Текст книги "Темная комната"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Ратуйте! Грабят! Чемодан утащили!

Тут же огромная толпа Виктора окружила. Вырвали у него чемодан, его держат. Виктор говорит:

– Да вы что? Вижу – выбилась из сил, хотел помочь!

Гражданин говорит:

– Знаем мы, как вы помогаете! У меня самого чемодан в сорок восьмом году украли!

Говорю ему:

– Это, видимо, не мы. Нас тогда, кажется, ещё не было, если не ошибаюсь.

Подходит милиционер. На нас, на старушку посмотрел.

– Иди, мамаша, – ей говорит. – На поезд опоздаешь. Ну, что скажешь? – Виктору говорит.

– Да я помочь ей хотел – она не поняла!

– А зачем на вокзале болтаетесь? Давно уже вас заметил. Ещё раз увижу – в пикет заберу. И в школу сообщим. Ясно?

Вышли с вокзала. Да-а-а! Начало неслабое!

– Как же, – говорю, – мы портфели свои получим?

– Нормально! – говорит. – Переоденемся – он нас и не узнает!

– Во что мы переоденемся?

– Да я в твоё, – говорит, – ты – в моё! Нормально!

– По-моему, – говорю, – мы в школьную форму с тобой одеты. Так что стоит ли меняться, подумай!

– Нормально! – Виктор говорит. – Ну, как мы гуляем вообще? Нравится тебе?

– Честно – устал я слегка после уроков. И есть хочу.

– Ну, это легко! – небрежно мне Виктор говорит. – Вот гостиница, кстати, снимем номер, отдохнём, поедим.

Не успел я ничего ему объяснить – уже вошёл, к администраторше подходит, которая за барьером сидит.

– Здравствуйте! – говорит. – Мы вот с другом хотели бы остановиться у вас.

Администраторша опытная, наверно, была, но тут растерялась. Посмотрела на нас.

– А кто ж вы такие? – говорит.

– А мы пловцы. Чемпионы мира. Он – вольным стилем, я – брассом.

– А паспорта у вас есть?

– Откуда? – Витя говорит. – Вы что, не знаете: все плавание мировое сейчас исключительно на несовершеннолетних держится!

– Прямо не знаю, – администраторша говорит, – пойду к начальнику, спрошу.

– Ладно, – говорит. – Пока подумайте, а мы сходим поедим! – Поднялись по мраморной лестнице, вошли в зал – хрустальная люстра, золотые стены. В углу крутящийся стол, на нём разные закуски стоят: прикручиваешь к себе закуску, какую хочешь, и берёшь. Потом, конечно, надо платить.

– Как же, – Вите шепчу, – у нас денег же таких нет.

– Е-есть! – Витя спокойно говорит. Показывает несколько трёшек.

– Так это ж на подарок тебе сдавали для Майи Львовны!

– Спокойно! – Витя говорит. – Завтра транзистор свой продам – возмещу! Сказал я, со мной не пропадёшь!

– Именно с тобою, мне кажется, как раз и пропадёшь!

Стал крутить Витя стол, закусок набрал, судаков по-польски на шесть рублей.

– Спокойно, – Витя говорит, – это ещё очень даже скромно для ресторана.

Рядом японцы стоят, вежливо улыбаются, ждут, пока Витя этот кутёж прекратит.

– Берите! – Виктор им говорит. – Не стесняйтесь!

Японцы вежливо так поблагодарили, взяли совсем понемножку, сели рядом.

– О! – Витя им значок дает города Саратова – три рыбы. Японцы так, в восхищении, передают его друг другу, головами мотают.

Потом один вынимает из кармана блок жвачки, протягивает. Написано «Бруклин» и нарисован знаменитый тот мост. Второй японец показывает: сейчас! – быстро сходил к себе в номер, принес какую-то плёнку интересную – прозрачную, радужная, плоская, но увеличивает всё, как лупа! И глаз увеличивается, если поднесёшь к глазу.

Поели мы, дружески простились с японцами, пошли вниз.

Витя спрашивает у администраторши:

– Ну, номеров ещё нет?

– Пока нет.

– Ну, пока!

Стали выходить, вдруг швейцар нас обхватил, и милиционер тут же подбежал.

– Так! Клянчили у иностранцев всякую дрянь?

– Почему вы так думаете?

– А это что? – вытаскивает у Вити из кармана ту самую плёнку и жвачку.

– Подарок.

– Подарок! И не стыдно вам? Говорите, в какой школе учитесь, фамилии ваши. Не отпустим, пока не скажете!

