Текст книги "Зощенко"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Что интересно, Шкловский в своем выступлении поддержал наступление Горького на Достоевского и даже назвал Достоевского чуть ли не вредителем. В общем – Достоевский после этого надолго из России исчез. Но что ждет современных писателей, сидящих в зале? Вот что волновало всех. Съезд пошел своим чередом. Было хорошо уже то, что не было шельмования «отверженных» – Платонова, Мандельштама. Жданов, сидевший в президиуме, вышел на трибуну и огласил приветствие съезду от Центрального комитета ВКП(б) и Совета народных комиссаров. В краткой речи четко обозначил главное: «Советская литература не может быть в эпоху классовой борьбы не классовой, не тенденциозной».

Первый день съезда по программе, составленной Ждановым, был посвящен поэзии. Тут выступили два замечательных оратора – Бухарин и Радек. Два крупных партийных лидера, правда, находившиеся в это время уже далеко не на вершине своей карьеры. Оба они были из уходящего времени, когда среди партийных вождей преобладали люди талантливые, умеющие блистательно говорить. К 1934 году эти качества в руководстве партии уже не ценились так высоко. Горький, понимавший, что невыразительный партийный бубнеж утомит и оттолкнет писателей, при подготовке к съезду настоял на выступлении именно этих ораторов, известных также блестящей эрудицией. Сталин, вздохнув, согласился.

Бухарин и правда блеснул. Уже снятый с высоких постов, он был всего лишь редактором газеты «Известия». Вероятно, этой речью перед писателями страны он надеялся восстановить свой пошатнувшийся авторитет. Речь его называлась – «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР». Он блистал эрудицией, цитировал древнекитайских философов и арабских мудрецов – но на публику в зале, среди которой многие не слишком уважали «умничанье», его речь произвела невыгодное впечатление. И большинству, конечно, не понравилось то, что Бухарин превозносил в основном Пастернака, а самых «советских», самых преданных власти поэтов – Безыменского, Суркова, Бедного – оценил весьма невысоко. Обругал и Есенина. Многие писатели гневно полемизировали с Бухариным. Демьян Бедный, автор злободневных агиток и частушек, действительно ярких и высоко ценимых властью, сказал: «Бухарин взял труп Есенина, положил на меня сверху и присыпал прахом Маяковского…» Виссарион Саянов из Ленинграда отметил: «Я насчитал двенадцать хороших поэтов, которых забыл Бухарин!» Именно тогда на съезде кто-то из поэтов, отвергнутых Бухариным, сочинил эпиграмму: «Старик Бухарин нас заметил и, в гроб сводя, благословил». Так же «не в резонанс» выступил на съезде и другой партийный «златоуст», чья партийная карьера клонилась к закату, – Карл Радек. Когда-то он занимал высокий международный пост, был секретарем Исполкома Коминтерна – к моменту съезда он уже был понижен до сравнительно скромной должности заведующего бюро международной информации ЦК ВКП(б). И речь Радека, которая высокопарно называлась «Мировая литература и задачи пролетарского искусства», тоже успеха не имела, показалась, по свидетельству делегатов, слишком напыщенной, безапелляционной.

Другие дни съезда были посвящены прозе, драматургии, детской литературе, переводам национальных литератур народов, входящих в СССР. Кроме знаменитостей, выступали и рядовые писатели. Типичным можно считать выступление писателя Ф. Березовского, который уверенно заявил, что «Анна Каренина» никак не может помочь современной женщине в разрешении мучающих ее вопросов, ей ближе роман самого Березовского «Бабьи тропы». Революция всколыхнула массы, и многие взялись за перо. Появились и большие писатели, как Михаил Шолохов, но основная масса с пером справлялась плохо. В одном из материалов, подготовленных к съезду, приводятся такие цифры: «С 1924 по 1933 год издано 417 миллионов экземпляров различных художественных произведений, но лишь 250 миллионов из них можно переиздавать». То есть почти половина изданных книг – никуда не годится. Сообразительные самоучки, уловив главное, пытались своей идейностью подменить талант и, можно сказать, компрометировали высокое звание писателя. И эту проблему нужно было как-то решать.

