Текст книги "В перекрестье времен (СИ)"

Автор книги: Валерий Иванов-Смоленский

Пора, однако, пояснить – кем же была эта прелестная незнакомка. В том числе и для Робы. Девочка была рисованной, или скорее кукольной, красоты с пышными распущенными волосами, цвета спелой соломы, и переливчатыми загадочно-изумрудного оттенка глазами. Это уже значительно позже Роба понял, что с такой внешностью можно быть только рекламной моделью. Красивой картинкой на глянцевой поверхности, с овалом классической формы и безукоризненно точно расположенными чертами лица. Истинная же красота нуждается в какой-то асимметрии, в неправильной изюминке, которая цепляет не только чей-то взгляд, но и душу и которая порождает настоящие и бурные чувства.

Но в те беззаботные времена он (и не только он) готов был любоваться ей (и тайком это делал) хоть часами. Девочка, звали ее Наташей, училась в восьмом "А", в одном классе с Маринкой, командором тайной организации, членом которой состоял и Роба. За глаза же, девчонки из зависти, а мальчишки из озорства, ее называли Мальвиной.

Он даже дрался с тем мальчишкой, который первым обозвал ее этим обидным, по мнению Робы, прозвищем. В связи с этим, поначалу его собирались обвинить в "юбочничестве". Этим термином, несмотря на то, что современные девчонки носили преимущественно джинсы, в их среде награждали за слишком уж назойливое приставание к девчонкам. Нет, симпатизировать противоположному полу не возбранялось, как и оказывать различные мелкие знаки внимания, обмениваться взглядами, записочками и прочее. Некоторые сверстники даже шепотком рассказывали такие истории, от которых начинало стучать сердце и потеть ладони. Но быть постоянно безответно прилипчивым – называлось "бегать" за кем-то, считалось постыдным и презиралось.

Однако Роба сумел доказать, что их спор и последовавшая далее схватка произошли на чисто литературной основе. Он сказал тогда, что и киношная и мультяшная Мальвины, равно как и книжная, были с белокурыми волосами под большущим бантом и с голубыми глазами. У Наташи же волосы были соломенными, а глаза изменчивого темно-зеленого цвета. Доводы эти были мальчишеским сообществом приняты во внимание и обидной кличкой "Пьеро", на которой настаивал битый им соперник, Робу не наградили. Но вот прозвище "Мальвина" все равно к Наташе почему-то приклеилось, да так и осталось. Она об этом знала, возможно, и переживала, но виду не подавала.

И вот сейчас Наташа с довольной улыбкой следила, как "мастерился на публику" робин соперник. А потом, наверное, с той же улыбкой будет наблюдать, как длиннорукий Пин-Пон будет громить несчастного Робу.

Тем временем судья разыграл подачу и сторону теннисного стола. Подача досталась Борьке, а Роба остался на той же стороне стола, где и стоял. По большому счету, в данном случае, это не имело никакого значения, поскольку, чья бы ни была подача и на любой стороне, у Робы не было ни одного шанса из ста на выигрыш у проклятого чемпиона.

Игра началась. Борька подбросил белый теннисный шарик высоко вверх и, лихо закрутив его в полете, отправил на робину сторону. Шарик ударился в левый краешек стола и, ввиду своей закрученности направо, попытался резко уйти в правую сторону. Роба успел подцепить его своей ракеткой, но предательский шарик, скользнув по ее пупырчатой поверхности, все равно ушел вправо и упал на пол. Соперник повел со счетом: один – ноль.

Роба сжал зубы и старался не смотреть в сторону Наташки с подружками, но боковым зрением все же подметил, как они захлопали в ладоши. Вторая подача была с низкого подброса, не столь крученая, и Робе удалось отбить шарик на сторону противника. Однако последовал коварнейший топ-спин, и робина ракетка поймала лишь пустоту. Два – ноль. И пошло – знаменитые топ-спины, то проходили над робиной ракеткой, то отскакивали от нее самым непредсказуемым образом и на борькину сторону стола попадать не хотели. Первый сет закончился со счетом: одиннадцать – один и то единственное очко было проиграно Борькой, в связи с попаданием шарика в сетку с его подачи. Подлый чемпион играл явно в расчете, на то чтобы лишний раз покрасоваться перед болельщиками и, конечно, болельщицами. Счет по партиям стал один – ноль, и противники поменялись местами.

