Текст книги "Ц-5 (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 7

Воскресенье, 22 февраля. Утро

Москва, ЦПКиО им. Горького

Утро зачалось по-весеннему, словно сама природа радовалась выходному. Вот и разогнала облака, обрушив бездонную голубую пропасть на головы своим самозванным «царям».

Спелое алое солнце встало над Люблино, зачерняя высотки, и пошло, пошло вскатываться в вышину, набираясь ярой желти – и тормоша лучами засонь. Валяться в такую погоду – грех.

Я встал первым – и тапки мои. Ванная с душем – в конце коридора…

Позавтракав в шумной компании физиков-математиков, первомайцы чинно спустились во двор. Вайткус поджидал нас, и времени на раскачку не дал.

– По машинам!

Пять минут спустя вереница авто, словно кортеж, проследовала к Парку Горького. Мы скромненько притулились на массовом поле, где нас уже поджидала стайка журналюг с камерами и микрофонами. Целая вязка кабелей – хвост коробчатой передвижной телестудии «Магнолия» – извивалась по расчищенной от снега площадке.

«Дублерку» Славин стыдливо припрятал в тени передвижки, так что в фокус объективов попали мы одни – выпускники с фронтовиками, старые и малые. Вайткус попытался составить компанию капитану КГБ, но не тут-то было.

– Арсений Ромуальдович, – начал я со зловещим присвистом, – вы организовали?

– Етта… – замешкался Вайткус, слегка бурея. – Да просто знакомый у меня на студии «Юность». Вот я его и… того… привлек.

– Вот и давайте… того… на первый план! Арсений Ромуальдович Вайткус, – торжественно объявил я, – директор Центра НТТМ «Искра» и командор автопробега «Навстречу XXV съезду КПСС»!

Моложавый тележурналист, не по сезону затянутый в кожу, шмыгнул красным носом.

– Арсений Ромуальдович, – со вкусом произнес он, – расскажите телезрителям о деятельности вашего Центра.

Вайткус, с укоризной посматривая в мою сторону, приосанился.

– Наш Центр собрал талантливую молодежь, старшеклассников и студентов, объединенных общей целью – добиться того, чтобы все изделия, выпущенные в Советском Союзе, были признаны лучшими в мире…

Ромуальдыч увлекся, глазастые объективы гуляли по нашим лицам, по машинам, задерживаясь на «ЗиСе». Как по заказу, растаяли залетные тучки, и снова хлынуло солнце, избавляя от противной зябкости. Стали подтягиваться зрители. Уж как они, без сотовых и «вацапок», разносили инфу, не ясно, но вскоре гуляющий народ собрался плотным кордоном, почтительно окружив площадку по периметру.

И тут стали происходить события. Подкатили сразу три огромные, будто бы распластанные машины – два укороченных «утюга» «ЗиЛ»-117 с охраной, плюс приземистый «советский «каддилак» – 114-я модель. Телеоператоры растерялись, не зная, позволено ли им снимать прибытие ОВП. Но на всякий случай запечатлевали тайком – для истории.

Прикрепленные живо исполнили ритуальные маневры, и показался виновник переполоха – министр обороны Устинов. Дмитрий Федорович неторопливо приблизился к Арсению Ромуальдовичу и крепко, с размаху, пожал ему руку.

– Здорово, – прогудел он. – Что ж ты не позвонил, а? Совершенно случайно узнал, что ты здесь, да и когда – за завтраком!

– Етта… – развел Вайткус руками. – Тревожить большого человека…

– И как тебя только Марта твоя терпит, не понимаю, – проворчал Устинов. – Ну, докладывай.

– Слушаюсь, товарищ генерал армии! – ухмыльнулся Ромуальдыч, и коварно выхватил меня со второго плана. – Знакомьтесь. Миша Гарин. Он по этим делам… Ну-у… Как минимум, полковник!

Министр обороны поправил папаху, отчего в очках поблекли «зайчики».

– Докладывайте, товарищ полковник, – в рокочущем голосе Устинова не слыхать было шутейности, лишь в прищуре глаз угадывались смешливые огоньки.

– Лучше один раз увидеть, товарищ генерал армии, – улыбнулся я, по эстафете подзывая деда Егора со товарищи. Фронтовики несмело приблизились. – Перед вами офицеры, солдаты и сержанты, прошедшие всю войну, от Москвы до Берлина, а кое-кто и японцам жару давал. Вы ничего необычного в них не замечаете?

