Текст книги "Ц-5 (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Иванов понятливо покивал.

– Ваше задание… Оно связано с операцией «Некст»? – прямо спросил он, внимательно следя за Еленой.

– Тайная операция, в которой я участвую, – сбилась Ливен на сухой тон, – проходит под кодовым названием «Новус». Но напрямую связана с миссией «Некст». Цель – найти и вывезти за пределы СССР здешнего паранорма и предиктора.

– Ну, что ж, Елена Владимировна, – включил Иванов обаяние. – Откровенность за откровенность. Я руковожу той самой командой чекистов… Вот только аналитик покончил с собой – совесть замучила. Саймон и Пит находятся под стражей, а вы пока побудете в нашей штаб-квартире. Люблю, знаете ли, подробности. Товарищ Славин, проводите даму!

– Слушаюсь! – козырнул капитан.

Ливен стрельнула глазками на Николая, убедительно сыграв восхищение, и оба вышли. Ненадолго в комнате зависло молчание.

– Елена Ливен… – медленно проговорил Олейник, словно пробуя имя на вкус. – Ну, шо ж, операция «Новус» накрылась?

– Или только началась! – фыркнула Исаева. – Знаете, меня не покидало ощущение, что я нахожусь на премьере любительского спектакля, а ставят отсебятину по мотивам «Ошибки резидента».

– А вы молодец, Мариночка, – одобрительно кивнул Борис Семенович. – У этой дамочки двойное, если не тройное дно!

– Или она не врала нам! – настоял Олейник на своей версии, задетый за профессиональные струнки. Как бы товарищи не подумали, что он купился на откровенность перебежчицы…

– Тоже вариант, – миролюбиво кивнул Иванов, и спохватился: – Ох, Мариночка, забыл совсем! Есть новости о Григории Ершове.

– Что с ним? – насторожилась Марина. – Гриша ведь где-то в Африке… Он жив хоть?

– Жив, жив! – заторопился генерал-лейтенант. – Ранен тяжело, но жив. Его из Эфиопии переправили на самолете, сейчас лежит в госпитале Бурденко.

Исаева ощущала в эти вялотекущие мгновения ледяной холод и неприятную смесь из бессилия и растерянности. Но бойцовский характер брал свое – в размякшей слабости кристаллизовалась решимость.

– Товарищ генерал-лейтенант…

– Ну, разумеется, Марина, – мягко сказал Иванов, не дослушав. – Николаевский аэропорт ближе всего. Передавай Грише привет!

Вторник, 23 марта. Утро

Гавана, набережная Малекон

Набережная Малекон – это то самое «масло масляное», от которого истинных филологов корежит, как вампиров на солнце. Малекон по-испански и есть «набережная». Ну, или «мол», на худой конец.

На добропорядочных официальных планах эта широкая эспланада у лукоморья Гаванской бухты зовется Авенида де Масео. Но ни одному кубинцу и в голову не придет так называть их любимый Малекон! Здесь назначают свидания, здесь воркуют парочки, уминая широчайший парапет, а народ постарше фланирует, любуясь потрясающими закатами.

Вакарчук вертел головой, переводя взгляд с обшарпанной старины Ведадо на синий простор Атлантики, и обратно. Чак смотрел вперед, на фортецию Сан-Сальвадор, безразличный к красотам. А вот полковник Воронин был «на нерве».

«Мундир бы ему точно подошел, – лениво подумал Степан. – Ну, или строгий черный костюм, как у «…других официальных лиц».

Однако Николай Иванович, осмугленный солнцем, выступал в белых штанах и в того же молочного цвета рубашке-гуайябере, походя на богатенького туриста или партийного функционера, удалившегося от дел.

– Николай Иваныч, – проворчал «Стивен Вакар», – да говорите уже, чего изводиться-то…

– Что, так заметно? – вымученно улыбнулся полковник.

