Текст книги "За Веру, Царя и Отечество"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 64 страниц)

В период летних сражений русские солдаты, офицеры, гражданские люди сплошь и рядом проявляли чудеса героизма. И героизма, различного по формами. Так, на Западном фронте опять отличилась унтер-офицер Мария Бочкарева. Дочь бедного крестьянина из Томска, она в 14-м подала прошение о зачислении на службу. И царь лично разрешил такое исключение. Она воевала рядовым в 28-м Полоцком полку, четырежды была ранена и за доблесть заслужила полный Георгиевский бант из 4 крестов и 4 медалей. Была произведена в прапорщики... А другая русская женщина, В.В. Мещерякова, всюду ездила с Преображенским полком, где служили три ее сына. Один погиб, и мать продолжала провожать в бой и встречать из боя двоих оставшихся. Или такой случай – в июле немцы предприняли газовую атаку на позиции Грузинского и Мингрельского полков. Противогазы имелись, но, надев их, солдаты перестали слышать команды, и когда немцы полезли на штурм, началась неразбериха и паника. Тогда полковник Отхмезури снял маску и начал отдавать приказания. И его примеру последовали все офицеры в траншее. Паника улеглась, атаку отбили. Большинство солдат уцелело. Офицеры отравились и погибли.

Летом 16-го бежал из плена ген. Корнилов. Крепость Нейгенбах, где его содержали, сильно охранялась, но он стал морить себя голодом, чтобы приобрести "больной" вид. И из тюремного лазарета удрал. Где-то разжился австрийским солдатским мундиром и выдавал себя за дезертира. Прятался, шел ночами, питаясь тем, что находил на полях. Прошел часть Австрии, всю Венгрию и через Румынию добрался до своих. Стал из-за этих приключений национальным героем, а царь назначил его командиром 25-го корпуса. А в лазарете, в селе Рожище, геройски погиб уполномоченный Красного Креста Г.М. Хитрово. Недалеко от лазарета были сложены пироксилиновые шашки и при германском воздушном налете взорвались. Загорелись бараки с ранеными, и Хитрово руководил их эвакуацией, вытаскивал сам, пока не обрушилась кровля.

На Юго-Западном фронте 9-й Казанский драгунский полк получил приказ атаковать, но не мог двинуться с места под жестоким огнем. Тогда вдруг полковой священник о. Василий (Шпичек), очень тихий и скромный человек, выехал на своей смирной лошадке вперед и крикнул: "За мной, ребята!" – и поскакал, безоружный, на врага. За ним ринулись офицеры, потом весь полк. И смели противника. Впрочем, такой подвиг был далеко не единичным. С крестом в руке поднимал в атаки Лейб-гвардии стрелков иеромонах о. Александр (Тарноуцкий), несколько священников погибло в рядах 318-го Черноморского полка. Часто священники брали на себя столь опасное дело, как вынос раненых с поля боя. Всего же за время войны 14 священнослужителей были награждены Георгиевскими крестами, более 100 – наперсным крестом на Георгиевской ленте. Было убито и умерло от ран более 30, ранено более 400, а 100 военных священников оказались в плену. И как разъяснял протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский: "Пленение священника свидетельствует, что он находился на своем посту, а не пробавлялся в тылу, где не угрожает опасность".

В заключение остается еще вернуться к процитированному в начале книги утверждению, будто победа обошлась Брусилову в "миллион убитыми". Точные цифры потерь Юго-Западного фронта за время наступления составили 497.967 солдат и офицеров. Но из них – 62.155 убитыми и умершими от ран. Ранеными и больными – 376.910, без вести пропавшими – 38.902. А откуда взялись версии о "миллионе убитых", нетрудно проследить по мере переписывания из источника в источник. В современной Брусилову литературе говорилось, что он "потерял почти полмиллиона". Потом, по мере того как слово "потерял" стали воспринимать иначе, мы встретим уже, что Брусилов "положил полмиллиона". Ну а на каком-то этапе, видать, и "пол" выпало. И 62 тысячи погибших превратились в миллион. Хотя разница, наверное, есть...