Пытка началась снова. Счет вновь рос только в одну сторону и дошел до десяти – ноль. При очередной труднодоставаемой подаче Роба зацепился за ножку стола и грохнулся на пол, больно ударившись левой рукой и вдобавок залетев под стол и выронив из руки ракетку. Естественно, его падению сопутствовал веселый девчоночный смех и снисходительная улыбка Борьки, больше похожая на презрительную гримасу. Лежа ничком на полу, Роба почувствовал, как что-то больно упирается ему в грудь, причиняя серьезную боль. Он двумя руками тщательно ощупал с двух сторон незнакомый предмет и вдруг почувствовал его начавшуюся вибрацию и неожиданную горячесть. Роба вытащил стремительно наливающийся приятным теплом предмет и увидел, что это та самая загадочная пластинка.

– Вылазь, а то простудишься! – раздался чей-то озорной мальчишеский голос, и Роба поспешно сунул пластинку назад, неловко зацепив выступающим рычажком за краешек кармана. При этом ему почудилось нечто вроде едва слышного щелчка, похожего на звук компьютера, раздающийся при включении курсором мышки какой-либо интернет-опции.

Роба выбрался из-под стола, встал на ноги и быстро подобрал ракетку. Ему вдруг почудилось, что окружающий мир неожиданно изменился. Воздух слегка загустел, но стал прозрачнее, значительно улучшились резкость и яркость окружающих предметов и людей. Казалось, движения болельщиков стали какими-то медленными, как в фильмах старинных кинохроник. Он мотнул головой и изготовился к принятию последней подачи. Хоть бы попасть по шарику, да с маху вдарить по нему, а то и запустить вместе с ракеткой в улыбающуюся физиономию ненавистного противника.

Подача. Удивительно, но противник двигал рукой как-то неестественно и нехотя. Шарик коснулся борькиной стороны стола и очень медленно поплыл по воздуху на робину половину. Роба зачарованно смотрел на еле плывущий к нему белый кружок целлулоида, неспешно вращающийся в полете. Вращение было с накатом вперед и с легким отклонением налево. Он различил даже красноватый штемпель на поверхности шарика, свидетельствующий, что шарик был изготовлен в Китае.

– Что случилось? – испуганные мысли роем хлынули в голову, – может, я сплю? Или потерял сознание?

Роба постучал ракеткой по краешку стола, отозвавшегося частой дробью. Затем ущипнул себя за, и без того саднившую, руку. Мышца отозвалась резкой болью. Шарик, тем временем, поравнялся с натянутой над столом темно-зеленой теннисной сеткой и готовился ее пересечь.

– Отобью! – решил Роба, – а там посмотрим, что из этого получится…

Он уже видел точку приземления теннисного шарика и предполагал, каким и в какую сторону будет его отскок, поэтому расположил ракетку, слегка наклонив ее поверхность вниз с боковым уклоном вправо. Шарик неторопливо опустился на стол, и будучи закрученным вперед и налево, стал тихо ползти по пупырчатой резине вверх и направо. Роба увеличил наклон вниз, и белый кругляш, сделав два оборота, вынужден был повернуть под влиянием приданного ему вращения назад и отклониться влево. Вот он уже оторвался от робиной ракетки и тронулся в обратный путь на территорию соперника.

В зале возник какой-то неясный шум, а борькин рот начал приоткрываться в немом изумлении. Вот он стал медленно-медленно вытягивать свою руку со знаменитой китайской ракеткой направо, однако маленький теннисный снаряд был быстрее и проплыл мимо прославленной чемпионской руки, опустившись в белую черту на бортике стола и без помехи падая на пол.

