Текст книги "Эдинбургская темница"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА XLI

Пойдешь ли ты со мной?

Луна светла, на море тишина,

Я знаю все дороги в океане.

Да. Ты пойдешь со мной.

«Талаба»

Несмотря на крепкое от природы здоровье Джини, ее волнение и усталость, вызванные этими переживаниями, были настолько велики, что Арчибалд счел необходимым дать ей день отдыха в селении Лонгтаун. Напрасно сама Джини протестовала против задержки: доверенный герцога Аргайла был, разумеется, человеком последовательным, а так как в юности Арчибалд готовился к медицинской профессии (по крайней мере он сам так утверждал, имея при этом в виду, что тридцать лет назад в течение шести месяцев растирал в ступке лекарства для старого Мунго Манглмана – хирурга в Гриноке), то проявлял настойчивость во всех вопросах, касающихся здоровья.

В данном случае он обнаружил лихорадочное состояние, и поскольку ему так удачно удалось применить этот научный термин к теперешнему самочувствию Джини, всякое дальнейшее сопротивление оказалось напрасным, да и сама Джини охотно подчинилась его указаниям и даже согласилась лечь в постель и есть кашу на воде, чтобы в спокойной обстановке вновь обрести душевное равновесие.

Мистер Арчибалд был не менее внимателен и в другом отношении. Он заметил, что казнь старухи и страшная судьба ее дочери произвели на Джини такое сильное впечатление, какое нельзя было объяснить только проявлением обычного человеколюбия. Это было тем более очевидно, что Джини казалась разумной женщиной, с твердым характером, совершенно не склонной к нервным припадкам; и поэтому Арчибалд, не подозревавший о существовании какой-либо связи между протеже его господина и этими злополучными женщинами, за исключением того, что она видела недавно Мэдж в Шотландии, приписал чрезмерное потрясение Джини тому, что эти события напомнили ей об ужасных обстоятельствах, в которых находилась недавно ее сестра. Поэтому он решил принять все меры, чтобы никакие происшествия не смогли вновь вызвать у Джини подобных воспоминаний.

Вскоре Арчибалду представилась возможность осуществить на деле свое намерение. Коробейник, пришедший вечером в Лонгтаун, имел среди прочих своих товаров большой широкий лист бумаги, на котором был отпечатан отчет о «Последней речи и казни Маргарет Мардоксон, о варварском убийстве ее дочери Магдалены, или Мэдж Мардоксон, по прозвищу Мэдж Уайлдфайр, и о ее душеспасительной беседе с его преподобием архидьяконом Флемингом». Опубликование этого достоверного документа произошло, очевидно, на следующий день после того, как они уехали из Карлайла, и так как он имел широкий спрос среди той части населения, которая знала об этих событиях, сей странствующий библиофил поспешил прибавить его к своим товарам. Покупателя он нашел еще скорее, чем предполагал: Арчибалд, весьма довольный своей дальновидностью, купил всю пачку за два шиллинга и девять пенсов, а коробейник, в восторге от такого выгодного сбыта оптом, немедленно вернулся в Карлайл, чтобы закупить новую порцию этого ценного товара.

Предусмотрительный мистер Арчибалд собирался предать огню всю покупку, но она была вовремя спасена еще более предусмотрительной дамой с молочной фермы, благоразумно заметившей, что просто грех выбрасывать столько бумаги, когда ее можно употребить на папильотки, прокладку для шляп и на прочие не менее полезные дела; она пообещала спрятать всю пачку в свой собственный сундук и никогда не показывать ее Джини Динс, заметив при этом: «Но, между прочим, мне не очень по вкусу такие неженки. Она могла бы уж привыкнуть к мысли о виселице за все это время и не устраивать такого переполоха из-за всякой ерунды».

Арчибалд напомнил даме с молочной фермы об указании герцога относиться как можно внимательней и вежливей к Джини, а также о том, что скоро они с ней расстанутся и оставшуюся часть пути им не придется заботиться о здоровье и настроении друг друга. И миссис Долли Даттон пришлось удовольствоваться этим ответом.