Министр приглянулся, пожимая плечами.

– Да нет… Здравия желаю, товарищи красноармейцы!

– Здравия желаем… тащ… министр обороны… – отпасовали деды.

– У них нет ног, Дмитрий Федорович, – ровным голосом сообщил я. – Ампутировали выше колена.

Тут Ефимов не сдержался.

– Тридцать лет! – воскликнул он дрожащим голосом. – Тридцать лет сиднем просидел, прям, как тот богатырь, как его… Илья Муромец! А теперь – вот!

Дед Егор сплясал что-то по мотивам «Яблочка».

– Без ног? – не веряще нахмурился Устинов.

Дед Егор молча задрал штанины, и толпа ахнула на тусклый блеск модулей.

– Во! – тоненько крикнул Скоков, двумя пальцами обжимая «ногу» выше колена – штанина собралась в жгут.

– Поразительно… – прогудел министр.

– Это модульные протезы, – сказал я со знанием дела. – И мы хотим, чтобы все наши фронтовики, потерявшие ноги на Великой Отечественной, получили вот такие модульники. Они это заслужили!

Наши захлопали, тут и зрители подключились.

– Я вас очень прошу, Дмитрий Федорович, порадейте за инвалидов! Хватит и одного цеха при авиазаводе, где и титан найдется, и углепластик, и толковые слесари. Понимаю прекрасно – лишние хлопоты, зато к тысячам старых бойцов вернется счастье ходить!

– Похлопочу, – добродушно буркнул министр, и уважительно пожал мне руку. – Ромуальдыч, свяжешься со мной. Лады? А вас, – он блеснул очками на гавриков и гавриц, – приглашаю на открытие партсъезда!

Устинов будто бы не замечал бликовавших объективов, а журналисты кружили вокруг, как осы над медом, снимая все подряд с упоеньем истинных ценителей – явились на выставку детского рисунка, а угодили на вернисаж Пикассо!

Остывая, я проводил глазами отъезжавшие «ЗиЛы», и прошелся по влажнеющему снежку. Пригревает…

Зрительское «оцепление» распалось – люди облепили чудеса автотюнинга, судили, то ли оценивая, то ли прицениваясь, громко восхищались или молча качали головами, крутились вокруг ветеранов или наших девчонок – по интересам. Подставляя лицо солнцу, я благодушествовал, жмурясь в релаксе.

– Здравствуй.

Можно сколь угодно долго повторять «не люблю», но стоит однажды услышать голос «бывшей» – и сердце даст сбой. Я медленно обернулся.

Передо мной стояла Инна. В финской дубленке, во французских сапожках, модных – на платформе… Одета и обута шикарно, но я не сразу узнал недавнюю фантазерку, готовую изумляться причудливому разбегу жилок на крылышке стрекозы.

Инна Видова лишилась своей косы, постригшись под каре. Не сказать, что стало хуже, просто она променяла свой образ на заемный, чужой, растиражированный, и… Как-то поблекла «Инночка-картиночка», подурнела слегка. Возможно, это всего лишь следствие ранней беременности, всего того биохимического переворота, что творился в теле юной женщины. И чудовищного стресса аборта, расшатавшего тончайшую гармонию.

Ничего, время – хороший лекарь. Молодость возьмет свое, шрамы затянутся… Но не забудутся.

– Привет, – сказал я. – Как жизнь?

Забавно, что мне не столько ответ Инны интересовал, сколько моя реакция на девушку, в которую однажды влюбился. Такое впечатление, что мы встретились впервые. В шаге от меня стояла не та Инна, что доводила меня до слез. Той «Хорошистки» больше не существовало.

Все эти мысли текли плавно и спокойно. Не частил пульс, не пресекалось дыханье, не сохли губы. Во мне прорастало странное ощущение новой потери – моя школьная любовь исчезла, как призрак до третьих петухов.

Видова молчала, склонив голову, а после неловко пожала плечами.

– Не знаю, – она слегка вздернула брови, как будто удивляясь собственным выводам. Подумала, и добавила: – Не так, как хотела. Хотя… Я получила всё, о чем мечтала. Я снимаюсь в кино, у талантливейшего режиссера, но того счастья, что рвалось из меня осенью, больше нет. Выдохлось мое счастье… И… вот, – Инна вытянула руку, растопырив пальцы – на безымянном маслянисто светилось обручальное кольцо. – Я замужем за красавчиком, которого не люблю. Не жалею, не уважаю… Не верю ему, не надеюсь на него, а порой просто ненавижу! У меня никогда не будет детей… – она бросила скользящий взгляд на бывших одноклассниц, и на переносице у нее залегла складочка. – Да, я понимаю, что заставила тебя страдать… А ты… Ты смог меня простить? Ты не обижаешься больше?