Выступил на съезде с бодрой речью, призывающей писателей совершенствовать мастерство, Константин Федин. Зощенко тоже готовил свое выступление на съезде (исследователи обнаружили в его записных книжках не совсем разборчивые фрагменты речи), но слова ему не дали. Однако проигнорировать самого популярного писателя тоже было нельзя. В своей речи публицист Михаил Кольцов, рассказывая о той громадной пользе, которую приносят писатели обществу, упомянул о том, как одного проштрафившегося шофера коллектив решил перевоспитать… направив к Зощенко, чтобы тот о нем написал! Безусловно, эти слова были для Зощенко очень важны… Не зря съездил.

Было и другое, не менее интересное. В своей речи Илья Эренбург резко говорил «о красных и черных досках, на которые критика абсолютно произвольно заносит писателей и сеет вражду». Наверное, многие, в том числе и Зощенко, немало пострадавший от резкой и необоснованной критики, были согласны с оратором, надеялись, что распоясавшихся «разоблачителей» как-то приструнят. Эренбург выступил и против «коллективных» сборников, где писатели, подчиняясь задаче, порой выступают даже без имени, в общем тексте, что, безусловно, приводит к их обезличиванию. Эренбург, конечно, имел в виду тот гигантский (и, как выяснилось позже, бесполезный и даже вредительский) труд под названием «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина». Критическое выступление Эренбурга было не совсем в духе съезда. Кроме того, все знали, что он наслаждался жизнью за границей, пока они жили здесь и мучились. Суровую отповедь «западнику» Эренбургу дал «серапион» Всеволод Иванов, сказавший, что Эренбурга, конечно, больше привлекают зарубежные поездки, а вот их больше тянет вглубь страны.

Поэт Алексей Сурков, позже широко прославившийся военными стихами («Бьется в тесной печурке огонь…»), вдребезги раскритиковал современное искусство, излишние чувствования обозвал «лимонадной идеологией», популярнейший фильм «Веселые ребята» назвал издевательством над реальной жизнью.

Талантливая и весьма знаменитая тогда революционная писательница Лидия Сейфуллина призывала писателей к большей ответственности в сочетании с самостоятельностью, а то, как сказала она, «нынче писатель не прочь и корректуру своих произведений возложить на Политбюро».

Выступили на съезде: Пастернак, вполне лояльно и даже революционно, Маршак, с беспроигрышной речью – надо больше писать для детей. Выступил один из лучших наших писателей – Юрий Олеша. Он сказал:

«Мне трудно понять тип рабочего, тип героя-революционера. Я им не могу быть. Я хочу создать тип молодого человека, наделив его лучшим из того, что было в моей молодости… Все свое ощущение красоты, изящества, благородства, все свое видение мира – от видения одуванчиков, руки, перин, прыжка до самых сложных психологических концепций – я постараюсь воплотить в этих вещах в том смысле, чтобы доказать, что новое социалистическое отношение к миру есть в чистейшем смысле человеческое отношение».

Олеша уже написал тогда свое лучшее произведение – роман «Зависть», и потом еще работал долго и плодотворно, и отнюдь не в общепринятом русле соцреализма, вел себя независимо, пил, дерзко острил.

Таких, ярких и неповторимых, будут помнить и читать. А что же такое – типичный советский писатель? Было много писателей, писавших искренне и увлеченно, радующихся, что их книги помогают строительству новой жизни. Рассмотрим, к примеру, судьбу одного из самых «увенчанных» – писателя Петра Павленко. С самого начала он показал себя весьма одаренным, написал несколько интересных документальных книг. Во время Великой Отечественной войны, спасаясь после поражения нашей армии в Крыму, переплывал на бревне Керченский пролив, сильно простудился и заработал сильнейший туберкулез. После войны поэтому жил в Крыму. Его роман «Счастье» посвящен важным актуальным проблемам того времени, в частности озеленению засушливых районов. В романе есть сцена, где герой видит Сталина в белом кителе, сажающего деревце. Роман был удостоен Сталинской премии. Сейчас найти этот роман довольно трудно… Видимо, все рядовое, типичное, обычное уходит вместе со временем, и остается лишь самое яркое, необычное.