Десять – один, судья, также едва двигая руками, выставил изменившийся счет. На лице Наташки застыло выражение безмерного удивления – лобик наморщился, а бровки косыми крышами домиков поднялись вверх. Борька даже не попытался подобрать свою нижнюю челюсть, казалось, он никак не мог поверить в произошедшее.

– Все же это сон…, – определил Роба свое состояние, – но какой-то удивительный, каких ему еще не снилось. Во сне он иногда летал, бегал, прыгал, дрался, путешествовал, но ощущений замедленности при этом не было.

Вторая подача. На этот раз Борька, подавая, как бы подсек шарик, придавая ему обратное вращательное движение. Приземлившись на робиной половине, он должен был еле отскочить от поверхности стола и устремиться назад к сетке.

Роба был спокоен. Он прекрасно видел замысел противника, поэтому, когда шарик опустился на его половине, последовала обратная резкая подсечка. Борька вновь не успел среагировать на удар, тем более что шарик, под влиянием вращения, оттолкнувшись на его стороне, ринулся обратно к сетке и ткнулся в нее. Озадаченный чемпион попытался достать его своей фирменной ракеткой, однако шарик, крутясь, скользнул вниз по сетке и прокатился по зеленой поверхности стола, зацепив нижний край борькиной ракетки.

Десять – два. В зале возник неясный шум, зрители, казалось, бурно обсуждали происшедшее, но при этом их телодвижения были вялыми и замедленными. Робу же охватили неизведанные ранее ощущения. Все его тело неожиданно обрело удивительную легкость, движение рук и ног стали быстрыми и происходили почти без усилий. Он ощутил лишь сопротивление воздуха, которого раньше совершенно не чувствовал.

– Треснулся башкой, – решил Роба, – от удара активизировался какой-то участок мозга, отвечающий за мышечные сокращения – вот и вся разгадка моего необычного состояния.

Он читал про такие случаи, когда люди получали различные, в том числе тяжелые, травмы и приобретали в итоге сказочные способности в применении своих физических и умственных возможностей. Один мог пролистать толстенный книжный том и затем без запинки точно пересказать все написанное. Другой производил мгновенно всякие невероятные вычисления, извлекал квадратные и кубические корни из громадных чисел, решал в уме сложнейшие математические уравнения. Третий приобретал творческие способности художника или поэта. Четвертый…

В это время рассердившийся Пин-Пон произвел сложнейшую крученую подачу, целясь на самый краешек противоположного левого угла теннисного стола. Роба видел, что медленно летящий шарик, скорее всего, пройдет мимо и не коснется стола на его половине, но для страховки сделал два быстрых шага влево и приготовился отразить удар. Так оно и получилось – белый теннисный мячик не задел стол и упал на пол.

Счет стал десять-три. Роба искоса глянул в сторону Наташки. Теперь она смотрела на него, но на ее лице не читалось никакой симпатии, а лишь удивление с оттенком досады. А ее брошенным на Робу взглядом можно было заморозить небольшое озерцо. Ну, может, не озерцо, но уж лужу-то точно.

– Неужели втюрилась в этого Борьку? – ужаснулся про себя Роба, – а я еще дрался из-за нее…

Вконец рассвирепевший соперник наградил Робу резкой подачей накатом, после которой обычно у принимающего ее, если он успевал отбить, шарик отскакивал высоко вверх и не достигал противоположной стороны. Роба, видевший все это в замедленном режиме, рассчитал угол отскока и просто подставил свою ракетку на предполагаемом пути шарика под острым углом по отношению к поверхности стола, и тот резво отправился назад. Борька, несмотря на высокую скорость снаряда, все же успел среагировать, но отбил явно неудачно. Мячик упал на Робину половину недалеко от сетки и почти вертикально стал подниматься высоко вверх.

– Уж такие свечки я успешно гасил и раньше, – безмолвно усмехнулся Роба, и на излете "лопатой" (так назывался сильный нетехничный удар) буквально вбил шарик в половину противника. На такой удар не смог бы среагировать и чемпион мира. Борька даже не дернулся. Лицо его приобрело глуповатый вид человека, совершенно не понимающего, что, собственно, происходит.

