Текст книги "Ц-5 (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 8

Понедельник, 23 февраля. Утро

Восточный Берлин, Карл-Маркс-аллее

Широкий и прямой проспект в зачине своем звался Шталиналлее, во славу Иосифа Виссарионовича, но хрущевская оттепель занесла слякоть и сюда – «осси» живо перекрестили «аллею» в честь проверенного, идеологически стойкого автора «Капитала».

Я шагал по чистеньким, выметенным тротуарам, и отдыхал душой. Зодчие словно привили Берлину московский дух – отсюда и до Александерплатц узнавался сталинский ампир, хоть и с немецким акцентом. В глаза не пылила чуждость, и это успокаивало, примиряло с участью бездомного.

Даже машины на улице знакомые – и пузатые «буханки» проезжали, и простенькие «Жигули» с «Волгами». А «Трабанты», «Вартбурги», «Робуры» роднились с нашим автопромом настолько, что казались своими.

Правда, люди вокруг болтали по-немецки, но это лишь радовало – попрактикуюсь хоть. Не терять же время даром.

Беспокойная ночь нагнала сонливость, я воспринимал явь с задержкой, туговато соображая, но ноги несли меня верным путем. Свернув в переулок – мою персону, тренькнув звоночком, обогнал почтальон на желтом велосипеде – я вышел к нужному дому. Высокому, наивно-помпезному, облепленному пролетарскими излишествами – в нишах сжимали молоты гранитные рабочие, а на барельефах… Вот уборщицы со швабрами и тряпками. Вот инженер мудрит с циркулем. А вот… Я прыснул в ладонь – фаянсовое панно изобразило трех пролетариев на отдыхе. Один развернул… то ли газету, то ли гармошку, не понять, а два других хлещут из бутылочных горлышек. Соцреализм.

Поднявшись на этаж, я позвонил. Долго не открывали, я уж руку поднял – еще разок вжать кнопку звонка, но тут дверь щелкнула. Мне открыла строгая бабуся с сигаретой в длинном мундштуке. Она смахивала на престарелую школьницу – ее глухому коричневому платью с белым кружевным воротником не доставало лишь фартучка. Пыхая дымком, бабуся вопросительно состроила брови.

– Вы не подскажете, – вежливо обратился я, – здесь проживает товарищ Штиглиц?

В глаза у хозяйки мелькнула тень – она словно припомнила нечто из давнего прошлого, когда радио выпевало «Лили Марлен» или бравую «Эрику».

– Извините, – наметила улыбку бабуся, – товарищ Штиглиц переехал в Карл-Маркс-Штадт.

– А товарищ Штиглиц ничего не передавал для Михаэля?

– Айн момент…

Тяжело ступая, хозяйка удалилась. За приоткрытой дверью застыла тишина, лишь запахи кофе и ванили дразнили обоняние.

«М-да, съесть бы чего-нибудь… – подумал я, тормоша в уме кулинарные фантазии. – Булочка с какао, перехваченная в аэропорту – это не серьезно…»

Гулкий звук шагов возвестил о приближении домоправительницы, и вот мощный корпус в «школьном» платье вписался в дверной проем. Бабуся молча, но с затаенной улыбкой, протянула мне пакет из плотной бумаги.

– Вам просили передать.

– Благодарю вас…

Дверь со щелчком закрылась, а я спустился по развороту лестницы и, у входа в общую ванную комнату, надорвал пакет. Внутри обнаружилась довольно тугая пачечка марок – и подробная инструкция, заботливо переведенная на русский.

Меня приглашали погостить в Варнемюнде. А внизу – подпись в две заглавные буквы «М» и «W».

– Яволь, геноссе Вольф, – сказал я вполголоса.

* * *

До Варнемюнде добрался на обычном «Икарусе» с берлинского автовокзала. Нет, ну, разумеется, сначала я отоварился в магазине «Деликат», торговавшем съестным класса «лакшери», а потом уже обилетился. Рокочущий автобус донес меня до самого моря.

Балтика недовольно ворочала чугунные валы, отороченные белыми гребешками, а порой хлябь засвечивала серо-зеленым, как толстое стекло на просвет. Ни солнца, ни туч – сплошь серая мга, частенько сеявшая противную морось.

– Варнемюнде! – протяжно огласил водитель.

