Текст книги "Прекрасный белый снег (СИ)"

Автор книги: Валерий Арефьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вместо предисловия:

Эпос «ШИИ»

Песнь первая

И когда она кончила песню и сказала слово Ноюдо, стало тихо, и слышен был полёт бабочки. Те же двое оставили сосуд и ушли к подножью гор. Когда дорогу им преградила река Сулейма, один сказал: «Вот мой путь», и ступил, и вода приняла его. Тогда другой, имя которого было Харитон, просил ответа у реки, но не получил его и огорчился. «Я получил воздаяние за прошлое, которого не было», – сказал он. И он молился три дня и воздвигнул плотину, но река вышла из берегов и, подобно морю, залила поля. Тогда он сказал: «Я получил воздаяние за прошлое, которого не было. Справедливо ли это?» Он молился семь недель, и вулкан извергнул огонь, пепел засыпал реку, и стала она подобна горящему жертвеннику у храма Татсу.

Песнь вторая

Никем не замеченный прошёл он туда, где был сад с зелёными деревьями, где люди были счастливы и радость была на их лицах. Дети их были здоровы, а жёны так же прекрасны и тучны, как спелая тыква. Тот же, кто охранял их, был о двадцати восьми головах, каждая из которых имела своё имя. А имя той головы, что была обращена к утренней луне, было Нет.

Песнь третья

«Не устыдись вида моего», – сказал он и сбросил одежды. В том было знамение. И тогда она воздела руки, как требовал закон, и начертала знак долга и повиновения, а был то полумесяц в руке, и ещё нечто о четырёх граней на конце древка, и они сопрягались.

Песнь четвёртая

Тогда же он увидел двух стоящих на камне. Один был опоясан мечём и в руке, воздетой к небу, держал священный знак Хаямусы. В другой руке у него весы, показывающие равновесие, в знак того, что судит справедливо. К кому же прикасался он священным скипетром, тот изливал счастливую слезу, если же был он праведником и питался лишь кореньями злаков и водой. У иных же, грешных или тех, кто не исполняет утренний помаз, вместо слёз вытекали глаза и падали на землю, и тем было великое прощение, и были они счастливы.

Песнь пятая

И по третьему знаку ангела пелена сошла с его глаз, и вот что увидел он: То было красное поле, на нём же зёрна мускуса лежали, образуя прекрасную фигуру, сходную с тенью нехолощёного змея. Когда же доходила песня до слова Ури, память покидала тех, кто слушал её, и он отпустил им, что обещал, и был это лист.

Песнь шестая

Тогда же он молился ещё полный век, и земля расступилась и обнажились корни священной сосны. Раскрылись корни так же, как это делает женщина, желая понести, и был там серебряный лук. Трижды тянул он лук, пока не придал ему форму любящего сердца. И тогда пустил стрелу в духа реки и стало тихо. По истечению же этих семидесяти четырёх лет приснилась ему дева с соколом на плече. Тогда явились семь старцев седовласых и означали они семь степеней удушья. Сели они в круг и, сказавши: «Радуйся, огонь духа!», съели того сокола и томились от боли. И сказали они Харитону: «Ты можешь победить реку, но ты не можешь вернуть жизнь».

Вы так жизнерадостны и позитивны, так счастливы и беззаботны, а загляните в мою душу, и вы умрёте от моей боли...

Часть первая

Глава первая

Одним прекрасным, хотя нет, наверное всё-таки чудесным, да-да, именно чудесным, ведь это и правда иногда чудо, проснуться вдруг живым, итак: одним чудесным утром, да кстати, уже и не утром вовсе, наш герой, очнувшись, а может просто вынырнув из тёмного омута на белый свет как на первый снег, обнаружил себя привязанным ремнями к большой железной койке на колёсах, о коих, впрочем, он узнал немного позже, ну в общем, в коечке такой, той что иногда катают по больничным коридорам между обычными палатами, реанимационными и моргом, иногда... Да-да, вы не ослышались, именно моргом, где бывших незадачливых клиентов временно переселяют на другие, тоже очень даже удобные, милые постельки, и тоже отчего-то на колёсиках, уже, правда, без подушек, матрасов и тёплых шерстяных одеял, за ненадобностью. Вы может, встечались с чем-нибудь подобным, или слышали об этом где-нибудь ещё, ну в общем, на такие, чтобы без лишнего шума и пыли переместить клиента туда, куда потребуется, если что-то вдруг пойдёт не так...

