Текст книги "Ц-5 (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Я обмер. В душе всё ощетинилось и сжалось. Хлябь воспоминаний хлынула по центральной нервной, мешая сладость с горечью. Рваные мысли замельтешили, множа сумбур в голове.

Хорошистка оделась вызывающе модно, а вот макияжа и следа не было, как у девчонки в «чистом цеху». Впрочем, Инна, как ни крутила ее любовно-киношная жизнь, не утратила юной свежести. Да, поблекла немного, да, закатилось прежнее сияние глаз, но ей же еще и восемнадцати нет!

«Стоп! – притормозил я поток сознания. – Сегодня ж двенадцатое…»

– Здравствуй, – не смело вытолкнула нежданная гостья, шаря взглядом по моему лицу, словно ища ответ на не заданный вопрос.

– Привет, – в памяти заиграл оркестр Франка Пурселя. Смычки исторгали пронзительную мелодию «Манчестер – Ливерпуль». – Заходи.

Потупив глазки, девушка переступила порог и легонько щелкнула задвижкой.

– С днем рождения, – мои губы наметили улыбку.

Дивный ротик Инны приоткрылся, будто силясь вымолвить то, что давно просилось на язык – и слезы потекли у девушки из глаз. Она махом закрыла лицо ладонями – маслянисто блеснуло обручальное кольцо – и заревела.

– Прости меня! Ну, прости! Ну, пожалуйста! – гостья выталкивала слова глухо и невнятно, давясь рыданиями. – Ну, не могу я так больше! Прости-и!

И что мне было делать? Я ничего не забыл, ни обиды, ни боли, но и зла своей «бывшей» не желал. Без особой охоты, но мои руки обняли Инну за плечи. Девушка моментально стиснула мою шею руками, прижалась, дрожа и выплакивая свои горести.

– Не плачь… Рёва-корова… – пшеничную косу моей школьной любови состригли ради роли, и пальцы перебирали короткие светлые пряди. – За что мне тебя прощать? Что ты такого натворила? Ну, влюбился, признаю. И что? Не утолил вожделения? Ну, да, жалко, конечно! – улыбнулся я. – Такую красотулю не затащил в постель!

Инна подняла заплаканное лицо и смущенно улыбнулась сквозь слезы. Утешая, я поцеловал ее соленые, чуть припухшие губы. Девушка встрепенулась, распахнула глаза, снова вспыхнувшие живым голубым светом, подалась навстречу – и поникла. Она больше не Дворская, она – Видова.

Неохотно отстраняясь, Хорошистка легонько, словно забывшись, провела рукой по моей рубашке, и шмыгнула носом, смазав весь эффект. А я очень хорошо чувствовал ее в этот момент, даже лучше, чем раньше. Я ведь никогда не ошибался в людях, улавливая их психосущность, что ли – и устои характера, и некий эмоциональный срез.

Инна не играла страдалицу, ее действительно мучало то, что произошло между нами. Вернее, то, чего не произошло. И эти переживания были замешаны на тягостной зимней мути – истериках сварливой матери, шипении новой родни, жестких императивах Гайдая. А опереться не на кого!

Если Олег не бросит ее, не предаст, я многое прощу «этому актеришке».

– Ты… с ним приехала? – приняв пальто «от кутюр», я небрежно повесил его на крючок.

Девушка кивнула, оглаживая платье на пуговицах от горлышка до подола. Замучишься расстегивать.

– Мама в Москве, на даче, – выговорила она, косясь в сторону, – а я хотела помириться с Ларисой… И встретиться с тобой, – голубые глаза глянули прямо. – Ты, правда, простил меня?

– Правда, – серьезно сказал я. – Пошли на кухню, чего здесь стоять.

Инна изящно скинула ботиночки и неуверенно покинула прихожую.

– Вот тапочки.

– Да я так… Никого нет? А мебель?.. А-а… Вы переезжаете?

– В Зеленоград. Я тут с Настей пока. Мама приедет на последний звонок и задержится до выпускного.

Будничный разговор несколько успокоил девушку.