Наутро они снова отправились в путь и, проехав без всяких задержек Дамфризшир и часть Ланаркшира, прибыли в небольшой городок Ратерглен, расположенный в четырех милях от Глазго. Здесь курьер принес Арчибалду письма от главного представителя герцога Аргайла в Эдинбурге.

В этот вечер он ничего не сказал о содержании писем; ко на следующий день, когда они уже были в карете, преданный слуга сообщил Джини, что уполномоченный герцога, к которому по указанию его светлости он должен был ее доставить, поручил ему спросить у Джини, не согласится ли она проехать на один или два перегона дальше Глазго. Какое-то недовольство со стороны населения вызвали временные беспорядки в городе и его окрестностях, и будет неразумно, если мисс Джини Динс поедет одна, без провожатых, из Глазго в Эдинбург, тогда как, проехав немного дальше, они встретят одного из управляющих его светлости, который едет из горной Шотландии со своей супругой в Эдинбург; вот под их-то покровительством она и доберется в полной безопасности домой. Джини запротестовала:

– Я уже так давно из дома, и мой отец и сестра с нетерпением ждут меня, и некоторые из моих друзей были больны, когда я уезжала. Я заплачу за лошадь и провожатого в Глазго и уверена, что никто не станет причинять зла одинокой и беззащитной женщине. Я очень благодарна за это предложение, но никогда еще преследуемый олень не стремился так жадно в свое укрытие, как я хочу к себе в Сент-Леонард.

Камердинер герцога обменялся со своей спутницей взглядом, показавшимся Джини до того многозначительным, что она воскликнула:

– О мистер Арчибалд, миссис Даттон! Если что-нибудь случилось в Сент-Леонарде и вы знаете об этом, Бога ради, умоляю вас, скажите мне! Не скрывайте от меня ничего!

– Я, право же, ничего не знаю, мисс Динс, – сказал камердинер герцога.

– И я… я… я тоже… я тоже, – проговорила дама с молочной фермы, хотя с губ ее, казалось, было готово сорваться какое-то сообщение; однако взгляд, брошенный Арчибалдом, заставил почтенную даму проглотить его, и она решительно, с самым непреклонным видом крепко сжала губы, словно опасаясь, что непослушные слова все-таки вырвутся.

Джини поняла, что от нее что-то скрывают, и только повторные уверения Арчибалда, что ее отец, сестра и друзья, насколько ему известно, здоровы и все у них благополучно, несколько успокоили тревогу девушки. От таких уважаемых людей, как те, с которыми Джини сейчас ехала, она не ожидала ничего дурного, но все же ее страдание было настолько очевидным, что Арчибалд прибегнул к крайней мере и вручил ей листок бумаги, на котором было написано:

Джини Динс, ты меня очень обяжешь, если удалишься на день пути от Глазго с Арчибалдом и служанкой из нашего дома, не задавая им никаких вопросов, что весьма желательно для твоего друга

Аргайла и Гринвича.

Хотя это лаконичное послание от дворянина, которому она была так обязана, свело на нет все возражения Джини к предложенному маршруту, любопытство ее не удовлетворилось, а, наоборот, разгорелось самым сильным образом. Тем временем попутчики ее не проявляли больше никаких намерений следовать в Глазго. Наоборот, они ехали вдоль левого берега Клайда, по прелестной и разнообразной местности, где он протекает, превращаясь постепенно из мелководного потока в величественную судоходную реку.

– Значит, вы не едете теперь в Глазго? – спросила Джини, заметив, что кучер не свернул к древнему мосту, по которому проходила единственная в те времена дорога в столицу святого Мунго.

– Нет, – ответил Арчибалд, – в городе какое-то возмущение, и, так как наш герцог находится в оппозиции ко двору, нас могут слишком хорошо принять или наоборот: там могут вдруг вспомнить, что капитан Кэрик во время Шеффилдского восстания в тысяча семьсот двадцать пятом году note 94Note94
  В 1725 году в Глазго было восстание по поводу налога на солод. Одна из воинских частей, высланных для наведения порядка, состояла из горцев, набранных в Аргайлшире и прозванных в памфлетах тех времен «воры из шайки Кэмбела Кэрика». Восстание получило название Шеффилдского, потому что народное возмущение было направлено главным образом против Дэниела Кэмбела, сквайра, мэра города Шеффилда, члена парламента. (Прим. автора.)