Первые Венины ощущения (а нашего героя, следуя давней литературной традиции я назову Веней, или даже Веничкой, чтобы уж окончательно развеять всякие сомнения о персонаже сколь сомнительного свойства пойдёт речь в нашей грустной повести) оказались довольно странными и даже расплывчатыми в чём-то. Рука под капельницей, с койки не встать, даже и не повернуться. «Что это? Где я? Что всё это значит?» Именно такие мысли посещают настоящих мужчин в подобных ситуациях. Наш Веня не был исключением. Он даже и не понял поначалу, куда попал, что это такое вообще, куда на этот раз нелёгкая занесла?

Широкие кожаные ремни через ноги, грудь и пояс, решётки на окнах, левая рука привязана к подобию поблескивающего холодным никелем торшера, разве что без лампы, иголка в вене, трубки какие-то, банка сверху. Тревожный холодок, мгновенно захватывая всё больше и больше жизненно важного простраства разлился снизу живота и дальше, ставшая неожиданно вдруг жаркой тесная волна затопила тут же грудь, и вымораживая изнутри в лёд пальцы на ногах обдала Веню стальными холодными иголками от самой макушки до кончиков ногтей. Ощущение было новое и далеко не радостное. "Ну вот, допрыгался, – со странным облегчением подумал Веня. – Тюремная больничка, что ли?" – обожгла вдруг неожиданная мысль.

За окном, изнутри затянутым сплошной проволочной сеткой и зарешёченным снаружи, огромными хлопьями, беззвучно падая кружился в тихом вальсе ноябрьский мягкий снег. Тихий, ко всему на свете безразличный, прекрасный белый снег...

"Вот так и я, – с обречённой тоской вздохнул беззвучно Веня, – вечно кружусь и падаю молча куда-то в темноту. Никому не нужный, холодный и пустой как барабан." И он опять закрыл глаза. Думать ни о чём не хотелось. Просто, закрыть глаза и спрятаться, вот что сейчас требовалось Вене. Спрятаться и опять забыться, хотя бы ненадолго. Припоминая постепенно вчерашний вечер он начинал уже догадываться, где и почему находится, вот только решётки на окнах Веню озадачили. "Что бы это значило, – размышлял он в недоумении." Решётки в его план уж точно не входили. Хотя, признаться честно, и плана-то, никакого не было. Нет, не было у Вени плана, тем более такого. Глупо всё как-то получилось. Глупо, неожиданно, как впрочем, обычно и бывает, и очень даже некрасиво. Как-то даже, неприлично просто вышло, ну совершенно неприлично. И с такими вот тяжёлыми, безрадостными мыслями он снова, как в чёрный колодец, провалился в тихое спасительное забытье.

Сергей Станиславович Овчинников, довольно молодой ещё, лет тридцати пяти всего человек, доктор-психиатр, с правильным, овалом, слегка вытянутым лицом, средней мягкости подбородком, умными внимательными глазами и аккуратной чеховской, золотистой слегка бородкой, в своей профессии был, что называется, специалистом. Хорошим специалистом. Работу свою, несмотря на кажущуюся вроде бы бесперспективность, Сергей Станиславович любил, насколько это вообще было возможно в тяжёлые те, безденежные времена середины девяностых. По крайней мере, он к этому стремился, и признать по правде – довольно-таки успешно, временами. Конечно, должность заведующего Отделением Психиатрии и Неврологии в огромной клинической больнице, да не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге, всегда могла бы считаться вполне достойным местом, если бы не одно маленькое Но. На первый взгляд, очень маленькое. Но лишь на первый взгляд. «Но» заключалось том, что возглавляемое Сергеем Станиславовичем отделение не являлось нормальным, так сказать, обычным психоневрологическим стационаром. Это было отделение закрытого, или скорее полузакрытого типа. «Да ладно бы ещё, – размышлял иногда Сергей Станиславович, – нормальный дурдом! Деньжат хоть заработаешь... Немного... А так, ни то, ни сё! Ни денег толком, ни науки! Название одно!» Конечно, неплохо было бы опять попасть в такой вот, полностью закрытый психиатрический стационар, куда отправляют буйных – настоящих психов и убийц, всевозможных современных доктор-лекторов и чикатило. А также удачно (за определённое, весьма конечно, скромное вознаграждение) симулирующих внезапное буйное помешательство, в действительности же слегка только отмороженных бригадиров многочисленных питерских бандитских группировок, избегавших в те годы таким немудрёным способом суровых приговоров и длительных тюремных сроков. Только не рядовым врачом-психиатром, это был уже пройденный этап, нет, конечно! Главврач отделения, с перспективой повышения до руководителя клиники. Служба на солидной должности в таком вот, действительно закрытом стационаре, помимо очевидных возможностей поправить с помощью братков своё шаткое финансовое положение, могла бы дать ещё и богатый материал для научных исследований в области криминальной психиатрии. Дело в том, что Сергей Станиславович давно уже, впрочем без особенных успехов, писал диссертацию как раз на эту тему.