57. СОММА

В результате Брусиловского прорыва австрийские атаки в Италии с 5.6 все более ослаблялись, а затем наступление было остановлено. Войска перебрасывались на Восток, а остающиеся вынуждены были растягивать боевые порядки. 16.6 итальянцы перешли в контрнаступление, а 25.6 австрийцы начали общий отход на позиции, подготовленные у них в тылах. Итальянцы преследовали, нанесли ряд ударов, а 9.7 Кадорна приказал прекратить атаки в Трентино и начал перегруппировывать свои дивизии снова на Изонцо.

Во Франции, где 150 дивизиям Антанты (95 французских, 49 английских и 6 бельгийских) противостояли 125 германских, все так же шла бойня под Верденом. Безразличие Петэна к своим потерям озадачило даже Жоффра, и он заменил его ген. Нивелем. После того как французы растрепали силы в контрударе на Дуомон, кронпринц снова, в 14-й раз, предпринял штурм. Опять в правобережном секторе. 1.6 ему удалось обложить форт Во и лишить защитников воды, через неделю форт сдался. Что дало кронпринцу аргумент против перебросок из-под Вердена против русских – мол, успех не за горами. Но Фалькенгайн и сам считал необходимым "обескровливание" Франции, и упрямая долбежка продолжилась. 17.6 последовал 15-й штурм. Немцы понесли очередные огромные потери, но, как раструбили их газеты, имели "бешеный успех" – продвинулись на несколько десятков метров и взяли "ферму Тиомон". Кронпринц нацеливался на последнюю, внутреннюю линию правобережных фортов Тиомон, Флери, Сувиль и Таван. 22.6 начался 16-й штурм. Опять артподготовка из 1600 орудий, газовая атака фосгеном. И 10 дивизий ринулись на фронте в 2 км. В их числе был введен свежий Альпийский корпус, так что служивший в нем Паулюс имел возможность пройти через репетицию грядущего сталинградского ада. Французская дивизия, стоявшая на острие прорыва, была практически уничтожена. Немцы взяли форты Тиомон и Флери. Но Сувиль отбился. Его уже некому было брать. Из 30-тысячного штурмового авангарда к руинам форта вышло 30 чел.

Интенсивность войны на море заметно снизилась. Правда, Шеер еще трижды выводил флот в надежде встретить отдельные британские отряды. Тщательно готовился (скажем, при выходе в августе было выслано на позиции 24 субмарины, а на разведку 8 цеппелинов). Но теперь немцы действовали осторожно, к берегам Англии не лезли, сохраняя возможность быстро вернуться на базы. А британское командование после понесенных потерь тоже не жаждало генеральной схватки. Читая вражеские радиограммы, оно о германских рейдах знало заранее, и не удивительно, что Шеер никого не встречал. Вместо артиллерийских баталий англичане стали расширять минную войну, планируя запереть немцам пути в Северное море заграждениями от Борнума до Ютландии. Но и германский флот применял минирование. Мины срывало штормами, и порой было невозможно понять, на чьей мине погиб тот или иной корабль. В Ирландском море подорвался и затонул британский линкор "Одейшес". А 15.6 Англия понесла особенно тяжелую утрату – у Оркнейских островов на мине погиб крейсер "Гемпшир", на котором военный министр Китченер направлялся на совещание в Россию.

