Текст книги "За Веру, Царя и Отечество"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 64 страниц)

В связи со срывом "блицкрига" пришлось менять и более фундаментальные пропагандистские ориентиры. Спасение Австро-Венгрии от русских в качестве цели войны больше не годилось. Потому что и Австро-Венгрии, получалось, не помогли, да и жертвы оказывались слишком уж большими, и напрашивался вопрос – а стоит ли класть столько жизней ради интересов союзницы? И пропаганда стала делать упор на другом – что речь идет о существовании самой Германии, которую коварно "заманили" в войну и взяли "в окружение" Англия, Россия и Франция. Но одновременно германское руководство развернуло широкомасштабные планы геополитических, экономических и материальных ориентиров, за которые ведется борьба. Такие разработки возглавил канцлер Бетман-Гольвег, в сентябре предложивший промышленным и банковским кругам, руководству политических партий и лидерам Рейхстага "Памятную записку о целях войны".

В ней предусматривалось уничтожение Франции как великой державы, взыскание с нее такой контрибуции, от которой она никогда не оправилась бы. Предполагалась ликвидация британского господства на континенте, лишение Англии флота, Индии и Египта. Ну а Россия должна быть "изгнана из Европы" и "надломлена" настолько, чтобы никогда больше "славянская угроза не нависала над Европой". Аннексировались Бельгия, Люксембург, еще остающаяся у французов часть Лотарингии. Предусматривалось введение прямого германского контроля над бельгийскими и французскими шахтами, железными дорогами, частью промышленных предприятий. Но основные присоединения виделись на Востоке. Россию ожидала большая программа аннексации, которая последует "за опрокидыванием русских границ" и "прекращением русского правления над нерусскими народами". Канцлер считал необходимым отчленение Прибалтики, Финляндии, Польши, Кавказа.

И в результате войны должна была возникнуть могущественная "Срединная Европа". Бетман писал: "Абсолютно императивным является требование, чтобы Срединная Европа, включая регионы, полученные Германским Рейхом и Австро-Венгрией в качестве призов победы, образовывали единую экономическую общность. Нидерланды и Швейцария, три скандинавских государства и Финляндия, Италия, Румыния и Болгария будут присоединены к этому ядру постепенно... Великая Германия включит в себя Бельгию, Голландию, Польшу как непосредственные протектораты и Австрию как опосредованный протекторат". Запад и Восток должны будут подчиниться "Срединной Европе", а "вся Юго-Восточная Европа" окажется "лежащей у наших дверей культурной колонией".

Установки канцлера дали старт более детальным разработкам подобных проектов. Так, официально от правительства это было поручено фон Шверину, считавшему главной задачей "расчленение России и отбрасывание ее к границам, существовавшим до Петра I, с последующим ее ослаблением". Занимался данными вопросами и видный теоретик Ф. Науманн, писавший: "Россия должна быть отброшена назад настолько далеко от германской восточной границы, насколько это возможно, а ее доминирование над нерусскими вассальными народами должно быть сокрушено... Мы должны создать центральную европейскую экономическую ассоциацию посредством единого таможенного договора, который включал бы в себя Францию, Бельгию, Голландию, Данию, Австро-Венгрию, Польшу и, возможно, Италию, Швецию и Норвегию. Эта ассоциация не будет иметь какой-либо единой конституционно оформленной высшей власти, и все ее члены будут формально равны, но на практике будут находиться под германским руководством и должны стабилизировать германское экономическое доминирование". Активно подключились к планированию и промышленники. Их позицию изложил А. Тиссен, указывавший: "Россия должна лишиться балтийских провинций, части Польши, Донецкого угольного бассейна, Одессы, Крыма, Приазовья и Кавказа". Ему вторила ассоциация промышленников Рура, требовавшая "Украину вплоть до Дона, Крым и Кавказ", чтобы "не тормозить сырьевую обеспеченность Срединной Европы".

В общем, все маски были сброшены. И вместо предлогов благородного союзнического альтруизма стало открытым текстом разъясняться, что и где следует прибрать к рукам. Однако германская общественность восприняла это с полным пониманием. И даже с удовлетворением. Признавая, что такие цели для Германии действительно являются уважительными. И стоят того, чтобы за них повоевать.

20. А ЧТО ТАКОЕ "ЦИВИЛИЗАЦИЯ"?