– Нет, – честно ответил я на последний вопрос. Меня в этот момент сковало ожесточение. Этот ноющий текст с трагическими перепевами… Инночка сейчас говорит от себя или снова играет? Нет уж, хватит с меня театра одного зрителя. – А на что мне обижаться? Тебе хорошо удалась роль влюбленной девушки, да и образ ревнивицы раскрыла вполне достоверно, по Станиславскому. Но постельную сцену со мной ты так и не сыграла.

Синий взгляд померк, стал безжизненным, больным. Инна молча развернулась и ушла. Толкаясь, растворилась в толпе. С глаз долой…

За спиной гулко кашлянули и сказали басом Славина:

– Там за тобой… К-хм… Машину прислали.

– Минуточку, – буркнул я.

Слишком много событий на мою больную голову! Я почти физически ощущал, что вот сейчас, в эти вялотекущие мгновенья, моя жизнь и судьба колеблются в точке бифуркации. Не сегодня-завтра многое изменится так, что перетряхнет мои будни, всё «житие мое» наизнанку вывернет. А хватит ли сил остаться самим собой?

Я приблизился к девчонкам, окружившим Марину. Они жались к ней, будто к старшей сестре, хотя та же Рита или Альбина были одного роста с «Роситой».

– Пока, подружки, – улыбнулся одними губами. – Я давно во все это ввязался, так что… Ладно, плюнем на интеллигентские замашки! Все будет хорошо, но фиг его знает, когда оно, это все, кончится. В общем… Послезавтра обязательно сходите во Дворец съездов. Если не появлюсь, езжайте домой, не ждите. – Я изобразил ухмылочку: – Не пропускайте уроки, а то Полосатыч обидится!

Девчонки разом качнулись, и обступили меня, потянулись губами, будто снова делясь энергией.

– Пока! – вытолкнул, поражаясь: я еще способен краснеть!

– Пока, пока! – зазвенело вразнобой. – Мы будем ждать! Все будет хорошо, в общем-то! Ой, да конечно!

Крепясь, я бодро помахал рукой и сел в подкатившую «Чайку», вяло удивляясь нежданному почету. Кроме молчаливого водителя, на переднем сиденье устроился еще один тихоня, а я развалился на заднем. Без охраны.

Машина тронулась, мягко переваливаясь на снежных наметах.

«В прекрасное далёко мы начинаем путь?..»

Тот же день, чуть раньше

Ленинград, улица Гаванская

Было заметно, что Синти плоховато ориентируется в скрещеньях улиц Васильевского острова. Лофтин ухмыльнулся, отворачиваясь к окну «Хонды». Вот, пускай и тренируется! Разведчику, как и вору, необходимо знать все ходы и выходы, иначе не уйдешь от наблюдения, не замотаешь преследователей из русской «семерки». Если заметишь…

За окном на разрешенной скорости проползали здания по Малому проспекту.

– Куда теперь? – отрывисто спросила Фолк.

Дэниел принял задумчивый вид, и лицо девушки передернула неласковая гримаска.

– Любопытно, – хмыкнул Лофтин, – куда ты меня сейчас послала?

– Далеко, – буркнула Синтия.

– Я так и понял. Налево, налево!

«Хонда», недовольно подвывая мотором, свернула на Гаванскую.

– Можно тебя покоробить нескромным вопросом, Синти?

– Можно, – обронила Фолк.

– О, ты дозволяешь? – развлекался вице-консул.

Машина чуть дернулась, качнувшись в сторону.

– А какая разница? Все равно ж задашь!

– Да, я такой… – вздохнул Дэниел. – С кем ты спишь?

– С медвежонком Тэдди!

– Печально… – пригорюнился Лофтин, и тем же нарочитым тоном сказал: – Все внимание на подворотню тридцатого дома! Ну?!

Фолк замерла, закаменела, таращась на шестиэтажный домину.

– Буква «Эйч»! – пискнула она.

– Русская буква «Эн», – поправил ее Дэниел. – Сигнал изъятия. Молодец «Немо», быстро управился… И ты молодец, сняла сигнал.

