Текст книги "Пират"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава вторая
в которой Олег приступает к водным процедурам

Тьма рассеялась, и Олег ощутил себя телом, погружённым в жидкость, – вокруг качалась, шумела, плескалась вода.

Пуская пузыри, он рванулся вверх, где просвечивало, вихляясь и расслаиваясь, солнце. Дневное светило – ночью?!

Вынырнув, Сухов первым делом вдохнул, протёр ладонями глаза и осмотрелся, щурясь на ярком свету.

Он находился на том же месте, что и секунды назад, только плота не было под ногами.

А скала – вот она. В тени арки бирюзовые волны приобретают насыщенную синеву сапфира, и причудливая сетка отражений пляшет на ноздреватых стенах грота.

Берег был пуст – нехоженый белый песок.

Глянув в сторону моря, Олег глухо выругался – там бросил якорь двухмачтовый галиот,[4]4
  Галиот – двухмачтовое судно со скруглёнными носом и кормой, с мощным килем и массивными штевнями. Несло прямые паруса на передней мачте и косые – на короткой бизани.


[Закрыть] от которого к берегу подгребала шлюпка.

Недолго музыка играла…

Опять это прошлое! Такое чувство, будто в отпуске побывал. Только недогулял…

Чувствуя прилив раздражения, Сухов снова обернулся, высматривая, кого там качает волна.

– К дьяволу таких встречающих, – пробурчал он.

Мокрый и злой, Олег выбрался на берег.

Поминая чёрта и таясь в тени скалы, шустро дотопал до зарослей.

Тут-то его и взяли.

Двое изрядно пованивавших громил насели со спины, сопя и выкручивая руки, а третий звероподобный лоб, рыжий и конопатый, вознамерился попинать Олега спереди.

Вот только Сухов был с ним не согласен.

Врезав ногою по тестикулам рыжему полуголому верзиле с татушками на груди, он тут же пал на колени, вынуждая своих скорохватов терять равновесие.

Тот, что держал его справа, кривоносый, с серьгой в ухе, отпустил руку, дабы не выстелиться, и заработал локтём под дыхало. Обратным движением кулака Олег врезал парнише, пыхтевшему слева, полному и краснолицему.

Апперкот вышел сокрушительным.

Освободившись, Сухов хотел было надавать «контрольных пинков» всей троице, но грозный окрик заставил его передумать.

– Стоять, свинья испанская! – заорали из кустов.

Орали на староанглийском, и Олег даже повеселел – язык чопорных островитян был ему знаком.

– Если я и свинья, то русская! – крикнул он в ответ, разводя руки – мол, без оружия, прошу учесть.

Из кустов показался молодчик весьма живописной наружности – в полосатых штанах, заправленных в ношеные ботфорты, в безрукавке на голое тело.

Его круглую голову с жидкими волосёнками венчала фетровая шляпа с роскошным плюмажем.

Брыластые щёки круглоголового покрывала трёхдневная щетина, а в руках он сжимал пару пистолетов.

– Какая-какая ты свинья? – переспросил он, глумливо ухмыляясь.

– Заткнись, – вежливо посоветовал ему Сухов. – Я – русский, из Московии.[5]5
  Московией в XVII веке называли Россию.


[Закрыть] Зовут Олег… Олег Драй.

Он был зол – на всех, на себя, а потому не стал, как обычно, представляться Олегаром. Да и чего ради?

А dry по-английски будет – «сухой».

Как ещё перевести свою фамилию? Ну можно по-французски – sec. Фигня какая-то. Почти что «гомосек»… Или «зэк».

А по-испански как? Вроде frio. Ага! Олего Фрио.

Олигофрен?.. Нет уж, спасибочки… Пусть лучше Драй.

– Олего? – переспросил молодчик, малость на испанский манер.

– Можно и так, – пожал плечами Сухов, прикидывая, идти ему на прорыв или не стоит. Выходило, что лучше обождать.

Тут кривоносый поднялся на карачки и резво вскочил, имея намерение нанести Сухову телесные повреждения.

Олег не стал дожидаться нанесения травм – в очередной раз вышибив дух из громилы, развернул его к себе спиной и укрылся за этим полуживым, вяло трепыхавшимся щитом.

– Опусти пистолеты, слышишь?

Круглоголовый задумчиво почесал дулом щёку и сунул один из пистолей за кушак. Другой он опустил.