Надо сказать, что успехи Брусилова снова высоко подняли престиж русских. Члены думской делегации, посетившей Лондон и Париж – Набоков, Чуковский, Немирович-Данченко – сообщали, что Запад испытывал очередной приступ "любви" к восточной союзнице: "Англию захлестнуло книгами о России, о русском народе. Даже "Слово о полку Игореве" переведено на английский". "Дейли телеграф" писала: "Понемногу мы начинаем понимать русскую душу... Непоколебимая лояльность, за которую мы так благодарны. Все, что неясно грезилось мечтателями-идеалистами,– выносливость, добродушие, благочестие славян – так выделяется из общего ада страданий и несчастья". Впрочем, западная "любовь" оказывалась очень уж непостоянной, целиком зависящей от потоков массовой информации. Так, в гибели Китченера британское общественное мнение не преминуло обвинить... Россию. Дескать, ну конечно же, о поездке героя Англии знали в царском дворце, через Распутина все стало известно немцам, вот и перехватили! И вообще разве можно что-то серьезное доверять этим русским! Кроме того, все восторги были уделом простых граждан и фронтовиков. Но позиция политической и военной верхушки оставалась очень далекой от "понимания русской души". Если Китченер все же понимал необходимость хороших отношений с Петроградом, то на смену ему пришел демагог Ллойд Джордж, сразу начавший проявлять озабоченность "усилением" России и откровенно радовавшийся, когда у русских случались неудачи.

Жоффр вошел во вкус дергать своими требованиями русскую Ставку, совершенно затерроризировал Жилинского, пытаясь ему приказывать. Когда же тот напомнил, что является не французским генералом, а представителем русского императора, потребовал немедленно отозвать его. И Жилинского пришлось заменить ген. Палицыным. А вдобавок западные политики и дипломаты начали очень уж явно... завидовать успехам России. На фоне собственных скромных достижений. И продолжали мерить союзницу на свою мерку. В 15-м опасались, как бы Россия после поражений не пошла на сепаратный мир, а часть политиков даже заговорила о "неэффективности" союза с русскими – а в 16-м возникли обратные опасения: а ну как Россия сочтет свой союз с Англией и Францией "неэффективным"? И во французском правительстве возникла бредовая версия – мол, "если русская армия будет иметь больший успех, чем наша", то Петроград сможет заключить почетный мир с немцами, а Берлин пойдет на односторонние уступки, чтобы наверстать свое за счет западных стран. Накручивали сами себя. И посол Палеолог опять писал, истекая беспочвенной злобой: "Если Россия не выдержит роли союзника до конца, ... она тогда поставит себя в невозможность участвовать в плодах нашей победы; тогда она разделит судьбу Центральных Держав".

А ведь кроме политических, у западных держав существовали и другие рычаги давления – экономические, финансовые. И ярким примером стала экономическая конференция, созванная по просьбе России. Запад вроде откликнулся, согласился рассмотреть возникшие перед нашей страной проблемы "на многосторонней основе". Конференция проходила в Париже под председательством французского министра торговли Клемантеля, и получилось так, что от сути вопроса, российских финансовых трудностей, иностранные делегаты отмахнулись и увлеклись проектами послевоенных отношений с Германией. Дескать, надо устроить ей полный экономический бойкот и разорить. Русские возразили, что нам это не выгодно,– страна граничит с Центральными Державами, и львиная доля довоенной торговли велась с ними. Тогда спохватились и начали вырабатывать "экономическую программу для России" – что вылилось в откровенные споры о послевоенных разделах русского рынка. Британия, как "главный кредитор" и поставщик вооружения, претендовала на то, чтобы целиком заменить на этом рынке Германию. Французские газеты писали: "Внимание всего мира будет обращено на Россию. После войны возникнет огромная конкуренция за торговлю с Россией ". А о проблемах насущных так и не вспомнили. Правда, русская делегация смогла договориться об очередном займе в 5 млрд. франков, но тут же в довесок ей попытались навязать льготные тарифы для французской и британской промышленности на нашем рынке. А французы еще потребовали, чтобы в "нагрузку" к займам у них покупали вино, а то сбыта почти нет и фермеры разоряются. Словом, Россия, неся огромные убытки от собственного "сухого закона", должна была за дефицитную одолженную валюту покупать дорогое вино во Франции! Между прочим, еще и удивлялись, почему это у русских слабеют прозападные симпатии? И Ллойд Джордж писал Асквиту: "Они всегда воображают, что мы стараемся извлечь барыш из отношений с ними".