Длился тот съезд необыкновенно долго – две недели, до 1 сентября, и несколько последних дней выступающие читали исключительно решения и постановления. Съезд столбовую дорогу определил: «Социалистический реализм». При этом подчеркивалось, что это направление не только допускает, но даже считает необходимым разнообразие стилей и дарований… хотя потом оказалось, что «однообразным» живется легче.

Все ждали заключительной речи Горького, и она прозвучала в последний день съезда, 1 сентября. В общем-то ничего неожиданного он не сказал. Похвалил выступления Всеволода Иванова, Сейфуллиной, Олеши за искренность и самокритичность. Обратился и к высоким гостям, известным иностранным писателям, присутствовавшим на съезде, – Луи Арагону, Мартину Андерсену-Нексе, Жану Ришару Блоку, Фридриху Вольфу с призывом и дальше создавать правдивые картины жизни Запада. Ругнул ленинградского поэта Александра Прокофьева за увлечение взятыми от Маяковского гиперболами… Впрочем, с Маяковским еще и при жизни поэта у Горького были трения – кто из них «лучший, талантливейший». Маяковский писал: «Помню, Алексей Максимыч, между нами вышло что-то вроде драки или ссоры. Я ушел, блестя потертыми штанами. Взяли вас международные рессоры…» Их соперничество аукнулось и после смерти поэта.

Закончил Горький как положено – благодарностью правительству «за разрешение съезда и широкую помощь в его работе». Поддержал курс партии – на непримиримую классовую борьбу: «Мы должны просить правительство разрешить Союзу писателей поставить памятник герою-пионеру Павлу Морозову, который был убит родственниками за то, что, поняв вредительскую деятельность родных по крови, он предпочел родству с ними интересы трудового народа». Завершил он речь так: «Да здравствует Всесоюзная Красная Армия литераторов!»

Однако не надо думать, что такой человек, как Горький, согласился присутствовать на съезде в виде лишь декоративной фигуры, громкого рупора, провозглашающего партийные тезисы. Нет, он был человеком опытным, сильным, и главное – по-настоящему переживал за то, чтобы литература в стране была настоящая. И он, хотя и тайно, для большинства делегатов незаметно сделал очень важную для развития нашей литературы вещь… Когда партийный вождь Жданов, уверенный, что ему позволено все, «накидал список» членов будущего Правления Союза писателей по своему вкусу, Горький отнюдь не смирился с этим и еще во время съезда отправил письмо Сталину: «…партийцы, по их выступлениям на съезде, были идеологически тусклы и обнаружили их профессиональную малограмотность. Однако т. Жданов сообщил мне, что эти люди будут введены в состав Правления Союза, как его члены. Таким образом, люди малограмотные будут руководить людьми значительно более грамотными». В результате, благодаря Горькому в Правление Союза писателей СССР вошли писатели талантливые и значимые: М. Горький, А. Афиногенов, Ф. Гладков, Вс. Иванов, Л. Леонов, П. Павленко, Л. Сейфуллина, Н. Тихонов, А. Фадеев, К. Федин, М. Шолохов, И. Эренбург. Однако и Жданов не сдался и сделал секретарем Правления сотрудника ЦК ВКП(б) А. Щербакова.

Вот письмо Жданова, написанное Сталину 28 августа 1934 года: «Съезд хвалят все, вплоть до неисправимых скептиков и иронизеров, которых так немало в писательской среде».