– Да, он лопнул! – воскликнул, тем временем, один из зрителей, к которому попал несчастный мячик. Он хотел бросить его Борьке на следующую подачу, но вместо этого поднял шарик вверх и показывал всем образовавшуюся черную трещинку.

– Это нечестно, – заблеял неожиданно злосчастный чемпион, – нельзя засчитывать очко, я бы взял его, если бы он не треснул.

 
Однако судья был неумолим и открыл цифру четыре.
К удивлению Робы, его состояние упругой невесомости не проходило, а реакция на серьезно замедлившиеся перемещения была безупречной. Счет стал сначала равным: десять – десять, а затем двумя следующими резкими ударами Борька был добит безжалостно и жестоко.
Теперь уже все присутствующие толпились вокруг их крайнего стола. Воцарилась необычайная тишина, прерываемая лишь сухим стуком теннисного шарика и приглушенными ударами по нему каучуковыми накладками ракеток. Прервалась игра даже на двух остальных столах, а игроки и судьи также превратились в обычных зевак. Именно, зевак, ибо то, что происходило за третьим столом, заставляло всех лишь открывать широко рты в немом изумлении и молча.
В таком вот напряженном молчании Роба взял обе оставшиеся партии с сухим счетом, буквально оплевав позором, в прошлом непобедимого чемпиона. Справедливости ради, следует отметить, что в третьей партии Борька напоминал своим видом и движениями киношного зомби и сопротивления почти не оказывал.
Но, черт побери! Коварная Наташка, вместо восторга, которого Роба справедливо ожидал после этой победы, строптиво поджала губки и в окружении подружек величественно прошествовала к выходу. Более того, судя по выражению ее лица и губ, она презрительно фыркнула в сторону горделиво приосанившегося победителя, а на уныло сгорбившегося Пин-Пона посмотрела с явной жалостью и состраданием.
Этим Роба был полностью уничтожен. Он положил ракетку на стол и, не дожидаясь поздравлений, направился к дверям.
 

– Ну, ты и дал! Ну, молоток! – спорторг в восторге всклокочил свои вихры. Он едва поспевал за ним, и тянулся, чтобы поощрительно потрепать Робу по плечу.

– Пустяки! Просто Пин-Пон не в форме, – бросил ему победитель на ходу, но звуки его голоса были какими-то отрывистыми, похожими на кваканье лягушки.

– Чего? – не понял вихрастый.

Роба и сам удивился своей речи. Он-то понимал, что говорит, но слова передавались какими-то иными непонятными быстро квакающими звуками.

– Со мной все же что-то неладно, – решил он и заспешил на улицу, продираясь сквозь восторженно гудящую толпу. Спорторг мгновенно остался позади, Роба уже был в конце лестницы на первом этаже. По пути он чуть не сбил с ног свою классную руководительницу Эмилию Нестеровну.

– Куда ты несешься, как на пожар, – она придержала его рукой, – ты что – старшего по возрасту человека пропустить не можешь? Где твое воспитание Далетин?

Да, такая у Робы была интересная фамилия. И хорошо. К ней трудно было присобачить какую-нибудь кличку. Другим везло меньше – иногда такие хлесткие прозвища рождались от иных фамилий. Сами по себе. Причем, большей частью, обидные.

– Извините, Эмилия Несторовна, – Роба остановился, – домой спешу, задержался на соревнованиях.

– Что ты тарахтишь, – не поняла учительница, – ты что – нормально ответить не можешь?

Роба не на шутку испугался, он понял, что с его разговорной речью произошло нечто непонятное. Опустив голову, подросток размышлял, как настроить язык, выпускающий пулеметные очереди звуков, вместо слов.

– Ну, отвечай же! – настаивала Эмнеста (так между собой называли ее подопечные), – может, хоть извинишься за свой толчок – я ведь могла и упасть…

– Из-ви-ни-те, – очень медленно, по слогам и неимоверно их растягивая, – с трудом выдавил Роба.