Финансовыми трудностями страны стремились воспользоваться не только союзники, но и американцы. Их посол в Петрограде Дэвис начал закидывать удочки – мол, не боится ли Россия, что плодами ее побед воспользуются англичане, предъявив счет за долги? И чтобы избежать этого, предложил Сазонову заключить широкомасштабное экономическое соглашение, предоставляющее США "особые права" в России и превращавшее страну, по сути, в американский рынок сбыта и сырьевой придаток. Понимали ли царь и правительство, что западные державы ведут себя нечестно? И что даже после победы будут и давление, и трения по поводу условий мира, и попытки экономической экспансии? Да, понимали. И упреки Николаю II, будто бы он слепо следовал в фарватере англо-французской политики, абсолютно беспочвенны. И император, и российская дипломатия продолжали вести политику сугубо "российскую". Решения Парижской конференции Советом министров и Думой так и не были утверждены. А Дэвису Сазонов вежливо, но твердо ответил, что на такое соглашение Россия могла бы пойти в критические дни 15-го, а теперь время совсем другое. Тем не менее русские стали активно играть на возникшей конкуренции США и Англии. Была достигнута договоренность о прокладке прямого кабеля для связи с Америкой.

Но блестяще удалось сыграть и на других противоречиях – 3.7 Россия заключила секретное соглашение с Японией. Номинально оно касалось раздела сфер влияния в Китае – "обе высокие договаривающиеся стороны признают, что их жизненные интересы требуют предотвращения контроля над Китаем какой-либо третьей державы, питающей враждебные намерения в отношении России или Японии". Но был и пункт, превращающий соглашение в военный союз: "В случае, если третья держава объявит войну одной из договаривающихся сторон, другая сторона по первому же требованию своего союзника должна прийти на помощь". Причем японцы готовы были пойти и на большее, если бы им уступили Сев. Сахалин. Николай отказался даже обсуждать такой вариант – но все равно, в Токио расценивали договор как величайший успех, там уже предвидели, что после войны могут подвергнуться нажиму Англии и США. И Россия была довольна – она получила перестраховку на случай нелояльного поведения западных партнеров и обрела эффективное оружие против шантажа с их стороны.

А в это время во Франции началось долгожданное наступление на р. Сомме. Готовились к нему с декабря, и оно стало поистине "материальным сражением". "Не умением, а числом". Из прошлого опыта союзное командование сделало выводы весьма прямолинейные – что надо сосредоточить артиллерии еще больше, чем раньше. И орудия разных калибров устанавливались в несколько ярусов. Чтобы завезти миллионы снарядов, к фронту подводились специальные железнодорожные ветки. Никакой маскировки не соблюдалось. Подумали, что скрыть такую подготовку невозможно, значит и нечего стараться. Просто нужно еще больше артиллерии, чтобы не помогло никакое противодействие. Наоборот, пусть враг соберет побольше войск, тут им и конец придет. Во избежание больших потерь операция предполагалась заведомо длительная. Брать укрепленные позиции поэтапно. Артиллерия разрушает, пехота занимает, потом перемещаются орудия, и все повторяется. Для войск назначались рубежи выравнивания, вырываться вперед или атаковать ночью запрещалось. Инструкция Жоффра гласила: "Порядок важнее быстроты". Отказ от методичного образа действий разрешался лишь тогда, когда организованное сопротивление будет сломлено. Кое-какие ошибки все же учли – фронт прорыва назначили на широком участке, в 40 км. Но на одном единственном. Удар наносили 4-я английская и 6-я французская армии. В качестве резерва могла быть введена недавно сформированная 10-я французская. Вооружены пехотинцы были превосходно, имели по 4-8 ручных пулеметов, 12 ружейных гранатометов на роту, много 37-мм орудий для действий в пехотных цепях. "Волны цепей" должны были наступать с "движением огня" впереди них. В полосе прорыва шло 32 дивизии. Только на английском участке было сосредоточено 444 легких орудия, 588 тяжелых, 10 сверхтяжелых, 360 траншейных, да у французов не меньше. Прорвав фронт на Сомме, планировалось развивать наступление на Камбрэ, Валансьен и Мобеж. Сперва главная роль отводилась французам, но в связи с битвой у Вердена перешла к англичанам.