Что думали писатели о съезде на самом деле? Скажете – это узнать невозможно?.. Ан нет! Возможно! «Глаза и уши» партии работали неустанно. И вот – из опубликованных спустя много лет архивов НКВД стало известно, что говорили писатели, разумеется, в кулуарах.

Новиков-Прибой, согласно их донесениям, сказал, что «наступает период окончательной бюрократизации литературы», а содержание съезда лишь в одном: «Да здравствует Горький!» Пришвин, оказывается, говорил: «Все думаю, как бы поскорее уехать – скука невыносимая! Живое – только доклады Радека и Бухарина». Еще Пришвин, как певец природы, сказал о происходящем: «Отцвело, не успев расцвесть». Бабель, оказывается, изрек: «Единодушие из-под палки».

Обнаружено было также несколько враждебных листовок, подброшенных на съезд. В одной из ныне «рассекреченных» сказано: «СССР уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания».

А насчет того, что «съезд хвалят все»… Причины для этого, безусловно, были. Надо сказать – советская власть пришла на съезд не с пустыми руками. В одной ее руке, безусловно, был кнут, но в другой – пряник: «Работайте – и не пожалеете!» Питание делегатов производилось в ресторане в Большом Филипповском переулке (ныне ресторан «Центральный»). К услугам делегатов было 25 автомобилей (для самых именитых и «выслужившихся»), 6 автобусов, 5 грузовиков (это уже, я думаю, для самых неказистых). Проводились вечера национальных литератур в лучших залах Москвы, совместные ужины, для желающих – встречи с известными академиками, раздавались бесплатно билеты в театры, включая Большой, всех бесплатно фотографировали – и наутро вручали фотографии… Да – думаю, нынче уже такого не осуществить!

Судьбы делегатов сложились по-разному. Из 582 делегатов 218 были репрессированы, среди них – Бабель, Кольцов, Пильняк, Табидзе, Яшвили. Стали большими начальниками (берем только из братьев-«серапионов») Тихонов, Федин. Довольно близкий друг Зощенко «серапион» Всеволод Иванов вскоре сделался руководителем Литфонда – деньги тогда на писателей выделялись немалые. И Зощенко обращался к Всеволоду «по бытовым вопросам». Сохранилось письмо, где он просит друга Всеволода выделить деньги на ремонт Дома творчества в Коктебеле. И деньги пришли! «Серапионы» вовсе не хотели ходить в изгоях… Но и рапповцы не пропали. Вскоре стал «писателем номер один» Александр Фадеев.

Квартиры, дачи, служебные машины, пайки – все это пришло после съезда. Были открыты большие издательства, книги выходили огромными, невиданными прежде тиражами – и люди их читали и горячо обсуждали, литература была на виду. Подводя итоги, скажем в духе штампов тех лет: «Свершилось главное – корабль советской литературы был спущен на воду!» И – поплыл. И в ближайшие несколько десятилетий сойти с него было невозможно. И зачем? Многим, прямо скажем, простору там вполне хватало, и они честно трудились. Можно было написать советскую – и при этом хорошую – книгу, как, например, «Два капитана» Каверина, и жить обеспеченно и в почете.

После съезда писатели были «выстроены», разделены на «категории». Зощенко получил «высшую». Стал одним из членов Правления Ленинградской писательской организации. В одном из самых красивых мест Ленинграда, на канале Грибоедова, был надстроен на два этажа старый дом, небоскреб, как шутливо называли его. Это был писательский кооператив, и Зощенко получил там квартиру в «элитном» подъезде с улучшенными условиями – его четырехкомнатная квартира была с камином.

Как же он сумел в конце жизни оказаться в убогой двухкомнатной квартирке, сделавшись из самого популярного и богатого – самым гонимым и нищим, продолжая при этом непрерывно писать, постоянно подчеркивая, что он был и остается советским писателем? Как он умудрился «упасть с корабля»? «Советская власть дала писателям все, кроме одного – права писать плохо», – говорилось тогда. Как же они не ужились – Зощенко и власть? Может, слово «плохо» они понимали по-разному?

