Текст книги "Зощенко"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

ПЕРЕКОВКА

Ясное дело – писателями надо было руководить. И усилия, надо сказать, к этому прилагались немалые. В конце августа 1933 года Зощенко с группой писателей приглашают проехаться на пароходе по Беломорско-Балтийскому каналу, только что в ударные сроки построенному заключенными. Видимо, Зощенко соглашался на это с непростыми чувствами. Возможно, он связывал с этой поездкой какие-то надежды… Новые сюжеты? Более теплое отношение властей к нему? Раз приглашают, причем вместе с самыми лучшими писателями, значит, все-таки ценят и уважают? В самом деле, собрали весь цвет новой, советской, литературы – А. Толстой, В. Катаев, Вс. Иванов, Вера Инбер, В. Шкловский, Бруно Ясенский и много других, и никто не смог отказаться. Во главе экспедиции были два литературных начальника: руководитель Российской ассоциации пролетарских писателей Леопольд Авербах и – Максим Горький.

Обставлено все было солидно. По свидетельствам очевидцев, всех собрали в Ленинграде, в роскошной гостинице «Европейская». И три дня, пока собрались все, отменно кормили и поили. Кого-то, может быть, даже и в бессознательном состоянии погрузили на пароход, и он, очнувшись, поразился: «…Да! Суровые берега!» Плыли по Неве, по Ладожскому озеру, по Свири, потом по Онежскому и вошли в Беломорско– Балтийский канал.

Результатом этой поездки стала выпущенная в двух вариантах (обычном и роскошном) книга «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства. 1931–34 годы. Под редакцией М. Горького, Л. Авербаха, С. Фирина».

Открываем том. Впечатление сильное. Да, Беломорско-Балтийский канал имени Сталина, безусловно, одно из наиболее могучих деяний советской власти – в инженерном плане, в плане экономическом и, разумеется, идеологическом. Некоторые из нас еще хорошо помнят папиросы «Беломор» с изображением схемы канала на мятой пачке… То были самые популярные папиросы большей части населения СССР, многих поколений трудящихся, и таким образом слово «Беломор» входило в наше сознание как что-то хорошее – курили тогда почти все, начиная с подростков.

Как написано в одном из комментариев к этой книге: «…Даже популярное слово “бычок” произошло отсюда. Говорили: “Дай Б-ка” – в смысле беломорину… а окурок называли “бычок”».

Строительство канала весьма активно освещалось всеми газетами, радио… Тогда власть отдавала пропаганде значительно больше сил, чем сейчас. И вот – по каналу плывут лучшие писатели. Их долг – создать не просто книгу, а эпос… ведь только эпос остается в веках! Из своего детства – помню богато изданный карельский эпос «Калевала». А книга о Беломорканале – эпос советский. Читаем:

«ПО ПРЕДЛОЖЕНИЮ ВСЕГО АВТОРСКОГО КОЛЛЕКТИВА, РАБОТАВШЕГО ПО ЗАДАНИЮ ГЛАВНОЙ РЕДАКЦИИ “ИСТОРИИ ФАБРИК И ЗАВОДОВ” НАД КНИГОЙ О СТРОИТЕЛЬСТВЕ БЕЛОМОРСКО-БАЛТИЙСКОГО КАНАЛА им. СТАЛИНА,

ЭТА КНИГА ПОСВЯЩАЕТСЯ

XVII СЪЕЗДУ

ПАРТИИ БОЛЬШЕВИКОВ.

ЭТОЙ КНИГОЙ ОРГКОМИТЕТ СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ РАПОРТУЕТ XVII СЪЕЗДУ ПАРТИИ О ГОТОВНОСТИ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ СЛУЖИТЬ ДЕЛУ БОЛЬШЕВИЗМА И БОРОТЬСЯ СВОИМИ ХУДОЖЕСТВЕННЫМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ ЗА УЧЕНИЕ ЛЕНИНА-СТАЛИНА, ЗА СОЗДАНИЕ БЕСКЛАССОВОГО, СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА.

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ КОМИТЕТ СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ СССР».