Пришлось сказать. Вышли мы из гостиницы, я говорю:

– Теперь в школу сообщат! Собрание устроят, будут нас разбирать!

– Ну и что? – Витя говорит. – Скажем, как было всё, и всё!

– Да, – говорю, – твой оптимизм меня просто бесит!

– Ничего! – Витя говорит. – Он всех бесит!

Я захохотал. Называется, успокоил! Сказал, что оптимизм его всех бесит, поэтому мне особенно нечего переживать. Ну, спокойствие у него замечательное, надо отметить. Идём по улице, и я хоть и устал, но вспоминаю – смеюсь.

– Колоссально! – Витя вдруг закричал. – В этом же доме наш Тимошкин живёт! Представляешь, как обрадуется он, когда придём! Хороший парень же – Тимошкин!

– Хороший.

Действительно, как забыть мы могли – Тимошкин же, свой человек. Чаю горячего попьём у него, отдохнём!

Тимошкин!.. Замечательный тип. Недавно ёжика в класс принёс.

Помчались мы радостно к нему на лестницу, сели в лифт. Звоним Тимошкину. Открывает! Красота!

– Ах, это вы, – говорит, – заходите. Давайте пока сюда. Вводит нас в кухню, открывает холодильник и вынимает из него кусок мяса! Вот это друг!

– Спасибо, – вежливо говорю. – Мы уже ели.

– А это не вам.

Положил мясо в железную миску, внёс в комнату.

Смотрим, там тигрёнок на диване лежит!

Соскочил с ходу с дивана, бросился к тарелке, стал есть.

– Хор-роший! – Тимошкин говорит. – Представляете, только сырое ест.

…Представляем!

Тут ещё птичка какая-то летает, с жёлтой грудкой.

Тимошкин говорит:

– Это синица. Скоро яйцо должна снести, надо срочно гнездо ей делать.

На телевизоре неподвижно ворон сидел, я подумал сначала, что чучело. Вдруг срывается с телевизора, крылом сбивает с меня фуражку, фуражка падает на пол.

– …Что он у тебя, – говорю, – ненормальный?!

– Почему ненормальный? – Тимошкин говорит. – Просто не любит он, когда в комнату в шапках входят!

Тут тигрёнку вдруг показалось почему-то, что я с хозяином его резко говорю, обернулся. Даже мясо своё забыл – зарычал!

– Так! – говорю. – Уже и зверей своих натренировал!

– Ничего не тренировал! – Тимошкин говорит. – Просто он любит меня, и всё!

– Хорошо – удава у тебя нет.

– Есть. Только маленький ещё. Через год заходи. – Радушно так говорит. – Вот такой будет, через всю комнату!

Нагнулся я, чтобы фуражку с пола поднять, гляжу – и нет её! Гляжу, она в прихожую уже ползёт. Догнал её Тимошкин, поднял.

– Это ёжик, – говорит. – В гнездо себе понёс. Хитрющий! Только фуражку я надел, сразу ворон опять её сбил. Вскочил я, от возмущения, тут тигрёнок обернулся опять, зарычал.

– Вообще, – Тимошкин любовно говорит, – они у меня дружно живут между собой.

– Понятно, – говорю. – Между собой дружно живут и только на гостей дружно набрасываются.

– Почему же набрасываются? Кто нормально себя ведёт – не набрасываются.

Тут Витька говорит:

– Тимоха, да ты что? Мы же друзья были – ты забыл? Помнишь, как парты все с тобой чесноком натёрли, контрольную даже отменить пришлось! Помнишь? Так друг ты или нет?

– Я-то друг, – говорит. – К тем, кто понимает меня! Ну, тут, как говорят, больше добавлять уже нечего. Взял я фуражку свою с пола, нахлобучил её, и мы пошли. Витя снова вдруг почему-то развеселился. Не успеваешь заметить, откуда он силы берёт.

– Эх, – смеётся, – ты! Чуть ёж фуражку у тебя не украл! Эх ты, шляпа! – Шлёпнул меня ладонью по фуражке. Вдруг, слышу, что-то хрустнуло у меня в голове!

Витька остановился, побледнел. Я тоже. Потом Витя совсем уж белеть начал.

– Ты не волнуйся, – говорит, – всё нормально. Только у тебя, по-моему, мозг течёт!

Мазнул я рукой по щеке, к глазам поднёс – что-то липкое! Снял с ходу фуражку, гляжу: какая-то в ней масса и скорлупки. Голову быстро потрогал – вроде целая! Ну, хорошо!