– Понятно… – вздохнула Инна, присаживаясь, и кривовато усмехнулась: – Настя твоя меня очень не любит. И правильно… – она задумалась. – Сама не понимаю, почему я с Олегом. Нет, он хороший, хоть и порядком избалованный. Просто… Я ведь действительно хотела быть с тобой! Правда! Помнишь тот день, когда мы помирились? Прошлой весной еще? Я тогда полночи не спала, ворочалась всё, думала… Представляла, как мы будем танцевать на выпускном, а потом сбежим, и ты меня отвезешь далеко-далеко за город, в степь. Расстелешь покрывало прямо на траве, плеснешь вина в бокалы… Ну, или в бумажные стаканчики, не важно! А на рассвете мы выпьем за новую жизнь… Но сначала я скажу… сказала бы: «Отвернись!», и разделась… Бы. Эта картина до того засела в моей голове, что я не выдержала, и разболтала Рите. А она мне: «Блин-малина! Чего зря ждать? Езжай к нему на дачу!» – помолчав, Инна продолжила: – Рита была права, но мой план настолько очаровал меня, что я решила обязательно дождаться лета. А дождалась зимы…

Я прикрыл ее руку своей.

– Не расстраивайся, всё наладится.

Девушка печально покачала головой.

– Нет, Миша. Живу как-то… знаешь… по инерции, что ли. У меня всё есть, кроме надежд. И веры. А без них даже самая великая любовь угаснет, как догоревшая спичка. И тогда не видать мне счастья…

– Ты только не обижайся на Ларису… – осторожно и малость сумбурно заговорил я. – Мы с ней совершенно случайно встретились, она тоже плакала… И сказала… Ну, что у тебя не будет детей. Ты из-за этого… так?

Инна сжалась, зябко поведя плечами.

– Никогда не страдала чадолюбием… – пробормотала она. – Просто… Понимаешь, когда не можешь родить, начинается самоедство и приходишь к мысли, что ты – порченая. И ведь это правда! Рано или поздно эту треклятую правду нашепчут Олегу, и что у него останется ко мне? Жалость? Ну, уж нет! – Хорошистка бессильно опустила плечи. – Миша, ты только не думай, что я цепляюсь за Олега или жить без него не могу. Просто… Я хочу, чтобы у меня была нормальная семья. Всё. А не получается!

Девушка всхлипнула, и я отодвинул свои смутные сомнения в самый глухой закоулок души.

– Я помогу тебе при одном условии, – мой голос прозвучал как надо, уверенно и спокойно. – Ты никому. Ничего. Никогда. Поняла?

– Ты?! – выдохнула Инна, медленно вставая. – Мне?! К-как? Ты… – в голубых глазах махнула тень понимания. – Так это правда? Про Светку? Это ты ее?! Да! – крикнула она задушено. – Да! Поняла! Я согласна! Мишенька, я…

– Расстегни платье, – резко скомандовал я.

– Докуда? – неловкие девичьи пальцы метнулись расстегивать вязаное платье от подола.

– До пояса, – буркнул я, жестко унимая волнение.

Хорошистка распахнула платье, заголяя длиннущие ноги в капроновых колготках, сквозь которые просвечивали белые кружевные трусики.

Усилием воли я переборол вегетативку, отчего лицо не полыхнуло румянцем, и руками сжал крутые бедра.

«Сейчас бы еще Настя заявилась, для полного счастья…» – подумал я, разгоняя суетливые мыслишки.

– Ой… – слабо пискнула Хорошистка.

– Что? – задрал я голову.

Голубые глаза смотрели на меня, округляясь.

– Печет! – пропищала Инна. – Сильно!

– Это хорошо… – буркнул, водя ладонями, будто оглаживая. Невинное удовольствие путалось с раздражением отверженного, и я сжал зубы. Вытерпел еще с минуту, и отнял руки. – Всё. Хватит.

Обычно после сеанса в теле жила усталость, но сейчас – ни следа утомления. Правда, разнервничался порядком.

– Миша… – тихо произнесла Видова. – Я… Я никогда этого не забуду!

Она стояла, наклонившись, аккуратно застегивая платье, а я следил за ее тонкими ухоженными пальцами, и мне было тошно. Будто всколыхнулся полузабытый осадок. В моей памяти хранилось всё – и серые гравюры амурных страданий, и расписные картинки сердечных радостей. Если разобраться спокойно, без саднящей елочи, то надо быть благодарным Хорошистке – за долгие, нескончаемые минуты былого счастья.

Да, мне снова больно, как тогда, в холодный декабрьский вечер. Это почти невыносимо – тискать девушку, которая предпочла тебе другого! А что было делать? Как поступить? Выгнать Инну? Отказать в исцелении? И кем же стать после этого? Заугольным пакостником, что подленько хихикает над чужим несчастьем? Нет, спасибочки. Лучше уж натужное благородство…

– Я… не знаю, что сказать тебе… – Инна выпрямилась, побледневшая и немного даже жалкая – ее пальцы сцеплялись, сжимались и расплетались, чтобы снова сплестись в узел тяжкой неловкости.