Метод работы над книгой представлен в ней так:

«За текст книги отвечают все авторы. Они помогали друг другу, дополняли друг друга, правили друг друга. Поэтому указание индивидуального авторства было нередко затруднительным. Мы указываем здесь авторов основных частей, вошедших в ту или иную главу, еще раз напоминая, что действительным автором всей книги является полный состав работавших над историей Беломорско-Балтийского канала имени Сталина:

Л. Авербах, Б. Агапов, С. Алымов, А. Берзинь, С. Буданцев, С. Булатов, Е. Габрилович, Н. Гарнич, Г. Гаузнер, С. Гехт, К. Горбунов, М. Горький, С. Диковский, Н. Дмитриев, К. Зелинский, М. Зощенко, Вс. Иванов, Вера Инбер, В. Катаев, М. Козаков, Г. Корабельников, Б. Лапин, А. Лебеденко, Д. Мирский, Л. Никулин, В. Перцов, Я. Рыкачев, Л. Славин, А. Тихонов, А. Толстой, К. Финн, 3. Хацревин, В. Шкловский, А. Эрлих, Н. Юргин, Бруно Ясенский».

Тема политическая задается в книге сразу, четко и строго:

«История строительства Беломорско-Балтийского канала им. Сталина, осуществленного по инициативе тов. Сталина под руководством ОГПУ, силами бывших врагов пролетариата. Яркие примеры исправительно-трудовой политики советской власти, перековывающей тысячи социальноопасных людей в сознательных строителей социализма. Героическая победа коллективно организованной энергии людей над стихиями суровой природы севера, осуществление грандиозного гидротехнического сооружения. Типы руководителей стройки – чекистов… По идее Сталина руководство строительством канала было поручено ГПУ».

Идея действительно гениальная. В 1932 году у власти были большие проблемы – пришел срок возвращения иностранных займов, взятых на индустриализацию. Так что на новую технику рассчитывать не приходилось… «Так построим Беломор практически вручную – и тем самым еще раз докажем миру, что наш труд – самый самоотверженный». У нас умеют выдавать плохое – за хорошее, мучительные усилия людей по выживанию – за героический подвиг! И масштабы действительно поражают.

В главе, написанной начальником ГПУ Г.Г. Ягодой, сообщается, в частности:

«…Канал прорежет Карелию от Онежского озера до Белого моря. Глухой и дикий край заживет культурно и богато. При царизме Карельский край пребывал в полной заброшенности. Богатства этого края велики. Карельская древесина – ель, сосна и береза – первоклассна. Около Карелии огромные залежи апатита. Энергия водопадов тысячи лет растрачивалась бесплодно. Есть в Карелии железо, медь и даже золото – на озере Выг. Карельский гранит – замечательный материал для построек. До сих пор все эти богатства лежали не только неиспользованными, но даже и неизведанными. Карелия была и будет верным форпостом Союза советских республик на границе с фашистской Финляндией. Беломорский канал, поднимая хозяйственную мощь Карелии, укрепляет и ее обороноспособность».

Канал был проложен через скалы, топи полуголодными и бесправными людьми всего за 20 месяцев. Экономический успех очевиден – путь в северные моря из центра страны по времени вместо прежних двадцати дней составил теперь четыре! Но главное, что предлагалось воспеть писателям (и они воспели), – это перековка людей под руководством ГПУ (это название – Государственное политическое управление – сменило прежнюю аббревиатуру – Ч К). Правильное направление задал младшим писателям «старейшина цеха», великий Горький, незадолго до этого посетивший Соловецкий лагерь особого назначения и увидевший там только то, что полагалось увидеть, и отозвавшийся о работе чекистов вполне восторженно. Надо признать, что «представление» и на Соловках, и на Беломоре было поставлено весьма масштабно и умело – и из воспитателей-чекистов, и из числа «перевоспитавшихся» писателям были представлены люди весьма колоритные. Большинство глав «Большой книги» было написано сразу несколькими писателями и никем не подписано, так что авторство установить трудно – но работа сделана весьма добротно. Вот, скажем, «портрет маслом» одного из главных «перевоспитателей», М.Д. Бермана, начальника лагерей ОГПУ. Еще в ранней молодости он попросился в Ч.К. Его сразу же поставили к стенке и выстрелили в стенку радом с его головой. Это он вынес, не дрогнув, и ему сказали: «Вроде годишься». Теперь, как следует из описания, он сам работает в суровых условиях вместе с заключенными, показывая пример самоотверженного труда. А вот портреты «перековавшихся»:

«Самозащита инженера Маслова

Вот он – инженер первых дней Беломорстроя. Он еще ничего не забыл и ничему пока не научился. Наука еще впереди. Сейчас он в Особом конструкторском бюро составляет эскизный проект для новой фантастической затеи большевиков: для Беломорско-Балтийского канала.

Сорокалетний инженер Маслов – спокойный, корректный, подчеркнуто опрятный, уважающий себя человек. Маслов – крупный специалист, профессор, питомец европейской инженерии. В условиях лагерного заключения он, что называется, в полной мере соблюл себя. Но ему этого мало. Ему надо, чтобы об этом знали все окружающие. Вот для чего выбрасывает он каждое утро опознавательные свои знаки: идеально-белый воротничок и бритые щеки. Инженер Маслов решил быть на Беломорстрое олицетворением вынужденной лояльности в виде бритого джентльмена в потертом костюме и чистом воротничке. Что можно возразить против этого? Он сразу же правильно был понят, и деловые взаимоотношения установились быстро и безболезненно: с чекистами и с товарищами…

<…> Проф. В.Н. Маслов, бывший вредитель. Работал над проектом канала, изобрел способ постройки деревянных шлюзовых ворот. Награжден орденом Трудового Красного Знамени».

Само плавание писательского парохода охарактеризовано так: «В свое путешествие по только что построенному Беломорско-Балтийскому каналу лучшие советские литераторы отправились в качестве желанных и почетных гостей, тогда как роль хозяев, радушных, скромных и тактичных, взяли на себя чекисты».

По словам участника того плавания, Льва Никулина, каторжные «читательские массы» из всего множества писателей на пароходе знали и любили только Зощенко. Огромные толпы в серых одеждах стояли по берегам канала и исступленно орали: «Зощенку! Зощенку!» А Зощенко лежал в своей каюте великолепно одетый, в костюме и галстуке, словно для выхода, но, несмотря на все уговоры, на палубу не выходил. Что так угнетало его? Фальшивость всей этой поездки, которая к тому же вряд ли поможет ему хоть в чем-то? Или, может, раздражали его слишком буйные читатели, желающие даже тут, на каторге, «поржать» как следует?.. А он теперь ненавидел это больше всего.

Зощенко, согласившись на это плавание, обязан был внести свою лепту в «главную книгу». Единственное, что ему удалось выторговать, – что его материал будет напечатан в книге не анонимно (не в общем «вдохновенном труде»), а персонально, под его фамилией. На что он тут уповал? Что улучшит наконец свои отношения с властью? Или, может быть, именно в «местах лишения» поймает какой-то новый материал, новое дыхание? Писатели всегда надеются на это… Вдохновения он поначалу не испытывал. Но он хорошо понимал, что с такого «шикарного спектакля» ему не удастся ускользнуть, ничего не написав. Как говорится – куда ж ты денешься с подводной лодки? Зощенко, по его словам, «вдохновение посетило» во время митинга трудящихся Беломорканала, когда из каюты он все-таки вышел. Герой его очерка – Роттенберг, крупнейший международный аферист, «фармазон». Умение убеждать окружающих в искренности намерений, в неоспоримой пользе того, что они делают, – это основа их профессии. И Зощенко, «купившись» (или тоже «войдя в роль»), пишет свою главу в эту книгу – как обычно, от имени «персонажа». Но в начале дает свое разъяснительное вступление. Зощенко часто прибегал к такому приему, пытаясь объясниться, оправдаться… Вот его глава:

«История одной перековки

…Я скептически относился к вопросу перевоспитания. Я полагал, что эта знаменитая перековка людей возникла на единственном и основном мотиве – на желании выслужиться, на желании получить волю, блага и льготы… А если эта перековка сделала бы из всех правонарушителей идеальных людей – перо сатирика заржавело бы от бездействия».