 
Это Эмнеста поняла, однако сразу же прицепилась по другому поводу.
 

– Что у тебя с голосом, Далетин? Может, ты заболел? Как-то странно говоришь… Или ты специально надо мной издеваешься?

Она явно сегодня была не в духе и могла привязаться к любому слову. А, придравшись, доводила ученика до слез и покаяний. Эту ее особенность все прекрасно знали, и в такие моменты старались проскочить мимо строптивой Эмнесты. Как хороший милиционер способен прицепиться даже к бездушному и бессловесному телеграфному столбу, так и эта строгая классная дама могла придраться к чему угодно. К внешнему виду, к выражению лица, к обычным телодвижениям… И даже к молчанию уставившегося в пол Робы.

– Отвечай, Далетин! – менторский тон постепенно перетекал в истерический, – где тебя хамить научили? Уж не в нашей ли школе? Я давно не видела твоих родителей…

– Эмилия Несторовна! – положение спас молодой преподаватель рисования, свесивший голову со второго этажа, – вас директор ищет. Просил срочно к нему зайти.

– Жди меня здесь! – приказала учительница и ткнула пальцем вниз, отмечая, где ее должны дожидаться, – я с тобой еще не закончила…

– Жди… Как же… – скаламбурил про себя Роба и, конечно, дал стрекача, лишь только Эмнеста поднялась на второй этаж.

– Куда идти? – Роба пока не находил ответа на этот простой, казалось бы, вопрос.

Он видел, что охватившее его внезапно состояние удивительного ускорения, не прошло. Движения так и остались очень быстрыми и резкими. Будто кто-то вставил в него заводной ключик, как в игрушку и провернул на несколько оборотов. Это же касалось и речи – слова извергались из Робы скороговоркой. Будто в старинном проигрывателе, каких сейчас уже нет, долгоиграющую пластинку на 33 оборота в минуту по ошибке запустили на семьдесят восемь оборотов. У робиных родителей когда-то была радиола для проигрывания таких виниловых пластинок, но она давно уже заняла место в гараже среди разных старых вещей. Хозяйственный пА редко что выбрасывал на помойку, утверждая – в жизни может все пригодиться.

Однако следовало что-то решать. Пойти сейчас домой? Мать испугается до смерти его состояния. Вызовет сразу "скорую". И запихнут Робу в больницу, которую он ненавидел с той детской поры, когда в этом здании, пропахшем лекарствами, у него впервые взяли кровь из пальца. Было и больно и страшно, хотя мА, прижав к себе, гладила его по головке, стараясь отвлечь внимание от острой блестящей штучки, внезапно уколовший его в палец. А в больнице сразу начнут разные обследования и там уже пальцем не обойдешься. Пойти к приятелю? Тоже не выход. Все равно домой придется возвращаться, только приятеля напугаешь своим видом.

– Отсижусь-ка пока возле катакомбы, – решил Роба, может через некоторое время и пройдет эта моя напасть.

Катакомбой все школьники называли место возле школьного забора, метрах в ста от здания школы. Там был небольшой овражек, заросший по краям колючим шиповником. Через него с трудом можно было продраться вниз, на округлое дно большой ямы. Сюда ходили покуривать тайком старшеклассники, а малышню, к коим относился пока и Роба, старались в это потайное место не допускать. Сегодня занятия уже давно закончились и в яме никого не должно было быть. Но главное заключалось не в тайной курилке. Катакомбой это место прозвали, потому что там находился всамделишный вход в старинные подземелья. Этот вход находился в стене ямы, почти у самого его дна. Точнее, там находился массивный деревянный квадратный люк, закрытый двумя толстыми ржавыми железными полосами. Полосы перекрывали люк крест-накрест, а их концы были намертво приварены к металлическим балкам, лежавшим в верхней и нижней части люка. А уж за люком и был вход в подземелья, которые, как рассказывали, тянулись под городом на целые километры. В том числе такие потайные подземные помещения находились и под самой школой…