– Скажи: «До свидания», – тускло улыбнулся я.

– До свиданья, – вымолвила Хорошистка. – Не провожай! Я сама, а то опять… – ее голос вздрагивал, позванивая.

Оставшись на кухне, я рассеянно прислушивался к возне в прихожей.

– Спасибо! Спасибо тебе! – хрустальным колокольчиком долетело оттуда. – Ах, какое никудышное слово… Если бы ты только знал, что я чувствую! А передать… Ох… Спасибо!

Замерев, я уловил шорох пальто, цоканье каблучков и тихий щелчок притворенной двери. Посидел, сгорбившись, перекатывая мысли по извилинам, и тяжело встал, по-стариковски упираясь руками в колени. По кухне витал тонкий запах духов.

Я открыл форточку, и тюлевая занавеска лениво заполоскала на сквозняке, позвякивая кольцами с цепкими «крокодильчиками».

Аромат парфюма таял, растворяясь в свежем воздухе.

Суббота, 24 апреля. Ближе к вечеру

Первомайск, улица Готвальда

– А сколько Тимоше? – затруднился я. – Восемнадцать?

– Семнадцать, – мотнула головой Рита. – Это только мы с Инкой старше – болели долго, мамы боялись нас в школу отпускать. Пошли в первый класс восьмилетними дылдами!

Сощурившись, я осмотрелся.

Зиночка Тимофеева проживала в панельной высотке, зажатой между двух скверов. У подъездов сидели бабки, разбирая по существу дела жильцов, а в зеленых насаждениях носился табун малолеток. Общий гвалт то и дело прорезался возмущенным воплем:

– Ты убит!

– Так нечестно!

– Туки-туки! Я в домике!

Глянув в сторону школы, я ее не увидел – пятиэтажки, выстроившиеся вдоль улицы Щорса, заслоняли «рассадник знаний».

– Инка уже уехала, – ворчливо сказала Рита, теснее прижимая мой локоть.

– Честное комсомольское, не о ней думал, – улыбнулся я.

– А о ком? – девушка заглянула мне в лицо. – Обо мне?

– Не-а. Надо хоть иногда быть проще, – потянуло меня на философию. – И не думать о тебе, а ощущать – видеть, слышать… Осязать.

– А где именно? – коварно прищурилась Сулима.

– Везде! – твердо заявил я.

– Совсем-совсем везде?

– Совсем-совсем.

Рита остановилась.

– Тогда поцелуй меня, – потребовала она.

– Нельзя, старушки заметят, в «черный список» внесут.

– Пусть завидуют…

Я припал губами к ждущему рту.

– Можешь меня ругать, порицать, гнать, – пролепетала подружка, задыхаясь, – но я все равно тебя люблю! – она уютно пристроила головку на моем плече, шепча: – Понял? Понял?

– А мне как-то, знаешь, боязно говорить о любви… Вот правда, – у меня от желания скулы сводило, и я сдерживал себя, контролируя «в ручном режиме» – ласково провел пятерней по узкой спине, целуя душистые, пахнущие травами Ритины волосы.

– Это из-за Инки? – глухо спросила девушка. Потерлась об меня щекой и горячо задышала в шею. – Ты… виделся с нею?

Ощутив, как напряглась Рита, я не стал уворачиваться.

– Инна приходила ко мне домой. Лечил ее.

Сулима запрокинула голову, раскрывая и без того большие глаза, полыхнувшие космической чернотой.

– Ты… снова?! Вот здорово! – воскликнула она. – И… И что? Теперь Инка сможет родить ребеночка?

– Да. Хм… У меня такое ощущение, что ты ревнуешь.

– Ну-у… – завела Рита, и сжала большой палец с указательным. – Немножечко.

– Не стоит, – я привлек ее к себе, и девушка охотно прижалась. – Что было, то было. Прошло.

– Правда?

– Правда.

– А я? – подружка пытливо глянула мне в глаза.

– А ты всегда нравилась мне больше всех. Ты мне очень дорога, я не хочу обидеть тебя даже по неосторожности. Я думаю о тебе с нежностью, меня сильно тянет к тебе… Я скучаю по тебе, когда далеко, и мне приятно, когда ты рядом, но…

– Но? – замерла Сулима.