ИСТОРИЯ ПО-НАШЕМУ

Чуковский записал в дневнике 12 января 1934 года:

«Видел Зощенку. Лицо сумасшедшее, самовлюбленное, холеное. “Ой, К. И., какую вэликолепную книгу я пишу! Книга – “Декамерон” – о любви, о коварстве и еще о чем-то. Какие эпиграфы! Какие цитаты!”»

Речь шла о «Голубой книге», которую Зощенко начал писать в 1934 году, а закончил в 1935-м.

Как и многим писателям, книга, над которой он работает сейчас, кажется главной. «Все, что раньше писал, оказались черновые наброски к этой книге… В общем, мир ахнет и удивится моей новой фантазии!» – такие надежды высказывал он. И они оправдались – книга вышла замечательная, одна из наиболее читаемых его книг. Он позволил себе вернуться к прежнему развеселому жанру – и все его читатели, включая сегодняшних, благодарны ему за это.

Однако и «проработки» с «перековками» он не забыл. Такое разве забудешь? Себе выходит дороже! Неоднократно уже «битый», Зощенко теперь старается каждый раз «подстраховаться», «подстелить соломки». Что он был такой уж наивный и беззащитный – забудьте! Кроме обычных вступлений и отступлений, где он каждый раз клянется в том, что заботится исключительно о воспитании людей и строительстве социализма, в этот раз он решает заручиться еще поддержкой главного литературного «колосса» – Горького: мол, исключительно по его указанию создана данная книга.

И на кого еще мог Зощенко надеяться?

А Горький уже выручал его. Вспомним упоминавшуюся выше историю с энергичным управдомом, рассказанную в дневнике Чуковским со слов Зощенко – когда управдом хотел подселить к Зощенко соседей, и только вмешательство Горького спасло писателя.

В октябре 1930 года Горький пишет большое письмо уже не управдому, а самому Зощенко, в котором хвалит его юмористический талант, а также и отмечает присутствие в его сочинениях «социальной педагогики», и заканчивает письмо так: «…глубоко уверен, что, возрастая, все развиваясь, это качество вашего таланта даст вам силу создать какую-то весьма крупную и оригинальнейшую книгу. Я думаю, что для этого вам очень немного надобно, только – переменить тему. По-моему, вы и теперь могли бы пестрым бисером вашего лексикона изобразить – вышить – что-то вроде юмористической “истории культуры”. Это я говорю совершенно убежденно и серьезно!»

Пушкин, как утверждал Гоголь, подсказал ему идею «Ревизора». А Горький подсказал Зощенко идею «Голубой книги», о чем Зощенко пишет в предисловии к ней и посвящает ее – Горькому. Зощенко сам советов не любил – ни давать, ни тем более получать. Он как раз заканчивал «Воспоминания о Мишеле Синягине» и думал о «Возвращенной молодости». Книги эти читаются с грустью, вселяют ощущение безнадежности – книги довольно грустные. А «Голубая книга» – это почти непрерывный хохот. Благодаря управдому и отчасти Горькому мы имеем «Голубую книгу» – приятнейшее чтение! Я, например, люблю ее больше всех. Поначалу упрямый Зощенко вовсе и не собирался следовать совету учителя – но когда у него в 1934 году откуда-то вдруг появилась идея написать книгу рассказов, соединенных какой-то сквозной идеей, он стал «на ощупь» писать, и вдруг понял: пишет как раз то, что Горький предсказал! Выходит – тот его даже лучше знал, чем он сам! И – спасибо управдому! Ведь это он в «Голубой книге» пересказывает историю человечества «по-нашему», по-управдомовски! Разговор цезаря Нерона со строителем дома для «любимой мамаши» в «Голубой книге» смахивает на разговор управдома с халтурщиком-штукатуром:

«Можно представить, каков был разговор при заказе этого потолка.