– Тебя-то самого как величать, стрелок? – осведомился Сухов, отталкивая сомлевшего верзилу с серьгой (не забыв присвоить его нож). Верзила коротко хрюкнул, валясь Олегу под ноги, а «стрелок» восхищённо покрутил головой.

– Ну и нагле-ец… – протянул он. – И откуда ты такой взялся?

– Из Московии, я уже сказал. Это только и помню, да ещё имя своё – так дали по башке, что всю память отшибло. Год какой сейчас?

– Шестьдесят восьмой, – ответил круглоголовый, поглядывая на Олега с подозрением: не дурит ли его этот странный тип?

– Тысяча шестьсот?..

– Ну а какой ещё?

– Ты так и не представился, стрелок.

– Чак Нормандец, – отрекомендовался владелец пистолетов с важностью, достойной, как минимум, герцогского титула. – Морской Пёс!

Тут причалила шлюпка, и человек восемь моряков с мушкетонами рысцой приблизились, поглядывая то на Чака, то на Олега.

Нормандец, получив подкрепление, взбодрился – сунул за кушак и второй пистолет.

– Вяжите его, ребятки, – сказал он, кивая на Сухова.

– Брось, Чак, – поморщился Олег, – я и так дойду.

– Закрой пасть! – рявкнул злодейского облика матрос, заросший курчавым волосом по самые брови.

– Свою захлопни, лохматый, а то воняет.

«Лохматый» взбеленился и резко ударил Сухова толстым стволом мушкетона. Не попал.

Олег увернулся, перехватился, вырвал оружие из цепких лап волосатого и заехал ему прикладом в живот.

Крутанул мушкетон, наводя на Чака, вот только не учёл, что рыжий отморозок, валявшийся у него в тылу, оклемался.

Удар. Боль. Тьма…

Пришёл он в себя в закутке, пропахшем прелой парусиной.

Было темно, но солнце прорезало щель над низкой дверцей.

Сухов шевельнулся и еле сдержал стон – отходили его как следует, все бока болят. Но рёбра вроде целы. И руки не связаны.

Чем не позитив?

– Вот же ж… – начал и не договорил Олег.

Откинувшись на ворох парусины, он постарался расслабиться. Удовольствия, правда, не получил.

Былая злость прошла, оставив по себе усталость и глухое раздражение.

Сухов поморщился. Гадство какое…

Даже то, что он спас дочку, утешало мало.

Спору нет, оказавшись в семнадцатом столетии, на пустынном берегу, ребёнок был бы обречён.

Но чего ж ты сам такой неповоротливый, такой медлительный! Может, стоило Наташку не отбрасывать, а, схватив в охапку, вдвоём стартовать к лагерю?

Ага, и очутиться здесь!

Чтобы какой-нибудь тутошний чадолюб, замочив папашу, сюсюкал, пуская слюни: «А кто это у нас такой ма-аленький? А кто это у нас такой пу-ухленький?» Брр…

Олег полапал себя по карманам. Ножа не было. Реквизировали.

Сухов вздохнул. Какой-то он неправильный попаданец – ни ноутбука, ни «калаша»…

Босяк. Зато весь в белом…

Состояние было очень странным, будто он попал то ли в свой собственный, то ли в чужой сон.

Нет, Олег верил, что на дворе – одна тыща шестьсот шестьдесят восьмой, и всё вокруг «по правде», но и некая инерция жила в нём, не выветривались понятия двадцать первого столетия.

Будущее плохо таяло в минувшем, как кусковой сахар в остывшем чае.

Благо руки-ноги жили будто бы отдельно от рассудка, подчиняясь голым рефлексам. Оттого и жив до сих пор…

Хм… Качает, однако, не слабо. И солнце уже не засвечивает контур двери. Потемнело, словно ночною порой.

Зато как ветер гудит в снастях… Не иначе буря надвигается.

Олег пошатал дверь, пробуя её на прочность, и в этот самый момент она распахнулась настежь.

Нагнувшийся под притолокой Чак резко отшатнулся. Загудело дерево.

– А, дьявол! – прошипел Нормандец. – Что, на волю решил податься?

Страха в нём заметно не было.

– Полезно бывать на свежем воздухе, – сдержанно ответил Сухов.

Посопев, Чак спросил деловито:

– К кораблю привычен ли?

– Есть немного.

– Поработаешь с парусами. Шторм идёт!

– Вижу, – сказал Олег, оглядывая посмурневшее море и бешено несущиеся тучи.

– Тогда чего стоишь? Марш!

Сухов не стал спорить – волны уже захлёстывали, с грохотом колотя в борта, словно в там-там.