Склонность к науке всегда была важной частью его внутреннего я. Медицинский институт в своё время Сергей Станиславович вполне бы мог закончить и на отлично, с красным дипломом, дисциплина и успеваемость у него, как говорится, были на уровне, да и способностями Бог не обделил. И всё же, недотянул немного, подвёл трояк за практику, на последнем курсе, единственный за пять лет обучения. Однако Серёга, тогда никакой ещё не Станиславович, по этому поводу сильно не переживал. Лучше, как шутили в Меде, закончить с красным лицом и синим дипломом, чем наоборот. В аспирантуру Серёга не пошёл, практическая работа интересовала его гораздо больше. И ему в определённой степени «повезло». Свою трудовую биографию Серёга начал в знаменитом Скворешнике – психиатрической больнице имени Скворцова-Степанова, в родном Питере, тогда ещё Ленинграде, в спрятанном от нежелательных посторонних взглядов высоким бетонным забором больничном комплексе между железной дорогой и лесопарком на станции Удельная. И там, на различных должностях, поднимаясь время от времени по скользким ступенькам служебной лестнице, он прослужил почти восемь лет. Долгих, и правда сумасшедших каких-то восемь лет.

Уж где-где, а в Скворешнике материала для научных изысканий в области психиатрии действительно хватало. И дело тут не в гигантском количестве психов и маньяков во вполне, даже по тем временам, благополучном Ленинграде, нет. В психушку тогда частенько попадали и вполне нормальные люди, ну возможно, с лёгкими какими-то отклонениями, так у кого ж их не бывает? «Все мы, – размышлял время от времени Серёга, – все мы с отклонениями. Разница только в степени, направлении, ну и в умении или неумении, а может нежелании скрывать их от окружающих.» Здесь-то всё было достаточно понятно. Однако, советская школа психиатрии частенько очень быстро, прямо на глазах, умудрялась, так сказать, трансформировать и нормальных вроде бы людей в законченных шизофреников и психов. И очень успешно трансформировать. Так что, в материале для исследований недостатка у Серёги, как-то постепенно но неотвратимо превращавшегося в Сергея Станиславовича, на этом месте не бывало.

Работа в дурке, хоть и связанная временами с некоторыми стрессами, Сергея не особенно тяготила. Коллеги его, несмотря на юный Серёгин возраст, относились к нему в общем-то неплохо, вполне уважительно, разве что, подшучивали поначалу, по доброму, пациенты же – с некоторой даже симпатией, держимордой он не был вовсе. Время от времени Серёга проводил какие-то дурацкие, на его взгляд совершенно лишние беседы с подающими надежды на выздоровление душевнобольными, делал «воспитательные» инъекции серы буйным, упёртым и не стремящимися к полному и окончательному излечению умникам, в общем, выполнял обычные рутинные обязанности советского врача-психиатра. Вечерами же, а случалось и днём, после работы, прогуливался, бывало, по Удельному парку, до станции метро Пионерская. И там, частенько, застревал надолго возле площадки конного клуба, любуясь на стройных, с прямой, будто выгнутой немного спиной, наездниц в жокейских шапочках, и конечно, на лошадей. Лошади, как и конный спорт, были слабостью Сергея Станиславовича. Главной слабостью и тайной мечтой всей его, такой правильной и размеренной жизни отчего-то были именно лошади, и всё, так или иначе связанное с этими прекрасными животными.

