток. Но все его имущество, как у библейских патриархов, заключалось в его стадах да еще в некоторых суммах, отданных под проценты соседям и родственникам, которые не могли вернуть их и даже ежегодные проценты выплачивали с великим трудом. К этим должникам бесполезно было бы обращаться даже с помощью отца, а его помощь Джини не могла получить без длительных объяснений и препирательств, которые лишили бы ее душевных сил, необходимых для ее смелого предприятия – последней надежды спасти сестру. При всем своем уважении к отцу Джини в глубине души сознавала, что его взгляды, как ни были они благородны и возвышенны, слишком мало соответствовали духу времени, чтобы он мог быть ей надежным советчиком в этом трудном деле. Столь же строгая в своих правилах, как и отец, но все же более гибкая, она понимала, что, спросив согласия отца на свое паломничество, она могла натолкнуться на решительный отказ, а это, при ее твердой вере в силу родительского благословения, обрекло бы ее на неудачу. Она решила сообщить ему о своем путешествии и его целях только с дороги. Если бы она обратилась к нему за деньгами, пришлось бы поступить иначе и обсудить с ним ее намерение во всех подробностях. Таким образом, о том, чтобы просить денег у отца, нечего было и думать.
Тут Джини пришло в голову, что можно было бы посоветоваться с миссис Сэдлтри. Но не говоря уж о промедлении, которое это неизбежно вызвало бы, Джини совсем не хотелось прибегать к ее помощи. Она ценила доброту миссис Сэдлтри и то участие, которое она проявила к их несчастью, но знала, что, с точки зрения житейской мудрости, та не могла одобрить ее предприятие, и ей претила мысль, что для получения денег ей пришлось бы долго убеждать миссис Сэдлтри в правильности своего шага.
Батлер, который помог бы ей скорее всех, был гораздо беднее ее. Вот почему ей пришлось составить особый план действий, выполнение которого будет изложено в следующей главе.
ГЛАВА XXVI
Я однажды слыхал, как лентяй причитал:
«Отойди, не буди, я еще не доспал! ..»
Как дубовую дверь, повернул он с трудом
Свою голову, снова объятую сном.
Доктор Уоттс
Усадьба лэрда Дамбидайкса, куда я теперь приглашаю читателей, находилась в трех-четырех милях к югу от Сент-Леонарда (читатель позволит мне уклониться от более точного указания ее местоположения). Было время, когда она пользовалась некоторой известностью, ибо старый лэрд, прославившийся своими выходками во всех окрестных кабаках, носил шпагу, держал отличную верховую лошадь и гончих собак, шумел и бился об заклад на скачках и петушиных боях, участвовал в псовой охоте лорда Росса и соколиной охоте Сомервилла из Драма и считал себя настоящим джентльменом. Однако после его смерти род Дамбидайксов утратил прежнее великолепие: новый владелец не любил помещичьих забав и был настолько же бережлив, нелюдим и робок, насколько отец его был расточителен (хотя вместе с тем и жаден до денег), шумлив и своенравен.
Каждый этаж дома Дамбидайкса состоял всего лишь из одной комнаты, занимавшей его целиком. Каждый из этих покоев освещался шестью или восемью окнами с такими широкими переплетами и крохотными стеклами, что они все вместе едва ли пропускали больше света, чем одно удобное современное окно. Это нехитрое строение, очень похожее на карточные домики, сооружаемые детьми, увенчивалось крутой кровлей, крытой вместо черепицы серым камнем. В верхние этажи вела узкая витая лестница, помещенная в полукруглой башне с зубцами. Внизу башни имелась дверь, обитая преогромными гвоздями. Крыльца при ней не было; двери других этажей тоже выходили прямо на лестницу. Вокруг дома размещалось несколько низких и наполовину развалившихся надворных построек, обнесенных такою же разрушенной стеной. Двор был когда-то вымощен, но теперь между немногих уцелевших плит густо росли щавель и чертополох. Небольшой сад, куда входили через калитку, проделанную в стене, разросся так же беспорядочно и буйно. Над низкими воротами, ведущими во двор, был вделан камень с вырезанным на нем подобием фамильного герба, а над входом в дом уже много лет висел истлевший гербовый щит с траурной каймою, извещавший о том, что Лоренс Дамби, лэрд Дамбидайкс, упокоился на кладбище Ньюбэтл. Путь к этой обители радости пролегал среди распаханных, но неогороженных полей и был окаймлен грядами камней, собранных с пашни. Между этих полей, на нераспаханной полоске, был привязан и щипал траву верный конь лэрда. На всем лежала печать запустения и одичания – следствие беспечности и лени, но отнюдь не бедности.