[Закрыть]обрушился на них со своими горцами, и тогда нас могут слишком плохо принять. Во всяком случае, гораздо лучше для всех нас, а для меня особенно (поскольку предполагается, что во многом я разделяю взгляды его светлости), предоставить этим славным людям из Горбалса действовать согласно их собственному усмотрению, не провоцируя и не подстрекая их моим присутствием.

Джини не нашлась, что ответить на подобные доводы, хоть ей и показалось, что в них самомнения не меньше, чем правды.

Тем временем карета катилась вперед; река делалась все шире, пока не превратилась в мощный морской рукав. Воздействие приливов и отливов стало ощущаться все сильней, как это описано в прелестном стихотворении того, кто был увенчан лавровым венком:

 
Все шире и мощней поток.
На отмели стоит баклан.
С его широких крыльев, открытых ветру,
За каплей капля падает, светясь.
 

– Где находится Инверэри? – спросила Джини, глядя на мутный океан холмов горной Шотландии, тянувшихся от другого берега реки в направлении к северу; они громоздились друг на друга, пересекаемые множеством озер. – Вон тот высокий замок – это дом герцога?

– Дом герцога, мисс Динс? Господь с вами, – ответил Арчибалд, – это древний замок Дамбартон, самая сильная крепость в Европе, что бы там ни говорили. Во время прежних войн с Англией ее комендантом был сэр Уильям Уоллес, а теперь комендант – его светлость. Эту должность всегда поручают самому достойному человеку в Шотландии.

– Значит, герцог живет на той высокой скале? – спросила Джини.

– Нет, нет, у него есть здесь наместник, который распоряжается всем в его отсутствие, и живет он в том белом доме, что вы видите у подножия скалы. А его светлость тут не останавливается.

– Еще бы! Этого только не хватало! – отозвалась дама с молочной фермы, на которую дорога, с тех пор как они выехали из Дамфриза, производила явно неблагоприятное впечатление. – Да если бы он тут жил, ему бы во веки веков не сыскать хозяйку для молочной фермы, будь он хоть единственный герцог во всей Англии. Не для того оставила я свой дом и друзей, чтобы приехать сюда и смотреть, как коровы станут дохнуть с голоду на этих голых холмах, вроде вон того, что вы назвали пристанищем эльфов, мистер Арчибалд, хотя, на мой взгляд, он больше похож на свинарник; и не для того тащилась я сюда, чтоб взгромоздиться на верхушку скалы и сидеть там, словно белка в клетке, которую вывесили в чердачном окне.

Возрадовавшись про себя, что это недовольство возникло лишь теперь, когда прелестная ворчунья была у него всецело «под башмаком», как он это называл, Арчибалд холодно ответил:

– Я этих холмов не делал и не знаю, как их можно исправить, а что касается места жительства, то скоро мы будем в доме герцога, который расположен на очень приятном острове, называемом Рознит. Там мы подождем судна, которое привезет нас в Инверэри, где встретим тех, с кем Джини вернется в Эдинбург.

– Остров? – переспросила Джини, которая за всю свою жизнь ни разу не покидала terra firma note 95Note95
  твердой земли (лат.).


[Закрыть]. – Значит, нам придется ехать в лодке? Они кажутся такими маленькими по сравнению с этими страшными волнами и…

– Мистер Арчибалд, – сказала миссис Даттон, – я на это не согласна; со мной не договаривались, чтобы я спускалась на воду, и я требую, чтобы вы приказали этим парням ехать в дом герцога кружным путем.

– Его светлости принадлежит весьма надежное судно неподалеку отсюда, – ответил Арчибалд, – и вам не стоит так опасаться.

– Но я все равно опасаюсь, – заявила дама, – и настаиваю, чтобы мы ехали по суше, пусть это будет крюк хоть в десять миль.

– Но, к сожалению, я ничего не могу поделать, мадам, так как Рознит – остров.