Я покинул теплый автобус, и ветер с моря тут же встрепал волосы парика, едва не срывая кепку. Холодные порывы нагло лезли под куртку, но вязанный бабушкой Клавой свитер осадил стихию. Не замай!

– Вы не подскажете, где здесь гостиница «Нептун»?

Остановленная мной фрау глубоко задумалась, а затем подробно и неторопливо расписала дорогу. Которой я и отправился.

Неприютное серое небо, голые деревья вдоль безлюдной улицы, вымощенной мокрой брусчаткой, сросшиеся боками старые моряцкие домики в один-два этажа – всё навевало ту унылую печаль, что тяжелит в осенней степи или на торфяных болотах. Как раз под мое настроение!

Мрачно улыбнувшись, я дошагал до берега. Бурая засохшая трава шелестела на верхушках дюн, а вдали, куда выгибался пляж, укатанный мелким белым песком, торчала в гордом одиночестве главная достопримечательность – башня маяка, сложенная из белого глазурованного кирпича. Пару круговых маячных балконов окаймляли перила из кованого железа.

«Ладно, выберусь как-нибудь и туда, – подумалось рассеянно. – У меня каникулы…»

Развернувшись, я направил стопы к гостинице «Нептун» – белая многоэтажка высилась подальности, у навеянных ветром дюн. По бетонированной дорожке, выстланной от самого пляжа, я добрался до пустынной парковки. Мертвый сезон.

Мне показалось, что администраторша даже обрадовалась редкому постояльцу. А когда я выложил коротенькую заявку из Штази, ее дежурная улыбка преисполнилась слащавости. Спасибо геноссе Вольфу – теперь местные «шпицели», как тут по-свойски зовут чекистов, точно не заинтересуются моей скромной персоной.

– Добро пожаловать, геноссе Шлак! – заворковала администраторша. – Приятного отдыха!

– Спасибо, – кивнул я, прихватывая ключ.

Мне достался небольшой, но уютный номер на шестом этаже. Добротная меблировка, узнаваемый телевизор «Junost» – и роскошный вид из окна. Серая муть потихоньку развеялась, приоткрывая сизую, клубистую хмарь, нависшую над морем. Волны нон-стоп катились к берегу, отливая зеленистой сталью. Бурля и пенясь, вал за валом брал приступом песчаный пляж – и откатывался, с шипеньем крутя мутные водовороты.

Я прижался лбом к холодному стеклу, и глянул вниз. Дюны прижимались почти к самим стенам отеля. Как застывшие буруны, они колыхали рыжими перепревшими злаками, словно готовясь уйти во встречный накат, столкнуться лбами с неумолчным прибоем – и мощно вздыбиться, расплескаться шумными мелкими брызгами. Хорошо!

Две недели рядом с суматошным простором – это, правда, здорово. Отстроиться от передряг, зарядиться покоем… Да, именно покоем! Войти в состояние без тревог легче всего на фоне бушующего моря – когда за окном хлещет стылый ветер, сея соленую изморось, и ворочаются волны, ты испытываешь уют даже в казенном номере. Сидишь, вздыхаешь лицемерно – мол, бедные рыбаки, каково им в такую погодку болтаться на утлых мотоботах… А тебе тепло, спокойно…

Две недели. Может, и три. Срок невелик, но достаточен, чтобы «вправить» себе мозги – обдумать жизнь наперед, разобраться со своими чаяниями, мечтами, планами. Понять, чего ты хочешь по-настоящему, на чем стоит сосредоточиться, не растрачивая силы попусту.

Я устроился в мягком кресле и основательно потянулся.

«Начинаю думать!»

Тот же день, чуть позже

Москва, Кремль

Андропов долго бродил по залам дворца, пока случайно не наткнулся на Суслова. Шли последние приготовления к партсъезду, и главный идеолог окунулся в общественно-полезную деятельность с головой.

– Михаил Андреевич, доброе утро!

– А-а, Юра… – притормозил «человек без галош». – Доброе, доброе…

Он едва не сорвался, продолжая свой бег, но председатель КГБ удержал секретаря ЦК.

– Михаил Андреевич, у меня к вам очень важный разговор!

Суслов затрепыхался, но Юрий Владимирович проявил изрядную настойчивость.