– Я не знаю, как все это назвать…

Рита засмеялась радостно и облегченно.

– Глупенький мой… – ласково заворковала она. – Ты втрое, даже вчетверо старше меня, а путаешься в элементарных вещах! Мишечка, «всё это» называется лю-бо-вью!

– Эй! – разнесся по-над сквером высокий голос Тимоши. – Долго вы там лизаться будете? Стынет же всё!

Я помахал рукой тоненькой фигурке, негодующей с балкона.

– Сейчас! Мы сейчас! – задористо отозвалась Рита, и проинструктировала тоном пониже: – Обнимешь меня за талию, когда мимо бабок пойдем.

– Бесстыдница! – пригвоздил я ее.

– И еще какая! – мурлыкнула девушка, загадочно улыбаясь.

* * *

– Штрафную! Обоим! – разбушевался Изя.

– Ой, ты как скажешь… – недовольно нахмурилась Альбина.

– А чё?

Дюха посмотрел на Тимошу, та величественно кивнула, и он щедро плеснул красного, приговаривая:

– Попробуйте только не выпить… Вот, только попробуйте!

– Да это кагор! – рассмеялась Зиночка. – Он сладкий!

Виновница торжества еще пуще похорошела – глазки блестят, улыбка мнет яркие губки, а простенькое синее платье в мелкий горошек с отложным белым воротничком очень шло Тимоше, о чем я не преминул сказать.

– Спасибо! – сверкнула зубками девушка. – Но от штрафной все равно не отделаетесь!

– А мы и не собирались! – фыркнула Рита, лихо опрокидывая свою порцию.

– За тебя, Зиночка, – улыбнулся я, поднимая граненую рюмку.

– Блин-малина! – огорчилась Сулима. – А я забыла совсем про тост!

– Да ладно… – великодушно повела рукою Тимоша. – К столу, товарищи, к столу!

– А твои где?

– А они сами в гостях!

Загремел выход на балкон, и в комнату ввалились близняшки, пропихивая Жеку. Юрка Сосницкий, заходивший последним, аккуратно прикрыл узкие двери. Было заметно, что держится он напряженно, впервые попав в наш «ближний круг», но тужится не «потерять лица», как японский самурай.

– Миша пришел! – зазвенела Маша. – Привет, привет!

– Марго! – куртуазно прогнулся Зенков. – Я сражен!

Рита, скинув курточку, осталась в обтягивающем макси приятного красноватого оттенка. Обновка открывала царственные плечи, если не считать тонких бретелек, и опускала приятный вырез декольте.

– Мерси! – чопорно ответила Сулима. – Я в нем на выпускной пойду. Мишечка, как тебе? – повертелась она передо мной.

– Потом скажу, – пообещал я. – На ушко.

«Сраженный» Жека заюлил вокруг надувшей губы Маши, а Сосна, понятливо ухмыляясь, крепко пожал мою руку.

– Между первой и второй перерывчик небольшой! – бодро затараторил Динавицер, плотоядно потирая руки.

– Ой, Изя!

– А чё? Я есть хочу!

Веселый смех загулял по комнате, и словно нагнал жару. Выпив и закусив, как следует, все ощутимо расслабились, даже Сосна впал в релакс. Отдав дань глубочайшего уважения биточкам и пюре, я будто погрузился в легкую нирвану, плавая в «теплой, дружеской обстановке».

Парни выделывались перед девчонками, прелестницы смеялись, незамысловато радуясь юности, самой жизни и своей красоте. Классика.

Дожевывая зразу, Жека вскочил, бросаясь к своему кассетнику, и утопил клавишу. По комнате поплыла биттловская «Девушка».

– Пошли! – затормошила меня Рита, и я предложил спутнице руку. Спутница церемонно согласилась.

Обжать ладонями узкую талию… Гладкие ручки ложатся на плечи… Мы закачались в темпе камыша, клонившегося под ветром, плавно кружа под давнишнюю мелодию.

She`s the kind of girl so much, it makes you sorry.

Still you don`t regret a single day.

Ah, girl, girl, girl…

Черные глаза напротив повлажнели.

– А что ты мне хотел сказать на ушко? – бархатистый голосок втекал в меня, будя темную сторону. – Тебе не нравится мой наряд?