– Есть маленько…

– Ладно, – крякнул Воронин. – В прошлом году я летал в Москву, было закрытое совещание в ПГУ. В повестке дня стоял один вопрос, но весьма интересный… Пожалуй, еще одно отступление. Слушая радио или читая газеты, люди часто негодуют на всяких президентов или премьеров – вот, дескать, опять безобразия учинили! То войну затеят, то переворот, то еще чего. А ведь даже президент Штатов всего лишь кукла, которую дергают за веревочки те, кто и есть подлинная власть. Главные буржуины, так сказать. Ротшильды, Барухи, Рокфеллеры, Морганы, Виндзоры… Вдумайтесь только – девяносто процентов всех богатств мира принадлежат нескольким десяткам семей! Это они развязывают войны, свергают неугодных им правителей или назначают президентов. Конечно, случаются и сбои – назначенец вдруг начинает «вести себя», поступать вопреки хозяевам. Тогда его убирают. Как Рузвельта, как Кеннеди. И что толку от разведки, если мы не в курсе планов истинных владык западного мира? Вот этот самый вопрос мы и обсуждали в Ясенево прошлой осенью. Разработали мероприятия, назначили ответственных, призвали инициативу… того… проявлять. А тут такое дело… – он смолк, приблизившись к компании белозубой молодежи, отплясывавших сальсу под гитары и барабан. Особенно полуголый негр старался – лупил по истертому бонго, зажав его между икрами ног, самозабвенно. – А тут такое дело – на прошлой неделе шторм разгулялся, и пограничный катер приволок в Сантьяго-де-Куба потрепанную яхту. А на ней – два трупа. Белого американца и мексиканца. Похоже, янки вытащил мексиканца, но тот истек кровью – акула вырвала ему полбедра и прокусила бок. Однако, именно он был капитаном, потому как белый не справился с парусом – затянул не тот узел. Хватило порыва ветра, чтобы гик отвязался – и с маху разбил янки голову. Никто пока не знает о случившемся, мы всё засекретили наглухо. Американец – это Брайен Уортхолл, бизнесмен средней руки, «стоит» двенадцать миллионов долларов. А мексиканец – его охранник, помощник и так далее. Зовут Мануэль Бака…

– Вы хотите, – заговорил по-испански Призрак Медведя, – чтобы мы обратились в этих двух и заняли их место?

– Да! – облегченно выдохнул полковник. – Но это строго добровольно. Я не могу вам приказывать, просто… Шанс выпадает редчайший! У мистера Уортхолла нет детей, он не женат, да еще и сирота. Подчиненные видят его редко. Конечно, придется немного… э-э… перелепить лицо. Ну, там, шрам оставить на щеке… Ваш курносый нос, товарищ Вакарчук, выпрямить…

– Ох, и красавцем стану! – рассмеялся Степан.

– Вы что? – насторожился Воронин. – Согласны, что ли?

– А почему бы и нет? – небрежно пожал плечами Вакарчук. – Мое второе высшее – экономист. Уж как-нибудь разберусь с ихним бизнесом!

– Задача – не просто вести дела, – покачал головой полковник, – а разбогатеть! Сказочно разбогатеть, выйти в миллиардеры! Впрочем, даже огромное состояние еще не гарантия того, что вас допустят в круг приближенных «главных буржуинов». Ну, тут уж придется повертеться! В крайнем случае, есть способ заинтересовать Ротшильдов или Рокфеллеров, опасный способ…

– Разорить их? – ухмыльнулся Вакарчук.

– Ну-у… Это вряд ли. Никто толком не знает, сколько у тех же Ротшильдов заныкано миллиардов. Может, они и вовсе триллионеры уже! Но если перебежать дорогу «главным буржуинам», нанести им солидный убыток, то они сразу проявят к вам интерес – прикажут устранить конкурента. Но вам обязательно помогут! Товарищ Питовранов обещал направить толковых спецов, сведущих в бизнесе… – Николай Иванович смолк, недоверчиво глядя на Вакарчука: – Так вы что, правда, согласны?

– Ты как, Мануэль? – Степан поглядел на индейца. – Согласен?

– Си! – кивнул Чак.

– И я – си! – ухмыльнулся Вакарчук. – Всегда, знаете ли, мечтал побыть мистером Твистером. Вы только не сочтите меня за легкомысленного энтузиаста. Просто на мне столько грехов, что… – он махнул рукой. – Не замолишь! Но можно же и отработать долг.

Воронин впервые заулыбался.

– Тогда… Начинаем операцию «Сафари»!

– Начинаем! – Степан ощутил, как ветер, дувший с океана, наполняет его легкие тем лихим и бесшабашным неистовством, с каким шли на абордаж или поднимались в атаку.

– Хау, – хладнокровно обронил Чак, что означало: «Всё сказано, и говорить больше не о чем».

[1] Уменьшительная форма от Дитрих.

[2] Высший уровень секретности.