Но об этом речь пойдет в другой раз, а сейчас Роба, пыхтя, лез через настырные колючки, стараясь не зацепиться и не порвать свою одежду. В катакомбе никого не было. Роба сел на кусок бревна и бездумно уставился на консервную банку, почти доверху наполненную сигаретными окурками. После стольких стрессовых событий думать ни о чем не хотелось. Но мысли, хочешь, не хочешь, все равно возвращались к его теперешнему странному состоянию. Вокруг стоял приглушенный зудящий звук, который бывает, когда находишься в центре большого облака комаров, и который им раньше не ощущался.

– Даже сердце разогрелось, – подумал он, ощущая тепло в левой стороне груди, – может оно и стучит в несколько раз быстрее?

И Роба, обеспокоенный этой мыслью, дотронулся рукой до области сердца, стараясь уловить его ритм. Но под ладонью руки в оказался, как раз предмет, испускающий это приятное тепло. Это была старинная дедова пластинка, лежавшая в кармане рубашки. Он достал ее и приложил к ее поверхности тыльную сторону ладони. Так мать иногда определяла, есть ли у него температуры, прикладывая руку к его лбу. Пластинка была ощутимо теплой. Роба приложил ее к уху. Нет, назойливый зуд исходил не из нее. Он внимательно ее осмотрел и вдруг отметил, что золотой рычажок передвинут на вторую фазу луны.

– Странно, – удивился Роба, – этот рычажок раньше невозможно было сдвинуть с места…

Что делать? Стоит ли дальше трогать эту загадочную пластинку и пытаться выяснить ее предназначение? Первое дедово правило гласило: "не знаешь, что нужно делать и что из этого получится – лучше ничего не делай. Иначе может произойти непоправимое". Но в данном случае иного пути, как метод проб и ошибок, пожалуй, не существовало. В самом деле – не найдешь же к ней какой-либо инструкции или руководства пользователя. Их попросту нет. Так что, дурацкий принцип (кажется, из законов Мэрфи): "прежде чем пользоваться головой, попробуйте сначала руками" здесь вполне сгодится.

И Роба попробовал вернуть рычажок на место. Никакого результата – тот даже не шелохнулся. Тогда он осторожно попробовал продвинуть его на следующее деление, обозначенное третьей фазой луны. Тоже безрезультатно – рычажок стоял на месте, как влитой.

И вдруг он неожиданно связал эти два события: сдвиг рычажка на одно деление и то странное состояние, в котором он сейчас пребывал. Он стал вспоминать последовательность событий, предшествовавших его теперешнему состоянию. Очередная крученая борькина подача. Доставая ракеткой шарик, Роба цепляется за ножку стола и падает на пол. Головой он при этом не ударяется – это точно. Дальше чувствует острую боль в груди, щупает ее на предмет отыскания травмы и натыкается на пластинку. Так. Что же было дальше? Ведь именно, после падения он ощутил в себе неведомое ускорение и сверхбыструю реакцию. Кто-то насмешливо посоветовал ему вставать, иначе можно простудиться. Он вскочил на ноги… Ему тогда вдруг почудилось, что окружающий мир резко изменился. Воздух вроде как-то загустел, но одновременно стал прозрачнее, улучшились резкость и яркость окружающих предметов и людей. Но вот движения окружающих людей стали замедленными и плавными. Очень медленными… И теннисный шарик стал летать, нет даже не летать, а еле-еле передвигаться в воздухе…

Все случилось после его падения – это факт. Он трогал руками пластинку после падения – это факт номер два. Похоже, разгадка заключалась в старинной пластинке.

Может, она включилась от сотрясения? Роба немедленно проверил эту гипотезу. Он зажал пластинку пальцами одной руки и резко ударил кистью этой руки о ладонь другой руки. Попробовал переместить рычажок. Дудки. Рычажок застыл, как вкопанный. Роба вновь и вновь резко тряс пластинку. Однако, несмотря на все проводимые манипуляции, рычажок с места не сдвигался. Тогда он вновь шаг за шагом стал пытаться воссоздать штришками картину произошедшего.