– Юра, – в нетерпении запритопывал Михаил Андреевич, – мне сейчас совсем некогда… Потом! Вечером. Завтра!

– Сейчас! – резко сказал Андропов.

Суслов от неожиданности ослабил усилия вырваться, и председатель КГБ тотчас же закрепил успех.

– Дело касается Миши Гарина, – негромко сказал он.

– Причем тут Миша?

Рассеянный, изнывавший взгляд Михаила Андреевича внезапно обрел колючесть и цепкость.

– «Миха», он же «Хилер», он же «Ностромо», и Миша Гарин – это один и тот же человек, – раздельно проговорил Андропов.

Главный идеолог замер на какие-то секунды, все просчитал, продумал – и затащил главного чекиста в роскошную приемную, чей интерьер не менялся с царской поры. Закрылись высоченные, толстые двери – и словно вернули ко временам империи. Шум, гам, бестолковая суета в цейтноте – всё осталось за резными створками.

– Рассказывай, – велел Суслов.

Председатель КГБ кратко изложил суть.

– Понимаете, Миша готов с нами сотрудничать, – начал он горячиться, – но позицию Леонида Ильича мне не изменить.

– Позиция Леонида недопустима, – сурово отрезал Михаил Андреевич. – И я не позволю, чтобы Мишу упрятали за решетку, пусть даже золотую! Я обязан ему не только жизнью телесной, но и духовной. Ты даже не представляешь, Юра, до чего это тяжело – вытравливать в себе догматика! Впрочем, не обо мне речь. Ты молодец, Юра, что дал «тезке» возможность пропасть и затаиться! И, раз уж зависла пауза, нам нужно ею срочно воспользоваться. Сделаем так. Леонида я беру на себя, а ты, Юра… Ты ведь по-прежнему дружен с Устиновым? Вот и поговори с ним! Нужно обязательно склонить на нашу сторону министра обороны – это весомая фигура. Убедишь его – тут же появится шанс выиграть всю партию!

– Годится! – энергично кивнул Андропов.

Вечер того же дня

Восточный Берлин, Рушештрассе

– Шеф… – Райнер Кёнен замер на пороге, уткнув нос в раскрытую папку и близоруко водя головой. Полное впечатление, что лижет между страниц…

– М-м? – отозвался Вольф, слегка улыбаясь заму.

Было бы грубой ошибкой не принимать Райнера всерьез, но эти его повадочки… Они лишают Кёнена даже минимума солидности.

– Подтвердилось сообщение из Москвы, шеф! Михаэль Шлак заселился сегодня в отель «Нептун».

– Отлично, Райнер! – Маркус Вольф прищелкнул пальцами, чувствуя, как участился пульс. – Просто отлично!

Шеф Штази незаметно вздохнул. Он так хотел встретиться с Михой, поговорить, узнать, как оно там, в смутном будущем… Желание это лишь усилилось со временем, но… Ох, уж это время! Вечно его не хватает! До того хочется все бросить, и махнуть на бережок седого Остзее, а нельзя… Завал. И, пока его не разгребешь, никуда ты, Миша Волк, не махнешь. И не мечтай.

Нахмурившись, Маркус приблизился к окну. Суетливое кружение автобукашек ни замедлялось ни на миг. Ползут и ползут. Лакированные спинки «жучков» бликовали в рваном свете фар, отражая багровые сполохи стоп-сигналов. Круговорот.

– Я просил связаться с «Великолепным монахом»… – подал голос Вольф.

– Да, да, шеф! – тут же ожил Кёнен. – Я как раз ищу… Вот! Ойген Браммерц сообщает, что Кароль Войтыла, польский кардинал, замечен в компании Фрэнка Карлуччи, этого мастера госпереворотов. О чем они беседовали, неизвестно, но уже на следующий день Войтыла встретился с Полом Марцинкусом, американским архиепископом и президентом Института Религиозных Дел, проще говоря, банка Ватикана. Пол Казимир Марцинкус – любопытнейшая фигура, настоящий гангстер в сутане! Он с детства занимался дзю-до и выбился в телохранители папы Павла VI, а однажды спас жизнь понтифику. Наверное, с того момента и пошел в рост. Ныне Марцинкус в полной тайне ворочает «отмытыми» миллиардами. Кстати, его двоюродный брат Раймонди – верный член мафиозной «семьи» Коломбо. Есть сведения, что Раймонди приходится племянником крестному отцу Чарльзу «Лаки» Лучано, и является связным между «Коза нострой» и Марцинкусом.