– Да пусть хоть десять островов! – вскипела возмущенная дама. – Все равно это не причина, по которой я соглашусь тонуть, добираясь туда по всем этим морям.

– Конечно, это не причина, из-за которой надо тонуть, мадам, – ответил невозмутимый камердинер герцога, – зато весьма убедительная причина, из-за которой вы не можете попасть туда по суше. – Выполняя повеления своего господина, он указал направление рукой, и кучер, свернув с главной дороги, погнал лошадей к небольшой рыбацкой деревушке, где их ожидала лодка, более красиво разукрашенная, чем те, которые они до сих пор видели; над ней развевался флаг с изображением головы кабана, увенчанной герцогской короной, а на веслах сидели три матроса и столько же горцев.

Карета остановилась, кучер стал распрягать лошадей, а мистер Арчибалд распоряжался переносом багажа из экипажа в лодку.

– Давно ли прибыла «Каролина»? – спросил он у одного из матросов.

– Да уж пять дней как из Ливерпуля, а теперь стоит в Гриноке, – ответил тот.

– Тогда надо отправить лошадей и карету в Гринок, – сказал Арчибалд, – а оттуда по моему указанию погрузить их на судно и переправить в Инверэри. Пусть они пока постоят у моего кузена, конюха Дункана Арчибалда. Леди, – добавил он, обращаясь к женщинам, – надеюсь, вы готовы к отправлению? Нам надо спешить, чтобы не упустить прилива.

– Мисс Динс, – сказала коровница Инверэри, – вы можете поступать как вам угодно, но я скорее соглашусь просидеть тут всю ночь, чем войду в эту раскрашенную яичную скорлупу. Парень, а парень! (Это относилось к горцу, который поднимал дорожный чемодан.) Этот чемодан мой, и эта корзина, и эта подушка, и эти семь узлов, и этот бумажный мешок тоже! Если ты посмеешь тронуть хоть что-нибудь из моих вещей, то пеняй на себя.

Кельт посмотрел на говорившую, потом повернул голову в сторону Арчибалда и, не получив от последнего никаких сигналов, отменяющих полученный ранее приказ, взвалив на плечи чемодан и не слушая протестов возмущенной дамы, которых он, возможно, и не понимал, а если бы даже и понимал, то отнесся бы к ним с равным безразличием, благополучно переправил все имущество миссис Даттон в лодку.

Когда багаж был погружен, Арчибалд помог Джини выйти из экипажа и переправил несколько растерявшуюся девушку по прибывающей воде в лодку. Потом он предложил те же услуги своей второй спутнице, но та решительно отказалась покинуть карету, где она восседала теперь совершенно одна, угрожая всем виновным и невиновным лицам возбуждением иска по поводу жалованья, денег на питание, убытков, расходов и перечисляя по пальцам все свои платья и прочую одежду, с которыми считала себя разлученной навеки.

Мистер Арчибалд не стал тратить труда на увещевания, которые лишь усугубляли негодование дамы, но сказал по-гэльски несколько слов горцам, и хитрые шотландцы, осторожно приблизившись к экипажу и не выдавая ничем своих намерений, с такой неожиданной быстротой и ловкостью схватили упрямицу, что она не успела оказать никакого сопротивления; взвалив ее на плечи почти в горизонтальном положении, они промчались с ней по берегу, на который уже набегал прибой, и, не причинив ей никаких неприятностей, разве что слегка помяв одежду, усадили в лодку, где она в течение нескольких минут не могла прийти в себя от изумления, ужаса и оскорбления, вызванных этим внезапным перемещением. Затем в лодку вскочили мужчины, кроме самого высокого, который последовал примеру своих товарищей лишь после того, как оттолкнул ее от берега. Гребцы дружно налегли на весла, парус надулся, и лодка весело устремилась вперед.

– Вы, шотландский разбойник! – закричала взбешенная дама Арчибалду. – Как вы смеете так обращаться со мной?

– Мадам, – произнес Арчибалд с неумолимым хладнокровием, – пора бы вам уже знать, что вы находитесь в стране герцога и любой из этих парней по одному лишь слову его светлости швырнет вас с одинаковой готовностью как в лодку, так и из лодки.