Станиславский, описывая, что вытворяли немцы с русскими, застрявшими у них в начале войны, пришел к мысли: "Мы очень много рассуждали о культуре! Но теперь выяснилось, что даже в таких развитых странах, какова Германия, народ обрел лишь внешнюю культуру, под которой скрывается человек с первобытными инстинктами..." Кстати, близкое утверждение можно найти и у Солженицына – рассказывая об издевательствах над русскими беженцами в британских лагерях в 45-м, он говорит, что это "заставляет сильно задуматься над толщиною корки нашей цивилизации". Оба высказывания вроде логичны. Но содержат в себе важное противоречие. Ведь еще никто и никогда не дал однозначного ответа на вопросы – а что же такое вообще "культура" и "цивилизация". Хотя, казалось бы, это очевидно – развитие науки, образования, искусства, рост материального благополучия... Стоп. А действительно ли данные факторы находятся в прямой зависимости с моральными и нравственными аспектами? И если объективно взглянуть на факты, то получится, что нет.

Возьмем, к примеру, неграмотного русского крестьянина "позапрошлых" веков – живущего простой трудовой жизнью, очерченной циклами полевых работ и церковных праздников. Получающего удовольствия от немудрящих деревенских развлечений, преодолевающего свои трудности и проблемы. Но имеющего богатый духовный мир, доставшийся от предков,– мир преданий, песен, сказок, обрядов, мир постоянной связи с родной природой – и с Богом, поскольку вся жизнь ориентирована на соблюдение требований Православия. И растящего детей в той же нравственной системе координат – честными тружениками и добрыми христианами, чтящими Господа, а если нужно, готовыми грудью встать за свои идеалы и "за други своя". И сопоставим с ним какого-нибудь современного воротилу с высшим образованием, окруженного на работе и в быту самой современной техникой, способного обеспечить себе доступ к лучшим произведениям мирового искусства... Но попутно готового продать и предать все и вся, лечащегося от алкоголизма, меняющего энную семью и оставляющего за собой достойную смену в лице извращенца-сына, наркоманки-дочери и даунов-внуков. Спрашивается, кто из них выглядит более "культурным" и "цивилизованным"? И по каким параметрам производить оценку?

Если непредвзято взглянуть на человеческую историю, то оказывается, что самые вопиющие зверства, разнузданность и садизм соответствовали отнюдь не странам и эпохам, которые принято отождествлять с "варварством", а наоборот, взлетам "цивилизации". Взять хотя бы Древний Рим с его обычаями гладиаторской резни, массовых казней, бесчинствами владык и развращенностью простонародья. А повсеместные костры и изощренные пытки инквизиции расцвели не где-нибудь у степных кочевников, а в "культурной" Европе, причем не в темных глубинах Средневековья, а в эпоху Возрождения. И эта же эпоха известна свирепыми религиозными войнами, когда граждане западных государств с крайней ожесточенностью истребляли друг дружку, и, например, в Германии было уничтожено три четверти населения. А самые жуткие публичные казни получили распространение уже позже, в эпоху Просвещения. Когда в Англии человеку медленно раздавливали грудную клетку или, скажем, вешали не до смерти, откачивали, вспарывали живот, выжигали внутренности и лишь потом четвертовали. Во Франции колесовали, варили заживо, умерщвляли постепенными пытками, в Италии проламывали головы колотушкой, в Германии и Швеции сажали на кол – иногда после колесования, отсечения рук и ног. И горожане такие зрелища очень любили, приходили семьями, с женами и детьми, а знатные кавалеры и дамы заранее ангажировали себе окна в ближайших домах. Наконец, и Великая Французская революция, провозгласившая торжество Разума, параллельно учинила и торжество массового террора...