 
При падении он вытаскивал пластинку из кармана и потрогал ее
пальцами.
 

– Пальцами обеих рук, – уточнил внутренний голос.

 
Ну и что? Он неоднократно и ранее вертел ее в руках и так и сяк.
И пальцами трогал. И что он с ней только не делал, пытаясь сдвинуть
этот проклятый золотой рычажок.
 

– Пальцами обеих рук с двух сторон одновременно, – пришло откуда-то изнутри еще одно уточнение, – а после этого ты ощутил едва заметную вибрацию пластинки и ее внезапное нагревание.

Роба вновь стал всматриваться в детали рисунков, изображенных на пластинке.

Золоченая дуга, проходящая под ее верхним краем… Она разделена на четыре равных отрезка… Каждый отрезок отмечен золотой точкой… Под каждой точкой последовательно изображены четыре фазы луны… Первая фаза – полнолуние, изображена вся луна. Вторая – первая четверть, нарисована четвертая часть лунного диска выпуклым краем налево. Третья – вторая четверть, вновь очерчена четвертая часть луны, но выпуклым краем направо. И, наконец – пустота, изображены несколько звездочек вокруг воображаемого круглого диска луны. Это и есть обозначение четвертой фазы – новолуния. Роба изучил все названные преобразования с помощью энциклопедических словарей, выискивая тайный смысл рисунка. Не найдя, пошарил еще и в Интернете, но с тем же результатом.

Сейчас золотой рычажок стоял на точке, обозначавшей первую четверть фазы, и робино состояние было с этим как-то связано. То есть, сдвиг рычажка явился причиной неестественного ускорения его движений и быстроты реакции? Возможно, но не факт.

– Не всегда причиной является действие, предыдущее последующему событию, – вспомнил Роба один из дедовых постулатов.

– И все же иной причины ты не находишь, – спокойно подметил внутренний голос. Пройдись-ка еще раз по всей цепи событий, вплоть до того момента, когда ты ощутил внезапное загустение воздуха.

… При падении он щупал пластинку, как за предмет, причинивший ему боль. С двух сторон. Пальцами обеих рук…

Он еще раз вгляделся в пластинку. На той стороне, где были показаны четыре фазы луны, в центре находилось выпуклое изображение неведомого трехглазого божества с треугольным безбородым лицом, обрамленном редкими волосами в виде щупалец спрута. Роба вспомнил, что в кабинете деда стояла маска, отражавшая то же самое существо, чей взгляд был постоянно следящим и гипнотизирующим. На обоих подковообразных концах пластинки расположились по вогнутому вовнутрь солнцу с лучами в виде острых треугольников.

Роба перевернул пластинку. С другой ее стороны неизвестный художник вырезал в камнеобразной поверхности пластинки целую картину. С правой стороны изогнувшийся в невероятном напряжении лук, тетива которого, однако, была уже почти прямой, исторгая в пространство стрелу с двойным опереньем. С левой – одиноко стояла маленькая пирамида, но не индейского типа, а египетская – это Роба выяснил досконально, сличив различные виды пирамид. Точно в вершину этой пирамиды и был направлен полет стрелы. Вместе с тем, перед пирамидой, в качестве препятствия, находилась толстая вертикальная полоса, обозначенная двумя резными линиями. Острым концом стрела касалась полосы и, не просто касалась, а как бы, вдавливала ее эту часть вовнутрь, о чем свидетельствовал крутой изгиб обеих резных линий. В целом картина создавала странное впечатление каких-то застывших, связанных между собой событий, одно из которых, начавшись, никак не могло закончиться, а второе закончилось, еще не начавшись.

Внизу на обеих подковообразных конечностях располагались точно такие же, как и на другой стороне, вогнутые изображения солнц с острыми треугольными лучами.