Глава вторая

– Да не волнуйтесь вы так, девушка! Не переживайте! И прекратите, наконец, рыдать! Немедленно! Сколько же можно! У нас, видите, водитель впечатлительный какой! Аварию хотите нам наплакать? – Врач скорой уже садился на переднее сиденье. – Нет, ну сколько же можно повторять! Девушка, милая! Отойдите от дверей! Нам ехать надо! "Господи, – пробормотал он про себя. – Да что же за наказание такое! Сначала до вышки доведёт, а потом стонет, как корова!" – Да говорю же вам, девушка, милая, там закрытое отделение! Всё равно не пустят! А и пустили бы, что толку? Его сейчас в реанимацию! Сказал ведь уже! Всё! Девушка! Отойдите! Да отойдите вы, женщина, от двери наконец! Нам ехать надо! Завтра приезжайте! Утром! Да, в Купчино! Ну сколько же можно! Да что же это такое?! Сколько вам нужно повторять?! Оформляем по расписке! Да! Утром, с документами призжайте!

При этих словах Светка, уже начавшая было опять тихо подвывать, торопливо достала мокрый скомканный платок, и размазывая остатки туши по щекам вытащила из кармана халата кошелёк:

– Может, это как-то поможет? А? Товарищ доктор! А? Дрожащими пальцами, наугад, нащупала крупную купюру, одну из последних, протянула в салон скорой.

– Ладно! Не переживайте! Не волнуйтесь, девушка! – и деньги исчезли в темноте. Не таких возили! Доставим в полном порядке. Желудок промыли... Адреналин сделали! Довезём! Всё, поехали! Время – деньги! Утром приезжайте!

И с этими словами дверь закрылась, водитель включил мигалку, скорая развернулась и выехала со двора. И они увезли его. Увезли...

А она осталась. Одна. Одна в этой жуткой ноябрьской ночи. Трясущимися руками достала сигарету, зажигалку, и нервно закурила глядя вслед скорой, исчезнувшей в темноте. Светка стояла в своём огромном, невзлюбившем её за что-то тёмном пустом дворе-колодце и плакала. Тихонько всхлипывая размазывала слёзы и сопли по щекам, и плакала... Тихо всхлипывала и плакала... Из бездонной глубины ноябрьского чёрного неба, яростными огромными хлопьями кружась в ночи, на равнодушный каменный город беззвучно падал мягкий снег. Ко всему на свете безразличный, прекрасный белый снег...

К тому времени, когда Веничка проснулся окончательно, уже смеркалось, в конце ноября в Питере темнеет довольно рано. За окнами, в накрывающей постепенно больничные корпуса темноте, всё теми же мягкими большими хлопьями кружился снег. Прямо над его головой, огромной круглой шайбой под высоким потолком, матово-бледным светом сияла дневная неоновая лампа, откуда-то слева, совсем рядом, слышались перемежающиеся лёгким матюжком голоса и стук костяшек. Судя по всему, играли в домино. «Все! Рыба!» – раздался вдруг довольный громкий возглас. – Считаем спички, психи! Бабки подбиваем!"

Веня потянулся, приподнял немного голову на подушке, повернулся к голосам:

– Здорово, мужики! Кто ведёт?

Несколько человек в больничных полосатых пижамах, забивавших видимо козла, тут же развернулись в его сторону.

– О! Здрасьте! Проснулся, самоубийца! Ну здорово, здорово! – громко и весело, улыбаясь во весь свой щербатый рот сказал один из них, судя по голосу тот самый, что объявил рыбу. – Наше вам с кисточкой! Живой?

С этими его словами мужики все разом встали и обступили Венину постель.

– Живой, живой, – как-то сник тут же Веня. – И всё-то вам известно... У вас тут что, разведка...?

– Ага! Разведка! Разводка... Тебя как величать-то, чудо? – снова улыбнулся щербатый.