Или возьмем такой критерий, как уровень преступности. И мы увидим, что он почему-то тоже повышается по мере того, что принято отождествлять с "прогрессом". Так, в дореволюционной России он был очень низким, причем достигалось это в большей степени не карательными мерами, а прочными моральными устоями граждан. Для совершения преступления человек должен был преодолеть мощный внутренний барьер, он сразу становился "чужим" для всех его исторгали из себя и деревенский мир, и купеческое или дворянское общество, и ему оставалось жить только "на дне". И если почитать самые громкие уголовные дела конца XIX-начала ХХ в., то мы обнаружим поразительный факт: в большинстве случаев полиции даже не приходилось искать преступников, их замучивала собственная совесть, и они шли сдаваться. Так что история Раскольникова является отнюдь не писательской выдумкой Достоевского, она многократно повторялась в реальности. И наверное, не случайно на момент Февральской революции в тюрьмах и на каторгах находилось всего около 100 тыс. чел. – это в целом, и уголовных, и политических. Цифра-то, по нашим понятиям, смехотворная. Зато в западных центрах "культуры" с преступностью уже было "все в порядке". И опять же, несмотря на жесточайшие карательные меры. Ну да и Россия по мере своего "прогресса" в ХХ столетии смогла успешно догнать и перегнать их в данном отношении.

Так что же, получается парадокс? На самом деле – нет. Потому что основой наших представлений о "прогрессе" является учение европейских "гуманистов" о грядущем торжестве человеческого разума. О том, будто всеобщее просвещение и развитие науки способны решить все проблемы и привести человечество ко всеобщему счастью. И как раз на базе данных учений развивались потом и либеральные, и демократические, и социалистические теории, в свою очередь однозначно отождествлявшие себя с вектором "прогресса" и бравшие идею торжества разума в качестве неоспоримой аксиомы. Что и запрограммировалось в нашем мышлении. Но только в данном случае сам базовый постулат оказывается неверным. Насчет универсального и самодостаточного значения разума. Ведь увлечение рациональными началами вызывает перекос в сознании – увы, в ущерб началам духовным. Что и приводит к отрицательным побочным явлениям. Наверное, здесь нелишне будет вспомнить ряд видных российских деятелей – К.П. Победоносцева, М.Н. Каткова, митрополита Московского Св. Филарета, Св. Иоанна Кронштадтского, которых современная им "прогрессивная общественность" возвела в ранг "реакционеров", и под этим углом большинство историков склонны их рассматривать до сих пор. Но на самом-то деле как раз с точки зрения нынешнего опыта России и человечества становится отчетливо видно, что эти мыслители были абсолютно правы. Потому что выступали отнюдь не против просвещения, науки и культуры – но указывали, что подобные факторы должны быть вторичными по отношению к духовному воспитанию.

Да ведь и впрямь, в чем же получается суть "прогресса"? Только в том, чтобы производить еды многократно больше, чем возможно съесть? И одежды многократно больше, чем можно износить? И соорудить построек многократно больше, чем можно использовать? В том, чтобы вместо единичных шедевров получить возможность заполонить весь мир штамповками "массовой культуры"? Может, в том, чтобы побыстрее и поэффективнее исчерпать ресурсы своей планеты? Или в том, чтобы полусумасшедший фанатик, прежде вынужденный довольствоваться кинжалом, смог теперь одним махом прихватить тысячу жизней? А ведь все это как раз и есть торжество "рационализма". Кстати, и проблема преступности оказывается торжеством чистого рационализма, доведенного до абсолюта,– то есть до полного отрицания нравственных установок. Разве не "логично" убить человека, если тебе это выгодно или это доставит тебе удовольствие? И есть уверенность, что не попадешься? Ну а в более крупных масштабах – разве не рационально для государственного руководства физически уничтожить всех неугодных? Или своих противников на международной арене? А в итоге приоритет технического прогресса над духовными ценностями оборачивается то пулеметами чрезвычаек, то газовыми камерами концлагерей, то атомными бомбами Хиросимы и Нагасаки, то рушащимися от рук террориста домами и небоскребами.

Проявились подобные закономерности и в Первой мировой. С какой-то стати ее порой принято считать "последней рыцарской" войной, но действительности это не соответствует. Впрочем, можно поставить вопрос и шире – а были ли войны хоть когда-нибудь "рыцарскими"? Благородных мушкетеров мы знаем по художественной литературе, но в реальности в их эпоху победители имели привычку оставлять после себя руины городов и деревень с грудами трупов мирных жителей. Правда, в XVIII – XIX вв. действительно были попытки соблюдать некие правила взаимоуважения, но они оставались весьма условными. Можно вспомнить Карла XII, поголовно истреблявшего русских пленных. Или Наполеона, фактически узаконившего для своих солдат грабежи и осуществлявшего массовые расправы над пленными и мирным населением на Ближнем Востоке, в Италии, Испании, России. Или зверства англичан в Индии и Южной Африке. И если французские и английские офицеры у бастионов Севастополя в моменты перемирий галантно раскланивались с русскими, это не мешало им поощрять зверства своих союзников-турок а Боснии и Черногории.