Глава 13

Среда, 24 марта. Десятый час утра

Московская область, «Заречье-6»

Покинув Белорусский вокзал, я еще толком не окунулся в московскую круговерть, а меня уже встречали – моргнула фарами знакомая «Чайка». Стильная машина стояла наособицу, отливая черным лаком да сверкая хромом, словно барин во фраке и цилиндре среди простолюдинов – мелких «Запорожцев», раздобревших «Волг», глазастых «Жигулей».

«Начинается…» – подумалось обреченно.

Ромуальдыч крепко пожал мою руку, с ворчаньем обронив: «Вытащим, если что…», и полез я на заднее сиденье лимузина, скрипя тисненой кожей. В салоне пахло, как тогда, в парке Горького – куревом и одеколоном «Шипр». По-моему, и офицеры впереди сидели те же, что и месяц назад. Прикрепили ко мне, вот и сидят. Бдят.

Тот, что справа – белобрысый, нос сапожком – обернулся и молча, по-приятельски кивнул. Водитель лишь глянул в зеркальце – серые глаза блеснули любопытством. Вырулив со стоянки, он плавно, умеючи разогнал «Чайку».

Наверное, мне стоило отыграть пугливого юнца, спросить какую-нибудь глупость, вроде: «Дяденьки, а куда мы едем?», но я лишь сжал губы. И без того тошно.

Тяжелое чувство одолевало меня. Вернее, предчувствие невзгод. Еще и мысли всякие, нехорошие, зудели в голове, лишая покоя, роняя настроение до нуля и ниже.

Отвезли меня на брежневскую дачу. За высоким глухим забором прятался добротный дом, рубленый из дерева. Без излишеств, зато лепота – сосны кругом, елки, березки…

Самих хозяев я не застал, но заботливая прислуга с недремлющей охраной тут как тут – накормили, напоили и спать уложили. Перенервничал я или переутомился, не знаю, а только выспался знатно. С утра мой юный организм готов был сдать нормы ГТО, не запыхавшись.

Бродить по госдаче я не стал – чужой дом вокруг, чужая жизнь.

Умяв полезную гречку с котлетой и чай с рогаликом, выбрался во двор.

Весеннее солнце терпеливо будило озябшую землю. Прошлогодняя листва и бурая прелая трава, сметенные в кучи, вяло тлели, изредка вспыхивая робкими огонечками. Клубы белого едкого дыму завивались округло и плотно, расплетаясь в корявых гребешках ветвей, нагоняя тревожный запах чадной горечи. Еще немного, еще чуть-чуть, и лопнут набухшие почки, поплывет терпкий дух клейкой, наивно-светлой зелени, будоража воображение и рождая нескромные желания. А пока что желанную негу солнцепека сдувал зябкий ветерок, пахнущий прелью. Классика!

Пустынные аллейки звали прогуляться, но я по-стариковски занял лавочку под раскидистой сосной – думать, прикидывать варианты и поджидать гостей.

«Хорошо сижу…»

Заслышав нестройный шум моторов, я вздрогнул, как от звонка будильника. Охрана шустро распахнула ворота, и целая автоколонна черных пластавшихся «ЗиЛов» заехала во двор. Сразу стало людно и тесно, а я сидел, будто в партере, и наблюдал, как на сцену выходят Брежнев, Суслов, Устинов, Косыгин, Громыко, Андропов, Пельше, Романов… Все пожаловали? Вроде, все.

Я упруго встал, оглядывая настороженный синклит, и поздоровался, как всякий воспитанный мальчик:

– Здравствуйте, я Миха. Миша Гарин.

* * *

Сумбур первого знакомства схлынул. Взвинченные и смятенные, члены Политбюро сошлись в дачной гостиной – и площадь позволяет, и приватно.

«Мизансцена…» – подумал я.

Андропов шушукался с вальяжным Громыко – «Мистер Нет» шевелил губами, словно леденец языком гонял. Сухонький Пельше нахохлился в углу, как загнанный, и печально моргал. Встрепанный, распустивший галстук Косыгин что-то с жаром доказывал Суслову – Михаил Андреевич удивленно вытягивал губы дудочкой, а Устинов с интересом внимал, поводя головою, словно в восхищении от услышанного.

Один Брежнев по-барски развалился в кресле, делясь мнениями с Романовым – «хозяин Ленинграда» гнулся в позе вопросительного знака. А я стоял у окна, цепенея как на экзамене, и водил глазами в такт блеску маятника напольных часов – тот отмахивал секунды, будто гипнотизируя.