– Бог да сжалится надо мной! – воскликнула миссис Даттон. – Знай я это раньше, никогда бы не согласилась поехать с вами.

– Теперь об этом уж поздно думать, миссис Даттон, – сказал Арчибалд, – но уверяю вас, что в горной Шотландии есть своя прелесть. В Инверэри в вашем полном распоряжении будет дюжина молочных коров, и, если вы пожелаете, вы сможете их всех перешвырять в озеро, потому что все приближенные герцога имеют почти такую же неограниченную власть, как и он сам.

– Весьма странно все это слышать, – ответила леди. – Но, видно, мне придется примириться с такими порядками. Уверены ли вы в том хотя бы, что лодка не затонет? Она что-то очень наклоняется в одну сторону, на мой взгляд.

– Не бойтесь ничего, – ответил мистер Арчибалд, подкрепляясь солидной щепоткой табаку, – здесь, на Клайде, эта лодка знает нас очень хорошо, и мы знаем ее не хуже, что по сути дела одно и то же. Ни с кем из нас никакой беды не случится. Мы бы отъехали с противоположного берега, но из-за беспорядков в Глазго не годится, чтобы люди его светлости показывались в городе.

– А вы не боитесь, мисс Динс, – обратилась весталка молочных дел к Джини, которая не без внутреннего трепета сидела около Арчибалда, собственноручно правившего рулем, – этих диких мужчин с голыми коленками и этой ореховой скорлупы, что скачет вверх и вниз, словно сбивалка в ведре с молоком.

– Нет, нет, мадам, – ответила Джини с некоторым колебанием, – я не боюсь. Мне и раньше приходилось видеть горцев, хотя и не так близко; а что до опасных глубоких рек, то Бог, я полагаю, оберегает людей не только на суше, во и на воде.

– Как это хорошо, – сказала миссис Даттон, – когда умеешь читать и писать: тогда к случаю всегда найдется сказать что-нибудь подходящее.

Арчибалд был очень доволен результатами своего энергичного воздействия на упрямую молочницу, но, как человек разумный и добродушный, он хотел теперь закрепить насильственно захваченное преимущество более мягкими средствами: в конце концов ему удалось так успешно доказать миссис Даттон всю необоснованность ее страхов и невозможность пребывания ее одной на берегу, в пустой карете, что еще до прибытия лодки в Рознит доброе согласие, царившее раньше в маленьком обществе, было полностью восстановлено.

ГЛАВА XLII

Судьба (или, вернее, провиденье)

Примчала нашу барку, для которой

Мы сами не могли назначить порт,

В прекрасную, достойнейшую гавань.

Флетчер

Острова в заливе Ферт-оф-Клайд, теперь легко доступные благодаря ежедневным рейсам дымящих пароходов, были во времена наших отцов уединенными местами, куда редко забирались как путешественники, так и всякие другие посетители. Острова эти славятся редкой и разнообразной красотой. Гористый Арран, или, по-другому, Альпийский остров, изобилует величественными и необычайно романтичными пейзажами. Бьют отличается более мягким и лесистым характером местности, Камрей, словно противопоставляя себя обоим, замечателен своей ровной зеленой поверхностью; он похож на цепь, протянувшуюся вдоль залива, между отдельными, широко расставленными звеньями которой проглядывает океан. Рознит, значительно уступающий им по размерам, расположен гораздо выше и ближе к западному берегу залива, вблизи начала озера, называемого Гар-лох, и недалеко от озер Лонг-лох и Синт-лох, или Холи-лох, которое, начинаясь на западе горной Шотландии, соединяется с устьем Клайда.

Свирепые холодные ветры, которые так губительно действуют весной на посадки овощей в Шотландии, ощущаются гораздо меньше на этих островах; за исключением Аррана с его гигантскими высотами, они не подвержены и штормам с Атлантического океана, так как расположены в глубине залива и прикрыты берегами Эршира. Поэтому нежные березки, плакучие ивы и другие рано распускающиеся и клонимые ветром деревья растут в этих благодатных укрытиях с пышностью, невиданной в наших восточных областях, а сам воздух благодаря его мягкости считается целебным для легочных больных.