Словом, во все времена характер войн зависел тоже не от "цивилизованности" их участников, а от морального облика тех или иных полководцев и армий. И в Первую мировую проявлять "рыцарство" или хотя бы его видимость были склонны далеко не все государства. Причем в худшую сторону сразу же выделилась германская армия, которая еще со времен Франко-прусской войны, Китайской кампании и своих африканских "подвигов" воспитывалась в духе крайней жестокости. Да-да, воспитывалась, это внедрялось целенаправленно и обосновывалось именно с позиций чистого рационализма. Еще Клаузевиц ввел в свое учение о войне "теорию устрашения" и писал, что "нужно бороться против заблуждений, которые исходят из добродушия". Он доказывал, что мирное население должно испытывать все тяготы войны – тогда оно будет воздействовать на правительство, чтобы то поскорее запросило мира. "Мы должны поставить его (противника) в положение, которое при продолжении войны окажется для него более тяжелым, чем капитуляция". Стоп. Но ведь это же не что иное, как... основной принцип современного терроризма! Принимайте наши условия или будут гибнуть ваши граждане. А вы, граждане, надавите-ка на власть, чтобы принимала...

Но с этим положением был согласен и Шлиффен, выдвинувший аналогичную "доктрину уничтожения". А фельдмаршал фон дер Гольц в своей книге "Нация с оружием" писал, что в войне "нельзя пренебрегать никакими средствами" и восхищался Наполеоном, который "готов был залить огнем и кровью неприятельскую страну". И еще в 1902 г. германский Генштаб издал "Kriegsbrauch im Andkriege" – официальный кодекс ведения войны. В нем разделялись принципы Kriegsraison – военной необходимости, и Kriegsmanier законы и обычаи военных действий, причем подчеркивалось, что первые всегда должны стоять выше вторых. Еще не были написаны книги Гитлера и Розенберга, статьи Геббельса и приказы Гиммлера, но уже существовали работы Ницше. И кажется просто безнравственным, что в современных школьных учебниках он упоминается в числе "выдающихся" философов и мыслителей. И доказывается, будто в самих трудах Ницше не было ничего опасного, они, дескать, лишь представляли протест против существующей "ханжеской морали". Вот именно. Его работы и были протестом. Против христианской морали. Поучая, что "война и смелость творит больше великих дел, чем любовь к ближнему". Воспевая жестокость и волю к власти – добей упавшего, отвергни мольбу о пощаде и т.п. И в Германии начала ХХ в. теории Ницше были весьма популярны, книгу "Так говорил Заратустра" частенько находили потом в офицерских сумках и солдатских ранцах.

И стоит ли после этого удивляться поведению этих солдат и офицеров с русскими отпускниками, очутившимися в их власти? А с началом боевых действий начались и зверства на оккупированных территориях. Когда германские войска вошли в польский г. Калиш, на город наложили контрибуцию и взяли 6 заложников до ее уплаты – православного священника, раввина, 2 ксендзов и 2 купцов. Деньги внесли немедленно, но заложников все равно расстреляли, а ночью 7.8 неизвестно почему германская артиллерия открыла огонь по жилым кварталам. Всего, как подсчитал один отставной артиллерист, было выпущено 423 снаряда. Очевидец писал: "Картина Калиша после бомбардировки была ужасна, на улицах валялись сотни трупов... Немецкие солдаты арестовывали все мужское население на прусскую территорию". Примерно то же самое – расстрелы заложников, взыскание контрибуций, грабежи, объявление мужчин военнопленными происходило в Ченстохове и других местах, куда вступили немцы.