Немцы укреплялись 2 года, выстроив 2 основных и промежуточную позиции. Глубже сооружалась 3-я. Каждая позиция – 3 линии окопов с бетонированными укрытиями, проволочными заграждениями, опорными пунктами. Зная о сосредоточении противника, германское командование хотело просто сорвать наступление упреждающим ударом. Захватить и уничтожить батареи, запасы снарядов. И собирало тут встречную группировку, но Брусиловский прорыв заставил перебросить ее на Волынь. Однако в успех противника Фалькенгайн не верил. Он полагал, что французы скованы под Верденом, а англичан как вояк ставил не высоко. Поэтому против 32 дивизий противника стояли всего 8 немецких и 7 находились в резерве. 24.6 началась еще невиданная по масштабам артподготовка. На каждый метр фронта было за неделю выброшено около тонны стали и взрывчатки. Но лупили опять по площадям. Зачем какие-то цели, если и так море огня все сметет? На ряде участков провели химические атаки. Около тысячи союзных самолетов завоевали полное господство в воздухе и тоже клевали вражеские траншеи. В общем, опять утюжили пустое место защитники или поглибли в первые часы или укрылись. А обеспечить даже при столь масированном огне прямые попадания в убежище – дело маловероятное.

1.7 начался штурм. Англичане пошли беззаботно, некоторые брали с собой футбольные мячи – сочли, что после такого артобстрела противника впереди не осталось. Впрочем, Британия к лету введением воинской повинности создала фактически новую 5-миллионную армию. Вот она и двинулась, новая и неопытная. И... застряла. Собственная артиллерия так перерыла пространство, что нельзя было пройти. Да еще и сохраняя порядок "волн цепей", да еще и с выкладкой по 30 кг! (Рассудили, что путь открыт, и предстоят долгие переходы по занимаемой территории). А германская оборона оказалась отнюдь не подавленной. Солдаты из убежищ быстро заняли окопы, заработали пулеметы. В первый же день англичане потеряли 60 тыс. чел. У более умелых французов и успех был больше. Они под прикрытием "огневого вала" заняли первую позицию, кое-где ворвались на вторую, хотя тоже понесли немалые потери – они двигались "волнами цепей", а немцы уже применяли групповую тактику, рассыпаясь отдельными отрядами по воронкам и дотам. Но прорыв здесь был возможен – по сути он уже и произошел. Местное германское командование приказало оставить еще не взятые участки второй позиции, оказавшиеся под фланговым обстрелом, и отходить, чтобы соединиться с выдвигаемыми резервами. Были брошены без боя ключевые опорные пункты Барле и Биаш. А третья позиция еще существовала только в проектах. Во вражеской обороне возникла брешь...

Но – "порядок важнее быстроты"! Вместо того, чтобы использовать исключительную возможность для победы, командиры французских корпусов, достигнув рубежей, назначенных на этот день, приказали войскам остановиться. И ждать отставших англичан. Немцы опомнились, получили подкрепления, вновь вернулись в Биаш и Барле, так и не занятые французами. (И Барле так и не смогли потом взять до конца операции). И пошло кровопролитное "прогрызание" германской обороны. Лишь к 10.7 французы смогли овладеть второй позицией. И снова ждали англичан. Но немцы уже успели оборудовать третью позицию. Массированные штурмы предпринимались 14.7, 20.7, 30.7. Однако неприятель стоял насмерть – готовых рубежей обороны в тылу больше не было. А постепенно и германское командование подтянуло сюда значительные силы, и против союзников сражались уже не 8, а 30 дивизий. И на фронте заработали уже не одна, а две жутких "мясорубки" Верден, где упрямо атаковали немцы, и Сомма, где столь же упрямо лезли в лобовые атаки англичане и французы, продвинувшись за 2 месяца на 3 – 8 км.