Но далее, продемонстрировав свою «непредвзятость», Зощенко «приступает к работе». Он рассказывает, как на одном из митингов на Беломорканале услышал и увидел нечто поразительное:

«…И вот среди этих удивительных ораторов и докладчиков выступил человек лет сорока, с темным обветренным лицом, высокий, крепкий, несколько лысый, и, как мне показалось, необычно мужественный и энергичный. Этот человек был известный международный вор, фармазон и авантюрист, ныне заслуживший почетный значок за свою отличную и даже героическую работу на строительстве. Этот человек за несколько месяцев до своего выхода написал свою биографию (удивительное совпадение – прямо как раз для Зощенко! – В. П.) …Я “причесал” эту книгу. Но сделал это как бы рукой самого автора».

В руки Зощенко действительно попал интересный материал. Герой, несомненно, человек преступный, но яркий (в предисловии Зощенко сравнивает его автобиографию со знаменитыми мемуарами итальянского скульптора, ювелира, писателя XVI века «Жизнь Бенвенуто Челлини»). Зощенко подправляет биографию явно не без интереса. И даже пишет от имени персонажа своим любимым «слогом»:

«Я живу в Тифлисе. И живет в Тифлисе одна такая дама, я вижу, весьма интеллигентная и культурная. И она занимается проституцией».

После долгих международных приключений и афер, красивых любовных историй, разнообразных тюрем и чудесных из них освобождений герой вынужденно возвращается в Россию и, продолжая свою «веселую жизнь», оказывается на Беломорканале… И вот тут-то и начинаются главные чудеса! Сначала Роггенберг, как «правильный вор в законе», не хотел работать – тем более что надо было долбить скалу. Но потом начальник Сапронов угостил его чаем, папиросами, и Роттенберг сообщает: «…на другой день, скорее, из симпатии к нему, я выбил 87 процентов!» Потом начальник сказал ему: «По-моему, ты наш, социально близкий» – то есть уголовник, а не политический. И наш герой на радостях сделал уже 140 процентов плана! Свое рвение Роттенберг объясняет так: «…совесть меня убивала». И вскоре он уже выдавал 150 процентов! Начальники приходили на его участок и говорили: «Мы на тебя пришли полюбоваться!» В общем, предприимчивый Роттенберг сумел и тут «провернуть дельце»: «И тогда нам стали отпускать в ларьке все, что нужно, и мне выписали хорошую одежду и сапоги».

Увы, большинство строителей Беломорканала не имели «все, что нужно» и работали отнюдь не в жарком климате рваными и босыми. Безусловно, «чуткие» руководители строительства имели свои рычаги управления производительностью труда. Главный рычаг – это так называемая «котловка», то есть «норма кормления» зависела от выработки. И «котла» хватало только «своим». Роттенберг «вписался». И даже неплохо все сочинил: не так, конечно, убедительно, как Бенвенуто Челлини, но все же… Далее, по словам Роттенберга, он поднимает на трудовые подвиги целый барак блатных (которым, как известно, их «устав» запрещает работать). Верит ли в это Зощенко? Наверное, ему хочется в это верить… Не врать же он приехал сюда? В заключение своего очерка он написал (можно только гадать – с какой степенью искренности): «Вот за новую жизнь этого человека я бы поручился. Но я оговорюсь: я бы поручился только при наших, не капиталистических условиях».