На этот-то двор ранним весенним утром робко и застенчиво вступила Джини Динс. Не будучи героиней романа, она с некоторым любопытством разглядывала дом и владения, где могла бы сделаться хозяйкою, стоило ей проявить к своему обожателю хоть малую долю той благосклонности, какую женщины любого звания умеют проявлять с безошибочным чутьем. Вкус ее был на уровне ее среды и эпохи, и дом Дамбидайкса, несомненно, казался ей величественным сооружением, уступавшим разве только Холируду и замку в Далкейте, а земли – отличными, «особенно если бы их обработать как надобно». Но Джини Динс была простая, честная и правдивая девушка; признавая все великолепие владений своего поклонника, она ни на один миг не подумала о том, чтобы ради этих благ обмануть его, себя и Батлера – а ведь многие куда более знатные дамы сделали бы это не задумываясь, даже там, где соблазн не был столь велик.
Желая увидеть лэрда, она обошла кругом все надворные строения, отыскивая слугу, который мог бы доложить о ней. Всюду было безлюдно, и она отважилась открыть какую-то дверь; это оказалась бывшая псарня старого лэрда, превращенная – судя по корытам – в прачечную. Затем она заглянула в другой сарай, вернее – навес без крыши, где некогда держали соколов, о чем свидетельствовали две-три еще не совсем сгнившие жердочки и позабытые на стене соколиные путы с приманкою. Третья дверь вела в угольный чулан, доверху полный углем. Единственное, чего Дамбидайкс требовал от слуг, был хороший огонь в камине. Ко всем другим делам хозяйства он выказывал полное безразличие и всецело зависел от своей домоправительницы – той самой пышной особы, которая досталась ему в наследство от отца и которая, если верить слухам, нажила на господской службе изрядный капитал.
Джини отворяла одну дверь за другой, точно одноглазый Календер во дворце ста услужливых дев, пока наконец, подобно этому странствующему царевичу, не попала на конюшню. На стене Джини узнала старое седло и сбрую, указывавшие на то, что единственным обитателем конюшни был ее старый знакомец, шотландский Пегас Рори Бин, тот самый, что пасся при въезде в усадьбу. За перегородкой стояла корова, которая при появлении Джини повернула к ней голову и замычала; Джини, привычная к уходу за скотиной, отлично поняла этот призыв и тотчас откликнулась на него, засыпав корове корму, ибо в этой обители лености, как видно, столь же мало заботились о скоте, как и обо всем остальном.
Пока Джини давала добродушному животному корм, который оно должно было получить еще два часа назад. В конюшню заглянула растрепанная девчонка; увидя незнакомку, выполняющую за нее обязанности, ради которых она наконец вырвалась с великой неохотой из объятий сна, она закричала: «Домовой! Домовой!» – и кинулась бежать с такими пронзительными воплями, точно и в самом деле увидела дьявола.