Массовыми репрессиями ознаменовалась и оккупация Бельгии. Причем и здесь они были обусловлены чисто рациональными соображениями. Ведь по плану Шлиффена – Мольтке оставлять в тылу крупные силы для поддержания порядка было нельзя. А значит, требовалось сразу же, одним махом запугать и "приручить" местное население, чтобы пикнуть не смело. Были заранее отпечатаны большими тиражами прокламации, угрожающие расстрелами за все за порчу дорог и линий связи, за спрятанное оружие, за укрывательство солдат противника. Объявлялось, что в случае "враждебных актов" деревни "будут сожжены", а если таковые произойдут "на дороге между двумя деревнями, к жителям обеих деревень будут применены те же меры". Подобные воззвания повсюду распространялись и расклеивались передовыми частями. Никакого партизанского сопротивления в Бельгии не было. Наоборот, бельгийское правительство предписало своим гражданам безоговорочно подчиняться оккупантам и сдавать имеющееся оружие, чтобы не дать повода к террору. Но немцы были раздражены – эту страну они надеялись промаршировать без выстрелов, а пришлось вести бои. Их задерживали мосты, тоннели и дамбы, взорванные отступающей бельгийской армией. И германская армия тут же начала отыгрываться на мирном населении, а чтобы оправдать собственные злодеяния, было объявлено, будто сопротивление существует. В первый же день вторжения стали хватать и расстреливать католических священников, якобы организующих это сопротивление, арестовывали и других жителей. 4.8 произошли казни заложников в Варсаже, сожгли деревню Баттис, потом был разрушен г. Визе часть жителей расстреляли, а 700 чел. угнали на работу в Германию. Да, и такое уже практиковалось.

Террор проводился с ведома и по прямым указаниям командования. Мольтке писал ген. Конраду: "Разумеется, наше наступление носит зверский характер, но мы боремся за нашу жизнь, и тот, кто посмеет встать на нашем пути, должен подумать о последствиях". В приказах Ставки и командующих армиями предписывались "жестокие и непреклонные меры", "расстрел отдельных лиц и сжигание домов". И получалось так, что сами по себе эти репрессии убеждали солдат и офицеров в наличии организаций сопротивления, широко распространялись слухи о "бельгийских снайперах", в свою очередь способствуя дальнейшему нарастанию террора – посту или пикету что-то чудилось, они палили среди ночи, а их выстрелы приписывали "снайперам" и устраивали бойню местных граждан. Согласно приказу фон Клюка части его армии в каждом населенном пункте сперва брали 3 заложников – судью, бургомистра и священника. Потом командующий предписал брать по 1 человеку с каждой улицы. Потом по 10 чел. с улицы. И, например, в Аэршоте 19.8 было расстреляно 150 чел. После массовой расправы был сожжен и разрушен г. Вавр. Командующие 2-й армией фон Бюлов и 3-й фон Хаузен действовали аналогично. 23.8 в Льеже было вывешено объявление Бюлова, что население Анденна "наказано с моего разрешения как командующего этими войсками путем полного сожжения города и расстрела 110 человек". Его же части учинили бойню в Тамине, в Белгстуне казнили 211 чел., в Сейле – 50. В Тилине учинили грабеж и пьяную оргию, на второй день население согнали на площадь и открыли огонь, раненых и уцелевших добивали штыками – погибло 384 чел.

Приказ Хаузена требовал от подчиненных наказывать за любое проявление непокорности "самым решительным образом и без малейших колебаний". В его армию входили корпуса саксонцев, особо отличавшихся по части грабежей и расправ. Иногда даже не трудились назначать заложников, а собирали жителей селения на главную площадь и в зависимости от настроения расстреливали каждого десятого, каждого второго или всех. Хаузен считал преступлением саму "враждебность бельгийского народа". Среди граждан г. Динана он лично узрел "вероломство" и обвинил их, что они "мешали восстановлению мостов" (их заставили восстанавливать мосты, а они плохо работали). Согнали в центр города всех, кто не догадался сбежать. И поскольку, как потом без малейшего смущения признался Хаузен, "от них исходила неукротимая враждебность", он решил их "наказать". Людей долго держали на площади, потом мужчинам велели отойти на одну сторону, а женщинам и детям на противоположную и построили на коленях лицом друг к другу. Между ними вышло две шеренги солдат и открыли огонь, одна по мужчинам, другая по женщинам. Всего было опознано и погребено 612 чел., от стариков и старух до трехнедельного младенца Феликса Феве. А город немцы сожгли. Массовую расправу части 2-й и 3-й германских армий учинили и в Намюре – тут расстреляли по 10 чел. с каждой улицы.