– Не извольте беспокоиться! – говорил подрядчик. – Потолок сделаем – просто красота! Ай, ей-богу, интересно вы придумали, ваше величество!..

– Да гляди, труху у меня не клади, – говорил Нерон. – Гляди, клади что-нибудь потяжельше. Легкая труха ей нипочем. Знаешь, какая у меня мамаша!

Как же не знать, ваше величество? Характерная старушка. Только какая же может быть труха? Ай, ей-богу, интересно вы придумали, ваше величество: я особо большой камешек велю положить в аккурат над самой головкой вашей преподобной маменьки.

– Ну, уж вы там как хотите, – говорил Нерон, – но только чтоб – раз! – и нет маменьки.

– Не извольте тревожиться. Считайте, что ваша маменька уже как бы не существует на этом свете».

Мамаша, однако, скрылась от нехороших предчувствий.

«…Но вскоре неутомимый Нерон пронюхал, где она находится, и подослал наемного убийцу. Там ее и убили. Вот какой был коварный подлец! Впрочем, мамаша его была не менее подловата, а потому, повторяем, жалеть ее, так сказать, не приходится».

Историю пересказывает этакий зощенковский «пролетарский историк», и получается уморительно – и притом весьма поучительно. В предисловии к книге Зощенко написал:

«И вот, перелистав страницы истории своей рукой невежды и дилетанта, мы подметили неожиданно для себя, что большинство самых невероятных событий случилось по весьма немногочисленным причинам. Мы подметили, что особую роль в истории играли деньги, любовь, коварство, неудачи и какие-то удивительные события, о которых будет идти речь дальше. Те же “немногочисленные причины” обнаруживаются в современности. В итоге “десять отделов” рабочей картотеки превращаются в пять разделов, по которым распределяются старые и новые рассказы… И вот в силу этого мы разбили нашу книгу на пять соответствующих отделов. И тогда мы с необычайной легкостью, буквально как мячи в сетку, распихали наши новеллы по своим надлежащим местам.

И тогда получилась удивительно стройная система. Книга заиграла всеми огнями радуги. И осветила все, что ей надо было осветить».

Всего в книге было пять разделов – пять «пружин» мировой истории. Это – Деньги, Любовь, Коварство, Неудачи и Удивительные события. Последний отдел, по мысли Зощенко, должен был возвеличить человека, особенно – революционного, и «звучать, как Героическая симфония Бетховена».

Но «Героическая симфония Бетховена» в окружающей жизни как-то не вырисовывалась. «Музыка истории» звучала, скорее, как похоронный марш.

Первого декабря 1934 года в Ленинграде, в Смольном, прямо возле своего кабинета был застрелен Сергей Миронович Киров, секретарь ЦК ВКП(б) и член Оргбюро ЦК.

Киров имел репутацию народного любимца – он казался простым, доступным, душевным, рабочие запросто называли его Мироныч. Кстати заметим – Киров был горячим поклонником Зощенко, в его библиотеке было много зощенковских книг!

И вот Зощенко впервые «допущен к вождю» – правда, уже лежащему в гробу… Раньше все как-то не получалось. Теперь Зощенко, как член Правления Союза писателей, стоит в почетном карауле у гроба.

Было ли убийство Кирова политическим? Новейшие исследования показывают, что весьма общительный Мироныч имел особую слабость к «слабой половине» населения и был застрелен обманутым мужем из ревности. Но Сталин посчитал нужным представить убийство политическим, приписав и его тоже к злодеяниям «троцкистско-зиновьевской банды». Число репрессий значительно возросло. И в это же время выходит зощенковская «Голубая книга». Вот отрывок из главы «Деньги»:

«…Так что уголовный кодекс выглядел у них все равно как ресторанное меню. Там цена указана за любой проступок… Если кто убьет княжого конюха, повара или подъездного – сорок гривен за голову. Если кто убьет княжого тиуна (приказчика, судью, дворецкого) – двенадцать гривен. Судя по данным ценам, интеллигенция мало ценилась в те времена. Конюхи и повара стоили несколько дороже.