– Занятная особь, – усмехнулся Вольф, приседая на краешек подоконника.

– Ага… И еще какая! Так вот, Браммерц докладывает, что Марцинкус согласился финансировать польский профсоюз «Солидарность» – главный инструмент ЦРУ для расшатывания ситуации в Польше.

– Бжезинский умер, – насмешливо фыркнул шеф Штази, – но дело его живет.

– Ага… – отозвался Кёнен, снова клюя носом абзацы.

– Ладно, – вздохнул Маркус. – Держите меня в курсе, Райнер.

– Ага… – рассеянно перелистывая донесения, зам вышел, забыв притворить дверь за собой. Мелькнуло лицо секретаря, и створка мягко закрылась.

«Должен же я хоть за неделю разгрести этот шпионский завал! – с неудовольствием подумал Вольф. – И вырваться на денек!»

Папки, аккуратно сложенные на большом письменном столе, глядели на него с сомнением.

Вторник, 24 февраля. Утро

Москва, Кремль

– Ой, как тут здорово… – затянула Альбина. Она непрестанно вертела головой, но этого ей казалось маловато для полного обзора, поэтому девушка раз за разом крутилась на каблучках, чтобы высмотреть всё-всё-всё. И башни, и их отражения в зеркальных стенах Кремлевского дворца съездов, и людей.

А депутаты, поспешавшие во дворец, попадались такие, что даже сдержанная Светланка глаза распахивала, впечатленная и зачарованная. Вот мимо прошел космонавт Леонов, а вон там, на углу, с кем-то разговаривает Донатас Банионис… Да не с кем-то, а с Татьяной Дорониной! Ишь ты ее… Смеется, глазками постреливает… Ну, и правильно.

Рита вздохнула. Ей очень не хватало Миши. Вообще, в этом году всё немного сдвинулось. Хотя… Нет, всё началось еще в ноябре, когда она жила у Гариных.

Ей становилось хорошо и спокойно, если Миша находился рядом, пусть даже в соседней комнате. А вот, когда он оказывался близко, делалось еще лучше. Правда, спокойствие сменялось волнением.

Одно было плохо – Миша вел себя уж больно по-джентльменски. Боялся обидеть, дурачок…

Пару раз она сама пробовала выйти к нему поздно-поздно вечером – все уже спали, в доме замирала тишина… Это же так просто – на цыпочках, каких-то десять шажков… И… Да просто так, присесть на Мишин диван, пошушукаться…

«Ага! – мелькнуло у Сулимы. – Просто так!»

Тогда ее удержало стеснение… Хм… А если честно? Ну, да… Побоялась. Не Миши. Себя. Останься они вдвоем, и томление сделалось бы невыносимым, их просто притянуло бы друг к другу!

Жаль, что так и не осмелилась…

– Рита! Рита! – звонкий Машин голос камнем упал в поток сознания, разбрызгивая мысли.

– А? Чего?

– Чего, чего! – сердито откликнулась Шевелёва. – Я ее зову, зову, а она… Пошли скорей!

Сулима догнала подруг, и они вместе вошли в обширное фойе Дворца съездов, с галереями, украшенными гербами союзных республик. А народищу…

– И чё? – сразу же донесся извечный вопрос.

– Капчё! – ответил Жуков. – Куда ты в зал?! Депутат, что ли? Нам наверх!

– Ой, Дюша… – недовольно начала Альбина, встав на защиту подопечного, но не договорила.

– Долго вы там копаться будете? – недовольно воззвал с лестницы Зенков, забыв о жеманных ухватках.

– Идем уже, идем уже! – Маша взбежала по ступенькам, и Жека хищно завладел ее узкой ладонью.

Рите опять взгрустнулось, но впечатлений извне навалилось столько, что личные неурядицы скрылись под их напластованиями. Вот она выходит на балкон – и перед ней распахивается Большой зал. Казалось невероятным, что столь огромное пространство вообще можно перекрыть. Парит он, что ли, этот необъятный потолок? Или невесом? Сцену видать всю, и трибуну…

– Садимся! Садимся!