В ряду германских злодеяний особенно большой резонанс вызвало разрушение Лувэна. Это был старинный городок с многочисленными памятниками средневековой архитектуры. Он славился своей уникальной библиотекой, основанной в 1426 г. и хранившей тысячи древних пергаментов, редчайших изданий и рукописей. Заняв Лувэн, части 9-го резервного корпуса 1-й армии Клюка, как обычно, взяли заложников. Потом якобы кем-то был ранен солдат, и 25.8 их расстреляли. Но в этот же день бельгийская армия предприняла вылазку из Антверпена, отбросив преследовавшие ее авангарды противника. Некоторые откатились до Лувэна, началась паника, солдаты палили кто куда, в том числе попадая и друг в друга. Все это свалили на "снайперов", и над городом началась расправа. Расположен он рядом с Брюсселем, и оттуда прибыли журналисты нейтральных стран, застав жуткие сцены. Повсюду полыхали пожары и бесчинствовали солдаты. Пьяные, ошалевшие от вседозволенности, они шли от дома к дому, выгоняли жителей, грабили и поджигали. Один стал взахлеб орать корреспонденту: "Мы разрушили три города! Три! А будет еще больше!" Кругом лилась кровь. На глазах журналиста нью-йоркской "Трибюн" производились расстрелы священников и женщин. А многим гражданам походя, между делом, проламывали головы прикладами или кололи их штыками.

Трагедия получила международный резонанс, посыпались официальные протесты, а президент США Вильсон предложил передать знаменитую библиотеку под покровительство нейтралов. Но она уже погибла. 28.8 Лувэн посетили американские, шведские и мексиканские дипломаты. Город горел, и от многодневных пожаров накалились мостовые. Население было истреблено, всюду валялись мертвые тела. И лишь 30.8, после поднятого дипломатами скандала германская Ставка распорядилась прекратить расправу над Лувэном – от которого осталась груда руин. Послу в Вашингтоне из Берлина полетели инструкции: разъяснять, что "Лувэн был наказан путем разрушения города" за преступления самих жителей. О том же германский МИД выпустил коммюнике, а кайзер не постеснялся направить послание Вильсону, утверждая, будто его "сердце обливается кровью" по поводу страданий Бельгии... " в результате преступных и варварских действий бельгийцев".

Аналогичные зверства продолжились во Франции. Почти у каждого крестьянина тут имелись дробовики для охоты на зайцев, портящих виноградники. Но было объявлено, что ружья населению "присланы из Парижа", чтобы стрелять в спины кайзеровским войскам. И хватать начали даже тех, кто добровольно сдавал оружие. Здесь тоже расправы шли по приказам свыше, этим отметились все германские командармы. 25.8 части 4-й армии герцога Вюртембергского учинили расправу в Бразейле, 26.8 войска Хаузена сожгли Рокруа, по приказу Клюка расстреляли заложников в Санлисе, по приказам кронпринца – в Монмеди, Этене, Конфлане, в полосе Руппрехта казнили эльзасцев и лотарингцев, приветствовавших французов, под Нанси сожгли деревню Номени, 50 жителей расстреляли и перекололи штыками. Немецкий офицер фон Блом, похоже, угрызений совести отнюдь не испытывая, писал, что в любом населенном пункте, где останавливалось их подразделение, он "от каждого двора по приказу ротмистра фон Клейста брал по мужчине, а если мужчин не было – то женщин". И если чудились какие-то враждебные акции, "заложников казнили". Кстати, упомянутый фон Клейст – тот самый, прославившийся уже в следующей войне. Когда он дослужился до фельдмаршала, командовал группой армий, а закончил жизнь в тюрьме в качестве военного преступника. А в Гвардейском резервном корпусе, производившем массовые расстрелы в Намюре, адъютантом одного из полков служил лейтенант Манштейн, тоже будущий фельдмаршал и военный преступник, известный гекатомбами на Украине и Юге России. Как видим, опыт злодеяний они набирали еще в Первую мировую.