– А! – Витька захохотал. – Это синичка тебе в фуражку яйцо снесла! Ха-ха-ха!

– Ладно, – говорю, – спокойно! У некоторых, – говорю, – даже и фуражки нет, некуда даже яйцо снести бедной птице!

Но Витька – что в нём хорошо, то хорошо – и не обиделся даже, только говорит:

– Ну и что? Фуражки нет, шарфом голову повязал – нормально!

– Действительно, – говорю, – зато хоть разные ястребы с головы её не срывают.

Обиделся на Тимошкина, честно говоря. Всё-таки звери зверьми, а люди-то людьми! Идём уже молча. Вдруг снег начал идти!

– Да! – Витька говорит. – Зима уже наступила, пока мы с тобой шляемся!

И вдруг мысль пришла: раз уж так плохо всё, может, к Толику надо зайти?

Может, из плохого выйдет что-то хорошее, из-за блужданий этих. Зайду к нему, снова подружимся?

До пятого класса, помню, дружили мы с ним – не разлей водой! Хоть и в разных школах. Потом, помню, он в кружок «Умелые руки» поступил. И выявился у него колоссальный талант к разным изделиям, миниатюрам. Сначала ещё можно было что-то различить, а потом всё меньше стал делать, всё мельче.

Придёшь, бывало, показывает:

– Вот волос.

Приглядишься – что-то мелькнёт в солнечных лучах.

– А-а-а… вижу!

– Хочу в нём тоннель продолбить, а по тоннелю поезда пустить.

– Ты что? Это невозможно!

– Возможно! – говорит. – Для человека ничего невозможного нет!

Потом на месяц пропал.

– Ну, что, – заходишь к нему, – как поезд?

– Нормально, – говорит. – Хочу теперь пассажиров в него посадить.

И тут уже все только в микроскоп можно разглядеть, и то с трудом!

Из кружка «Умелые руки» ушёл, перешёл в городское общество миниатюристов – довольно много их в городе оказалось.

Зашёл я однажды туда – уже он со взрослыми, все его с почтением: «Анатолий Иваныч!..»

И там пробился, стал меньше всех изделия делать. Стали произведения его в Индию посылать, в Париж – во всём мире такие люди оказались. А к остальному он зато как-то остыл. Неинтересно ему стало всё, что простым глазом можно увидеть. Я, видимо, тоже стал для него слишком велик.

Придёшь к нему, он глаза от лупы не отрывает.

– Ну, что, – показывает. – Хороша вещь?

А ничего не видно.

– Да, – говорю, – неслабо.

Так и прошла наша дружба. Изделия его всё уменьшались, а виделись мы всё реже, тем более – он в другую школу ходил.

«Может, – думаю, – всё прошло? Может, снова он в мир зримых величин вернулся?»

– Постой-ка! – Вите говорю. – Тут у меня, кажется, друг живёт!

Поднялся с замиранием сердца, звоню.

Открывается медленно дверь… Он!

Но нет, видимо, изделия ещё меньше делает. Смотрит на нас, моргает, никак фокус глазной перестроить не может.

Никак, видимо, не может понять: что это за великаны к нему пришли?

Перестраивался минут пять, потом узнал.

– А… это ты!

Стоит, смотрит.

– Да, – говорит, – как-то уже иначе я тебя представлял!

– Ну, извини, – говорю.

– Вас двое, что ли?

Вошли, стали снег стряхивать. Толик говорит изумлённо:

– Неужели снег уже? Не может быть!

Что значит «не может быть»? Что мы, притворяемся, что ли? Вошли в комнату, он снова стал на меня глядеть.

– Неужели, – говорит, – у тебя такие длинные уже волосы?

Говорю:

– А по-твоему, какие же?

Сел он за стол, в микроскоп уставился. Потом из крохотной шкатулочки достал какой-то невидимый инструмент, стал под микроскопом что-то им делать. Потом вспомнил про нас, от микроскопа отстранился, спрашивает:

– Ну как? – и на стол показывает.

Витька посмотрел и простодушно говорит:

– Что – как? Ничего ведь и нет!

Вздрогнул я. Я знаю уж: для Толика это самая страшная обида!

Толик окаменел лицом, в угол сел и молчит. Потом говорит:

– Ну что? Болтаетесь? Делать вам нечего?

– Ладно, – говорю, – больше не буду тебя отвлекать – никогда! Видимо, слишком я тебе велик! Пошли, Витька.

Вышли на улицу. Витя мне говорит:

– Здорово ты его!