«Третий звонок…»

Повар с охранником осторожно внесли жостовский поднос, дробно позвякивавший стаканами с компотом, и удалились на цыпочках, притворив за собою двери.

«Занавес!..»

– Вы уж извините, Михаил Петрович, – добродушно забурчал генсек, вздрагивая брыластыми щеками, – чуть было не упрятал вас, куда подальше! Сами понимаете, как опасна точная информация о будущем. Предсказания, предположения – это всё слова, акустика, так сказать. А тут… Если уж знание – сила, то послезнание… – он развел руками, пошевеливая головой.

«Малое Политбюро», торопливо рассевшееся по диванам и креслам, дружно закивало.

– Да ради бога, Леонид Ильич, – я изобразил любезную улыбку, заодно подпуская мимолетную лесть: – На вас лежит огромная, не снимаемая ответственность – за весь советский народ. Тут не до церемоний. Только давайте без отчества! Просто Миша, этого достаточно.

– Хорошо, Миша, – величественно кивнул генеральный. Хмыкнув, проворчал: – Да вы расслабьтесь, Миша, не обидим! Одно дело делаем, хоть и смотрим под разными углами… Хм… Я сейчас подумал… Знаете, какая озвучка подошла бы к нынешнему историческому моменту? Свиридовское «Время, вперед!» Правда же? Но давайте к тому самому делу… К-хм! Мы тут посовещались с товарищами и выработали… как Андрей Андреевич любит выражаться… консолидированную позицию, – он построжел: – Прежде всего, Миша, информация о будущем должна поступать к нам и только к нам. Конечно, мы допускаем возможность посвящения в тайну стороннего человека, но, строго-обязательно, с нашего ведома и разрешения. И второе. Совершенно необходимо обеспечить вашу безопасность, Миша. Мы должны быть уверены, что никакой противник СССР не получит доступа к послезнанию! – Брежнев всем корпусом повернулся к председателю КГБ. – Юра, тебе слово.

Андропов рывком поднял голову, и его очки сверкнули, будто отражая улыбку, скользнувшую по губам.

– План по обеспечению безопасности Миши Гарина мы разработали в плотном контакте с 9-м и 7-м управлениями, учитывая все так называемые мелочи жизни, – сухо заговорил он, как будто стесняясь «принятых мер». – Охрана у Миши будет круглосуточной, но незаметной – это мы гарантируем. И не только из-за удобства самого Гарина. Ходить строем за объектом – последнее дело, ибо всегда найдется способ нейтрализовать охранников. А вот когда прикрепленных не видать и не слыхать… Да, единственная просьба, Миша: заранее предупреждайте о дальней поездке – в другой город или к морю!

– Разумеется, – кивком согласился я, прикидывая, как же мне надурить парней из «девятки» и «семерки», если понадобится.

– В школе, а затем в университете, на работе, в доме, где вы прописаны, Миша, всегда найдутся люди, готовые прийти вам на помощь.

– Учту, – я растянул губы, хотя мне совсем не улыбалось. – В принципе, могу лишь согласиться с вашими условиями, Леонид Ильич. Они вполне разумны. Как математики выражаются – необходимы и достаточны. Жить, как все, я не смогу в любом случае, да и не хочу, если честно. У меня только одно условие… Мои родители и сестра не в курсе моей… хм… прогрессорской деятельности. Вот пусть и останутся в неведении!

– Принимается, – царственно согласился Брежнев и снял очки, сразу становясь чуть живее – стекла будто скрадывали взгляд.

– Годится, – бойко кивнул Андропов.

– Миша, – вступил Суслов, заметно окая. – Прошу извинить товарищей – они не за себя беспокоятся, поэтому и относятся к вам сугубо практически, утилитарно, что ли. Юра, у тебя все?

– Ну, если вкратце, то да, – смешался Андропов.

Михаил Андреевич, по-моему, и сам слегка конфузился, скрывая наше с ним знакомство.

– А как связываться с Мишей? – нарочито брюзгливо спросил он. – По телефону?

– Нет, нет! – замотал головой председатель КГБ. – Электронная почта – лучший вариант. В крайнем случае, для сообщений особой важности, можно использовать шифрование.

Присутствующие снова закивали вразнобой, как на собрании партхозактива. Одобрям-с.