– Родители Вениамином называли, – выдавил из себя Веничка. – А в школе – Витамином.

– А ты, Витамин-Вениамин, говорят, чуть не зажмурился вчера! Разведка доложила... Так что, с днём тебя рождения, братан! С вас полбанки, сударь! – И с этими словами он совсем уже радостно, счастливо ухмыльнулся, осклабился как дворовый котяра и обведя взглядом остальных обитателей палаты уточнил: – Каждому! Правильно, братва? – и тут же протянул свою ладонь: – Константин. Можно просто, Костя. А для друзей – Костян.

Веня выпростал свою правую руку из под ремней и тоже подал собеседнику. Костина ладонь оказалась неожиданно тяжёлой и большой для такого, не великого в целом мужичка.

– Тогда и меня можно просто, Веня, улыбнулся он в ответ. – Готовь, Костян, посуду! По такому случаю что-нибудь придумаем! Бухать сегодня будем! – Настроение у Венички стало резко улучшаться...

Новый день Светка встретила разбитой совершенно. Позднее серое ноябрьское утро, мокрым снегом заметая стекла у подоконных козырьков тоскливо глядело из окна, словно бы тоже хотело поплакать по неожиданной утрате, и тоже не могло. «Ладно хоть, – подумала она, – на работу можно не спешить. Хоть сегодня утренних не будет. Надо бы Катюхе позвонить, на дневной группе чтобы, подменила если что. Когда ещё доеду... И Машку, хоть немного прогулять.»

– Да, Машуля? – она потрепала по загривку своего верного, не поддающейся никакому анализу породы, смутно напоминающего толстый отрез варёной колбасы друга с весёлым, вечно виляющим хвостом колечком, преданными круглыми глазами и засыпанным рыжими веснушками белым носом.

Машка, как удивлённый воробей, повернула голову немного набок и приподняла в ответ левое ухо: слушаю, мол, слушаю!

– Сегодня, Машуля, я с тобой гуляю, – сообщила ей грустно Светка. – Нет сегодня твоего Веньки.

В ответ собака тяжело вздохнула, передними лапами влезла хозяйке на колени и лизнула её в мокрое лицо: понимаю, мол, чего ж тут непонятного...

Светка включила чайник и наскоро умылась. Постель застилать ей не хотелось, не было настроения, да и некому сегодня вроде... Венька, ужасный педант, терпеть не мог в доме беспорядка: даже такая незначительная мелочь как неубранная постель его ужасно раздражала. Как в нём уживались такие несовместимые вроде бы вещи, как нудный этот педантизм, склонность к порядку и одновременно полное раздолбайство по жизни, для неё было загадкой. Ей же самой такая ерунда, вроде вчерашних чашек на столе или неприбранной постели, была вообще по барабану. Но сегодня его не было, не было здесь сегодня её Вени...

Светка достала банку кофе, немного поколебавшись положила две полных ложки и добавила ложку сахара, что делала очень редко, в самых крайних случаях. Но сегодня мозг требовал глюкозы и она пошла ему навстречу. "Хорошо хоть, прибраться вчера не поленилась, – равнодушно как-то подумала она. – Сейчас бы не смогла."

Ночная бригада скорой помощи моментально, в пять минут затоптала прихожую, комнату и кухню жидкой ноябрьской снежной грязью. Вопросов лишних, слава Богу, никто задавать не стал, всё и так было достаточно понятно. Пустая упаковка амитриптиллина на столе, ещё какие-то, тоже пустые облатки, недопитая бутылка джина, тело на кухонном диване, головой на столе. Чего тут спрашивать! Старший бригады, дядька лет за сорок с усталыми глазами, только покрутил в руках пустую уже коробочку и буркнул неодобрительно:

– Ого! Амитриптиллин! Откуда только взяли? – и посмотрел испытующе на Светку. – Да ладно... Что теперь-то... Не до этого сейчас...

Он пощупал пульс, оттянул Венькины веки и заглянув коротко в глаза спросил:

– Давно?

– Не знаю, – всхлипнула Светка. – Я телевизор в комнате смотрела, а потом в кухню захожу, вижу – он лежит. Сразу вам и позвонила.