В августе итальянцы предприняли шестое наступление на Изонцо. И в связи с отвлечением австрийцев на русский фронт имели успех – взяли г. Горицу, 15 тыс. пленных. Но к Триесту так и не прорвались. Вышел из пассивного состояния и Салоникский фронт, хотя инициировал это не французский командующий Саррайль, а болгары. Они перешли в наступление, захватили часть греческой территории в нижнем течении р. Струмы, начали атаки южнее г. Монастир (Битоль). Как бы то ни было, но 300 тыс. сосредоточенных здесь английских, французских и сербских войск оказались вовлечены в более интенсивные боевые действия.

Но ожесточенная "баталия" развернулась в данный период и на фронте дипломатическом. Французы снова предпринимали отчаянные усилия по вовлечению в войну Румынии. Собственно, России румыны были уже и задаром не нужны. Они могли сыграть свою роль лишь в июле, пока не выдохлось наступление Юго-Западного фронта – армии обеих стран имели бы возможность эффективно помочь друг другу, а немцы и австрийцы затыкали дыры последними резервами, и любая добавка могла стать решающей. В августе новый союзник был способен лишь создать дополнительные проблемы, и русская Ставка относилась к его вовлечению все более прохладно. Но Франция вопреки мнению Алексеева форсировала процесс. Бриан писал Братиано: "Если Румыния не использует предоставляющейся ей возможности, то она должна будет отказаться от мысли стать, путем объединения всех своих соплеменников, великим народом". Условия согласовывались и пересогласовывались. На переговорах в Париже вроде договорились, что французы начнут наступление на Салоникском фронте, русские пришлют экспедиционный корпус в Добруджу – правда, не 200 тыс., но на 50 тыс. Алексеева вынудили согласиться. А румыны выставляют там армию в 150 тыс. И с двух сторон наносят удары на Софию, выводя из войны Болгарию.

Но тут вдруг выяснилось, что румынское правительство и король Фердинанд воевать с Болгарией вообще не планируют. И подписали в Софии с царем Фердинандом договор о нейтралитете, чтобы всю армию бросить на захват Трансильвании. Французы были в шоке – мол, как это, жертвовать своими солдатами в Македонии только для того, чтобы румыны прихватили Трансильванию? Алексеев тоже разводил руками – дескать, и посылка корпуса в Добруджу теряет смысл. Впрочем, он был убежден, что румынские планы и дипломатические игры глупы и беспочвенны – Болгария на них ударит несмотря ни на какой договор. К такому же мнению приходили англичане с французами. Бриан писал Палеологу: "Я согласен с сэром Эдуардом Греем и генералом Жоффром, что мы, в конце концов, могли бы не требовать немедленного объявления войны Болгарии со стороны Румынии, потому что весьма вероятно, что немцы принудят болгар немедленно напасть на румын, и тогда русские части всегда успеют начать военные действия". И наконец, 18.8 было достигнуто соглашение. Румынам гарантировали и материальную, и финансовую помощь. А после победы – и Трансильванию, и Банат, и даже Буковину (занятую русскими). С чего такая щедрость? Она объяснялась просто. Франция, называвшая себя "латинской сестрой" Румынии, наивно видела в ней будущий "противовес" России – взамен Австро-Венгрии, подлежащей разрушению. Возможно, сыграла роль и принадлежность румынских политиков, как и французских, к масонским кругам.

Но вот весьма красноречивая деталь политики Бухареста – уже когда вопрос о вступлении в войну был решен, Румыния поспешила продать Австро-Венгрии огромное количество продовольствия, сырья, военных материалов и имущества. Просто лишние копейки урвать – а Румынии союзники помогут, даром дадут. После чего король обратился к войскам с приказом: "Румынские солдаты! Я призвал вас, чтобы вы пронесли ваши знамена за пределы наших границ... Через века веков нация будет вас прославлять!" 27.8 была объявлена война Австро-Венгрии (но не Германии и Болгарии). И все же сперва это вызвало в Берлине панику. С востока жмут русские, с запада англичане и французы, чем же новый фронт прикрывать? Вильгельм даже заявил: "Война проиграна!" Требовались "спасители отечества". Фалькенгайн, безрезультатно растрепавший германские силы, был снят, и начальником Генштаба стал Гинденбург – если не для немедленного спасения, то хоть для того, чтобы назначением популярной фигуры поднять "дух нации". Разумеется, он занял пост в тандеме с Людендорфом, который придумал себе новую должность "первого генерала-квартирмейстера". И назначение они приняли на условиях фактической диктатуры – окончательной милитаризации страны, централизации управления и подчинения всех государственных структур военному командованию.