– Стоп! – сказал себе Роба, – а ведь они полностью попарно симметричны все эти четыре солнца.

Сердце, казалось, забилось чаще от приближающейся разгадки. Ну, да, – он теперь вспомнил вполне отчетливо – когда он ощупывал пластиннику, пальцы ощущали с двух сторон эти углубления. И, именно после этого, корпус пластинки ответил вибрацией и испустил ощутимое тепло. Попробовать?

Роба опустил два больших пальца обеих рук в углубления в виде солнц с одной стороны, а два указательных – в такие же углубления с противоположной стороны.

– Поехали? Как сказал Гагарин…, – и Роба стиснул пальцы навстречу друг другу.

Пластинка отозвалась коротким вибрационным циклом и потеплела еще больше.

– Есть! – чуть не закричал Роба, едва не выпустив от неожиданности из рук этот поистине диковинный старинный предмет.

Логично было предположить следующим действием дальнейший сдвиг золотого рычажка. Но в какую сторону? Здесь Роба заколебался. Первоначальным его желанием было вернуться в свое прежнее состояние обычного человека, без всяких там ускорений. Но, кажется, любопытство одерживало верх. И Роба осторожно нажал на рычажок в сторону точки, обозначавшей третью фазу луны.

– Щелк! – точь в точь, как звук курсора компьютерной мышки, нашедшей нужную цель.

И ничего вокруг не произошло. Никаких изменений внутри себя Роба не почувствовал. Он поднял голову, глянув на небо. Все также высоко вверху, не двигаясь, стояли плотные светло-серые облака. Только стало заметно темнее. Солнце уже, вероятно, садилось.

– Долго же я здесь просидел, – подумал Роба, – надо быстро бежать домой. Мать уже, наверное, хватилась и разыскивает меня.

Решив для быстроты передвижения, чтобы быстрее добраться домой, не выключать чудодейственную пластинку, подросток вскочил на ноги и рванулся наверх.

– Ого! – воздух, оказывается, стал еще гуще, и теперь Роба передвигался в нем, преодолевая нешуточное его сопротивление.

– Почти, как в воде! – удивился он, – ну, конечно, заметно разреженнее. Здорово! Значит, я еще прибавил в скорости. Вперед, на всех парах.

И Роба помчался по направлению к выходу со школьной территории. В один миг он очутился за пределами школы. Вид многолюдной улицы его ошеломил. Прохожие буквально застыли в самых нелепых позах. Замерли и машины на проезжей части. Звуки вообще были странными – какие-то непонятные невероятно замедленные отрывки городского шума. Как иногда по радио передают викторины, типа угадай мелодию и ее исполнителя, а крутят музыку при этом шиворот-навыворот, да еще и замедленно.

Забавно было наблюдать, как многие люди замерли в положении петуха с одной приподнятой ногой и с закрытыми глазами, или в позе зомби с выражением полной бессмысленности на лице. Одна женщина уронила два апельсина из сумки, да так и застыла, согнувшись, но с приподнятой головой и выражением смущения, смешанного с растерянностью. Маленькая девчушка, лизавшая мороженое, окаменела с высунутым розовым язычком. Мужчина в летней шляпе, читавший газету на скамейке, вообще имел остолбеневший вид с вытаращенными глазами.

Время шло, но люди, казалось, совсем не двигались. Слабое продвижение было заметно лишь у автомобилей, если смотреть на каждый отдельный из них в сопоставлении с окружающей обстановкой. Роба стоял на краешке тротуара возле осветительной мачты и глазел на это удивительное зрелище.

– Во сколько же раз замедлилась их скорость, – гадал он про себя, – или, скорее, увеличилась моя скорость? Но я же стою на месте… Что же за процесс происходит со временем?

В это время в его левый локоть что-то уперлось. Роба повернул голову и увидел, что это руль велосипеда, на котором сидела девочка в белой спортивного покроя блузке и серых шортиках с желтыми полосками по бокам. На ее лице уже читалось непонятное выражение ошеломленности, смешанной с испугом.