Из всех островов Рознит больше других прославился своей живописной прелестью, и поэтому графы и герцоги из рода Аргайлов издавна любили гостить здесь: местом их временного жительства являлся охотничий или рыбачий домик, превращенный последующими перестройками в настоящий дворец. Когда лодка, которую мы оставили пересекающей залив, приблизилась к острову, глазам сидевших в ней предстала резиденция герцога во всей ее оригинальной простоте.

У места высадки, частично скрытого низкими, но развесистыми дубами и кустами орешника, виднелись два-три человека, очевидно, ожидавшие их прибытия. Джини не обратила на них никакого внимания, и поэтому велика же было ее изумление, когда, оказавшись на берегу, куда ее перенесли гребцы, она попала прямо в объятия своего отца!

Это было так чудесно, что напоминало скорее счастливый сон, чем действительность! Она высвободилась из его крепкого и нежного объятия и слегка отстранилась, чтобы убедиться, что это не обман чувств. Но нет, стоящий перед ней человек был не кто иной, как сам почтенный Дэвид Динс в своем лучшем светло-синем воскресном кафтане с крупными металлическими пуговицами, в камзоле и штанах из того же материала, в крагах из плотной серой ткани с знакомыми ей медными пряжками, в широкополой синей шляпе, сдвинувшейся назад, когда он в порыве безмолвной благодарности возвел глаза к небу. Она смотрела на седые пряди, выбившиеся из-под полей шляпы, на обветренные скулы, на высокий, покрытый морщинами лоб, на ясные голубые глаза, не потускневшие с возрастом и ярко блестевшие из-под нависших бровей, на черты лица, обычно строгие и суровые, преображенные теперь непривычным для них выражением восторженной радости, нежности и благодарности. Да, это был Дэвид Динс! И оба они были так невообразимо счастливы присутствием друг друга, что если я когда-либо увижу вновь моих друзей Уилки и Аллана, я попрошу у них или даже украду набросок с этой сцены.

– Джини, моя родная Джини, самая послушная дочь на свете! Самому Богу Израиля надлежало бы быть твоим отцом, а не мне, недостойному! Ты вызволила нас из рабства, ты вернула честь нашему дому. Да благословит тебя Господь, дитя мое, ты заслужила его благодать! Но он уже благословил тебя, ибо избрал тебя орудием своей милости! Произнося эти слова, Дэвид Динс не мог сдержать слез, хотя растрогать его было не так-то легко. Арчибалд из деликатности отвел зрителей в сторону, так что только лес и садившееся солнце были свидетелями полноты их чувств.

– А Эффи? А Эффи, дорогой отец? – жадно спрашивала Джини, непрестанно перемежая этим вопросом излияния радости и благодарности.

– Ты еще услышишь, ты еще услышишь, – поспешно ответил Динс и вновь стал возносить благодарность небу за то, что Джини осталась невредимой в стране смертоносной епископской власти и сектантской ереси, а также и за то, что она спаслась от всех дорожных опасностей и львов, рыскающих в пустыне.

– А Эффи? – вновь повторяла любящая сестра. – И… и (с какой охотой сказала бы она: «Батлер», – но решила все-таки видоизменить вопрос)… и мистер и миссис Сэдлтри, и Дамбидайкс, и все друзья?

– Все здоровы, все здоровы, благодарение Богу!

– А… а… мистер Батлер? Он был нездоров, когда я ушла.

– Он совсем поправился, – сказал отец.

– Слава Богу! Но, отец, Эффи, как Эффи?

– Ты больше ее никогда не увидишь, дитя мое, – ответил Динс торжественным голосом, – теперь ты единственный лист на старом дереве, дай тебе Бог здоровья!

– Она мертва! Убита! Извещение пришло сюда слишком поздно! – закричала Джини, ломая руки.

– Нет, Джини, – возразил Динс тем же печальным и серьезным тоном,

– плоть ее жива и избавлена от всех земных горестей; если бы так же жива была ее вера, а душа – так же избавлена от пут сатаны!