– Очень нравится, – вздохнул я. – Просто… Понимаешь, ты в этом платье слишком красива, красивее себя… Слишком женственна и откровенна. Поэтому оно мешает, и его хочется снять!

Рита, лукаво щурясь, погрозила мне пальчиком.

– Бог любит троицу! – развязно провозгласил Изя, лишь только растаял последний аккорд «Girl».

– Ой, турок… – вздохнула Аля.

– А чё? Пора!

Светлана затормошила Тимошу:

– О чем задумалась?

– Да вот… – Зиночка слабо повела рукой. – Какой-то месяц остался – и всё. Пройдет наше детство…

– Да оно и так затянулось, – проворчал Дюха, высматривая, что бы ему еще съесть.

– Житие мое… – вздохнула Света, настроившись на волну Тимоши. – Знаете, а мне вот жаль, что школа кончается… Нет, не то говорю. Что – школа… Жалко, что мы расстанемся! Разбежимся, разъедемся…

– А давайте, не будем! – воскликнула Маша. – Давайте, не будем! Вон, Миша в МГУ поступит, Ритка – в Московский финансовый, я – в Строгановку. Ну, и вы давайте! С нами вместе!

– В МГУ? – хрюкнул Динавицер.

– В Москву, балда!

– Ой, я не знаю, – заволновалась Альбина. – Так далеко… и… и страшно!

– Тебе-то чего бояться? Ты ж отличница!

– Всё равно…

Я встал, и друзья уставились на меня.

– Хочу поддержать Машу! Да пускай московские преподы хоть трижды строгие, но они же самые лучшие! И я хочу выпить за то, чтобы им достались самые лучшие студенты – мы с вами!

– За нас! – завопил Дюха. – Ура-а!

– Да будет так! – грянул Изя ломким баском.

Фужеры, бокалы и рюмки, сверкая гранями хрустального узора, сошлись в звенящем напеве.

Среда, 5 мая. Утро

Средиземное море, борт БПК «Сторожевой»

Море плескалось от горизонта до горизонта, по южному синее, словно отражавшее безоблачное небо. Обливные валы плавно перетекали, повинуясь теплому ветру, и душа пела, внимая голубеющему простору. Картинка!

Матрос Иван Гирин покосился на строгого лейтенанта, и заулыбался, отворачиваясь. А он еще служить не хотел! Всё переживал, что на флот угодил. Три года – это тебе не два, как у Васьки Кравцова. Отслужит Васёк два лета да две зимы в погранцах – и домой! А ему еще год палубу голячить…

Кто ж знал, что «коробка», эта душная стальная казарма, не у причальной стенки торчать будет, а двинет в боевой поход? В настоящий круиз «Вокруг Европы»!

Покинули они Ригу на рассвете, прошли узостью между Данией и Швецией – в ночной темноте светились огни настоящего Копенгагена! «Сторожевого» могуче качала Атлантика, крутились поверху ВЦ[1] – натовские «Нимроды», как надоедливые мухи, а в Ла-Манше их даже какой-то корвет сопровождал. Королевского флота!

Он сам, собственными глазами, видел белые скалы Дувра. Ну, подумаешь, в «цейс»… Видел же! Мимо Португалии шли… Испании… Африка, настоящая Африка по правому борту! А потом целых три дня БПК простоял в Тунисе, в той самой Бизерте, куда беляки весь свой флот загнали ржаветь.

Иван снова расплылся. Надо будет обязательно Машке ту фотку послать, где он в Карфагене. На верблюде!

Не-е… Так еще можно служить…

– Матрос Гирин! – по-уставному отчеканил лейтенант.

– Я!

– Сдавай вахту – и отдыхать.

– Есть!

* * *

После обеда БПК вошел в терводы Израиля. Как объяснил замполит, сионисты не такие уж и гады. В любом случае, арабы куда гаже. Так что, если уж дружить с кем-то на Ближнем Востоке, то лучше с евреями. Да и, потом, кто нынче прописан на Земле Обетованной? Наши! А со своими договориться легче…

Плюнув на утюг, Гирин обождал, пока тот перестанет обиженно скворчать, и не торопясь, со старанием выгладил парадку. «Сторожевой» зайдет в город Ямит с визитом вежливости.

Погуляем! Пройдемся по ветхозаветным пескам Синая!