Когда море спокойно, то яхта или галиот кажутся прочными и основательными, почти как твердь земная.

Но стоит только подняться буре, и бешеные порывы ветра живо выдувают обманчивые впечатления – даже большой корабль представляется жалкой скорлупкой среди кипени волн, чудом удерживающейся на плаву.

Олег не стал признаваться «морскому псу», что когда-то ходил в капитанах. Во-первых, было это сорок лет тому назад, а, во-вторых, он так и остался недоучкой. Его знали, как Капитана Эша, ценили за удачливость, оказывали респект, но кто управлялся с квадрантом, прокладывая курс? Кто ставил паруса, гоняя матросов?

Мулат Диего или Жирон Моллар…

Сощурившись, Олег осмотрелся и хмыкнул: всё как тогда.

Матросы носились по палубе, шатаясь и оскальзываясь.

Все паруса были убраны, кроме грот-марселя, надутого так, что канаты, удерживавшие парус за углы, звенели внатяг.

– Чего не убираете? – проорал Олег, завидя знакомого – рыжего и конопатого. – Мачту же сломит!

Тот осклабился.

– А, московит! – закричал он. – Как отдыхалось?

– Я спрашиваю, что с парусом?

– Заело! – тонким голосом провопил ещё один знакомец – кривоносый. – Резать надо!

– И чего ждать тогда?

– Тебя ждали, московит!

Рыжий торжественно вручил ему нож.

– Чтоб вы сдохли! – искренне пожелал Сухов и полез на мачту.

Удержаться на вантах было нелегко, мачта качалась с пугающим размахом – то тебя всего прижимает к выбленкам-перекладинам, то ты повисаешь на одних руках, а внизу шипит и ярится море.

Ухватившись за ванты одной левой, Олег полоснул ножом по натянутому парусу. Грот-марсель хлопнул с пушечным громом, разрываясь надвое.

Разделавшись со снастями, Сухов проводил в полёт рваный парус, уносимый ветром и похожий на растрёпанную птицу.

А буря всё набавляла и набавляла обороты, раскручивала и раскручивала непогоду.

Ветер уже не свистел – он ревел, устраивая толчею из волн, срывая с них пенные гребни и разнося над морем водяную пыль.

Бедный галиот взбирался с вала на вал, содрогаясь всем своим корабельным существом.

Влажная, грохочущая мгла затянула простор.

Метилось – ещё одно мгновение, и «Ундина» рассыплется, оборачиваясь ворохом щепок, ибо не по силам паруснику этакое буйство.

Но нет, галиот держался. Первыми сдались люди.

Олег, цепляясь за всё, что можно, добрался до своего закутка. Дверь запирать не пришлось, её давно сорвало и унесло.

Ну хоть расщепериться, закогтиться, чтоб не смыло…

Обнимая грот-мачту, что-то кричал Нормандец.

И тут же бешеный поток воды прокатился по палубе, покрывая капитана с головой, отрывая, кружа, увлекая в пучину…

Был – и нету.

Порыв ветра донёс до Сухова панический вопль:

– Тонем! Мы тонем!

По палубе проволокло опрокинутую шлюпку, двое матросов уцепились за неё, к ним бросились ещё трое.

Впятером они перевернули лодку, а в следующий момент волна «спустила» её за борт.

«Кажется, и вправду тонем…» – мелькнуло у Олега.

Вода гуляла по всей палубе вровень с бортами, уже не скатываясь – кружась вокруг мачт и захлёстывая невысокую надстройку, где хватались за штурвал сразу трое рулевых.

Но вот и их проняло – одного накрыло волной и унесло, а двое других ринулись следом, хватаясь за бочонки пущей плавучести ради.

– Спасайся кто может!

– Идиоты! – заорал Сухов, выбираясь на палубу.

Ветер отбросил его и припечатал к мачте.

С бранью Олег отстранился, хватаясь за леера, и поспешил к шканцам.[6]6
  Шканцы, или квартердек, – палуба в кормовой части корабля, на один уровень выше шкафута (средней части палубы от фок-мачты до грот-мачты), где обычно находился капитан или вахтенные офицеры и где устанавливался компас.


[Закрыть]

И ежу было ясно, что стоит только галиоту развернуться бортом к волне, как его опрокинет, и тогда уж точно потопит.

Пару раз Сухова едва не смыло за борт, однажды даже протащило по палубе в клочьях пены, но он добрался-таки до штурвала. Ощерился мрачно, отплёвываясь от брызг и клочьев пены.