– Ой, Изя, подвинься…

– А чё, подлокотники общие, что ли?

– Что ли!

– Вельми понеже…

– Тимоша, я тебе местечко забил!

– А я, может, не с тобой хочу?

– Тимо-оша…

– Да ла-адно…

– Выходят! Выходят!

Политбюро ЦК КПСС в полном составе показалось из-за кулис, вереницей попадая в президиум. В зале заплескали – и аплодисменты разошлись пожаром, не унимаясь.

Четыре тысячи человек приветствовали стоявших на сцене, члены Политбюро хлопали депутатам алаверды, и Рита вдруг ощутила громадность происходящего уже не глазами, а умом. Здесь, во Дворце съездов, как будто собралась целая страна – шахтеры, академики, металлурги, колхозники, инженеры, строители, военные, учителя, врачи, писатели… С Дальнего Востока и с Украины, из туманного Ленинграда и знойного Ташкента. От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей.

С задних рядов доносились оживленные голоса гостей, звучали все акценты – прибалтийский, грузинский, украинский, татарский, еще какой-то… И девушка впервые в жизни прочувствовала то, о чем толковал Миша – причастность ко всем этим людям, таким разным и таким схожим. Советским.

А затем грянул «Интернационал»…

Тысячи голосов соединялись, вознося глухой человечий зов. Чудилось, гимну мало места в зале, и он высвобождается, разносится за кремлевские стены, полня улицы, вихрем кружась по площадям.

Зиночка первой стала подпевать, за нею вдохновилась Альбина. Рита поймала себя на том, что губы сами повторяют знакомые строки, и облегчила душу, подхватывая со всеми вместе:

Это есть наш последний

И решительный бой;

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Отгремели плавные, величественные аккорды, а девушка еще не остыла от драгоценного чувства товарищества и единения всех со всеми. Что-то говорили с трибуны, чему-то хлопали в зале… А затем динамики разнесли глуховатый голос Брежнева:

– Дорогие товарищи!

Рита сразу поскучнела, вздохнула, готовясь к нудному докладу, а генеральный секретарь все тянул и тянул паузу. Перебрав пачку отпечатанных листов, он небрежно отложил их и сказал, наклонясь к микрофонам:

– Обойдемся без долгих речей… Товарищи! Я предлагаю всем выступающим говорить только по делу, без хвалебных од и убаюкивающих рапортов. Начну без плана, как есть… К-хм… Мы привыкли гордиться нашими успехами, и нам есть, чем гордиться, но так называемых отдельных недостатков гораздо больше. Они мешают нам жить, не дают расти и развиваться. Их хватает, этих «язв социализма». Трудящиеся лишены возможности сходить в магазин и купить то, что им нужно, на заработанные деньги. Это позор, товарищи. И мы должны, мы просто обязаны покончить с тотальным дефицитом в кратчайшие сроки! А взяточничество? Оно, как ржа, разъедает советское общество снизу доверху! Мы дожили до того, что в СССР зародилась организованная преступность, самая настоящая мафия! А рабочий человек бессилен против чиновного или милицейского произвола. – Помолчав, словно вслушиваясь в гулкую тишину, Леонид Ильич со вкусом договорил: – Наш долг, товарищи, долг коммунистов, покончить с позорными явлениями советской действительности! И не просто очиститься от перерожденцев и оборотней в погонах – это всего лишь следствия. Нет, надо искоренить сами причины. Переходить от двухконтурного денежного обращения к нормальному финансированию, к ленинским принципам хозяйствования, встраивать в народное хозяйство естественно действующие обратные связи, обеспечивающие рост производительности труда… Ну, обо всем этом куда толковей расскажет товарищ Косыгин, а я лишь напомню подзабытую истину: социализм в СССР победит окончательно лишь тогда, когда весь наш трудовой народ станет жить лучше, чем в самых богатых капстранах. Наше дело правое, товарищи, и я верю, что победа будет за нами!

Зал долго молчал, а потом люди начали вставать. Редкие всплески аплодисментов разошлись, переходя в овацию, хотя множество депутатов продолжало сидеть недвижимо, словно оглушенные.