Зощенко сделал то, что требовалось от него. Вот она, «перековка»! Правдива ли эта история? Не зря ли Зощенко «поручился»? Люди, знакомые с блатными ближе, тот же Варлам Шаламов, пишут, что никогда настоящий блатной не пойдет на сотрудничество с властью, возможна только «разводка», то есть обман. А кто на самом деле «ссучился» – тому конец. Помню блатную песню, которую пел в вагоне мурманского поезда один недавно «откинувшийся с зоны» о том, как Маруська поехала проведать своего «Кольку-ширмача» на Беломорканале. И вот видит его: «…под мышкой держит какие-то бумаги, а на груди – ударника значок». Но заканчивалась эта песня довольно мрачно: «…и как-то утром, зорькою бубновой, не стало больше Кольки-ширмача!» Конечно, способных строителей и организаторов чекисты выделяли и даже прикармливали, но в искреннюю перековку такого вора, да еще со стажем, как герой этой истории, не очень-то верится. Не очень верится и в доброту и скромность надсмотрщиков, которые, по словам одного «раскаявшегося» бандита на митинге: «По утрам с нами одним снегом умываются!» Может, конечно, пару раз и умылись. В их доброту и скромность верил – или трогательно это изображал – только Максим Горький, который то и дело упрекал чекистов лишь в одном недостатке – «болезненной скромности», из-за которой якобы маловато в книге рассказано чекистами о их заслугах в «перековке». Впрочем, это дело подправил сам Горький, который на прощальном митинге, стирая слезы с усов, растроганно воскликнул: «Черти драповые! Вы сами не знаете, что сделали!» Чекисты скромно улыбнулись.

Разделял ли чувства своего учителя Михаил Зощенко? Надеялся ли все еще, что поездка даст ему новый, спасительный материал? Или пребывал в уже привычном для него предчувствии катастрофы, смутно догадываясь, что и вся эта одиссея хорошим не кончится?

Мрачные предчувствия Михаила Михайловича и здесь (как и вообще по жизни) не обманули. Ничего хорошего из этой поездки не вышло. Всех главных чекистов, этих «чертей драповых», как ласково обозвал их Горький, так скромно и чутко перековавших «каналармейцев» (строителей канала) – всех этих «воспитателей» вместе с их начальником Генрихом Ягодой вскоре арестовали и многих расстреляли. Красочный том «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» с портретами чекистов – врагов народа был запрещен, изъят и уничтожен (сохранились лишь единичные экземпляры). И главное, бережно обработанная Зощенко «История перековки» оказалась, увы, фальшивой. В послесловии, написанном кем-то из «воспитателей», сообщалось, что герой «перековки» Роттенберг (в действительности, как позже выяснилось, Ройтенберг) был досрочно освобожден и, не в силах удержать свою созидательную энергию, уже свободным гражданином отправился на строительство канала Волга – Москва. Но дотошные исследователи нашей неоднозначной истории сумели установить, что этот энергичный и предприимчивый герой пошел добровольцем в армию в 1941 году и в 1942-м «пропал без вести». Причем оформлен в армию он был, как ни странно, военным комиссариатом Нижнего Тагила. Оказалось, что для строительства металлургического комбината-гиганта в Нижнем Тагиле привезли со строительства канала Москва – Волга большую партию заключенных. Выходит, герой «перековки» так свободы и не увидал. «Век свободы не видать!» – как порой клянутся люди его профессии, которые никогда на самом деле не «перековываются». Все это, очевидно, смутно предчувствовал Михаил Зощенко во время плавания, поэтому и не хотел подниматься на палубу.

Вряд ли герой его «перековался»… «Перековался» ли Зощенко?

ВЕЛИЧИЕ СЪЕЗДА

Советская власть не жалела сил для создания новой литературы – «правильная оценка» всего происходящего была ей совершенно необходима. И – после большой «воспитательной» поездки писателей по Беломорканалу – следующим, еще более грандиозным событием в истории литературы и страны стал 1-й Всесоюзный съезд советских писателей.

Съезд готовился долго и тщательно. Своим диктаторским, если не сказать хамским, стилем «управления писателями» Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) оттолкнула большинство писателей, настроила их, скорее, оппозиционно, и это нужно было исправить. Еще до съезда, постановлением ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» РАПП была распущена. В этом же постановлении сообщалось о принятом решении: созыве Всесоюзного съезда писателей и учреждении единой организации – Союза писателей СССР. И началась подготовка к съезду. Все, что писатели на съезде должны были одобрить, конечно, тщательно готовилось заранее.