Главное, еще в прошлом году рисовали карикатуры, негодуя на израильских оккупантов, оттяпавших полуостров у Египта, а сейчас – тишь, да гладь. Кучу всяких договоров наподписывали, Брежнев в Тель-Авив слетал… Палестинцы, которые террористы, грозились его кокнуть, так их самих истребили! Всех, кого достали, а достали многих – танками прошлись по сектору Газа, вдоль и поперек.

Ну, и правильно…

Гирин полюбовался парящей рубахой и аккуратно повесил ее на плечики. Теперь на брючках стрелки наведем…

И чего им надо, арабам этим? Хотим, дескать, мирно трудиться! А кто вам мешает? Идите и работайте! Так нет же, они или «калашами» потрясают, или на базарах спекулируют, работяг дурят. На фиг такие союзники!

А израильтяне… вон, по «Времени» передавали, уже четвертый завод строят у нас – в одесской ОЭЗ, в новороссийской и еще где-то.

«Вот это я понимаю!» – подумал Гирин одобрительно, и полюбовался наглаженными стрелками. Прямо, как черные ножики, порезаться можно…

…А по краю морского простора уже выступала желто-коричневая полоска берега, подведенная белесой линией прибоя. Посреди песков, но с видом на море, кучковались белые здания Ямита – типовые сохнутовские дома и школы, супермаркет и матнас, детсады и поликлиники, синагога и йешива. Снежные и молочные тона строений оттенялись зеленью перистых пальм, а на уютных площадях били фонтаны.

А климат какой! Никакой тебе влажности, сухо в любое время года и не слишком жарко. Зима очень мягкая, а летом постоянно, как по расписанию, дует ветер, сгоняя духоту. Благодать!

Правда, под боком сектор Газа, так что не понятно, какая линия проходит через Ямит – фронтира или фронта…

Чуть ли не все полторы тысячи жителей Ямита явились в порт встречать «советский крейсер». Нарядная толпа кричала «ура», махала флажками – красными и бело-синими, со звездой Давида и красной пятиконечной.

БПК «Сторожевой» загудел приветливо, и мягко прижался бортом к чужому причалу. Шалом!

Вторник, 25 мая. Утро

Первомайск, улица Чкалова

Припекало с самого утра – погода не чтила календарь, открывая лето в конце весны. Пышная глянцевитая зелень томно шелестела, мрея в знойной дымке. Дома грелись на солнце, спускаясь к берегам Южного Буга, а река будто бы осознавала свое предназначение – валясь водопадом с невысокой плотины ГРЭС, она плавно и важно несла себя, позволяя окунаться в зеленые волны хлопотливому человеческому племени.

Я жмурился, думая обо всем сразу – мысли текли, как речная вода, а вот ощущения посещали странные. Как и полагалось попаданцу.

Слыхивал я последний звонок, слыхивал. Но «прошлая жизнь» давно уж подернулась маревом небывальщины и сновидности. Будто и не жил, а смотрел долгое-предолгое, скучное-прескучное кино с собой в главной роли. И какие только глупейшие ошибки не совершал этот персонаж, что только не делал против логики, против воли…

– Мишенька!

Узнав мамин голос, я встрепенулся, шаря глазами по толпе родителей, нашел – и помахал рукой. Чудится мне или в самом деле мама похорошела за эти месяцы?

В белом батничке и синей юбке «колокольчик» она выглядела стюардессой на отдыхе – сняла форменный кителёк, повесила пилотку на гвоздик – и сияет голливудской улыбкой, дозволяя нахальному ветерку ворошить шатенистый «сэссон».

Словно копируя родительницу, рядом светилась Настя. Скромное школьное платье, ушитое по моде, казалось излишне коротким, выставлявшим напоказ длинные ноги сестрички, и даже белоснежный передничек не исправлял положения.

«С каких это пор ты записался в блюстители нравов? – усмехнулся я. – Что, тебе одному можно родней любоваться?»

– Мамусечка твоя такая красивенькая! – высказалась Рита, оттягивая пальчиками коротенький подол. Белые гольфики и два пышных банта придавали девушке вид, одновременно очаровательный и пикантный.

– Вся в меня! – ухмыльнулся я.

– Ой, Изя, ну, где ты ходишь? – донесся недовольный голос Альбины.

– А чё?

– Да ни чё! Сейчас всё начнется, а ты…

– Я больше не буду! – поспешно оправдался Динавицер.

– Полосатыч! – зароптали в толпе. – Полосатыч!

Торжественная линейка быстренько обрела порядок и стройность – октябрята, пионеры, комсомольцы замкнули квадрат двора, оттесняя мам, пап, бабушек и дедушек.