– Сразу видно, кто «за», а кто «против»! – услыхала Рита злорадно-восторженное с задних рядов, и захлопала в ладоши, присоединяя свой голос.

Там же, позже

Пересечься с министром обороны удалось лишь в перерыве – Андропов отловил Устинова в буфете, где тот дул чай с кренделем.

– Дмитрий Федорович… разговор есть. Фу-у…

– Чего это ты такой… заполошенный? – добродушно проворчал министр.

– Забегался, – усмехнулся председатель КГБ. – Секретные распечатки от «Михи» помните?

– Забудешь их, пожалуй… Что-то новенькое появилось?

– Ну-у… Можно и так сказать, – тонко улыбнулся Юрий Владимирович. – На днях я встречался с Михой лично.

Устинов поперхнулся, и закашлялся.

– Предупреждать надо… – засипел он, перхая. – Что, вот так вот, как мы сейчас? Вживую?

– Живее не бывает! Его зовут Миша Гарин, ему семнадцать, хотя кажется старше. Миха согласился сотрудничать с нами. Я оставил его на конспиративной квартире, сам поехал на доклад к товарищу Брежневу… а где-то через полчаса позвонил Михе. И попросил… Потребовал, чтобы он исчез.

– Да что же это такое! – Дмитрий Федорович сердито отставил стакан. – Погибели моей хочешь? Чай-то горячий! – он сделал маленький глоток, и нахмурился. – Подожди, подожди… И чего тебе Леонид Ильич наговорил?

– Дал мне срок в двадцать четыре часа, чтобы я нашел Миху – и упрятал на режимный объект под строгую охрану, – отчеканил Юрий Владимирович. – Сказал, что ты лучше знаешь, в какой, так сказать, монастырь его постричь.

Лицо Устинова как будто обрюзгло. Министр уставился в столешницу, а его пальцы крошили объедок кренделя.

– А ты, значит, ни в какую? – взгляд, брошенный исподлобья, поверх очков, показался Андропову зорким и прицельным.

– Миха вылечил меня, – Ю Вэ легонько шлепнул по столу, – Миха вылечил мою Таню! Да я молиться должен на этого парня! Все мы у него в долгу! Слыхал, как съезд гудел, когда генеральный отложил свой доклад, и начал говорить от себя? Писаки строчили, как угорелые! А ведь, не будь Михи, зачитал бы тягомотину часа на три, все бы горячо поддержали и одобрили. А Лёня в минуты уложился, зато всё по делу, и какому делу!

– А Миху, стало быть, за высокую бетонную ограду, – медленно проговорил Дмитрий Федорович, – под бдительную охрану часовых с «калашниковыми»…

– Так именно! – горько вымолвил председатель КГБ. – А это недопустимо! Это… Это просто мерзко!

Он покосился на второй стакан с чаем, над которым вился парок.

– Чего не пьешь? – буркнул Андропов.

– А это не мой! – оживился Устинов. – Товарища одного. Лет десять не видел! А, вот и он!

К столику подошел ладный, седой прибалт, крепкий для своих лет и лишь слегка расплывшийся в талии.

– Етта… – выразился он. – Приветствую, Юрий Владимирович.

Поставив на столик пару блюдец – с омлетом и парой сосисок, добавил ворчливо: – Хоть перекушу нормально, а то – крендель! Етто девчонки пускай кренделями обедают, им фигуру беречь…

Гулко хохотнув, министр обороны хлопнул прибалта по широкому плечу:

– Рекомендую: Арсений Ромуальдович Вайткус! В тридцать девятом внедрился в СД, служил по ведомству Шелленберга. Мы Арсения, значит, орденом Ленина и «Золотой звездой» тайно награждали, а Гитлер ему Рыцарский крест на грудь вешал…

– Как главный буржуин – Плохишу, – скривился Вайткус. – Еще и похвалил, с-сучок замшелый… Вот, говорит, взгляд истинной белокурой бестии! Знал бы, чего мне стоило сдержаться…

– Постойте, постойте… – откинулся на спинку Андропов. – Штандартенфюрер Эрих Войтке?

– Йаволь, герр генерал, – усмехнулся Ромуальдыч.

– С ума сойти…

– Понял, Юра, – усмешливо сказал Устинов, – среди каких людей вращаюсь? Что ни человек, то легенда!