– Так ты для этого меня выводил? – синий взгляд Синти испепелял, выдавая легкое бешенство.

– Не только, – вице-консул улыбнулся как можно лучезарней. – Еще я хотел подложить тебе в постель медвежонка Дэнни…

Фолк выжала педаль. «Хонда» рванулась вперед, бросая Лофтина на спинку сиденья. Дэн клацнул зубами.

– Ах, я такая неловкая! – водительница изобразила крайнюю степень огорчения.

– Бывает… – Лофтин озабоченно возил языком по резцам: не отбита ли эмаль?

Глаза Синти сияли.

Тот же день, позднее утро

Москва, Сретенка

Я почему-то думал, что везут меня на Лубянку. Даже интересно стало – увижу знаменитые застенки! Это я себя так подбадривал…

А «Чайка», крутанувшись по площади Дзержинского, покатила дальше. Сворачивала, ныряла в пустынные переулки, кружила по улицам, пока не выкатилась на Сретенку.

У ничем не примечательного дома мы остановились, и молодой мужчина, чуть развернувшись с переднего сиденья, сказал ровным голосом:

– Лифтом на четвертый этаж. Там вас ждут.

– Спасибо, – бросил я, выбираясь.

Похоже, и у подъезда меня тоже ждали – крепкий парнишка в меховой куртке покуривал сигаретку, щурясь на негреющем февральском солнце. Я специально не сводил с него глаз, пока шагал к дверям, но тот смотрел куда угодно, только не на меня. Школа!

Гулкий подъезд полнился тишиной. Кабина лифта открыта, ждет… Я вошел, пол чуток спружинил. Жмем кнопку «4».

Дверцы, повизгивая, сошлись, разбавляя безмолвие, и лифт потянуло вверх. Улыбка изогнула мои губы: а ведь это тоже признак волнения – замечать всякие мелочи, рассеивая внимание, лишь бы не сосредотачиваться на главном.

На четвертом этаже меня ждали – у дверей конспиративной квартиры стоял Андропов. Живая историческая личность. Он пристально оглядел все мои сто восемьдесят сантиметров, словно высматривая вторичные признаки сверхинформированности.

– Рожки пока не выросли, – вздохнул я сокрушенно, – а крылышки отвалились в раннем детстве.

Председатель КГБ улыбнулся и протянул руку.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович, – пожал я сухую ладонь.

– Здравствуйте… Миша. Вы позволите себя так называть?

– В Петровичи годами не вышел.

– Прошу!

Квартира выглядела нежилой – пахло свежей побелкой, парным теплом батарей, да и пылью припахивало. Андропов в интерьере выглядел немного смущенным, даже растерянным.

– Мне почему-то кажется, Юрий Владимирович, что вы хотели бы для начала убедиться, что я – это я, тот самый «Миха», он же «Хилер». Хотите, я по памяти зачитаю одно из своих последних писем? Там было о Шевченко. ЦРУ дало ему кодовое имя «Динамит»…

– Достаточно, – дернул губами председатель КГБ. – Да, признаться, чувствую странную неловкость, и… А давайте сядем! Чего мы стоим?

Я присел на диван, мой визави с удобством устроился в кресле у стола. Блеснули очки.

– Для зачина… – потянул Андропов. – Кто вы, Миша?

Мой ответ не только удовлетворил его, но, по-моему, даже обрадовал.

– Мы рассматривали такой вариант, – заговорил Юрий Владимирович оживленно. – «Гость из будущего»! Это сразу многое объясняет, хотя… Если честно, все эти ментальные переносы и темпоральные штучки-дрючки раздражали меня. Тянуло от них, знаете, – он прищелкнул пальцами, – некоей научной мистикой!

– Да уж, – хмыкнул я. – Надеюсь, я хотя бы вчерне удовлетворил ваше… м-м… первичное любопытство. Но и у меня есть вопросик: что будет дальше?

Андропов сложил ладони перед собой, словно вознося хвалу Будде.

– Здесь два вопросика, Миша, даже больше. Как сохранить все в тайне? Как обеспечить вашу безопасность?

Я осторожно заскользил по тонкому льду.