– Господи, помилуй нас! – воскликнула Джини. – Неужели это заблудшее дитя оставило вас ради того негодяя?

– Вот именно, – сказал Динс, – она покинула своего старого отца, кто молился и проливал за нее слезы, она покинула свою сестру, трудившуюся ради нее, как родная мать, она покинула прах своей матери и землю своих предков и ушла в чужой край с этим сыном Велиала, исчезла темной ночью из отчего дома. – Он замолчал, не в силах говорить от скорби и возмущения.

– И с этим человеком? С этим страшным человеком? Оставила нас, чтобы пойти за ним? О Эффи, Эффи, кто бы мог этого ожидать после дарованного тебе освобождения!

– Она ушла от нас, дитя мое, потому что она не такая, как мы, – ответил Динс. – Она засохшая ветвь, на которой никогда не созреет плод благодати, козел отпущения, ушедший в мирскую пустыню и унесший с собой грехи нашей маленькой общины. Да будет с ней милость Божья! Она еще познает, как велик в своей милости Господь, ибо придет час и ей обратиться к нему. И ежели ей суждено войти в царствие небесное, то всевышний вспомнит о ней! Что сказала бы ее мать, эта славная и незабвенная матрона – Ребекка Мак-Нот, память о которой живет в Ньюбэтле подобно благоухающему цветку, а в Лагтоне – подобно чаше с ладаном? Да свершится воля Господня: пусть идет своим путем, пусть сеет и жнет сама – Бог знает свой час! За нее вознесли столько молитв, что, может быть, она и не собьется с пути праведного окончательно. Но никогда, Джини, никогда не будем упоминать ее имя… Она ушла от нас, как те быстро текущие ручьи, о которых говорил Иов многострадальный: «Когда становится тепло, они умаляются, а во время жаров исчезают с мест своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню и теряются».

После этих слов наступила грустная пауза. Джини охотно разузнала бы подробней об уходе сестры, но запрещение отца прозвучало категорически. Она хотела было рассказать о своей встрече со Стонтоном в доме его отца, но, поспешно воскресив в памяти все подробности этого свидания, решила, что они скорее усилят, чем успокоят горе отца. Поэтому она не заговаривала больше на эту мучительную тему и отложила все свои вопросы до встречи с Батлером, от которого надеялась узнать подробности побега сестры.

Но когда она увидит Батлера? Эта мысль не выходила у нее из головы, особенно после того, как отец, желая, по-видимому, избежать разговора об Эффи, спросил ее, указывая рукой на противоположный берег Дамбартоншира: «Не находишь ли ты, что это приятное место?» И тут же объявил дочери о своем намерении переправить в этот край «все свое земное имущество», так как его светлость герцог Аргайл просил его, Дэвида Динса, как человека опытного в сельском труде и во всем, что касается скота, управлять скотоводческой фермой, которую его светлость решил взять в свои руки, чтобы улучшить породу скота.

Сердце Джини упало при этих словах.

– Это, конечно, приятная и красивая страна, она так клонится к западному солнцу, и здесь, наверно, прекрасные пастбища; трава, несмотря на сухую погоду, совсем зеленая. Но это так далеко от нашего дома, а я очень соскучилась по мягкой траве Сент-Леонардо, где столько колокольчиков и желтых лютиков.

– Не говори об этом, Джини, я хотел бы никогда больше не слышать названия этого места. Все равно я уже продал все, что было нужно, и счета оплачены. Но я переправил сюда всю скотину, которая тебе по душе. Здесь Гованс и здесь твоя пятнистая корова и маленькая телка, которую ты зовешь… не скажу, как ты ее зовешь; я никак не мог заставить себя продать твою любимицу, хоть вид ее, может быть, и будет нас иногда печалить; но, с другой стороны, бедное бессловесное животное здесь ни при чем. И еще двух я сохранил и велел их всех гнать впереди прочей скотины, чтобы люди сказали про меня, как когда-то встарь говорили про сына Иессея – Давида, когда он вернулся с битвы: «Вот добыча Давида».