«А не такие уж они и старцы, – подумал я, наблюдая за «дорогим Леонидом Ильичем» и его командой. – Нет впечатления немощи… А сам-то! Дедушка Миша…»

– Вопросы есть? – благодушно улыбнулся Брежнев. – Дмитрий Федорович?

Устинов повел плечами под кителем, будто ежась, и взгляд его стал испытующим.

– Я заметил, что вы изрядно благоволите Израилю, Миша, – железно рокотнул он. – Почему?

– Потому что израильтяне должны быть нашими союзниками на Ближнем Востоке, – жестко парировал я, строя ответ рублено, по-военному. – Зреет глобальная угроза исламизма, и тут у Москвы один выход – «крепить единство» с Тель-Авивом. Ставить на арабов? Они бездарны, продажны и стратегически ненадежны. Вспомните Насера и Садата! Мы три миллиарда вбухали в Асуанскую ГЭС, а толку? Египет повернулся к нам задом, кланяясь американцам! Но тут есть одна идея, – глумливая ухмылочка заплясала на моих губах. – В будущем эфиопы затеят строительство мощнейшей ГЭС на Голубом Ниле – и египтяне просто лопнут от злости! Ведь тогда они могут запросто лишиться притока воды, обрекая себя на голод и крестьянские бунты. А давайте поможем Эфиопии с нильской ГЭС в настоящем! Только… м-м… не «на халяву», а по уму – через израильтян. Тель-Авив охотно сотрудничает с Аддис-Абебой, поскольку эфиопы сами злы на арабов. Стоит только начать заполнять водохранилище, и Садат окажется бессильным. Разбомбить плотину? Пусть только попробует! Ну, а если ему это удастся, то Египет испытает страшнейшее наводнение в истории – водяной вал сметет целые города!

Устинов хмыкнул в доволе. Озабоченные морщины, взбороздившие было его лоб, разглаживались.

– Опять же, с помощью Израиля можно переформатировать весь Магриб, – меня несло, как Остапа. – Стоит только поддержать освободительное движение берберов, как это резко ослабит короля Хасана в Марокко или режим Хуари Бумедьена в Алжире. А самое вкусное, на мой взгляд – это помощь Западной Сахаре! Вот, представьте себе: Израиль через Эфиопию поставляет сахарцам оружие, подбрасывает деньжат, а мы признаём САДР. Иудеи начинают по-тихоньку разрабатывать богатейшие запасы фосфатов в Бу-Краа, наши устраиваются на военной базе в бухте Дахла, и все довольны! Зона жизненно важных стратегических интересов СССР расширяется неимоверно – самолет с Кольского полуострова сможет сесть в Дахла на дозаправку, и вылететь оттуда в любую точку Средиземноморья. Хоть с бомбами, хоть с десантом. Вон, как мы хорошо закрепились в Сомали – аж сердце радуется! Но! Если израильтян вынудят уйти с восточного берега Суэцкого канала, у нас наверняка возникнут проблемы. Каир с подачи Вашингтона запретит проход наших судов снабжения. А ведь базы в Бербере, на Сокотре или Нокре – это контроль над важнейшим морским путем, над акваторией половины Индийского океана, не говоря уже о Ближнем Востоке! Оставите их – забудьте про активную внешнюю политику.

– Андрей Андреевич? – церемонно повернул голову Суслов. – У вас есть, что добавить к сказанному?

– Да, – Громыко, осанист и невозмутим, закинул ногу на ногу. – Представители Израиля были у меня с неофициальным визитом в конце февраля. Перед Восьмым марта в Тель-Авив летал Примаков. Поскольку мы более не настаивали на том, чтобы израильские военные покинули оккупированные территории сектора Газа и Западного берега реки Иордан, переговоры прошли весьма конструктивно. Как говорится, в теплой, дружеской обстановке. Ряд важных договоренностей уже подписан, в том числе, в военной сфере, и мы готовы к восстановлению дипотношений. Даже к встрече на высшем уровне.

Моя сдержанность дала осечку – губы растянулись в улыбке.

– Товарищи, вы даже не представляете, до чего это приятно… – я замотал головой, бессильный перебрать целый сноп ощущений. – Насмотрелся в «прошлой жизни», как разваливали страну, как ее оплевывала всякая мразота… А тут Союз жив и здоров, набирает и набирает очки в вековечной игре с Западом! – запнувшись, я добавил: – А ведь мы победим, товарищи…

На лицах «товарищей» дрогнули улыбки. Леонид Ильич от души хлопнул в ладоши, и с чувством изрек:

– За это надо выпить!