Для объяснения ее ужаса нам, по-видимому, необходимо сообщить читателю, что, по местному поверью, в дом Дамбидайкса давно уже повадился «брауни» – один из тех духов шотландской народной мифологии, которые доделывают домашнюю работу за нерадивых слуг,
работая метлою и цепом
Казалось бы, нигде сверхъестественная помощь не была так нужна, как в этом доме, где слуги не имели охоты работать сами. Между тем служанка, вместо того чтобы порадоваться, что нечистая сила выполняет за нее ненавистную работу, которую ей давно уже следовало выполнить самолично, всполошила весь дом криками ужаса, словно «брауни» сдирал с нее кожу. Джини тотчас оставила свое занятие и поспешила за крикуньей во двор, чтобы успокоить ее и объяснить свое присутствие на конюшне; но тут навстречу ей вышла миссис Дженет Болкристи, домоправительница нынешнего лэрда и – как утверждали злые языки – фаворитка покойного. Эта красивая и статная особа лет сорока пяти (какой мы видали ее у смертного одра старого лэрда) превратилась теперь в толстую краснорожую старуху лет под семьдесят, весьма ревниво оберегавшую свою должность и власть. Сознавая, что власть эта покоится на менее прочной основе, чем при прежнем владельце, предусмотрительная женщина приблизила к себе вышеупомянутую крикунью, которая, помимо звонкого голоса, отличалась еще хорошеньким личиком и быстрыми глазами. Однако ей не удалось покорить сердце лэрда, для которого, как видно, не существовало женщин, кроме Джини Динс, и который даже к ней не пылал слишком нетерпеливою страстью. Все же миссис Болкристи была крайне озабочена почти ежедневными поездками лэрда в Сент-Леонард. Когда лэрд устремлял на нее задумчивый взгляд, как он делал всегда, желая высказаться, она ждала, что он скажет: «Дженет, а ведь мне пора жениться», и с облегчением слышала вместо этого: «Дженет, а ведь мне пора сменить башмаки».
Тем не менее миссис Болкристи питала к Джини Динс ту злобу, которую люди, подобные ей, испытывают ко всем, кого считают для себя опасными. Ту же ненависть она испытывала ко всякой женщине, не слишком старой и хоть сколько-нибудь пригожей, которая обнаруживала намерение приблизиться к поместью Дамбидайкс или его владельцу. К тому же в то утро, подняв свое бренное тело с постели на два часа раньше обычного, чтобы прийти на помощь своей крикливой племяннице, она была в том расположении духа, которое Сэдлтри определил бы как inimicitiam contra omnes mortales note 73Note73
враждебность ко всем смертным (лат.).
[Закрыть].
– Ты кто такая, – спросила толстуха у бедной Джини, не сразу узнав ее, – что ломишься в порядочный дом ни свет ни заря?
– Мне надо бы видеть лэрда, – сказала Джини, как всегда невольно робея перед старой ведьмой, которую иногда встречала, бывая в Дамбидайксе с каким-нибудь поручением отца.
– Да что ты за птица и откуда взялась? .. Думаешь, лэрду только и есть дела, что впускать к себе каждую бродяжку, когда он еще с постели не вставал?
– Милая миссис Болкристи, – смиренно промолвила Джини, – неужели вы не помните меня? Я – Джини Динс.
– Джини Динс? – переспросила свирепая старуха, прикидываясь крайне изумленной; подойдя ближе, она заглянула ей в лицо со злорадным любопытством. – Джини Динс? Скажи лучше: Джини Дьявол! Нечего сказать, хорошими делами занялись вы с сестрицей! Убили несчастного младенца! Теперь твою потаскуху сестру вздернут за это, и поделом! Да как ты только посмела прийти в порядочный дом? Да еще норовишь пробраться в спальню к холостому джентльмену, когда он еще не вставал! Пошла прочь! Прочь пошла отсюда!
Джини сгорала со стыда при этом грубом нападении и не могла вымолвить слова, чтобы объяснить свой приход, так гнусно истолкованный домоправительницей. Пользуясь ее молчанием, миссис Болкристи продолжала тем же тоном:
– Ступай, ступай прочь, нечего тут! Кто тебя знает? Ты, может, еще одному младенцу подыскиваешь папашу! .. Кабы не то, что отец твой как-никак был нашим арендатором, я бы сейчас созвала парней и велела окунуть тебя в пруд, бесстыжую!
Джини повернулась и уже шла к воротам, так что миссис Болкристи пришлось выкрикнуть эту последнюю угрозу во весь свой мощный голос. Но, чрезмерно увлекшись преследованием противника, она проиграла сражение, как это бывало со многими полководцами.