– Так. Хорошо, – он взглянул на часы, – хорошо. Значит недавно. Недавно, – повторил он ещё раз и обернулся к напарнику.

– Адреналин, десять кубов в вену. И зонд для промывания готовь. А мы с вами, – это уже Светке, – быстренько заполним документы. Вы кем ему приходитесь?

– Женой, – всхлипнула опять Светка, – жена я ему, – почти уже срываясь, в голос прорыдала она в ответ.

– Так, женщина, – доктор посмотрел на неё очень внимательно, – ну-ка успокоились, взяли себя в руки, – и тихий голос его гулким колоколом прозвенел у Светки в голове. – Слезами горю не поможешь! У нас мало времени. Так что, соберитесь, дорогуша, соберитесь! Чем быстрее здесь закончим, тем лучше для него. Ну что, готовы?

Они быстро заполнили какие-то бумаги, Светка даже не запомнила какие, казалось, всё происходит в каком-то туманном полусне, потом она вытащила из ванной большой пластиковый таз небесно-голубого цвета и они, все вместе, стали будить Веню. Адреналин, видимо, подействовал достаточно быстро, да и нашатырь под носом оказал своё влияние, через пару минут Венька приоткрыл глаза и замычал что-то неразборчиво.

– Так, отлично, отличненько! Просыпаемся! Очень хорошо! – доктор явно был доволен результатом своих действий.

Двумя пальцами он раздвинул Венькины зубы, они засунули ему в рот тонкий шланг и быстренько накачали полный живот воды.

– А теперь слушайте внимательно, сказал он Светке, сейчас мы его поднимем, поставим на диван, на четвереньки, наклоним немного голову. А Вы, эй, ээй, вы меня слышите?! Девушка, ауу!! Значит так: вы должны вызвать у него рвотный рефлекс. Вам понятно?

"Да вызвала уже, похоже", – со злой тоской подумала вдруг Светка.

– И как же я, по-вашему, должна это сделать? – спросила она тихо. – Самой, разве-что, сблевать тут, для начала...

– Так, милая, – раздражённо отозвался доктор, он начинал уже немного нервничать, – нам тут не до шуток! Девушка! Вы слышите меня? Слушайте внимательно: два пальца в рот, поглубже, вызовете рвоту. Всё просто... Ну... Начинаем... Стол, пожалуйста, отодвиньте. Руки покажите, – он коротко взглянул на её тонкие ладони: – и ногти, пожалуйста, обрежьте. Горло бы не поранить... Так, давайте, давайте, Светлана, побыстрее...

Они подняли его, мычащего что-то как телёнок, загрузили на кухонный диван, головой в проход, она поставила таз, присела на корточки, рядом, сбоку.

– Пониже как нибудь располагайтесь, девушка! – командовал старший. Пониже, пониже. Девушка! Пониже! Так у вас ничего не получится.

Она присела на одно колено, врач, опять пальцами, раздвинул Вене зубы.

– Ну давайте! Давайте! Да встаньте вы пониже! Ещё пониже, вы меня слышите?!

И Светка опустилась перед Веней на колени. Впервые в жизни она стояла перед ним на коленях, перед этим умирающим на её глазах, пьяным, безответственным и любимым раздолбаем, и слёзы текли у неё из глаз, заливая всё лицо. Она засунула полладони в разорванный его рот и протолкнула пальцы, глубоко куда-то в горло. Венька дёрнулся, ещё раз, живот его поджался вдруг и заходил внезапно быстрыми крупными волнами, он содрогнулся всем телом и изо рта, заливая всё вокруг горячей жёлтой пеной, хлынула наружу его горькая мёртвая вода. Он тут же, мгновенно, проснулся окончательно, глаза его выкатились из орбит, с каким-то диким рычанием он изрыгал из чрева целые фонтаны своей убийственной отравы. Так продолжалось несколько минут. Она вновь и вновь заталкивала свою ладонь в его измочаленное горло, пока конвульсии не стали тише, и наконец не прекратились вовсе.