И представляется просто "черным анекдотом", когда, например, Тирпиц, приехав со Ставкой в Седан, писал о перепуганной французской прислуге: "На нас, разумеется, смотрят, как на коварных убийц и насильников. Мы их успокоили, заверив, что мы не русские". Да, о "русских зверствах" германская пропаганда вопила очень громко. Но не будем голословными и приведем факты. Скажем, приказ Брусилова по 8-й армии от 7.8.14 г., изданный при переходе границы, гласил: "Русская армия не ведет войны с мирными жителями, русский солдат для мирного жителя, к какой бы он народности не принадлежал, не враг, а защитник, а тем более он защитник для родного по крови галичанина. Я выражаю глубокую уверенность, что никто из чинов, имеющих честь принадлежать к армии, не позволит себе какого-либо насилия над мирными жителями и не осрамит имя русского солдата. С мирным населением каждый из нас должен обращаться так же, как это было бы в родной России". Вот в этом и состоит принципиальная разница. У немцев террор проводился целенаправленно, по приказам командования. Русское же командование подобные безобразия категорически запрещало. Конечно, на самом деле были и грабители, и мародеры – в семье не без урода. Брусилов, например, в своих воспоминаниях не скрывает, что подобные факты в Восточной Галиции имели место. Но за такое ловили, предавали военно-полевому суду и расстреливали. Да и командиры вели соответствующую разъяснительную работу. И к моменту вступления в Западную Галицию эти пагубные явления удалось полностью искоренить.

Или возьмем такой пример. В Бельгии и Франции в первую очередь брались в заложники и попадали под расстрелы католические священники, на Восточном фронте – православные, поскольку считалось, что они своим влиянием могут организовать паству для сопротивления. А при взятии Львова униатский митрополит Шептицкий, ярый враг России, был всего лишь взят под домашний арест. Потом и вовсе его освободили под честное слово не вести антироссийской пропаганды. Но слова своего он не сдержал, в проповедях занялся открытой подрывной агитацией. И что же? Был выслан... в Киев. Позже выставлял себя "мучеником", пострадавшим от схизматов, а русофобскую деятельность продолжал еще долго, будучи после Второй мировой одним из идейных вдохновителей бандеровского движения.

Весьма красноречивой выглядит и история с ген. Мартосом. Ему в плену было предъявлено обвинение, будто по его приказу русская артиллерия бомбардировала мирный Найденбург. Людендорф лично третировал старого полководца, обещая ему суд и расстрел. Пошла травля Мартоса в германской прессе, было начато следствие по обвинению в "обстреле населенных пунктов", а также "грабежах и насилиях над жителями, осуществлявшихся подчиненными ему войсками". Хотя главной причиной для раздувания "дела Мартоса" стало другое обстоятельство. В начале ХХ в. в практике международного права считался общепризнанным принцип "to quoque" – "как и другой". Если одна сторона допускала те или иные нарушения принятых норм и конвенций, то и ее противники могли делать то же самое, и преступлением это уже не считалось. Поэтому для немцев было крайне важно устроить показательное судилище над Мартосом – тогда факты типа Лувэна и Калиша получали правовое оправдание. А нигде, кроме Восточной Пруссии, противники Германии на ее территорию не вторгались. Так что дело было "заказным" и заведомо политическим. Но даже при всей предвзятости, диктуемой этими требованиями, никаких доказательств, которые можно было бы употребить против Мартоса, следствие найти не смогло! Выяснилось, что упомянутого обстрела вообще не было. Да еще вдобавок пастор Найденбурга оказался то ли слишком честным, то ли непонятливым, и опубликовал в "Берлинер Тагеблатт" статью "Пребывание русских в Найденбурге", где подчеркивал порядок и дисциплину в войсках противника и сообщил, что "никому из жителей не было причинено никаких обид и имущественного ущерба". И в марте 1915 г. следствие над Мартосом было прекращено "по недоказанности обвинения".

Тем не менее, Людендорф и Франсуа повторили уже опровергнутую их собственным следствием клевету насчет Мартоса в своих мемуарах. А потом эти "факты" так и перешли без проверки в зарубежную литературу Да и вообще легенда о "русских зверствах" оказалась очень живучей, она же вполне ложилась в русло западных представлений о "варварской" России. Хотя в описаниях этих зверств германская пропаганда порой доходила до абсурда. Так, утверждалось, будто "дикие" казаки не только разбивают головы младенцам, но и любят полакомиться их мясом. И верили! Очевидцем зафиксирован случай в Омулефоффене, когда некая фрау с ребенком, встретив на улице чубатых оренбуржских казаков, упала перед ними на землю и стала биться в истерике. Те не могли понять, в чем дело, пока подошедший офицер не перевел, что она умоляет их не кушать ее киндера, а если уж им очень хочется человечинки, то лучше пусть употребят в пищу ее саму, она на это готова.