Ну что, недоучка? Берись, доказывай теперь, что не зря два года палубу топтал!

Что-то же всё равно должен был упомнить из мастер-классов Мулата Диего…

Олег закрутил штурвал, отворачивая «Ундину», уводя корабль с курса, ведшего к гибели.

Раньше галиот шёл Наветренным проливом на юг – посередине между Эспаньолой и Кубой, следуя на Ямайку, – а теперь его бушприт качался, выписывая восьмёрки, словно указкой тычась в сторону севера.

Стоять на мокрой палубе, цепляясь за штурвал, долгими часами выдерживая курс, – та ещё работёнка.

К тому времени, когда буря стала угасать, смещаясь к берегам Новой Гранады,[7]7
  Новая Гранада – испанская колония в Южной Америке.


[Закрыть] Олег вымотался совершенно.

Унеслись тучи, робко проглянуло солнце, тут же начиная жарить и печь.

Шатаясь, Сухов подошёл к ступенькам и рухнул на верхнюю.

Сил не было – кончились.

Ветер тоже стих. В шторм хорошо парусил сам корпус галиота, мачты даже, а теперь, без ветрил, «Ундина» медленно дрейфовала.

Выругавшись, Олег встал, со стоном разгибаясь.

Где эта чёртова матросня? Куда попряталась? Что ему, одному за всех отдуваться?

Первым делом Сухов спустился в каюты. Ни души.

На нижней палубе тоже никого не замечалось – только вода, набравшаяся в трюм, издавала жалобный плеск, словно упрашивая: «Выпустите меня отсюда!»

Прошлёпав в носовой кубрик, Олег обнаружил там единственного члена экипажа, не покинувшего корабль, – это был рыжий детина, похрапывавший в гамаке.

Его национальную принадлежность определить было трудно. Предположительно, креол – плод любви какого-нибудь заезжего испанца и туземки-индианки. Негритянская кровь тоже чувствовалась – этот широкий нос и толстые губы явно указывали на Африку.

– Подъём! – сказал Сухов, небрежно пиная спящего.

Тот проснулся сразу и долго моргал, серьёзно и сосредоточенно наблюдая за Олегом.

– А, м-московит… – затянул он и зевнул с хряском, оскаливая великолепные зубы. – Ч-чего надо?

– На вахту пора.

– К-кому?

– Тебе.

Креол погрозил Сухову пальцем и сказал назидательно:

– Вот п-придёт капитан, вот он и с-скажет, кому п-пора, а к-кому можно и поспа-ать…

Олег одним движением перевернул гамак, швыряя матроса на палубу.

– Я тут капитан. А ты – моя команда. Не нравится если, можешь сигать за борт. Перебьюсь.

Матрос воздвигся, потирая ушибленный бок. Он явно струхнул, но, как и прежде, ничегошеньки не понимал.

– А… г-где все? – промямлил он.

– Купаются, – буркнул Сухов. – Устроили командный заплыв. Пошли.

Креол выбрался на палубу.

– Т-так это ч-что, – сказал он, перетаптываясь, – вообще ник-кого нет, ч-что ли?

– Я есть. Ну и ты тоже. Как звать?

– Б-бастианом.

– А я – Олег. Можно Олегаром звать.

– Олег-гар?

– Вроде того. Ладно, Бастиан, приступим. Кливер ставить!

– Есть кливер с-ставить, – растерянно ответил креол и потопал к носу.

Вскоре косой кливер, растягиваясь между фок-мачтой и бушпритом, перестал полоскать, надулся, ловя ветер, дувший с юго-запада, и легонько потащил галиот.

На востоке давно уж прочертилась синяя полоска между морем и небом, обозначая берег Эспаньолы.

Берег Сен-Доменг, на который король Франции Людовик XIV уже наложил лапу, но чьи притязания испанская корона пока что не признавала.

Французы, впрочем, не слишком считались с мнением Марианны Австрийской, испанской королевы и регентши при Карле II, несчастном короле-инвалиде, жертве династического инцеста. Выходцы из Нормандии и Бретани селились по всему Сен-Доменгу, теснясь в Кап-Франсуа и в Пор-Марго, «сочиняя» себе хижины и разбивая плантации сахарного тростника.

Вскорости Европа, охочая до сладкого, стала щедро платить плантаторам, и те переезжали в новые особняки, раз от разу всё более роскошные.