– Насчёт чего?

– Ну, насчет того, что слишком ты для него велик!

– А… да я не в том смысле… Я в смысле размера. Расстроился я.

Вдруг слышу я, кто-то меня зовёт.

– Санька! Здорово! Ты откуда здесь? – Гляжу – дядя, младший брат отца. Сидит в кресле прямо посреди тротуара, а рядом кровать стоит, шкаф и стол.

– А, ты с приятелем, – говорит. – Это хорошо! Переезжаю, на эту вот лестницу, а грузчиков звать – сам понимаешь, три шкуры сдерут! Так что хорошо, что ты с приятелем мне попались, как это ты только сюда забрёл?

А я и сам не понимаю – как!

Стали мы с Витей мебель таскать по узкой крутой лестнице на пятый этаж!

Запыхались, дышать даже больно, ноги дрожат…

А этот дядя прелестный только «спасибо» в конце сказал и дверь закрыл.

«Что было это? – думаю. – Почему это мы мебель сейчас таскали? И главное – с дядей отец уже год как поссорился, все отношения порвал! А я почему-то мебель ему ношу!»

Да-а… Хотели забыть все заботы, отдохнуть, а что вышло!.. Правильно, понял я, папа мой говорит: «Тех, кто от дел бегает, всё равно они настигнут, причём в самой тяжёлой, обидной иногда форме!»

Идём по какой-то незнакомой уже улице.

Вдруг слышим, какой-то голос сверху:

– Эй, ребята! Горохов! Григорьев!

Догадались наконец на дом посмотреть. Видим, из форточки на третьем этаже голова одноклассника нашего Волкодавова торчит.

– Ребята, – кричит, – отлично, что я вас увидел! Давайте ко мне – у меня никого нет!

– Отлично, – Витя говорит. – Отдохнём! Телевизор посмотрим!

«Да, – думаю, – а я ещё почему-то его не любил! А он увидел нас, в форточку высунулся, к себе позвал! Хороший человек оказался, а я не знал!»

– Ладно! – Витька кричит. – Сейчас идём! А какая твоя ква?

– Какая, – Волкодавов говорит, – «ква»?

– Ну, квартира, – говорю. – Номер какой?

– А-а-а, – Волкодавов говорит, – это неважно!

– Как так?

– Так, неважно! – Волкодавов нам сверху кричит. – Мать всё равно меня закрыла, через дверь вам никак не войти! Давай уж так, по водосточной трубе!

Стали лезть к нему по трубе. Труба скользкая, мокрая, ухваты, которые её держат, в руки врезаются… Оглянулся я, колоссальная уже высота!.. Долезли наконец до его окна.

– Ну, давай, – говорим, – окно открывай – устали сильно!

– Не, – говорит, – окно не открою. Мать убьёт меня – она вчера только его заклеила.

– Как же нам? – говорим.

– А в форточку, если хотите.

– Что значит «если хотите»? Подоконника-то у тебя нет, как же мы до форточки твоей достанем?

А внизу уже толпа собралась, на нас показывают.

– Ну ладно, – Волкодавов испугался. – Не хотите – не надо. Завтра увидимся.

И фортку захлопнул!

Висим, трубу обхватили. И слышим, внизу уже про нас говорят:

– Жулики это. В окно хотели залезть. Да хозяин дома оказался, не рассчитали.

– Милицию надо позвать! – говорят.

– Нет, – Витя снизу мне говорит, – в милицию больше нам не надо! Лезь вверх!

Долезли до крыши, а там навес – крыша нависает над стеной, примерно на метр.

Откинулся я, схватился за крышу. Чувствую, мокрая жесть под пальцами скользит. «Всё, – думаю, – это конец!..» Минут через пять, наверное, удалось локоть на крышу положить, потом колено закинуть. Витьке легче уже немножко было – сначала я его за руку тянул, потом за плечи. Но всё равно ноги дрожат, легли мы с Витькой отдыхать на самый край. Долго лежали, пошевельнуться не могли.

«Да, – понял я, – верно мой папа говорит: у бездельников – самая тяжёлая жизнь!»

Встал я наконец, вниз посмотрел: толпа там, внизу, выросла ещё больше, милиция подъехала на своем фургончике.

– Вставай! – Витю за плечо трогаю. – Пошли… Обратного пути для нас нет!

По мокрому скату скользко идти, по самому верху пошли, по острому гребню. Эта крыша в другую переходит, та – в следующую. Мокрый снег намного сильнее стал, потому, видно, что мы к облакам ближе поднялись!