Крики миссис Болкристи, сами по себе привычные для лэрда, но редко раздававшиеся в столь ранний час, потревожили утренний сон его. Сперва он повернулся на другой бок, в надежде, что домашняя буря скоро промчится; но тут старуха разразилась новым потоком яростной брани, и до ушей лэрда явственно донеслось имя Динсов. Зная недобрые чувства, которые его домоправительница питала к этой семье, лэрд сообразил, что гнев ее вызван какими-нибудь вестями от них. Он вылез из постели, поспешно облачился в старый штофный халат и еще некоторые необходимые части туалета, надел отцовскую шляпу с позументом (хотя он редко с нею расставался, мы все же вынуждены опровергнуть слух, будто он спал в ней, как Дон-Кихот в своем шлеме) и, открыв окно спальни, с удивлением увидел знакомую фигуру Джини Динс, выходившей из ворот, и свою домоправительницу; размахивая кулаком, упершись другим в бок и тряся головой от ярости, старуха посылала ей вдогонку потоки отборной брани. Легко представить себе изумление и гнев лэрда – особенно если вспомнить, что его разбудили не вовремя.
– Эй, ты! – крикнул он из окна. – Старая чертовка! Кто разрешил тебе так обходиться с дочерью честного человека?
Миссис Болкристи опешила. По необычайному оживлению, с каким изъяснялся лэрд, она увидела, что он разгневан не на шутку; ей было известно, что при всей своей сонливости он мог выйти из себя и тогда становился страшен. Она поспешно начала исправлять свою ошибку. Ведь это она так только, ради порядка в доме; боялась потревожить его честь этакую рань; девушка могла ведь и подождать или прийти еще раз. И надо же было случиться такому греху – спутала Джини с сестрой! Ну, а ту в порядочный дом не пустишь.
– Замолчи, старая хрычовка! – сказал Дамбидайкс. – Если правду говорят люди, так ты сама хуже последней потаскухи… Пройди в гостиную, Джини. Нет, постой, там не прибрано. Я сейчас сам к тебе выйду. Не слушай ее, Джини!
– И верно! Чего меня слушать? – сказала Дженет с притворным добродушием. – Ты, девушка, не бойся пса, который лает… Что же ты не сказала, что лэрд тебя ожидает? Разве я зверь какой? Входи, входи, милости просим! – И она отомкнула ключом входную дверь.
– Лэрд меня не ждал, – сказала Джини, отстраняясь. – Мне надо сказать ему всего два слова, и лучше я подожду его здесь, миссис Болкристи.
– Во дворе? Нет, нет, так не годится! Кто же принимает гостей во дворе? А как поживает твой почтенный отец?
Появление самого лэрда в дверях избавило Джини от неприятной необходимости отвечать на этот лицемерный вопрос.
– Ступай, приготовь завтрак, – сказал он своей домоправительнице.
– И ты тоже будешь завтракать с нами, слышишь, а то я не слажу с чайниками. Да гляди, чтобы огонь горел веселее. Входи, Джини, входи, голубушка, отдохни.
– Нет, лэрд, – ответила Джини, стараясь говорить спокойно, хотя еще дрожала всем телом. – Мне сейчас недосуг, я ведь отправляюсь в дальний путь. Я должна сегодня пройти пешком не меньше двадцати миль, если ноги не откажутся служить.
– Боже милостивый! Двадцать миль! Пешком! – изумился Дамбидайкс, совершавший свои прогулки в весьма ограниченном радиусе. – И думать не смей! Да входи же, входи!
– Не могу, лэрд, – повторила Джини. – Мне надо сказать вам всего два слова, и я могу сказать их здесь, хотя миссис Болкристи…
– Черт бы побрал миссис Болкристи, – сказал Дамбидайкс, – коли и черт от нее не откажется! Слушай-ка, Джини! Я красно говорить не умею, но я господин у себя в доме и всякую тварь в нем могу укротить, когда вздумаю, кроме разве Рори Бина. Да только связываться неохота, вот и терплю.