– Есть компот, – подсказал Суслов.

Клацнули, сходясь, стаканы с красной каемочкой.

– Ну, за победу!

Пятница, 26 марта. Ближе к вечеру

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

Зеленоград! Куда ни глянь, везде деревья. Зануда с рациональным складом ума скажет, что зелень – всего лишь защита от пыли в городе микроэлектроники, но здорово же – как в лесу! Недаром тут полно улиц-аллей. Озерная аллея, Березовая, Каштановая, Яблоневая, Солнечная…

Красно-белый «Икарус» подкатил к тротуару, и водитель громогласно объявил:

– Сосновая аллея! Кому?..

– Мне! – подскочил я, хватая пузатые сумки. – Спасибо!

Урча, рейсовый автобус отъехал, а я завертел головой, ориентируясь в пространстве.

Хоть и звалась аллея Сосновой, а шумели вдоль нее лиственницы, покачивая тонкими прямыми стволами. За охапками черных ветвей с редкой опушью рыжей хвои выглядывали белые этажи высоток. Туда!

Под ноги ложился черный, свежий асфальт аллеи Лесные Пруды. Где-то здесь мой новый дом…

За рощей блеснула гладь Черного озера, и я вышел к белоснежной многоэтажке, свежей, как накрахмаленная простынь.

– И-и-и! – с разбегу в меня врезалась девчонка в синей спортивке, и я не сразу узнал Настю. – Мишечка! Мишечка! Ура-а!

Хохоча, я обнял ее, не выпуская сумок из рук, а тут и мама пожаловала.

– И-и-и! – полы легкой куртки разлетелись на бегу, открывая вязаное платье, ладно облегавшее мамину фигуру. – Мишенька!

И снова я устоял под напором любви и ласки.

– Чего ты так долго? – запритопывала от нетерпения сестричка. – А ты где был, вообще? В ГДР, да? В Берлине, да?

Я еще раз чмокнул ее, лишь бы прервать тараторку. Мама засмеялась и отобрала у меня сумку.

– Давай, помогу… Ого! Настя, хватайся! – отмахнув челку, она похвасталась: – Вчера «Хельгу» привезли! Мы сами только-только прилетели, а тут звонок! Распишитесь…

– Ага! Такой красивенький сервантик! – восхитилась Настя. – А что в сумках? Ты еще чего-то привез, да? Нам, да? Здорово-о!

– Ну, ты и тряпишница, доча!

– Ой, а сама-то!

Посмеиваясь, я одолел ступени у подъезда и как бы невзначай осмотрелся. Кто мои прикрепленные, и где прячутся, не ясно, но меня они наверняка видят. Дурацкую идею помахать рукой я отбросил, как пережиток детства…

Почему-то мне казалось раньше, что не перенесу жития под надзором, пускай даже незримым. Ну, жив же пока.

Просто не надо обращать внимания. Играть по правилам, чтобы однажды их нарушить. Бывают в жизни моменты, когда никто вовне не должен тебя видеть…

– Битте-дритте! – Настя распахнула дверь, пританцовывая.

– Данке шён…

Я вошел в гулкий подъезд, и со спины долетело звонкое:

– Мы на тринадцатом живем!

– Их ферштее, фройляйн…

– Немчура моя… – мама нежно притиснула меня. – Что ты, что папа…

– Это я по инерции, мам!

Лифт возносил нас, а я любовался своей роднёй. Красота-то какая! Что родительница, что сестрёница… Сбившись на мамину интонацию, я лишь улыбнулся.

Не дано мне было в прошлой жизни ощутить всю приятность кровного родства! И лишь сейчас понимаю, что утратил тогда. Ну, исправил, вроде…

Мама открыла дверь своим ключом, и я переступил порог. Зря страхи питал – планировка другая, и в комнатах пустовато, еще не всю мебель перевезли, но запахи витали знакомые, родные. Уж что-что, а мамин борщ я учую!

Навстречу, шурша охапкой серой бумаги, вышагивал отец. Видать, «стенку» собирал. Приметив меня, он уронил свой груз, разводя костистые руки.

– Мишка!