И как назло, все чердачные окна заперты. Вниз посмотрели, в глубокий двор. Пожарная лестница по стене идёт, но до крыши не достаёт, так что к нам это не относится! Выпрямились, дальше пошли.

Дальше – видим, железные прутья веером крышу пересекают. Стоп!

– Ничего! – Витька говорит. – Прорвемся!

И действительно, в одном месте прутья раздвинуты были, пролезли, но пуговицы, конечно, оторвали.

«Нормально!» – как Витька говорит.

Пролезли, вниз стали смотреть, во двор. Вроде бы это предприятие какое-то оказалось, внизу ездят машины-фургоны, люди проходят в белых халатах.

«Да, – думаю, – куда это мы угодили?»

И дальше хода нет – упирается крыша в высокую кирпичную стену, и в стене этой невысокое открытое окно.

Единственный выход для нас, а может, вход, точно неизвестно.

Я Виктора подсадил, потом он меня втащил – влезли. Комната. В углу сейф стоит, видно, с деньгами. На столах счётные машинки.

Да, попали, хуже некуда! Бухгалтерия! А мы через окно влезли!

– Ну, – Витьке шепчу, – в темпе отсюда!

Вышли в коридор, пошли как ни в чём не бывало по коридору… Вроде обошлось!

А к Виктору, тем более в тепле, снова его оптимизм вернулся.

– А здесь неплохо! – довольно так по сторонам оглядывается. – Чисто, светло. Смотри, – к доске объявлений подошёл, – путевки продаются: Зеленогорск, Пятигорск! Кишечно-сосудистый санаторий! Замечательно!.. А вот, гляди: поступило три автомашины «Жигули», заявления будут рассматриваться на заседании месткома!.. Колоссально!

– Нам, я думаю, не дадут.

– Сразу, может, и не дадут, а проработаешь года три – дадут!

– Что же ты, три года здесь собираешься быть?

– А что? – Витя говорит. – Мне, честно говоря, учиться надоело. Многие, хочешь знать, великие люди нигде не учились, а великими стали! А в школе ещё пять лет учиться, потом ещё в институте, и что? А тут год проработал – и пожалуйста – «Жигули»!

– Ладно, – говорю, – раз уж мы сюда попали, надо выяснить хоть, чем люди здесь занимаются?

– Это легко! – Витя говорит.

Навстречу нам шёл лысый человек в белом халате.

– Скажите, вы что здесь делаете? – подойдя к нему, спросил Витя. – Нет, конкретно вы, что вы делаете?

– А вы-то кто такие? – растерявшись, вдруг закричал он. – Как вы попали-то вообще сюда?!

Он резко повернулся, пошёл почему-то в обратную сторону и всё время на нас злобно оглядывался.

«Что такое? – видимо, думал он. – Приходят какие-то дети и ещё спрашивают, что ты тут делаешь!»

– Эх, спросили не так! – сказал я. – Надо было не «что вы здесь делаете», а «что здесь выпускают, скажите» – вот!

– Жаловаться пошёл! – Витя посмотрел ему вслед. – Ну, ничего!

– Конечно!

Мимо нас проходило множество людей, но что они здесь делали, понять на первый взгляд было невозможно.

– Надо всё-таки узнать эту тайну, – сказал я. – Что же они здесь делают?

Мы вышли по коридору в какой-то гулкий, полутёмный каменный зал. Там никого не было, только шли три конвейера и на них ехали ящики с хлебом. Мы смотрели минут десять, ящики всё ехали.

«Что ж такое тут? – думал я. – Что делают, не говорят, а столько хлеба едят». Потом я увидел, что в той стороне, куда уплывали ящики с хлебом, белеет неяркий дневной свет.

– Ясно, – закричал я, – сюда не привозят хлеб, отсюда его увозят!

– Почему? – спросил Витя.

– Потому что это хлебный завод! – сказал я. – Ясно?

Мы пошли в сторону света и увидели, что там конвейер выходит во двор, под навес. К навесу этому подъезжали кузовом вперёд фургоны с надписью «Хлеб», и рабочие в фартуках вдвигали туда ящики с хлебом. Потом закрывали дверцы, и фургоны отъезжали.

– Ясно! – сказал Витя.

– Неясно только, как его делают, – сказал я. – Раз уж попали сюда, надо посмотреть.

Мы пошли вдоль конвейера в обратную сторону. Мы прошли тёмный зал и вошли в светлую комнату. В неё сверху из окошка выпадали румяные караваи, съезжали по деревянным лоткам вниз – здесь их быстро брали двое рабочих в рукавицах, укладывали в ящики и ставили их на конвейер.