Например, однажды римский диктатор Сулла (83 год до нашей эры), захватив власть в свои руки, приказал истребить всех приверженцев своего врага и соперника Мария. А для того, чтобы никто не избег этого истребления, Сулла, будучи большим знатоком жизни и человеческих душ, назначил необычайно высокую цену за каждую голову.

Он объявил, что за каждого убитого он заплатит по двенадцать тысяч динариев (около пяти тысяч рублей золотом). Эта высокая цена столь подействовала на воображение граждан, что (история рассказывает) “убийцы ежечасно входили в дом Суллы, неся в руках отрубленные головы”. Мы приблизительно представляем себе, как это было:

– Сюда, что ли?.. С головой-то… – говорил убийца, робко стуча в дверь.

Господин Сулла, сидя в кресле в легкой своей тунике и в сандалиях на босу ногу, напевая легкомысленные арийки, просматривал списки осужденных, делая там отметки и птички на полях.

Раб почтительно докладывал:

– Там опять явились… с головой… Принимать, что ли?

– Зови.

Входит убийца, бережно держа в руках драгоценную ношу.

– Позволь! – говорит Сулла. – Ты чего принес? Это что?

– Обыкновенно-с… Голова…

– Сам вижу, что голова. Да какая это голова? Ты что мне тычешь?

– Обыкновенная-с голова… Как велели приказать…

– Велели… Да этой головы у меня и в списках-то нет. Это чья голова? Господин секретарь, будьте любезны посмотреть, что это за голова.

– Какая-то, видать, посторонняя голова, – говорит секретарь, – не могу знать… Голова неизвестного происхождения, видать, отрезанная у какого-нибудь мужчины.

Убийца робко извинялся.

– Извиняюсь… Не на того, наверно, напоролся. Бывают, конечно, ошибки, ежели спешка. Возьмите тогда вот эту головку. Вот эта головка без сомнения правильная. Она у меня взята у одного сенатора.

– Ну, вот это другое дело, – говорил Сулла, ставя в списках галочку против имени сенатора. – Дайте ему там двенадцать тысяч… Клади сюда голову. А эту забирай к черту. Этак каждый настрижет себе голов! Ишь, зря отрезал у кого-то…

– Извиняюсь… подвернулся.

– Подвернулся… Это каждый настрижет у прохожих голов – денег не напасешься.

Убийца, получив деньги и захватив случайную голову, уходил, почтительно кланяясь своему патрону».

Сходство «римских времен» с нашими бросалось в глаза. Правда, наш новый Сулла не корил тех, кто случайно отрезал «не ту головку». Лес рубят – щепки летят! – любил он говорить. И именно в это время появляется «Голубая книга» Зощенко, где в сатирической зарисовке рассказ шел как бы про римские дела… но напоминал и наши.

И бдительная критика была начеку. В главном органе советской печати – газете «Правда» от 9 мая 1936 года появляется статья А. Гурштейна «Прогулка по аллеям истории»:

«…о чем бы ни шла речь – пусть это будут страдания, гонения, убийства, нищета, – Зощенко (его рассказчик?) не обходится без сопроводительного хихиканья. Что здесь, собственно, смешного? Зощенко, однако, убежден, что смешок здесь уместен».

И я тоже – убежден. Книга жить помогает! А надо как? Преклоняться, что ли, перед всеми этими ужасами?.. Конечно, Зощенко снова «пер на рожон» – уже «убийцы ежечасно входили в дом Суллы, неся в руках отрубленные головы…». И, конечно, язвительный тон, которым Зощенко пересказывал «великие исторические события», пусть и «прошедшие», не мог нравиться: не уважает тиранов!

Время, конечно, не слишком подходящее для насмешек… Или наоборот – здорово, что «Голубая книга» вышла как раз тогда?