И завертелось, завертелось разноцветное колесо… Папа гордо водил меня по четырехкомнатной квартире, Настя примеряла берлинские обновки, мама гремела тарелками на кухне. Сестренка пищала, подскакивала меня помутузить от излишков счастья, и опять убегала – крутиться у трюмо. Мама в передничке выглядывала из кухни, словно желая убедиться, здесь ли «сыночка» – и снова бренчали тарелки, да звякали ложки…

Я вернулся домой.

* * *

– Да тихо вы! – прикрикнул на расшумевшихся «старосят» Трофимов, начальник цеха гибридных микросхем. – Филиппа на вас нет… – он торжественно повел чашкой с вином: – Я поднимаю сей бокал за Петра Семеновича. Всего-то прошлым летом Семеныч влился в наш коллектив, а вы посмотрите, как лихо мы продвинулись!

– Это всё Михаил Петрович! – отшутился папа, кладя руку мне на плечо.

– Да-а… – забасил Марк Гальперин. – Дети у тебя тоже получились!

«Старосята», здоровенные парни и рослые мужики, грохнули, заглушая мамин смех.

– За тебя, Семеныч!

Разнокалиберные сосуды сошлись, мешая хрустальный звон с глухим перестуком фаянса. Мой стакан чокнулся о папин фужер и дотянулся до эмалированной кружки Марка.

Нам с Настей плеснули густой, пахучей «Хванчкары». Папа предпочитал армянский коньячок, а Гальперин хранил верность «Столичной».

– Лидия Васильевна, – прогудел он, – дайте, я за вами поухаживаю! Водочки?

– Что вы, Марк Петрович! – всполошилась мама. – Только вино!

– Это не серьезно! – притворно нахмурился Марк. – Ну, ладно… – он аккуратно подлил в мамин бокал, и вдохновился: – Товарищи! А давайте – за хозяйку!

– Давайте! – хором поддержали товарищи. – Наливаем!

Час спустя чинное застолье обрело все черты среднерусской гулянки – голоса зазвучали громче, жесты обрели размах, а чины со званиями тихо удалились, уступая равенству и братству.

Пухлощекий программист с модной бороденкой, сидевший напротив меня, начальнически выговаривал самому Фирдману, а наш добрейший и тишайший сосед Евгений Иванович, расхрабрившись во хмелю, втолковывал Трофимову некие прописи. Я прислушался.

– …Оттого, что официальная наука нос воротит от психодинамического поля, оно никуда не делось, Алексей Николаич! – воинственно напирал сосед. – Это же истинное мракобесие – думать, будто гипнотизер словами внушает! Нонсенс полнейший, средневековая вера в заклинания! Не-ет, тот же Мессинг воспринимал пси-хо-поле человека!

– Да что вы мне словами внушаете? У нас, вон, в цеху военпред есть! – контратаковал Трофимов. – Так из него это ваше психополе прет, как вода из брандспойта!

Я насторожился.

– Военпред? – Евгений Иванович непонимающе дернул бровью.

– А вы что думаете, военным не нужны микросхемы? – хихикнул пьяненький начальник цеха. – Да они вообще, будь их воля, всё под себя загребли бы! Хотя на нашего грех жаловаться, мужик классный. Правда, есть в нем нечто такое… – он неопределенно повертел ладонью, словно лампочку выкручивая, и вздохнул. – А что вы хотите? Его еще в детдоме обидели – один раз и на всю жизнь! Имя вписали… Знаете, какое? Дик! Представляете? Дик Владимирович Сухов! Как обозвали! М-м… О чем бишь я? А! Когда у Сухова настроение портится, приборы как с ума сходят, вместо данных погоду показывают! Да я сам однажды… Прошлым летом, что ли? Ну, да! Короче, выходит наш военпред с проходной, надевает темные очки… Да как сорвет их, как закинет в кусты! Чего это он, думаю? Подобрал я те очки – обычные, от солнца. Только на темных стеклышках – прозрачные, такие, пятнышки, как раз посередке, напротив зрачков… Ну, будто протаяла чернота от взгляда!

– Во-от! – многозначительно затянул сосед. – Николаич! Тяпнем за психополе!

– Тяпнем, Иваныч!

Радостно цокнули рюмки. А я почуял, как холодок по спине сквозанул. Эти «проталинки» мне знакомы… Сам такие оставлял не раз. Пугался, ломал очки, избавлялся, как преступник от улик…

…Никем не замеченный, явился Старос. Расплылся в своей разбойничьей ухмылке, широко раскинул руки, готовый обнять всех сразу.