Кайзер, который уже и при Фалькенгайне почти не вмешивался в военные дела, теперь полностью отошел от них. Ему в утешение придумали новую должность "главнокомандующего всеми силами союзных держав", а Гинденбург и Людендорф принялись распоряжаться сами от его имени. И первое, что они сделали,– прекратили тупую бойню под Верденом. За 6,5 месяцев, потеряв в дивизиях по 70-100, а то и 150% (с учетом пополнений) личного состава, немцы продвинулись здесь на 7 – 10 км. Отмена атак высвобождала значительные силы – или то, что еще уцелело. Но другой очаг бойни, на Сомме, продолжал функционировать. Стоит отметить, что хотя русская Ставка и допускала ошибки (как же без них-то?), но на фоне германского и особенно англо-французского командования ее деятельность выглядит весьма неплохо. Она, по крайней мере, реагировала на обстановку, быстро прекращала операции, если те оказывались бесперспективными, и переносила усилия в другие места. Союзного командования на такое не хватало, хотя возможности имелись – ведь русский фронт опять оттянул на себя неприятельские силы и резервы. По подсчетам британского Генштаба с 1.6 по 23.10 число германских батальонов на Востоке возросло на 221, а на Западе уменьшилось на 74 (на самом деле, намного больше – летом и осенью против России с разных фронтов и из Германии были направлены 33 дивизии). Даже во время операции на Сомме продолжались переброски на Украину. Фалькенгайн писал: "Если оказалось невозможным положить конец натиску и превратить его при помощи контрудара в дело, выгодное немцам, то это приходится приписать исключительно ослаблению резервов на Западе, а оно явилось неизбежным из-за неожиданного разгрома австро-венгерского фронта в Галиции, когда верховное командование не сумело своевременно опознать решительного перенесения центра тяжести русских из Литвы и Латвии в район Барановичей и в Галицию". А фронт на Сомме укреплялся за счет ослабления других участков – воспользоваться этим союзники не сумели и продолжали долбить...

3.9 после бомбардировки из 2,5 тыс. тяжелых орудий последовали новые атаки, длившиеся 4 дня. 39 германских дивизий с трудом сдерживали натиск, получив приказ не сдавать ни пяди земли, и поэтому понесли огромный урон от артогня. Массы разлагающихся трупов заражали воздух. А в итоге англичане на узком участке между селом Жинши и лесом Лез продвинулись на 2 км. Что на полном серьезе квалифицировалось союзным командованием: "Результаты средние". 15.9 начался новый штурм, во время которого британцы применили новое оружие – танки. Переняв идею русских конструкторов, построивших и испытавших первый танк еще в 15-м, англичане в глубокой тайне построили несколько десятков машин и в качестве эксперимента ввели в бой. Германский очевидец писал: "Все стояли пораженные, как будто потеряв способность двигаться. Огромные чудовища медленно приближались к нам, гремя, прихрамывая и качаясь, но все время продвигаясь вперед. Ничто их не задерживало. Кто-то в первой линии окопов сказал, что явился дьявол, и это слово разнеслось по окопам с огромной быстротой". Эти первые танки имели экипаж 8 чел, массу 28 тонн, вооружение – 2 малокалиберных пушки и 4 пулемета. Их максимальная скорость достигала 6 км/ч, а запас хода – 19 км. Но надежность оставляла желать много лучшего. Из 49 имевшихся танков на исходные позиции смогли выйти лишь 32, остальные сломались. А в атаке приняли участие 18 – у других также выявились неисправности, или они застряли в собственных окопах.