«Откуда же они вываливаются?» – подумали мы и по шаткой лестнице поднялись на этаж выше. Там был огромный круглый зал, и всю середину его занимал круглый цилиндр – печка. Сквозь специальное окошко, щурясь от жара и красного света, мы заглянули внутрь. Караваи ехали внутри печи по широкому кругу, как на карусели, въезжали белые, мягкие, и чем ехали дальше, тем становились розовее, и уже коричневые подъезжали к нашему окошку – здесь они натыкались на специальную преграду, которая их переворачивала, они падали на деревянный лоток и по лотку съезжали в нижнюю комнату. Печной зал был огромный, но в нём был только один человек, в белом колпаке и халате, надетом прямо на майку. Он подошёл к нам, лицо его было красным от жара, потом подмигнул нам и пошёл дальше по кругу.

– Один человек всего! Вот это техника! – сказал Витька. Но тут и этот человек ушёл, и мы остались одни в гулком, белом, горячем зале.

– Полезли выше, – сказал Витька. – Посмотрим, как караваи образуются!

По железной лестнице мы влезли наверх. Витька раскраснелся от жара, глаза блестели.

На этом этаже тоже всё шло по кругу.

В одном месте из трубы толстой колбасой вылезало тесто. Большой нож, опускаясь сам собой через ровные промежутки, отрезал одинаковые куски теста, и куски эти падали в подъезжающие тарелки. Тарелки эти по очереди въезжали в круглую печь и медленно шли по кругу, но тут, видимо, температура была другая, потому что тесто не розовело, а расплавлялось и принимало форму этой тарелки, так вот и получались караваи.

– Ясно! – заорал Витя, так что женщина в халате, ходившая по этому залу, испуганно вздрогнула.

Потом мы пролезли ещё выше. Там мука из трубы сыпалась в железный чан, из крана туда лилась вода, и огромные механические лапы перемешивали тесто. Потом лапы поднимались – и чан уезжал по кругу. Чаны эти двигались очень медленно – понятно! – тесто должно было «дойти», как говорила моя бабушка. Пройдя круг, чан резко переворачивался, и тесто по трубе колбасой выползало вниз.

– Ясно! – закричал Витька.

Но тут мы увидели, что в зал входит тот лысый человек, которого мы спрашивали, что он здесь делает, и с ним ещё трое молодцов в халатах.

Молодцы бросились к нам.

– Бежим! – крикнул я Витьке.

Быстро пробежав всю эту спираль, но в обратном направлении, мы выскочили в коридор и вдруг увидели выход на улицу! Но перед выходом была никелированная вертушка и рядом стоял вахтёр.

Мы надавили на эту вертушку, она стала уже поворачиваться, но тут вахтёр вдруг нажал под собою педаль, и вертушка застопорилась.

– Стоп! Кто такие?.. – сказал вахтёр. – Работаете, что ли, у нас?

– Конечно! – Витя говорит.

– Тогда пропуска предъявите. Без пропусков не выпущу… Сколько лет вообще-то вам?

Повернувшись, мы пошли обратно.

– Ничего… выкрутимся! – бодро сказал Виктор.

Тут я с испугом увидел, не успел его остановить, как он открывает дверь с табличкой «Директор», входит!

Там маленькая комнатка, секретарша, полная, в очках.

– Можно? – вежливо Витя говорит.

И не успела она ничего ответить, берёт трубку, набирает две какие-то цифры.

– Пожарная? – мне подмигивает. – Срочно выезжайте… у нас тут пожар, – снова мне подмигивает. – Какой у вас адрес? – неожиданно у секретарши спрашивает.

Та оцепенела абсолютно от таких событий. Открыла рот, чтобы, видимо, что-то сказать, но так от изумления и не сказала ничего, снова закрыла.

– Эх, – Витька говорит, – трубку почему-то повесили.

Вышли мы с ним в коридор – секретарша так и не смогла ничего сказать.

– Ничего! – Витя бодро говорит. – Вырвемся… Идея! – вдруг закричал.

Снова, не успел я его остановить, дверь с табличкой «Директор» открыл, к столу секретарши подошёл.

– Можно? – снова вежливо спрашивает. Секретарша головой только мотнула, но сказать опять ничего не может.

Витя берёт трубку, набирает две какие-то цифры.