Главным «штабом» подготовки был дом, где поселили Горького после возвращения из Италии. Это был великолепный особняк миллионера Степана Рябушинского в стиле модерн в Москве, на Малой Никитской улице. Горький не очень был рад этой роскоши (отвлекала и даже утомляла) – но роль «главного писателя», которую ему отвели и которую он принял, обязывала. Сюда «на огонек» «непринужденно» заходили Сталин, Ворошилов и другие, помельче, среди которых самым «близким другом дома» оказался глава чекистов Генрих Ягода. «Покровительство» Ягоды зашло довольно далеко. По некоторым источникам, чтобы стать совсем уж «своим» в доме, он сделался, притом почти открыто, любовником жены сына Горького – Надежды, которую все звали Тимоша, и якобы часто во время «семейных обедов» Ягода и Тимоша обменивались вполне «откровенными» взглядами. По другим свидетельствам – например Натальи Крандиевской, супруги Алексея Толстого, – Тимоша жаловалась ей на домогания главного чекиста страны и всячески их избегала. Но то, что Ягода был частым гостем в доме, это факт – и основная его задача в этом и была: держать ситуацию в доме под контролем.

Часто бывал здесь и назначенный председателем Оргкомитета съезда Иван Гронский, редактор «Нового мира». Он потом вспоминал, как, мечтая о будущем, в один из «задушевных» вечеров предложил Сталину название литературного направления, по которому после съезда должны следовать писатели – «коммунистический реализм», но Сталин мягко поправил: нет, это не реалистично, назовем лучше – «социалистический реализм». Так появилось это знаменитое понятие, «строившее» литературу в нашей стране в течение многих десятилетий.

Но главным организатором съезда был совсем недавно появившийся в ЦК ВКП(б) Андрей Александрович Жданов. Старожилы ЦК слегка снисходительно называли его «интеллигент». И, действительно, Жданов выделялся среди других руководителей партии воспитанием (вырос в семье чиновника), образованностью (много знал, почти профессионально играл на фортепиано) и с самого начала своей партийной деятельности уделял особое внимание вопросам культуры и искусства. И поэтому не случайно именно его назначили главным партийным организатором съезда. Зная все политические, групповые, творческие разногласия в писательской среде, Жданов готовил съезд долго и тщательно.

Политическая обстановка в стране была непростая – в начале 1934 года прошел 17-й Съезд партии, названный «Съездом победителей», и в то же время обозначивший острую борьбу в партийном руководстве, пусть и скрытую. Через три месяца после съезда был убит в Ленинграде Сергей Миронович Киров, что еще больше накалило обстановку, привело к усилению репрессий. Жданов понимал, что в столь сложное время, когда в писательской среде бушуют и политические, и межгрупповые распри, объединить писателей и направить их в «правильное русло» социалистического реализма может лишь Горький. И надеялся на особые, доверительные отношения с Горьким. Они познакомились еще в 1928 году, когда Горький посетил Нижний Новгород, где родился, и Жданов, в тот момент возглавлявший руководство города, тепло принимал классика и показывал ему городские достижения. После этого, именно по инициативе Жданова, Нижний Новгород стал называться – Горький. Так что Жданов, казалось, вполне мог рассчитывать на поддержку Горького – еще и поэтому партия назначила организатором съезда писателей Андрея Александровича. Жданов составил программу съезда, обдумал организацию Союза писателей СССР – именно на съезде Союз писателей СССР должен быть учрежден. Он наметил и приблизительную численность Союза писателей – 30–40 тысяч членов. Он же предварительно набросал и список писателей, которые должны были составить Правление Союза писателей.

Пятнадцатого августа под руководством Жданова состоялось заседание партгруппы Оргкомитета съезда, и Жданов предложил: «Съезд, видимо, откроет Алексей Максимович Горький». Как выяснилось чуть позже, Алексей Максимович не во всем поддержал Андрея Александровича.