Торговцы живым товаром успешно сбывали на Берегу Сен-Доменг чёрных невольников из африканских саванн, плантации ширились, а сахар обращался в злато-серебро.

Впрочем, Олегу была абсолютно безразлична тамошняя «сладкая» жизнь. Ему бы свою сохранить да хотя бы выспаться по-человечески.

– К берегу, Бастиан! К берегу!

Кое-как закрепив штурвал, Сухов помог креолу – всей своей «команде» – поставить фок.

Галиот живо прибавил ходу, и к вечеру Олег заприметил знакомые очертания острова Гонав.

За минувшие сорок лет этот клочок суши не утратил своей прелести, оставаясь всё таким же безлюдным.

– Отдать якорь!

– Есть отдать якорь! Моско… э-э… К-капитан! А как мы его п-поднимать будем? Вдвоём-то?

– Как-нибудь, Бастиан. С Божьей помощью… Так, я уже вахты три отстоял, корабль спас, подвиг совершил, хватит с меня. Теперь твоя очередь.

Не чуя ног, Сухов пробрался в капитанскую каюту, запер дверь и отворил окно, чтобы выветрился крепкий дух выпитого и пролитого рома.

Упал на топчан и отрубился.

Глава третья,
в которой Сухов заводит полезные знакомства

Французское королевство, Версаль.

Людовик XIV де Бурбон, он же Король-Солнце, он же Людовик Великий, с детства страдал комплексом неполноценности.

Мать его, Анна Австрийская, дорвавшаяся до власти после смерти короля, звавшего своего отпрыска Луи Богоданным, быстренько расставила повсюду своих людей.

Ришелье, с его непревзойдённым умом, свели в могилу многочисленные хвори, и в Пале-Рояле прописался новый первый министр – кардинал Мазарини.

Королева Анна быстро «спелась» с кардиналом. В общем-то своим высоким постом Мазарини был обязан именно Анне, регентше при малолетнем Людовике.

Великие мошенничества творились при наследнике трона, великие победы одерживались – над той же Фрондой хотя бы.

Но сам Луи Богоданный мог лишь наблюдать со стороны, как вершились дела в его государстве.

Когда молодому королю стукнуло двадцать три, Мазарини умер.

Настал звёздный час Людовика XIV – он властно объявил, что больше не станет назначать первых министров, поскольку намерен править сам, единолично, как самодержец. И точка.

На золотых луидорах его чеканный профиль украшался венком римского императора, но сам «Король-Солнце» не обладал особыми цезарскими талантами.

Не будучи выдающимся стратегом и государственным мужем, Людовик, тем не менее, оказался далеко не худшим монархом. Разгадка таилась в его умении разбираться в людях и правильно «расставлять фигуры» – назначать на высокие должности не просто преданных ему, а действительно способных людей.

Того же канцлера Летелье, суперинтенданта Кольбера, военного министра Лувуа и так далее.

Эти люди и создавали славу Франции, крепили её мощь и умножали богатство.

Но в центре, в самой серёдке, всегда и при любых обстоятельствах пребывал Людовик Великий. И его это вполне устраивало…

…Золочёную карету его величества уносила из Парижа шестёрка белых лошадей.

Людовик усмехнулся, поглядывая в окошко. Глуп тот правитель, который не доверяет никому и возлагает всё на себя, ибо не существует среди смертных человек, одинаково хорошо сведущий во всех делах.

Место короля – у руля, он кормчий, он – капитан. И как капитан он обязан окружить себя опытными офицерами, могущими вышколить команду настолько, что никакой шторм не собьёт с курса корабль под именем «Франция».

Недавняя «буря», поднявшаяся было на северных границах королевства, потихоньку стихала. Людовик сморщился: вероятно, он погорячился, объявив своими земли Испанских Нидерландов.

Нет, по закону всё выходило недурно: жена его, Мария Терезия, дочь Филиппа IV, почившего короля Испании, имела так называемое деволюционное право на Фландрию и Брабант. Вот только испанцы доказывали обратное.

В итоге разгорелась Деволюционная война…

Война! «Самое приятное, самое достойное из занятий, существующих для государя».

Поначалу всё было неплохо, тем более что главные противники – Англия с Голландией – как раз выясняли между собой отношения. Но они быстренько замирились, перетянув на свою сторону Швецию и состряпав Тройственный союз. И пошло, и поехало…

Маршалы Тюренн, д’Омон и де Креки вторглись в пределы южных Нидерландов, одерживая победу за победой, но к весне все как-то выдохлись, что ли.