– О-о-о! Штрафную шефу! – был общий глас. – С горкой!

Сидел я, как всегда, с краю, поэтому ускользнул незаметно, пока всей компанией спаивали Филиппа Георгиевича.

«И нет мне покоя…» – мелькнуло в голове.

Тревоги и ожидания ворвались в душу, как студеный ветер – в натопленную избу, выхолаживая, выметая уют… И замещая духоту морозной свежестью.

* * *

Завечерело. Крадучись, вытянулись тени, сливаясь в зыбкий сумрак. Зажглись фонари вдоль аллеи, и тьма, таившаяся в закоулках, сразу надвинулась, густея синевой. С берега Черного озера наплывала музыка. Узнавался мотив Таривердиева – умел человек скрывать улыбку в печальных нотах.

Зеленоград накрыла удивительная теплынь. Я стоял на просторной лоджии, пока не загроможденной лыжами и великами, и дышал воздухом нового ПМЖ. Из гостиной наплывал застольный галдеж – саундтрек импровизированного новоселья.

– Миша, простынешь! – мама выглянула из окна кухни.

– Да тут тепло…

– Накинь курточку, накинь… Вот, держи.

Я не стал спорить, набросил на плечи шуршащую болонью. Досмеиваясь, на лоджию шагнул Старос.

– Дышишь? – бодро поинтересовался он. – Right! Тут воздух, как на даче. – Филипп Георгиевич пришатнулся, и спросил вполголоса: – Проблемы были?

– Были, – не стал я скрывать. – Да сплыли.

– O`key… – вытолкнул Старос. – Проблемы тонизируют и закаляют, хе-хе… Питер говорил, ты новый язык сочиняешь? «Турбо Паскаль»?

– Сочиняю, – признался я. – Да там не одно программирование, там, как в справочниках пишут, «интегрированная среда разработки ПО». А работы… Начать и кончить! Хорошо, если к Новому году до ума доведу.

– Не спеши, Миша, – серьезно сказал Филипп Георгиевич. – Вылизывай, отделывай… Пусть весь компьютерный мир «болтает» на «турбированном» Паскале! Кстати, ты в курсе, что «Ампару» Штаты закупают? Сетевухи улетают махом!

– Подождите, подождите… – отчетливо удивился я. – Уже?!

– Уже, Миша, уже! – рассмеялся Старос. – Канторович – голова! Собрал команду обыкновенных гениев, раздал им компы, и алгоритм для УДН-48 – вот! – он щелкнул пальцами. – Wow! Это победа из тех, о которых не пишут, потому что уважаемая публика ни черта в такой виктории не смыслит. Главное, здание Центра сертификации только строится, а работа идет полным ходом! Это так по-советски, что просто – wow!

– Здорово… – затянул я. – Это здорово… А проц?

– Дело на мази! – щегольнул словцом визави. – К концу лета запустим в серию.

В потемках у Староса – низенького, полноватого, усатого, – ярче всего пробивалось греческое происхождение. Ему бы еще феску на голову, да серьгу в ухо – вылитый контрабандист! Или пират.

– Филипп Георгиевич… – заныл я, подлащиваясь. – На экскурсию хочу! В цех гибридных микросхем! И чтобы в чистую комнату процессоров!

– No problems! – хохотнул «контрабандист». – Подходи завтра с утра. Я скажу Трофимову, чтобы человека к тебе прикрепил… Так… – задумался он на секундочку, приглаживая пышные усы. – На гермозону там отдельно… Ладно, позвоню Сухову на ОТК, он проводит. Так что подходи!

– Буду как штык! – пылко заверил я.

– Ше-еф! – подняли рёв «старосята». – Коньяк стынет!

– Иду, чада мои! – возговорил Старос архиерейским басом. – Лейте, не жалейте! И аминь!

Тот же день, чуть раньше

Москва, Лефортово

Военный госпиталь легко было спутать с присутственным местом или с театром, уж больно внушительна колоннада. Зато внутри не ошибешься – строгие белые халаты и ходячие больные выдавали предназначение «храма Асклепия».

Армейские порядок и дисциплина Марине даже понравились, разболтанности в «гражданских» больницах она не выносила. Долг врача – лечить, а пациентов – лечиться. И никаких шатаний! Орднунг унд дисциплин!