Съезд открылся 17 августа 1934 года в Колонном зале Дома союзов в Москве. Приехали почти все известные писатели того времени. Приехал и Зощенко, и даже собирался сказать речь. А почему, собственно, нет? Популярность Зощенко, несмотря на регулярные «проработки» (да кто их читает?), все росла. Письма от читателей шли пачками. Только в 1934 году он получил шесть тысяч писем! У кого из писателей пачка толще? Ни у кого! Зощенко – чемпион! Вот отрывки некоторых из писем, сохраненных его супругой Верой Владимировной:

«…Всюду везде народ форменно возмущается отсутствием вашей литературы… в особенности вас любят в Ростове, Ташкенте и Петрозаводске. Не говоря о Москве и Ленинграде… Не смущайтесь, миллионные читатели за вас! Пишите побольше!

Ростов, вокзал. 20. 10. 31».

Вот еще несколько писем:

«Колхозники колхоза Кр. Октябрь.

Мы не можем никак достать книги с твоими рассказами, а почитать их у нас большая охота…»

Или:

«Мне 18 год уже пошел. Как-то раз прочел ваши “Письма к писателю”, а также ваши рассказы. Рассказы мне понятны все. Они очень хорошо передаются другим после прочитанного…»

И еще:

«Сталинград, 9 июля 34 г.

Любимому художнику слова – писателю Зощенко – дарю свой автопортрет… как одному из лучших и талантливых писателей современного дня, который идет в ногу со всей массой к намеченной цели. С товарищеским приветом – И. Попов».

Зощенко обожают все слои общества:

28.4.34. Астрахань.

«…не смотря на свое маленькое жалование, я получаю 55 рублей в месяц, я все таки все вышедшие книги приобретал и даю их на прочет всем другим морякам…»

Ему пишет письма вся огромная страна:

«…т. Зощенко! Я читал и сейчас читаю ваши рассказы, они очень завлекательные и смешные… 28.1.38. Гапонюк Ник. Сем. Курган».

Письма доверительные, письма-признания:

«Милый тов. Зощенко!

Ваши рассказы для меня, что вино для пьяницы: читая их, не думаю о своем горе и горькой жизни.

Казахстан. Актюбинск. Анна Пепескул».

С ним связывают большие надежды – что именно он расскажет правду о жизни:

«…Вас, как писателя, я больше всех уважал, напишите хоть что-нибудь, что облегчило бы нашу жизнь. Вы орденоносец, вы – мне кажется, правдивый человек, не лицемер, как другие наши писатели.

Уважающий вас старший служащий г. Ленинграда».

Читают его в Красной армии:

«…Надеюсь, смогу прочесть на олимпиаде ваш рассказ. Привет от целой воинской части.

Отделенный командир Грановский».

Так кому же, как не ему, самому известному и любимому писателю, быть на писательском съезде?

И вот – начало! У Дома союзов стояла толпа зевак, и самых именитых писателей встречали аплодисментами. Впрочем – и не именитых тоже. У входа юноша с рупором восклицал: «Уважаемые делегаты! Поднимите свой исторический мандат и громче назовите свое имя и фамилию! Народ должен знать вас!» После того как делегат называл себя, его фамилия громко повторялась через рупор, чтобы слышали все: Афиногенов! Бабель! Бедный! Белоцерковский! Бровка! Веселый!

Что ни говори – это был самый яркий съезд, особенно на фоне последующих. Но большинство имен теперь, увы, неизвестны… Впрочем, не все известны были уже и тогда. Большое внимание уделялось представителям национальных республик: Дунец! Дорогойченко! Елибаев!

Были, ясное дело, литературные «надсмотрщики»: Ермилов!

Эта фамилия любителям литературы даже очень известна – один из самых страшных сталинских критиков, часто его статья предшествовала приговору. Еще его называли «флюгер революции».

Но – продолжим перечень: Иванов! Ильф! Зощенко! Инбер! Каверин! Кассиль! Квитко! Кирпотин! Киршон! Либединский! Маркиш! Маршак! Новиков-Прибой! Олеша! Павленко (будущий четырежды лауреат Сталинской премии)! Пастернак (будущий лауреат Нобелевской премии, от которой ему пришлось отказаться)! Петров! Пильняк! Погодин! Романов! Саянов! Светлов! Сейфуллина! Серафимович! Сергеев-Ценский! Слонимский! Соболев! Ставский! Сурков! Табидзе! Тихонов! Толстой! Тренев! Фадеев! Федин! Чуковский! Чумандрин (наш старый знакомый, иногда пишущий под псевдонимом Чумов)! Шагинян! Шишков! Шкловский! Шолохов! Эренбург! Ясенский! Яшвили!