Людовик негодующе фыркнул – война заканчивалась, мир был близок, но победа выскальзывала из его рук.

Да, кое-что оттяпать от Испанских Нидерландов удалось, но далеко не той величины, о коей мечталось. Неделю-две спустя он заключит с Испанией мирный договор, а чувствует себя крестьянином, которого обжулили на рынке!

– Тысяча чертей! – пробурчал король. – Мир вам? Посмотрим…

Тут карету основательно тряхнуло, и его величество прикусил язык.

– Мм… – промычал он, досадуя на дорожные невзгоды, но вскоре утешился – открывался вид на Версаль, деревушку среди полей и болот.

Людовика всегда радовало это место, успокаивало и настраивало на благодушный лад.

Некогда в окрестных лесах стоял охотничий замок его отца. Сын его расширил, достроив в форме буквы «П».

Этот скромный дворец из камня и кирпича, крытый черепицей, остряки прозывали «карточным домиком».

А вот Луи Богоданному он полюбился. Хм… Полюбился…

Да он-то и наведывался сюда с одной-единственной целью: побыть наедине с Луизой де Лавальер…

Людовик давно склонялся к тому, чтобы покинуть Лувр – там стало небезопасно, беспорядки во время Фронды доказали это со всей очевидностью.

Наверное, идея возведения новой королевской резиденции в Версале была «подсказана» его величеству сюринтендантом Николя Фуке, посмевшим возвести роскошный дворец Во-ле-Виконт из наворованных средств.

Там были и пышные апартаменты, и великолепный парк с сотней фонтанов – ночью их подсвечивали фейерверки…

Фуке, самонадеянный и азартный, избалованный Фортуной, зазвал к себе короля, как рядового гостя, одного из трёх тысяч приглашённых на торжественный приём!

Показать властелину, насколько его подданный богаче…

Можно ли было снести подобное унижение? Разумеется, нет!

Ну место Фуке занял Кольбер, а вот Версальский дворец…

Тут ещё работать и работать.

Архитектор Лево обещает втрое увеличить площадь отцовского замка, пристроив к нему крылья. Придворный садовод Ленотр, сын главного садовника Тюильри, разбивает парк вокруг дворца, а Жирардон и Леонгр ваяют первые статуи…

О, его величество прославит убожество Версаля! Иностранных послов будут приглашать в это новое обиталище короля Франции, как некогда диких варваров водили по величественным палатам римских владык!

Людовик самодовольно улыбнулся, снова приходя в хорошее настроение. Всё будет хорошо. Всё будет так, как хочет он.

Покинув карету и не обращая внимания на свиту, на гвардейцев и слуг, на всю церемониальную суету, ими разводимую, король прошествовал в свои покои.

Самодур, бессердечный разоритель казны, Луи отличался скромностью в одежде.

Вот и сейчас на нём был простой атласный камзол неяркого коричневого цвета. Драгоценностями были украшены только пряжки башмаков, подвязки да шляпа с испанскими кружевами и белым пером.

Часы показывали час дня – время обеда. Слуги внесли накрытый стол – король предпочитал трапезничать в одиночестве.

Безразлично наблюдая за лакеями, Людовик подумал, что двести человек прислуги – это многовато даже для короля.

Огромная толпа топчется в его комнатах, распределив ничтожные обязанности: один держит пальто и трость, другой повязывает его величеству галстук, третий подаёт полотенце, после того как король примет ванну, четвёртый хранит мячи для игры, пятый… десятый… сотый…

Порой всё это холопство ужасно раздражает, вызывая стойкое желание избавиться от них, но нельзя – все эти бездельники, порой хорошего рода, создают тот самый ореол божественности и неземного величия, который и должен сиять вокруг фигуры короля.

«Монарх, рождённый для господства и распоряжения всем, никогда не должен стыдиться стать рабом славы. Это – благо, которого надо желать постоянно и страстно».

Король вздохнул, косясь на строй из слуг, и мановением руки отослал их. Те низко поклонились и вышли гуськом.

Остался один обер-камергер, Эммануэль-Теодоз де ла Тур, герцог д’Альбре.

Он неслышно порхал по паркету, изнывая от желания угодить.

Людовик со смачным хрустом отломил ножку утки с трюфелями, дивного творения поваров, и спросил невнятно:

– Де Лион здесь?

– Да, ваше величество! – прошелестел обер-камергер.

– Проси.

Исполнив повеление короля, Эммануэль-Теодоз посторонился, впуская министра иностранных дел Юга де Лиона.