– Всё! Достаточно! Отличная работа! – доктор был доволен. – Уголь в доме есть? Активированный. – Он взглянул на Светку. – Эээ, девушка, да вы что-то побледнели! Давайте-ка, вот этого, немножко – головой мотнул на недопитую бутылку Бифитера. – Грамм сто поможет. А то, как бы нам и вас тут не пришлось откачивать. И уголь, уголь если есть, давайте!

Непослушными дрожащими руками она налила полстакана, разбавила тоником, разом проглотила, посмотрела на доктора:

– Угля сколько?

Они уже усадили его на диван и, похоже, готовились как-то транспортировать до машины.

– Таблеток восемь, думаю будет в самый раз. Кило семьдесят пять в нём наверное наберётся. Если не побольше. – Доктор оценивающе взглянул на Веню. – Ничего такой мужчина. Плечищи, вон какие!

Он ещё раз рассказал ей что делать дальше, написал адрес и телефон клиники, куда его везут. А потом, уже не спящего, но и не бодрствующего, находящегося в полубессознательном состоянии Веню они вместе загрузили в лифт и довели на заплетающихся ногах до экипажа скорой. Его положили на носилки, санитар сел рядом, доктор на переднее сиденье, рядом с водителем. И они уехали. А она осталась. Одна, опять одна...

И вспомнив вновь жуткие события вчерашней ночи, Светка обхватила голову руками и с тихим стоном закачалась горестно на стуле. Ей снова захотелось плакать. Слёзы сами, мгновенно навернулись на глаза. "Ну за что, – всхлипывала она, салфеткой вытирая ставшее опять мокрым вдруг лицо, – за что мне это наказанье? Люблю же ведь его, балбеса! Люблю ведь! А он вон как! За что он так со мной? За что он так?!"

Глава третья

Выпить, однако, психам в этот вечер так и не удалось. Как и в предыдущий, последующий, неделю, две, или месяц тому назад, у обитателей смирного дома бухнуть не получилось. Непростое это дело – устроить в дурдоме вечеринку. Только вот Веня наш, он ещё не понял, где оказался. Куда в действительности, занесла нелёгкая на этот раз. Так что, вернёмся-ка мы с вами в третью палату и посмотрим, что там дальше будет. Итак:

– Тогда и меня можно просто, Веня, – широко улыбнулся Веничка в ответ. – Готовь, Костян, посуду! По такому случаю что-нибудь придумаем! Бухать сегодня будем!

– Ага! Посуду! Разбежался! – ухмыльнулся Костя грустно, грустно и совсем уже не лучезарно, увы, скорей на автомате, ведь он же сам и затеял дурацкий этот, как-бы шутливый разговор с не понимающим, куда попал, очередным психом-суицидником. Злая какая-то искорка промелькнула у него в глазах: – Ты, Веня, посмотри вокруг, внимательно. Посмотри, посмотри...

Венька приподнялся немного на локтях, покрутил головой туда-сюда, но ничего нового и неожиданного так и не заметил. Обычные больничные кровати, тумбочка у каждой. А что там у него за спиной, увидеть возможным не представлялось: левая рука его была под капельницей, встать или даже просто развернуться он не мог. "В общем-то, – подумал он, – больница как больница. Только вот, решётки на окнах. Что бы это значило?"

– Смотри, смотри, Вениаминчик-витаминчик! Смелее. Не стесняйся! Не смущает ничего? Сеточка на окнах, например. Небо за ней, в крупную клеточку. Ни о чём не говорит?