– Щас, – буркнул Вайткус, – наговоришь тут…

Министр посмотрел на часы.

– Перерыв кончается, гадство какое… – пробормотал он и замер. – Стоп! Ты сказал – Миша Гарин?

– Ну-у, да, – насторожился Андропов.

– С Украины? – подался вперед Устинов. – Из Первомайска?

– Д-да… А откуда…

Дмитрий Федорович поднял руку.

– Некогда, Юра! Потом, как-нибудь. А с Михой я, выходит, и сам виделся! Арсений тебе все расскажет, – поднявшись, он отряхнул мундир. Задумался на мгновенье – и тяжело оперся кулаками о столешницу. – Я понял твою позицию, Юра. Уважаю. И… ты вот что. Расскажи все Арсению. Он имеет право знать. Всё, я пошел.

Стоило Устинову отойти, как поплыл требовательный звонок, сзывающий творить историю.

– Рассказать о чем? – серые глаза Вайткуса блеснули сталью. – И при чем тут Миша?

– Пойдемте, Арсений Ромуальдович, прогуляемся… – зажурчал Андропов, выводя «штандартенфюрера» на террасу, обрамлявшую банкетный зал. – Отсюда такие виды – залюбуешься. А разговор у нас выйдет долгий…

Среда, 25 февраля. День

Москва, Киевский вокзал

За поднятым воротником куртки тангетка рации была незаметна, а колючий шарф прятал провод. Щукин покосился на соседа, увлеченно просматривавшего «Советский спорт», вывешенный на стенде. Сам Саша углубленно изучал «Известия».

– Седьмой, я Первый, – пискнуло под ухом. – Прием.

Щукин спокойно отошел, и лишь затем вдавил кнопку.

– Седьмой на связи.

– «БОМЖ» движется от автобусной остановки в вашем направлении.

– Вас понял.

Александр неторопливо достал пачку «Столичных». Особой тяги к табаку он не ощущал, просто курящий человек не вызывает особых подозрений. Даже наоборот, логика сама протягивает недостающие ассоциации.

Почему этот парень, зябко вжимающий голову за воротник, торчит у Киевского вокзала? Наверное, ждет кого-то, встречает или провожает. А пока смолит сигарету…

«БОМЖа» Щукин приметил издали, но виду, разумеется, не подал. Гарбуз двигался развинченной походкой стиляги, нагруженный сумкой через плечо. Глядел на все с усмешечкой, с брезгливым прищуром. Наверняка статус агента ЦРУ сильно поднимал ему самооценку.

Умом не блещет, талантами не отягощен, так хоть досье в Лэнгли заведено. И счетец в швейцарском банке.

Покуривая, Саша пропустил «БОМЖа» мимо и, стряхнув пепел в урну, неторопливо двинулся следом.

– Первый, я Седьмой. У «БОМЖа» встреча… м-м… С молодым человеком. Одет бедновато, в старое пальто не по размеру. Бело-красная шапочка с эмблемой «Спартака». Брюки цвета «хаки», похоже, солдатские. Возможно, дембельнулся. Круглые очки, как у Чехова. Лицо узкое, немного дитячье… О! «БОМЖ» передал ему сумку и отсчитал… так… сто рублей. Четыре по двадцать пять. Расходятся! За кем мне?

– Первый – Седьмому, – затараторила рация. – Держись за посредником… За дембелем!

– Понял…

«Дембель», радостно улыбаясь, сунул деньги в карман и бодро пошагал к вокзалу. Щукин двинулся следом. На «БОМЖа» – ноль внимания.

Красно-белая шапочка мелькала впереди, как поплавок, и вывела Сашу к путям под гулкими сводами. «Дембель» заоглядывался и поспешил к скорому с игривым названием «Белая акация».

– Седьмой – Первому. Поезд номер 35 «Москва – Одесса», шестой вагон. Посредник передал сумку проводнице… Полная, пергидрольная блондинка… Писклявый голос… Расплатился. По-моему, половину отдал. Та довольна…

– Седьмой, не забивай эфир, – строго сказал Первый. – Все, отбой. Посредника проводит Третий.

– Конец связи, – буркнул Щукин, и направил стопы к станции метро.

[1] Ja, ich bin es Erich (нем.) – Да, это я, Эрих.