– Юрий Владимирович… Простите, что перебиваю. Может показаться, что проще всего засунуть меня на сверхсекретный объект, но это примитивно. И неэффективно. Вы же знаете, нет крепостей, из которых нельзя выйти. Ну, или войти. Смотрите. Теперь, чтобы связаться со мной, достаточно отправить сообщение по электронной почте. Оно придет мне на комп… э-э… на мою ЭВМ, и никто не сможет его перехватить. Кстати, в тех программах, которые сейчас внедряются, есть кое-что секретное. Никто не сможет перехватить или прочитать электронное письмо, кроме… КГБ. Вы сможете совершенно незаметно читать любой текст или просматривать любое фото, отправленное по «электронке».

– Годится! – довольно сказал Юрий Владимирович.

– Это я все к тому, что обеспечить секретность не так уж и сложно. Меня вычислили по очень уж явному следу – Суслов выздоровел. Так вот, больше я уже не наслежу. Успел… – гримаска отвращения передернула мое лицо. – Успел перенести рак мозга. Опухоль скушала тот участок коры или подкорки, где сидели мои сверхспособности. От этой хвори люди сгорают за неделю, а мне повезло – потух.

Я внимательно следил за визави: пробивает ли его на жалость? Вообще, осталось ли в нем что-то человеческое – или выветрилось от высоты положения?

– Представляю… – протянул Андропов, находясь под впечатлением. – Что ж, это многое упрощает, – помолчав, он решительно договорил: – Я предлагаю сотрудничество, Миша. Так сказать, взаимовыгодное. Вы поможете нам, а мы будем помогать вам. Ни о каком лишении свободы речи не идет в принципе. Конечно, я приму определенные меры безопасности, но вы их даже не заметите. Но! – кряхтя, председатель КГБ встал и одернул пиджак. – Сейчас я должен ехать в ЦК и обо всем доложить товарищу Брежневу, пока не пронюхал Пельше. Этот въедливый прибалт… Ладно, не о нем речь! Миша… помните тот свой звонок, когда вы сами предложили мне помочь спасти СССР?

– Помню, – кивнул я.

– И я помню, – с чувством сказал Юрий Владимирович. – И ценю. Поэтому… – он замешкался. – Миша, я не могу гарантировать, что Леонид Ильич не примет то самое «примитивное и неэффективное» решение. И Пельше, и Устинов наверняка поддержат его. Сделаем так. Оставайтесь здесь, холодильник в вашем полном распоряжении, – мимолетная улыбка мелькнула на лице Андропова. – Телефон в соседней комнате, он не прослушивается. Если я позвоню… Так, ладно. Не стоит трепать себе нервы заранее! Всё, я пошел. Ждите!

Председатель КГБ вышел и аккуратно прикрыл дверь за собой. Грюкнули дверцы лифта.

Я встал и, как кот, обошел всю квартиру. Шторы повсюду задернуты, полная приватность. Встреча с Андроповым стала той гирькой, что уравновесила качанье между вариантами судьбы. А теперь зыбкое спокойствие снова утратило баланс.

Верил ли я Юрию Владимировичу? И да, и нет. Года через два он наберет кое-какой политический вес, и с ним будут считаться, принимать, как соперника в борьбе за власть. Но не сейчас.

Рядом с генсеком председатель КГБ смотрится перворазрядником, почтительно жмущим руку чемпиону. И я для него – находка, сверхинформированный источник. Если знание – сила, то послезнание – это могущество.

Хотя бы поэтому Андропов не предаст. Но хватит ли ему тактической изворотливости и стратегического ума, чтобы расклад сил в Политбюро перетасовать в свою пользу?

Побродив, повздыхав, я занял позу Ждуна.

Тот же день, чуть позже.

Москва, Старая площадь

Попасть на запретный пятый этаж ЦК КПСС было не просто даже для председателя КГБ. Охрана, хоть и помаргивая смущенно, но документы его проверила. Андропов лишь бегло улыбнулся.

Войдя в лифт, он признался себе, что боится предстоящего разговора. Брежнев набирал силу, он метил в вожди. Прежнее обаяние не покинуло генсека, но появилась и жесткость. А проявишь хоть толику строптивости, в глазах генерального тут же плеснет тяжкое недовольство.

В приемной дежурил Дебилов.

– У себя? – бросил Юрий Владимирович.

– Да, но… – смешался личный секретарь.

– Дело срочное и очень важное! – надавил Андропов.

– Секундочку…

Скользнув за дверь, Дебилов прикрыл ее за собой, но тут же распахнул настежь, приглашая войти. Председатель КГБ решительно перешагнул порог.