Директор в строгом черном костюме, оставив в тылу стайку учительниц с носовыми платочками, шагнул на передовую и взял в руки микрофон.

– Дорогие наши выпускники! – гулко разнеслось по школьному двору. – Мы еще встретимся на экзаменах, но ваши уроки сегодня закончились. Навсегда. Есть в этом повод для грусти, но не стоит печалиться! Двери нашей школы всегда открыты для вас, и это не пустые слова. Десять лет вы не просто учились в этих классах, – он обвел рукой школьное здание, – но и жили здесь! Дружили, ссорились, мирились, постигая азбуку общения, азбуку понимания. Мне хочется, чтобы вы возвращались сюда годы спустя, навещали своих учителей и встречались с одноклассниками…

– Мишель! – тихонько окликнул меня Зенков. – Тут такое дело, мон шер… В общем, я решил не поступать в этом году.

– Чего это? Ты ж сам говорил: «Учиться буду такой профессии – Родину защищать!» – неприятно удивился я.

– Да я тут подумал… – замялся Жека. – Лучше мне сначала отслужить, а уже потом – документы на «вышку» подавать.

– Умно, – оценил я. – И по-мужски. Дай пять!

Жекина ладонь звонко шлепнула о мою.

– И не думайте, пожалуйста, что учебе конец! – возвысил голос Павел Степанович. – Даже когда вы получите вузовские дипломы и устроитесь на работу, нужно продолжать учиться. Учиться всю свою жизнь, чтобы лучше понимать этот бесконечный, вечно усложняющийся мир! Чтобы расти над собой, одолевая все новые и новые рубежи, достигая высот и поставленных целей! И пусть этот последний звонок станет не последним в вашей жизни!

– Дюха, твой выход! – велела Тимоша задушенно.

Жуков, немного смущенный всеобщим вниманием, подхватил крошечную первоклашку с огромными бантами, и усадил к себе на плечо. Плющась от счастья, «чебурашка» заколотила в медный колокольчик, а Дюша обошел всю линейку.

Младшие классы смотрели на него и на нас с плохо скрытой завистью, а девятиклассники – с легкой задумчивостью. Год пролетит незаметно, и они, как и мы сейчас, распрощаются со школой…

Услышав всхлипывания, я живо обернулся к Рите. Девушка плакала, сердито утирая слезы.

– Ну, ты чего? – я ласково притиснул «реву-корову».

– Прощаюсь! – буркнула Сулима, и завздыхала: – Прощай, школа… Прощай, детство…

– Здравствуй, любовь! – подхватил я. – Здравствуй, счастье!

Рита заулыбалась беспечально и открыто, как малолетка на плече у Дюхи, и тесно прильнула ко мне. Мама и Настя, глядя на нас, тоже обнялись, словно в добром отражении.

«Здравствуй, будущее! – подумал я, крепче прижимая девушку, словно боясь потерять. – Здравствуй, жизнь!»

Эпилог

Пятница, 25 июня. Ближе к полуночи

Первомайск

Я покрутился по пустому классу, вдыхая неистребимый запах мела и чернил, и вышел в гулкую рекреацию. Лампы под круглыми колпаками не горели, но видно было хорошо – из огромных окон актового зала лилось столько света, что под ногами полосатились четкие тени.

Меня потянуло прислушаться: голосов не различить, но эхо громкой музыки гуляло по этажам и коридорам, маня на звук. Я двинулся по следу жесткого ритма – школьный диск-жокей обожал ударные.

По дороге я углядел пугливую парочку, ворковавшую в темном закоулке, но сделал вид, что ничего не видел и не узнал Светлану с Юркой.

Сосна тоже решил дождаться повестки, а потом, после дембеля, идти в школу милиции. «Дослужусь до сержанта, – мечтал он, щурясь по привычке, – поступлю на заочное, на юрфак… Глядишь, и в генералы выйду!»

Спускаясь по лестнице, я наткнулся на трудовика. Дядя Виля плавно покачивался у зеркала, поправляя галстук. Неподалеку, удобно устроившись на широком подоконнике, болтали о своем, о девичьем, Ирочка «Белочка» и Феруза Валеевна.

Двери учительской были приоткрыты. На старом продавленном диване посиживали военрук Макароныч и наша классная. Циля Наумовна оживленно тараторила, а Марк Аронович, по-моему, совсем не слушал ее. Просто смотрел на позднюю свою избранницу, улыбался в усы и расслаблено кивал. Им было хорошо вдвоем.