Юг почтительно склонился и, получив милостивое разрешение занять стул, присел на краешек – осторожно, словно изделие краснодеревщиков было стеклянным.

– Что новенького, господин министр? – поинтересовался Людовик, вдумчиво жуя.

Де Лион вздохнул.

– Испанский посол снова жалуется, ваше величество… Сетует, что мир в Старом Свете, возможно, и близок, но французские корсары в Вест-Индии продолжают бесчинствовать.

– Да-а, это так, – с удовольствием подтвердил король. – И что вы ему ответили?

– Дал понять, что ваше величество не имеет никакого отношения к пиратам, что это даже оскорбительно – связывать ваше имя с людьми, ставшими на стезю морского разбоя…

Людовик покивал.

– «Испания – вот враг!» – процитировал он Ришелье. – Да, старый кардинал был прав… А что там наш губернатор? Д’Ожерон?

– Корабль с Тортуги на днях отшвартовался в порту Гавра. Груз серебра и золота…

– Испанского серебра! – перебил министра король. – Испанского золота!

– Да, ваше величество… Груз поступил в казну.

– Ну и отлично, – заключил Людовик.

Одного взгляда на герцога д’Альбре было достаточно, чтобы тот поспешил наполнить бокал короля.

– Ну, – промычал монарх, посматривая, как солнце играет в рубиновом вине, – за плавающих и путешествующих! И грабящих во славу Франции!

Карибское море, вблизи острова Эспаньола.

Когда Сухов проснулся в первый раз, всё уже пропиталось ночною чернотой – и каюта, и море за кормой, и небо.

Только на берегу завивался огонь костра, выделяя несколько фигур. Олег даже насторожиться не успел, расслышав голос Бастиана, оживлённо балаболившего о чём-то.

Наверное, местные присоседились к огоньку, пастухи или охотники. Или беглые рабы с плантаций.

Сухову было всё равно – зевнув как следует, он снова залёг и дрых до самого утра.

Второе его пробуждение совпало с рассветом – из-за далёких гор на Эспаньоле, видимых как зубчатая линия, расходилось розовое сияние, набиравшее силу, – мрак отступал, густая темнота делалась прозрачной акварелью.

Зачинался новый день.

Олег приблизился к оконцу в частом переплёте, выходившему на корму, и набрал полную грудь свежего воздуха.

Скоро начнётся жарень и духотень…

Сухов вздохнул. Не то чтобы его особенно печалили климатические особенности Карибского бассейна, просто исполнилось давнее и тайное желание – остаться одному.

Нет, он сильно любит Алёнку, и к Наташке привязан не слабее. Просто человеку хоть иногда необходимо побыть один на один с миром, не отягощать себя заботами о друзьях, связывавших, мешавших, хотя иногда и спасавших Олегову шкуру.

Сколько раз он ни попадал в прошлые века, всегда был с кем-то, вдвоём, втроём, а то и вовсе вчетвером.

Что и говорить, великое благо для попаданца – иметь рядом с собою современника, единственного, кто способен понять тебя, разделить с тобой удивление, ужас или восторг от дел давно минувших дней. Однако если ты – воин, а спутники твои лишь мнят себя бойцами, то даже самый лёгкий и прямой путь становится тернист.

И вот он остался один. Совсем один.

Как тот татарин причитал в несмешной кинокомедии: «Адын! Сапсем адын!»

Что ж, тем проще – не надо будет всякий раз оглядываться, поспевает ли за ним Понч, не грозит ли неприятель Яру?

А одиночество…

Ну что тут скажешь? Когда-то давно Олег вывел для себя одно простенькое уравнение: полная свобода возможна лишь при условии полного одиночества.

– «Свободен! – пробормотал он, повторяя за Лютером Кингом. – Наконец-то я свободен!»

Приблизившись к небольшому зеркалу, висевшему на переборке, новый капитан галиота внимательно разглядел своё лицо. Однако…

Снова «молодильный эффект»! Шрамы, попортившие его драгоценную шкуру, никуда не делись, зато сама кожа сделалась глаже и плотней. Годков с десяток сброшено.

Сухов усмехнулся. Путешественнику во времени поневоле приходится счислять свой возраст, выводя локальное число лет, как тем звездолётчикам, что когда-нибудь станут «бороздить просторы Вселенной» на субсветовых скоростях.

Полтинник он уже разменял, ныне ему пятьдесят три. А на вид и сорока не дашь…

Олег хмыкнул невесело. Нашёл о чём думать! Проблема нумер один совсем иного порядка: как ему вернуться в родимое время?