– «Скорая помощь?» – слышу. – Срочно выезжайте… тут один человек с ума сошёл, срочно надо его госпитализировать… Простите, какой у вас адрес? – снова вежливо у секретарши спрашивает. – Эх, сорвалось! – вдруг говорит. – Трубку почему-то повесили!

– Спасибо! – вежливо секретаршу поблагодарил.

Вышли мы, побрели по коридору, коридор здесь тоже, оказывается, по кругу идет. Проходим мимо двери директора, видим вдруг, секретарша стоит. Сказать по-прежнему ничего не может, рот только открывает-закрывает и пальцем показывает. А рядом с ней – лысый тот человек в халате и те три молодца, что за нами гонялись.

– Бежим! – я говорю.

Начали мы по кругу гоняться, потом, круге уже, наверно, на третьем, заскочили с Виктором в какой-то закуток – темно, только табличка цветная на автомате газированной воды светится. Стоим, тяжело дыша.

«Всё равно, – думаю, – по кругу мы никуда не убежим, всё равно нас рано или поздно поймают. Спрашивать начнут, как мы попали сюда, выяснится тут, что мы через бухгалтерию влезли, а разве поверит кто, в здравом уме, что можно просто так в бухгалтерию влезть, случайно!»

– Деньги у тебя есть? – Виктора спрашиваю.

– Конечно! – важно отвечает.

– Выбрасывай, – ему шепчу, – только незаметно!

У Виктора глаза от изумления на лоб полезли.

– Зачем это? – говорит.

– Понимаешь… некогда долго объяснять… сказать могут, что мы в бухгалтерии их взяли!

– Не понимаю!

– Ладно, – говорю, – понимать тебе не обязательно… Выбрасывай!

Стал я выбрасывать из кармана мелочь.

– Ты что, действительно, что ли, сумасшедший? – Виктор говорит. Подскочил ко мне, стал деньги мои обратно запихивать. Он запихивает, я выбрасываю, мелочь со звоном по коридору катится.

– Вот они! – вдруг послышался крик.

Халаты белые преследователей наших показались в темном закутке.

Проскочили мы мимо них – снова начался бег с препятствиями.

– Устал я, честно, – Витьке говорю. – Может, остановимся?

– Ты что, – Витька говорит, – с ума сошёл?

Вдруг видим: спасение наконец! Идёт по коридору толпа школьников, такого же возраста, примерно, как мы. Впереди них человек в белом халате – видно, экскурсия! Врезались мы с ходу в эту толпу, спрятались в самую середину.

Подходит эта толпа к знакомому нам уже вахтёру. Ведущий экскурсию подает вахтёру бумажку. Вахтёр говорит:

– Так. Пропуск на двадцать человек. По парам проходи – буду считать!

– …тринадцать, четырнадцать… – вахтёр считает.

Выскочили с Витькой на улицу.

– Бежим! – Витьке говорю. За угол забежали, встали.

– Ну что ж, – Витька вдруг говорит, – неплохо, мне кажется, время провели!

– Замечательно! – говорю. – Только двое ребят – двадцать первый и двадцать второй – за нас там страдать остались.

– Вырвутся! – Виктор говорит.

– Думаешь?!

– Конечно!.. О, смотри! – вдруг закричал. – Объявление: «Невский Дворец культуры объявляет приём в школу бокса!» За сегодня изучим бокс, завтра в школе Волкодавову покажем!

– Да не стоит, – говорю, – ради одного Волкодавова бокс изучать.

– Стоит! – Виктор говорит.

Приехали в Невский Дворец культуры, в секцию бокса. Большой зал, полно ребят. Одни уже на ринге боксируют, другие – через скакалочку прыгают, или по «груше» дубасят, или по тяжёлому кожаному мешку подвешенному.

Тренер нам говорит:

– Вам что?.. Приём в секцию давно закончен. Наверно, вы старое объявление видели!

Виктор вздохнул тяжело. А мне, в общем-то, все равно, каких-нибудь полчаса назад ни о каком боксе я не мечтал, да и сейчас, кстати, тоже особого желанья не было, так, за компанию уж!

Тренер Виктору говорит:

– Ну, давай я тебя посмотрю. По мешку вот постучи, подвигайся немножко.

Виктор бросился на мешок, как лев, колотит по нему изо всех сил, а мешок, как это ни обидно, даже не шелохнется!

Разгорячился тут Витя, закричал вдруг: «Эх!» – размахнулся сплеча, как даст! Мешок ни с места.

– Стоп! – тренер говорит. – Ты не кричи, пожалуйста, «эх». На это время уходит, понял? Боксёр не должен об ударах своих громогласно уж так предупреждать – наоборот, удары неожиданными должны быть!