Внезапно двери актового зала распахнулись, выпуская музыкальные громы, и на пороге замерла Рита. Увидав меня, она обрадовалась и подбежала.

– Я потеряла тебя! – пожаловалась девушка, надувая губки.

– А я тебя нашел!

Сулима взяла мои руки и приложила ладонями к щечкам.

– Уж полночь близится… – пробормотала она. – Наши будут гулять до самого рассвета… Давай, убежим?

– Давай. А куда?

– Увези меня! Далеко-далеко… В степь!

В черных глазах напротив потихоньку разгорался темный пламень, и мой пульс участился.

– За мной!

– Ой, подожди! Я сейчас!

Девушка метнулась в актовый, и вскоре вернулась, прижимая к груди бутылочку токайского – недавнюю гостью магазина «Вино».

– Бежим! – воскликнула Рита, смеясь.

Она схватила меня за руку, и мы ссыпались по лестнице.

– Стоп, не в фойе! – былая настороженность вернулась ко мне. – Сюда!

Я увел спутницу в пустующий класс, и растворил окно. Соскочив на землю, помог спуститься Рите. Теплая июньская ночь вобрала нас в себя, пряча ото всех.

– Куда теперь? – прошептала девушка.

– Я перегнал машину в школьный гараж!

Обогнув темное крыло школы, мы пересекли футбольное поле, путаясь в траве и хихикая.

– Представляешь, – поведала моя спутница, задыхаясь, – я сегодня еще не пила! Совсем! Ни граммулечки!

– Ох, и напьемся…

Хохоча, мы выбежали к гаражу. Торопливо лязгнув ключом, я отворил тяжелые ворота. «ИЖ» едва виднелся, ловя капотом дальние отсветы школьных окон.

«Побег на рывок!»

Скользнув за руль, я завел мотор, не включая фар, погонял немного на нейтрали, и выехал.

– Садись! Я закрою пока…

О припасах в багажнике я умолчал. И о пледе тоже… Мечте положено сбываться самой по себе, а не по пунктам согласованного плана.

– Поехали!

Всё также не включая фар, сквозанул по переулку – остерегался внимания «старшей пионервожатой». Лишь выехав на Киевскую, врубил ближний свет.

– А твоя мамуська не только красивая, но и умная, – Рита забралась с ногами на сиденье. – Знаешь, что она сказала? Пусть, говорит, Мишенька не портит себе вечер. Я, говорит, обещаю не волноваться и лечь баиньки! Представляешь?

– А папусик твой переживать не будет? – улыбнулся я.

– Не-а! Я его предупредила, что не одна буду, а с тобой!

«Ижик» урчал, глотая километр за километром. Унеслись назад темные дома окраины, потянулись поля, расчерченные лесополосами. Я свернул налево, к Романовой Балке, но не доехал – лучи фар нащупали удобный съезд, и машина покатила по грунтовке – границе невозделанной степи. В мятущемся свете она напомнила Балтику в Варнемюнде – цвел ковыль, и его длинные шелковистые пряди серебристого цвета колыхались широкими разливами.

Вывернув руль, я направил пикап прямо в гущу травяного моря – метелки ковыля и типчака шелестели по бортам, как буруны.

– Давай вот здесь! Ага…

Я заглушил двигатель. Машина проехала немного, подминая дикие злаки, и замерла. Навалилась тишина, оглушая невероятным простором. Кругляш луны распускал нити холодного сияния, оно высвечивало степь неземными красками, а далекие горизонты терялись в потемках, словно края света.

Я вылез и, быстро обойдя машину, подал руку Рите.

– Как на другой планете… – завороженно проговорила она, захлопывая дверцу. Шум показался нам чужеродным, как клякса в чистовике.

– А мы будто одни в целом мире! – подхватил я, расстилая плед. Толстый и плотный, он примял ковыль, словно увесистый ковер. У меня мгновенно пересохли губы, стоило услышать, как тихонько жужжит «молния».

– Не смотри на меня…

Я прерывисто вздохнул, следя, как под легчайшим ветром играют тени по разнотравью – расходятся полосами, рвутся, сливаются, тают…

– Теперь можно…

Рита стояла, облитая лунным светом, смущенная и доверчивая в своей наготе. Голубое блистание стекало с покатых плеч на груди, струилось по животику и стройным ногам, оттеняя пленительные западинки.