Как одолеть века? Вот в чём вопрос…

Выйдя на палубу, капитан застал там креола в компании троих молодых мужчин, чьи длинные волосы и бороды требовали цирюльника, а кожаные одежды – срочной химчистки.

Все трое спокойно сидели, сложив ноги по-турецки и доброжелательно глядя на Сухова.

У каждого под рукою лежало по мушкету.

– Он? – спросил негромко один из компании, полноватый и румяный.

– Он, – кивнул его сосед, смуглый и тёмноглазый, безбородый и безусый, но с длинными волосами, обвисавшими немытыми сосульками.

– А вот и наш к-капитан! – бодренько пропел Бастиан, зябко потирая руки, словно будучи не до конца уверен в своём праве пускать чужаков на борт.

Олег оглядел невозмутимую троицу и задал вопрос:

– Буканьеры? «Вольные стрелки»?

– Мы и есть, – подтвердил румяный. Переглянувшись с товарищами, он дождался их кивков, означавших согласие, и добавил: – Нас ещё мателотами называют, вроде как матросами. Так мы хотим у тебя матросить, на «Ундине». Ты как?

– Да я-то за, – пожал плечами Сухов. – У меня команды… это самое… недобор. Я – капитан Драй. А вы кто будете?

– Толстяк Люка, – представился «в меру упитанный». – Из Пикардии. Давно.

– Айюр, – отрекомендовался безбородый. – Меня пацаном подобрали на Варварском берегу.[8]8
  Варварский берег – побережье Марокко, Алжира и Туниса, облюбованное берберийскими пиратами. Древнеримское понятие «варвар» вначале имело отношение именно к берберам.


[Закрыть] Я, получается, мавр. Или… этот… бербер.

– А я буду Голова, – сказал третий, снимая шляпу.

Череп у него и впрямь отличался размером – видимо, сказывались последствия рахита, перенесённого в детстве.

Посаженная на узкие, худые плечи, голова у буканьера представлялась ещё большей, чем была.

– Как вы насчёт мяска? – осведомился Люка. – Ну чтобы позавтракать?

– Положительно! – ухмыльнулся Сухов.

«Мяско» было просто объедение. Говядинка, скорее томлёная, чем жареная или печёная, она просто таяла во рту безо всякого на то преувеличения.

К сожалению, того же нельзя было сказать о кукурузных лепёшках, но это уже придирки.

Умолов изрядную порцию угощения (буканьеры как бы «проставлялись»!), Олег спросил Толстяка:

– Не в курсе, кто нынче верховодит на Тортуге? А то давненько я тут не был…

«Давненько… Хм… И сорока лет не прошло!»

Люка вытер губы засаленным рукавом и ответил:

– Д’Ожерон вроде. Хитрован ещё тот, но корсарчиков привечает.

– Ат-тлично!

Бертран д’Ожерон, сьер де ла Буэр, прославился как королевский губернатор Тортуги и Берега Сен-Доменг.

Человек смелый и находчивый, д’Ожерон быстренько взял в оборот пиратов, избравших гавани Тортуги своим прибежищем. Выходец из Анжу, бывший капитан королевского флота, Бертран потерпел однажды кораблекрушение у берегов Эспаньолы и поневоле разделил участь буканьеров.

Раз за разом терпя неудачи как делец, упрямый анжуец не сдавался. Получив от короля Людовика жалованную грамоту, назначавшую его губернатором Тортуги и Сен-Доменга, д’Ожерон развернулся вовсю.

Поначалу приходилось туго, всё было крайне запущено.

Новый губернатор хотел даже власть применить, но быстро понял, что плетью обуха не перешибёшь – не заставишь флибустьеров,[9]9
  Флибустьер – это французский вариант голландского понятия «vrijbuiter», то есть «вольный добытчик». То же значение имело английское слов «freebooter». В английских же документах той эпохи флибустьеры Ямайки именовались «приватирами» (privateers – «частники») или «буканирами» (buccaneers – буканьеры).


[Закрыть] привычных к безвластию, исполнять королевские указы.

И д’Ожерон выбрал путь уступок с поблажками.

Скажем, капёрские грамоты, позволявшие безнаказанно грабить испанские корабли, он выдавал безвозмездно, то есть даром, хотя его коллега с Ямайки, Томас Модифорд, брал за эти «лицензии на убийство» по двадцать фунтов за штуку.