Расспросив подробней, Джини еще раз восхитилась практичной благотворительностью ее друга герцога Аргайла. Создав нечто вроде опытной фермы на окраине своих обширных владений в горной Шотландии, он искал подходящего человека, которому мог бы доверить управление ею. Разговор на сельскохозяйственные темы, который его светлость вел с Джини на обратном пути из Ричмонда, убедил его в том, что ее отец, на чей опыт и авторитет она так часто ссылалась, являлся именно таким человеком, которого он искал. Когда стало ясно, что из-за приложения к помилованию Эффи Дэвиду Динсу придется, по всей вероятности, переменить место своего жительства, эта мысль окончательно окрепла в сознании герцога, а так как он был энтузиастом не только в сельскохозяйственных, но и в благотворительных делах, то решил принести пользу и тем, и другим, поручив в письме своему уполномоченному в Эдинбурге выяснить, что собой представляет Дэвид Динс, скотовод из Сент-Леонарда: если при этом окажется, что он действительно таков, каким его описали, то немедленно нанять его на самых выгодных для Динса условиях управляющим предполагаемой фермы в Дамбартоншире.

Это предложение было сделано старому Дэвиду уполномоченным герцога на второй день после того, как извещение о помиловании прибыло в Эдинбург. Решение оставить Сент-Леонард еще раньше было принято Дэвидом; лестное предложение со стороны герцога Аргайла взять в свои руки управление хозяйством, требующее такого умения и опыта, являлось само по себе необыкновенно почетным, и, кроме этого, честный Дэвид, сам высоко ценивший свои таланты, считал, что, соглашаясь на это предложение, он до некоторой степени отблагодарит Аргайла за огромную услугу, которую тот ему оказал. Условия, включая разрешение пасти его собственный скот на пастбищах герцога, были очень выгодными, и практичный Дэвид сразу сообразил, что для торговли скотом там не будет никаких помех. Правда, можно было опасаться «хэшипа» note 96Note96
  «Xэшип» – шотландское выражение, теперь вышедшее из употребления, так как «вооруженное нападение с целью угона скота», которое оно обозначает, теперь, к счастью, не имеет места. (Прим. автора.)


[Закрыть]со стороны проживавших по соседству горцев, но Дэвид полагал, что грозное имя герцога Аргайла и немного «черной дани» обеспечат безопасность.

И все-таки оставались еще два соображения, из-за которых Дэвид колебался. Первое заключалось в том, что он не знал, какого вероисповедания придерживается священник нового прихода, но в этом щепетильном вопросе, как читатель дальше узнает, он получил полное удовлетворение. Второе касалось его дочери, которой закон предписывал покинуть Шотландию на долгие годы.

Поверенный герцога, к которому Дэвид обратился за советом, сказал с улыбкой:

– Не следует понимать это условие в его абсолютном значении. Если молодая женщина покинет Шотландию на несколько месяцев или даже недель и приедет после этого в новое жилище своего отца морем с западных берегов Англии, то никто не будет знать о ее прибытии, во всяком случае, никто из тех, кто имеет право или желание чинить ей по этому поводу неприятности. Права наследственной юрисдикции герцога Аргайла столь обширны, что избавляют всех, кто проживает на его землях, от вмешательства посторонних судей; а тем, кто от него зависит, он даст указания не беспокоить молодую женщину. И, кроме того, поскольку она будет жить на самых окраинах горной Шотландии, то можно считать, что она находится вне Шотландии, то есть вне притязаний закона и цивилизации.

Такие доводы показались старому Дэвиду не совсем убедительными, но побег Эффи, случившийся на третий день после ее освобождения, сделал жизнь в Сент-Леонарде настолько невыносимой для него, что он немедленно согласился на сделанное ему предложение; одобрил он и мысль герцога поразить Джини своим неожиданным присутствием на Розните, которое должно было превратить их переезд в приятный для нее сюрприз. Герцог известил Арчибалда обо всех этих обстоятельствах и приказал ему действовать согласно указаниям из Эдинбурга, благодаря чему он и привез Джини в Рознит.