Как их лучше использовать, еще не знали: 9 пустили самостоятельно, а 9 – впереди пехоты. И добились успеха. Один танк двинулся к деревне Флер, которую перед этим безуспешно штурмовали 35 дней. Немцы бежали, и пехота заняла деревню без жертв. Другая машина встала над траншеями, смела из пулеметов все живое, а потом пошла вдоль окопов и "насобирала" 300 пленных, поднимавших руки. За 5 часов на участке шириной 10 км англичане продвинулись на 4-5 км, овладели несколькими населенными пунктами. Но 10 танков были разбиты снарядами или получили повреждения, их пришлось эвакуировать в тыл или бросить на поле боя. В общем, была одержана победа местного значения, однако эффект внезапности оказался утрачен. Танки применяли еще 25-26.9 у Гедекура, но уже без особого результата. Немцы находили средства противодействия – огонь прямой наводкой, а самое простое – увеличение ширины траншей. И они становились для танков серьезным препятствием. А к концу года германские инженеры изобрели пулю "К" (бронебойную) для борьбы с такой техникой. В качестве любопытного парадокса можно отметить, что от разработки своих танков немцы в Первой мировой отказались – сочли, что эти дорогостоящие "игрушки" неэффективны и не имеют будущего.

Русская бригада Лохвицкого в сражении на Сомме не участвовала. Ее пока направили на спокойный участок у Шалона. Она заняла позиции у с.Оберив, войдя в состав 4-й армии ген. Гуро. Но русские солдаты сразу превратили спокойный участок в беспокойный. Пошли стычки на аванпостах, вылазки, поиски разведчиков. Немцев злили, провоцировали на ответные вылазки и атаки – и били. Совершали подвиги, как былинные чудо-богатыри. Французские газеты восторженно описывали случай, как "священник Соколовский с группой русских разведчиков направился на ночную вылазку, потерял правую руку и вернулся с солдатами в русские траншеи". Гуро отмечал, что русские проявили "беспримерную храбрость" во время атаки, которую немцы предприняли 19.9, стараясь оттянуть резервы союзников от Соммы. В августе – сентябре в Брест прибыли еще 3 бригады, отправленные через Архангельск: 2-я под командованием Дитерихса (впоследствии командовал армиями у Колчака и был вождем Белого Движения на Дальнем Востоке), 3-я Марушевского (впоследствии стал главнокомандующим Северной белой армией в Архангельске) и 4-я Леонтьева. Общая численность русского экспедиционного корпуса достигла 44 тыс. чел., он подчинялся русскому представителю во Франции ген. Палицыну, а в оперативном отношении французам.

Согласно майской договоренности должны были прибыть еще две бригады, но произошло неожиданное. Соединения Дитерихса и Леонтьева Жоффр вдруг направил на Салоникский фронт. Что вызвало, мягко говоря, недоумение – ведь при выклянчивании войск подразумевалось, что они позарез нужны на выручку Франции. Однако самый острый момент, связанный с натиском на Верден, миновал. И теперь у союзников возникли опасения, как бы русские слишком много не возомнили о себе – на своих фронтах побеждают да еще и вообразят себя спасителями Франции. И когда бригады уже находились за морем, вдруг было заявлено, что они тут, собственно, уже и не нужны. Алексеев дальнейшую отправку на Запад прекратил. И еще небезынтересный момент – даже питание и бытовое обеспечение русских войск, защищавших Францию в рядах ее армии, по-мелочному осуществлялось... за счет России. И Палицын, докладывая в Ставку о ген. Игнатьеве, через которого шли денежные расчеты с союзниками, писал: "Военный агент берет на себя величайшую ответственность, производя платежи без предварительного согласия на это наших главных управлений, но я долгом почитаю всеподданнейше доложить Вашему императорскому величеству, что без него и я, и подчиненные мне во Франции войска давно умерли бы с голоду".