Да, впечатляющий список! Всех тут вспомнить, конечно, нереально – тут перечислены лишь самые именитые. Ради справедливости назовем еще пару имен, неизвестных, но привлекших внимание автора: писатель по фамилии Маленький-Попов (Свердловская область), представитель Средней Азии по фамилии Умер. Кроме делегатов с правом голоса были делегаты и с голосом совещательным, но их тоже звонко «оглашали».

После этого «оглашенные товарищи» (как, помню, шутили мои мама с папой) входили в празднично убранный Колонный зал Дома союзов. Над сценой висели знамена и два огромных портрета: портрет Сталина и рядом, чуть поменьше, но тоже большой, портрет Горького. Белый бюст Ленина внизу, на сцене, казался маленьким. Перед съездом долго решали: как украсить зал? В конце концов решили украсить зал портретами классиков, развешанными по стенам. Как шутили, рассаживаясь в зале, писатели: Лев Толстой наверху, Алешка Толстой внизу. Но «наш Толстой» тоже не подкачал – почти на всех съездовских фотографиях Горького с ним рядом (правая рука!) Алексей Толстой. Да и многие в том зале надеялись «продвинуться» – если не по лестнице славы, то хотя бы по служебной. Но сначала пришлось всем подняться – на сцену выходили вожди. Главный вождь «скромно» не явился – мол, я не вмешиваюсь, работайте! Тут же и выяснилось, что не так уж все писатели между собой и равны, кому-то сразу повезло больше. Николаю Тихонову, соратнику Зощенко по «Серапионовым братьям», ставшему к тому времени признанным мастером революционной романтики, досталось высокое право – громко произносить имена вождей, восходящих на трибуну. Другой «серапион», Каверин, вспоминал, с каким мастерством, с каким упоением и восторгом, «время от время перехватывающим горло», называл имена вождей Николай Тихонов: «Молотов!.. Каганович!..» В зале, внизу, сидели рядом два «серапиона» – Каверин и Шкловский, и Шкловский язвительно сказал Каверину про Тихонова: «Жить будет, но петь – нет!» Правда, и сам Шкловский довольно скоро продемонстрировал, что и он тоже «хочет жить».

Съезд открыл трехчасовой речью Горький. Начал он, как и положено: «С гордостью и радостью открываю первый в истории мира съезд литераторов!»

Действительно – первый! В начале, конечно, пошла политика:

«Мы выступаем, как судьи мира, обреченного на гибель, и как люди, утверждающие подлинный триумф революционного пролетариата… Мы выступаем в стране, освещенной гением Ленина, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».

Конечно, были «долгие, не смолкающие». Что чувствовал Зощенко, глядя на человека, который так много сделал для него и теперь находился так высоко – и далеко? Речь Горького продолжалась больше трех часов, была посвящена литературе… но при этом ни одного писателя из находившихся в зале он даже не упомянул! Боялся, что обидятся те, кого он не назовет? Он вдруг пустился в пространные исследования истории литературы, проявил гигантскую эрудицию, начал с устного творчества и дошел до великих классиков – но до современной литературы так и не дошел. Зато значительную часть своей речи Горький посвятил разоблачению… Достоевского, как «певца страданий»! Тут он, как говорится, не рисковал. Власть тоже Достоевским не восхищалась. То была «идефикс» Горького, он писал об этом и Зощенко, призывая того к осмеянию «профессиональных страдальцев». Очень не любил, кстати сказать, Горький и Гоголя – но об этом в своей речи не сказал. Гоголь из галереи классиков висел самый ближний к сцене и «смотрел» на докладчика. Его Горький не тронул. Закончив речь, несколько разочаровавшую слушателей, Горький сошел с трибуны.