– Я пришла сказать вам, лэрд, – молвила Джини, торопясь перейти к делу, – что отправляюсь в дальний путь без ведома отца.
– Без ведома отца? А хорошо ли это, Джини? Ты бы подумала, – сказал Дамбидайкс озабоченно.
– Мне бы только попасть в Лондон, – сказала Джини, как бы оправдываясь, – а уж там я бы дошла до королевы и вымолила помилование моей сестре.
– В Лондон, к королеве, за помилованием? – Тут Дамбидайкс даже свистнул. – Да ты рехнулась, не иначе!
– Нет, я в здравом уме, – сказала Джини, – и решила добраться до Лондона во что бы то ни стало, хотя бы мне пришлось побираться всю дорогу. Так оно и будет, если вы не ссудите мне немного денег. Много мне не надо. Отец, как вы знаете, человек с достатком, и он не допустит, чтобы за нами пропали чужие деньги – особенно ваши, лэрд.
Поняв наконец в чем дело, Дамбидайкс все еще отказывался верить своим ушам и продолжал стоять, уставясь в землю.
– Я вижу, что вы не расположены мне помочь, лэрд, – сказала Джини.
– Что ж, прощайте. И прошу вас, навещайте почаще моего бедного отца, ведь он теперь останется совсем один.
– Куда ты, глупая? – сказал Дамбидайкс и, взяв ее за руку, повел в дом. – Я и сам собирался тебе предложить, только сказать не успел.
Введя Джини в комнату, убранную по-старинному, он закрыл за собою дверь и запер ее на засов. Удивленная Джини старалась держаться как можно ближе к двери; лэрд между тем, отпустив ее руку, нажал пружину, вделанную в дубовую обшивку стены; часть обшивки сдвинулась, и в углублении стены обнаружился железный сейф. Лэрд открыл в нем два-три ящика и показал их содержимое: множество кожаных мешков, набитых золотыми и серебряными монетами.
– Вот мой банк, Джини, – сказал он, с удовольствием глядя то на нее, то на свои сокровища. – Я не признаю разных этих ассигнаций. От них одно разорение.
Затем, переменив тон, он сказал решительно:
– Джини, хочешь сегодня же стать лэди Дамбидайкс? Тогда, коли нужно, поедешь в Лондон в собственной карете.
– Нет, лэрд, – сказала Джини. – Это невозможно. Когда отец в таком горе, а сестра так опозорена…
– Это уж моя забота, – сказал Дамбидайкс. – Тебе бы не поминать про это, глупая. Но странное дело! Через эту глупость ты мне стала еще милее. Верно говорят, что в супружестве и одного умного достаточно. Можно, конечно, и подождать, если тебе сейчас не до того. Бери, сколько хочешь, серебра, а свадьбу сыграем, когда вернешься, – не к спеху.
– Нет, лэрд, – сказала Джини, видя, что необходимо объясниться до конца с этим необыкновенным поклонником. – Я люблю другого и поэтому не могу стать вашей женой.
– Другого? – сказал Дамбидайкс. – Не может быть! Ты так давно меня знаешь…
– Его я знаю еще дольше, – сказала Джини просто.
– Дольше? Не может этого быть! – воскликнул бедный лэрд. – Тут что-то не так. Ведь ты родилась на нашей земле. Ты, верно, не разглядела как следует, ты и половины еще не видела. – Он открыл еще один ящик. – Вот здесь одно только золото, Джини, а вот долговые расписки на серебро. А вот запись доходов: триста фунтов чистых! Никаких закладных. Ты взгляни! У меня ведь и все матушкины наряды целы, и бабкины тоже. Шелковые платья, сплошь расшитые, так и стоят колом. Кружева – тоньше паутины. А колец, а серег! Это все у меня в верхнем зале. Пойдем наверх, Джини, взглянем на них!
Однако Джини устояла и против этого искушения, которое, как правильно догадался лэрд Дамбидайкс, женщинам всего труднее преодолеть.
– Нет, лэрд, это невозможно; я обещалась ему и не нарушу слова, хоть бы мне сулили все поместья Далкейта да еще и Лагтон в придачу.