А Венька и вправду, начинал уже реально нервничать. Хотя, что уж тут, казалось, волноваться? Ну сетка. Ну решётка. Так вчера ведь только, с жизнью прощаться собирался... Попробуй-ка, напугай самоубийцу сеткой на окне! И всё же, Веньке стало вдруг не по себе. Настолько всё гадко и по-идиотски как-то вышло. Вот это его вчерашнее, внезапное решение разом всё закончить. Как-бы закончить, но всё-таки оставить себе маленькую лазеечку. Не выпрыгнуть красиво из окна, с восьмого этажа, а всего лишь таблеток наглотаться. «Как там у Высоцкого, – подумалось ему: – Не умереть, а именно уснуть.» Да, уснуть, теперь он осознавал это ясно, именно уснуть. Нет, не хотел он умирать по-настоящему. А потом, сразу почти как всю эту кучу таблеток заглотил, реальность с пугающей скоростью начала превращаться в какой-то дымчатый мираж, всё стало тускло и безразлично, только и успел, что джина ещё бахнуть, да сигаретку выкурить, напоследок. И тут же начал выключаться. А сил встать и что-то изменить уже не оставалось. Только вот, о последствиях он как-то не подумал. А как же Светка? Каково ей будет, хоронить его, придурка? А мама? А если выживет, но дураком на всю жизнь останется? Или, того хуже, овощем на грядке? И никакие решётки точно уж не предполагались. И Вене стало стыдно. Стыдно и горько за то что натворил. Он вновь закрыл глаза и в ту же секунду ясно увидел Светку, в дурацкой карете скорой помощи, всю в слезах, представил вдруг, как ей, вероятно, пришлось объяснять произошедшее. «Он потерял большие деньги и мы поссорились». «Господи, – думал он, – какая глупость! Какой стыд! Какой позор!» И ему снова захотелось уснуть, забыться, хотя бы ненадолго.

– Ну что, братан, призадумался? – вернул его в реальность голос Кости. – Ты спишь что ли опять? Эй, брателла!

Чья-то рука, вероятно его настойчивого собеседника потрепала Веньку по плечу. Возвращаться а реальность Веньке не хотелось, ему было просто страшно.

– Да задумаешься тут, – открыл он всё-таки глаза. – А правда, решётки-то здесь чего? Ведь я же не в тюре, да? – спросил с надеждой он.

– Ну ты, мужик, даёшь! Сплюнь три раза! И перекрестись! Ты что, ещё и грохнул вчера кого? Для кучи? – уже откровенно смеялся над ним Костян. – Нет, мужики, вы только гляньте! У Станиславыча новый экземпляр для изучения! Батеньке сюрприз! Двойной убийца, киллер-самоубийца. Аплодисменты, господа! Аплодисменты! – и с этими словами он заржал, как конь, громко и откровенно. – Чувак, ты в дурке! Понял? В дурдоме! Расслабься, не в тюряге, слава Богу! Да расслабься ты, Веня! Худшее уже позади!

Венька приподнялся повыше на локтях и посмотрел ошарашенно на Костю:

– А чего в дурке-то? Почему в дурке? Как я в дурку-то попал?

– А ты что, не знаешь? Первый раз слышишь? Ну точно, – он обернулся к зрителям, наслаждавшимся неожиданным спектаклем, – они не знают, как всегда! Их высочества никогда ничего не знают! Им это неизвестно! Самоубийц, Веня, – он театрально развёл руками, – в дурку везут обычно. Почти всегда. Ну тех, которым повезло. А кому нет, тех сразу в морг. Тебе, брателла, повезло. И вот теперь ты здесь, брателла, с нами. Врубаешься?

Да, это был действительно сюрприз. Такого развития событий Веня уж никак не ожидал. Всё что угодно, но не дурка... Он посмотрел на Костяна потускневшими внезапно, серыми как асфальт после дождя глазами и сказал негромко:

– Слушай, братан, я полежу ещё чуть-чуть. Как-то мне не по себе. Посплю немного. Подумаю.

И натянув на голову одеяло опять закрыл глаза...

Где-то с начала девяностых, когда жизнь вдруг, совершенно неожиданно стала преподносить внезапные сюрпизы воспитанному в традициях атеизма советскому человеку, иногда в виде быстрых денег, а случалось, и в виде не менее быстрых пуль, народ как-то сразу, сам-собой, без особых уговоров потянулся к Богу. А кто и к дьяволу, случалось и такое. Бульварные газеты запестрели многочислеными объявлениями всевозможных магов, колдунов, потомственных ведьм, невесть откуда взявшихся шаманов и чародеев в третьем поколении. Все обещали много и практически немедленно. За весьма умеренное вознаграждение предлагалось избавление от порчи, снятие сглаза, возврат любимых, сильнейший приворот, отворот, успехи в бизнесе, открытие третьего глаза, а также полное и окончательное решение проблем. И хотя полным, а уж тем более окончательным решением проблем заведовали в те лихие годы волшебники несколько иного рода, народ тянулся.