– А-а, Юра, – Брежнев поднялся из-за стола, протягивая руку. – Чем порадуешь?

– Мы нашли «Миху», – с ходу доложил Андропов, пожимая вялую ладонь.

– Очень, очень хорошо… – медленно вытолкнул генсек. – И?

– Он готов сотрудничать с нами.

– Очень, очень хорошо… – повторил генеральный, потирая руки, словно умывая. – Сколько тебе потребуется времени, чтобы доставить предиктора… м-м… не знаю… на какой-нибудь космический или ракетный центр поблизости?

Юрий Владимирович почувствовал слабость.

– Леонид Ильич…

– Сколько? – в брежневском голосе звякнул металл.

– Двое-трое суток…

– Двадцать четыре часа! – отчеканил генсек. – А центр пускай тебе Устинов укажет, он лучше знает свое хозяйство. Давай, Юра, давай! Не мешкай! Это же дело особой государственной важности! Сам понимаешь. Докладывать будешь лично, в любое время!

– Есть, – обреченно толкнул Андропов.

– Вольно, Юра, – ухмыльнулся Брежнев, и заторопил: – Давай, давай, действуй…

Председатель КГБ вышел в коридор с ощущением ледяного комка, смерзшегося в груди. Что делать? Как быть? Исполнить приказ? Тогда он потеряет и Миху, и его уважение. И ту самую перспективу, что греет душу пуще самого дорогого коньяка. Поговорить с Сусловым?

Да, кивнул себе Андропов, но позже. А пока…

Покинув ЦК, он юркнул в «Чайку» и снял трубку телефона «Алтай».

– Ответь… – процедил Юрий Владимирович, заклиная. – Ответь…

– Алло? – Мишин голос звучал настороженно.

– Слушай внимательно, – заспешил председатель КГБ, словно боясь, что разговор вот-вот прервут. – Мне дали сутки, чтобы найти и упрятать. Понял? А у тебя есть несколько часов, чтобы исчезнуть. Сможешь? Хотя бы на две-три недели?

– Смогу, – донеслось из трубки.

– Действуй!

Андропов откинулся на сиденье. Ну, Лёня… Ла-адно…

Он хищно улыбнулся, сплетая и расплетая пальцы.

Операция «Хилер» началась в кабинетах ВГУ. Потом ее засекретили наглухо – и продолжили операцией «Ностромо». Теперь, похоже, настало время исполнить то самое, поразившее его в молодости указание: «По прочтении сжечь!» – и затевать новую миссию. Почти что личную – на пепле «Ностромо».

«Феникс»! – прищелкнул пальцами Юрий Владимирович, любивший придумывать кодовые названия. – Операция «Феникс»! Годится!»

Почти в то же самое время.

Москва

Я ничуть не удивился реакции Брежнева. Зря его, что ли, «живой водой» отпаивал? Теперь «дорогого Леонида Ильича» никто не пичкает наркотой, стало быть, и болезненная страстишка к цацкам на грудь не разовьется, и знаменитые «сиськи-масиськи» не зазвучат в прямом эфире. А вот ха-арошая чистка обеспечена. Что и требовалось доказать.

Думал я об этом мельком, набирая домашний номер. Раз не прослушивается, грех не воспользоваться…

– Алло? – нежный мамин голос вызвал умиление.

– Привет, мамулька! Извини, что вчера не позвонил – замотался!

– Ро́дную маму забыл… Эх! – шутливо донеслось из трубки.

– Как ты могла такое подумать? – взвыл я, унимая тягостное нетерпение. – Мам, слушай, мне придется задержаться недельки на две. Тут без меня никак!

– А школа? – мигом забеспокоилась родительница.

– Торжественно клянусь и обещаю закончить ее с золотой медалью!

– Вот только не получи!

– Я же обещал! Ой, ну все, побежал. Целую!

– И я тебя!

– Настю чмокни от имени и по поручению!

– Ладно!

Улыбаясь по инерции, я положил трубку и тут же снял ее, накручивая диск. Как же он медленно проворачивается…

После третьего гудка ответил приятный голос:

– Посольство Германской Темократической Респуплики. Слушаю фас…

– Код Эм-Вэ, – четко сказал я, и зачитал по памяти первые пять чисел пароля, переданных Маркусом Вольфом.

– Айн момент! – растерялся голос. – Переключаю на тофарища Винцера.