– А-а! Ясно! – Витька закричал.

Снова дубасить по мешку стал, разошёлся, и снова: «Эх!» – выкрик на весь зал.

– Что это за «эх» ещё? – Тренер удивился. – Ты же не удалой купец Калашников, я так понимаю? Ещё раз попробуй, только без этого!

Стал Витька дубасить по мешку, а тренер, вижу, уже сжался испуганно, истошного его крика ждёт.

«Надо же, – думает, наверно, – ну и пополнение ко мне пришло!»

И точно: минуты не прошло – снова крик разносится на весь зал.

– Э-эх!!!

Мешок качнулся, правда, немножко, но на обратном ходу Витю чуть с ног не сбил.

– Стоп! – тренер говорит. – Парень ты неплохой, но соображаешь, мне кажется, туговато. Боксёр на лету должен ситуацию схватывать, а я полчаса уже тебе твержу, чтоб ты «эх» своё не кричал, но ты этого так и не усвоил! Извини. Секция переполнена к тому же, так что взять тебя, извини, не могу.

Вышли мы в коридор. Витя говорит:

– Ну, ничего! Кружков тут много всяких, может, и получше что, чем этот дурацкий бокс, найдём! О, шахматный, смотри! Это тебе не бокс! – закричал (будто это я его в бокс идти уговаривал!). – Тут головой работать нужно! Это тебе не бокс! – свысока на меня взглянул, словно я боксом всю сознательную жизнь занимаюсь и его пытаюсь вовлечь в бессмысленную эту затею.

Вошли в шахматный зал. Рядами клетчатые столики стоят, и все желающие, оказывается, сесть могут и партию сыграть. Отбор, оказывается, в шахматную секцию идёт. Преподаватель ходит, смотрит, кто как играет, и некоторых спрашивает что-то, и в книжечку записывает.

Сели мы с Витей за крайний стол.

Витя всё бормотал под нос: «Это тебе не бокс!» – но тем не менее минут за пять две партии мне продул.

Преподаватель смотрел последнюю нашу партию. Потом мне говорит:

– Что ж, с жертвой ладьи это ты здорово сообразил! Фамилию говори и номер школы.

– Да я, – говорю, – в общем-то, и не хочу сюда поступать.

– А пришёл зачем?

Я, честно говоря, сам не меньше его удивлён, зачем пришёл. Плечами пожал.

– Не знаю, – говорю.

– Да, – преподаватель шахмат говорит. – Видно, сам ты толком не знаешь, чего хочешь!

Обиделся, видно, что я не хочу в секцию его поступать. Ясное дело, обидно человеку: он всю жизнь этим занимается, может быть, а тут встречает такое холодное отношение к этой игре!

– Идите, – говорит, – отсюда, нормальным людям не мешайте!

…Да, нехорошо получилось!

Но на Виктора, видно, все эти тонкости не действуют.

– Ничего! – говорит. – Что-нибудь найдём! О, смотри, набор в хор! Давай?

– Давай, – говорю, – только я не участвую. Скажешь, если там спросят, что я брат твой, глухонемой и к тому же ненормальный, что просто так ты меня привёл, потому что одного меня нельзя оставлять. Запомнил?

Честно говоря, разозлился я на него, поддеть хотел. Но видно, такие сложные шутки до него не доходят.

– Понял! – ясными глазами на меня смотрит. – Так и скажу!

Входим, он за спиной моей сразу всем показывает – мол, ненормальный он, что с него взять, – рукой на меня машет, указательным пальцем около виска вертит.

Преподаватель удивился слегка:

– Ну и что же, – говорит, – ему здесь нужно?

Виктор говорит:

– Да он так просто сюда зашёл, а это я к вам пришёл поступать-то!

– А-а-а-а! – преподаватель говорит якобы с облегчением, но на Виктора всё равно с некоторым подозрением смотрит. – Ну, спой что-нибудь! – Виктору говорит.

Запел Виктор песню «Вьюга смешала», довольно громко.

– Стоп, стоп! – преподаватель кричит. – Парень ты неплохой, но слуха у тебя совершенно нет!

– Да есть у меня слух! – Виктор говорит. – Только я берегу его пока что, не трачу! Вот на концерте когда буду выступать – другое дело!

– К сожалению, – преподаватель говорит, – на слово поверить тебе не могу. Может, и есть у тебя слух, но мне кажется, в такой степени скрыть его нельзя!.. Может, вам в танцевальный пойти? Соседняя комната.