Щелчок, пыхтение…

– Алло? – прорезался мужской голос. Истинного арийца. – Повторите цифры, пожалуйста.

По-русски чешет почти без акцента, товарища Винцера может выдать только излишне четкий выговор.

– 678… 567… 23… 1719.

– 9637, – следует отзыв. – Товарищ Вольф оставил нам инструкции… Вы хотите вылететь в Берлин?

– Мне нужно вылететь в Берлин, – надавливаю я. – И как можно скорее. Кстати, было бы здорово, если меня подбросят до посольства.

– Откуда вас забрать?

– Буду ждать возле метро «Тургеневская».

– За вами заедет зеленый «Вартбург».

– Данке шён.

– Ауф видерза-айн!

Тщательно обтерев трубку, я положил ее на рычажки, и метнулся на кухню – потрошить холодильник «Розенлев». Булочка в целлофане… Сырок «Янтарь»… Колбаски «Охотничьи»…

Запихивая сухпай в карманы куртки, я покинул квартиру, на всякий случай отпирая дверь в перчатках.

Вызывать лифт не стал, ссыпался по лестнице и, как ни в чем не бывало, покинул подъезд, на ходу лопая свой «обед». К жующему юнцу меньше вопросов…

Страж ворот по-прежнему толокся на улице, но на меня старательно не реагировал. Обмирая, я зашагал прочь, но ни топота догоняющих ног, ни визга тормозов не раздавалось за спиной.

Спеша к «Тургеневской», лишь однажды напрягся, когда вдруг заслышал трель милицейского свистка.

«Не меня! – убеждал я себя. – Это не меня!»

Плотный милиционер сурово отчитывал толстяка в штатском, перебежавшего улицу не в положенном месте. Штатский виновато водил руками и воздыхал, а я с воскресшим удовольствием вгрызся в сэндвич – муза с полосатой палкой меня вдохновила…

* * *

Посольский «Вартбург» прикатил к самым дверям, а минуту спустя я «сдался немцам», знакомясь с социалистическим орднунгом.

Хорошенькая Катарина в вязаном платье сфотографировала меня, а пока она проявляла и закрепляла, деловитый геноссе Винцер каллиграфическим почерком заполнил мой загранпаспорт – синюю книжицу с золотым тиснением.

Отныне я Михаэль Шлак. Винцер, не мудрствуя, перевел русскую фамилию на немецкий.

– У вас замечательный выговор, Михаэль, – болтал он, не отрываясь от дела, – следовательно, языковая проблема – долой!

– Ну, хоть что-то, – улыбнулся я, довольно вымученно, впрочем.

Геноссе, наверняка сотрудник Штази, вскинул на меня взгляд, и сочувственно покивал.

– Геноссе Вольфу можно доверять, это человек чести и слова. О, Катарина! Готово?

– Да, Отто, вот.

– Гут…

…Двумя часами позже я протягивал свой паспорт молоденькому пограничнику в Шереметьево. На мне – теплая кепка, очки с простыми стеклами, светленький паричок почти до плеч по молодежной моде. А я по легенде – корреспондент «Юнге вельт».

Погранец кивнул мне и улыбнулся.

«Пронесло…»

Еще полчаса томительного ожидания… Объявлена посадка…

«Ил-62» с броской надписью «Интерфлюг» засвистел турбинами. Хлопотливые стюардессы щебечут, подчас мило путая «русиш» с «дойч». Я пристегнулся, напряженно глядя за стекло на терминал «Рюмка». Никого… Ничего…

– Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершит полет по маршруту Москва-Шереметьево – Берлин-Шёнефельд…

Я откинулся на спинку. Ну же… Ну…

Турбины взревели. Лайнер качнулся и медленно, а затем все быстрее и быстрее покатился, отбрасывая колесами взлетную полосу. У-ах!

Оторвался. Набрал высоту. Оранжевое солнце ударило в иллюминатор поверх клубистых туч.

«Какой долгий день… – мысли еле ползли, тянулись из последних сил. – Опять я убегаю… Опять один… Как же мне все это надоело…»

Глаза закрылись сами. Лететь меньше трех часов. Выспаться не выспишься, но хоть передохнешь. Что меня ждет, откуда я знаю?

Когда СССР развалился, Маркуса Вольфа арестовали – демократы боялись Штази не меньше КГБ. Маркус никого из своих не выдал, а его люди не сдали Вольфа. Вот так-то. Потому и лечу.

«На Берлин!»