Текст книги "Назидательная проза"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Валерий Алексеев
Назидательная проза

Чуждый разум

1

Научно-исследовательская окраина крупного города.

Бугристый пустырь, через который прокладывается проспект Торжествующей мысли. («На Мысли сходите?» – «Нет, я дальше». – «Тогда не стойте в дверях».)

Длинное голубовато-серое здание Института конкретного счета (ИКС), похожее на развернутый бортом к проспекту авианосец.

Два нижних этажа института заняты электронно-вычислительной техникой, в основном машинами класса «Нега» и «Большой Голубой Идеал». В машинных залах, стены которых обиты белым кожимитом, чуть слышно шипят кондиционеры. Среди серых шкафов основной памяти бродят операторы в сиреневых халатах и марлевых масках. Они курят в рукав и вполголоса переругиваются. На дверях предупредительные таблички: «Тоном ниже!», «Вали отсюда!» и «Может дернуть».

На остальных семи этажах расположились абоненты электронного парка – отделы и группы института. Здесь коридоры отделаны ореховыми панелями под пластик, пол покрыт алым полиэтиленом, на нем в изобилии расставлены желтые и зеленые кресла.

Нас, собственно, интересует третий этаж, где помещается отдел пересчета, руководимый товарищем Никодимовым. Никодимов Борис Борисович, сорока трех лет, – высокорослый, плотный, осанистый, белобрысый мужчина с красным лицом. Одет в черно-серый с блеском элановый костюм. Женат, морально чрезвычайно устойчив. Лицо в данной повести второстепенное.

В отделе пересчета двенадцать групп, каждой группе на третьем этаже отведены одна-две, а то и пять-шесть комнат. Двери комнат двойные, как в лифте, скользящие на магнитных замках, поэтому в коридоре тихо, словно в подземелье. Снаружи на каждой двери горит криптоновое табло с фамилиями сотрудников. Если фамилия погасла, значит, сотрудник вышел прогуляться или покурить. Правда, эти табло в большинстве неисправны и горят постоянно, не выключаясь даже по ночам, когда институт совершенно пуст.

Просторная застекленная галерея соединяет третий этаж института с пищеблоком (ресторан, кафетерий, столовая, отдел полуфабрикатов), который построен во дворе, чтобы запахи съестного не распространялись по этажам института и не влияли на магнитную память машин.

Возле входа в галерею (по правую руку) находится комната номер триста пятнадцать, где работает группа пересчета трюизмов. На табло триста пятнадцатой комнаты обозначены четыре фамилии: Мгасапетов Г. В., Ахябьев Р. А., Путукнуктин В. В. и Фомин В. И.

Мгасапетов Гамлет Варапетович, тридцати пяти лет, старший научный сотрудник, руководитель группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), – коренастый, смуглый, тонкогубый мужчина с короткой стрижкой и с маленькими глазами. Одет в тесноватую замшевую курточку и черную водолазку. Женат повторно, но морально довольно устойчив. Деликатен, отзывчив, добр.

Ахябьев Роберт Аркадьевич, двадцати семи лет, младший научный сотрудник группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), – бледнолицый, сероглазый, практически лысый (легкий пушок на макушке), высокий мужчина с узкими плечами и большим животом. Одет в голубой свитер крупной вязки и мятые серые брюки. Морально устойчив, но необычайно талантлив. Отличается развитым чувством юмора.

Путукнуктин Всеволод Владиславович, двадцати четырех лет, младший научный сотрудник группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), – худощавый миловидный шатен с длинными (до плеч) волосами. Одет хорошо. Женат, застенчив, морально подвижен.

Фомин Владимир Иванович, двадцати восьми лет, младший научный сотрудник группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), – невысокий худой мужчина, брюнет, с умеренными залысинами и с глубокими карими глазами. Опрятно одет в коричневый костюм и в рубашку защитного цвета без галстука. Холост, морально выдержан.

2

Стоял дождливый рабочий день примерно в середине лета. Ровно в полдень по всем девяти этажам Института конкретного счета с быстротой молнии пролетела весть о том, что пищеблок, о необходимости которого говорилось на последней профсоюзной конференции, наконец открылся. На ферромагнитную ленту «Большого Голубого Идеала» была тотчас же нанесена соответствующая запись, и самопечатающее устройство этого гиганта мысли проворно отстучало на белом листе: «Слава богу!»

Надо сказать, что здание Института конкретного счета находилось в стадии достройки, и, хотя новоселье было отпраздновано месяц назад, на крыше института еще полным ходом шли остаточные работы по доведению солярия, плавательного бассейна и малой вертолетной площадки.

Пищеблок не считался первоочередным объектом, но нужда в нем была огромная. Поскольку ни одной столовой на проспекте Торжествующей мысли не планировалось, а кушать в основном здании категорически запрещалось, в обеденный перерыв сотрудники института во главе с начальниками отделов выходили на улицу и живописными группами располагались на пустыре для поедания домашних бутербродов.

Пока стояла ясная погода, это было еще терпимо, но вот началась полоса обложных дождей, пустырь превратился в гигантское желтое болото, и положение стало почти безвыходным. Достаточно было кому-нибудь из сотрудников вынуть из портфеля жареный пирожок, как утонченные «Неги» начинали нервничать, барахлить и жаловаться на отвратительный запах. Не помогали ни двойные двери, ни магнитный запор. Вахтеры и охранники бродили по этажам и мрачно принюхивались, директор института в ежедневных приказах сурово распекал «бутербродников», не помогало и это. В туалетах и в фотолабораториях, в конференц-зале и в типографии – где-нибудь кто-нибудь что-нибудь непрерывно жевал.

Дошло до того, что молодой программист, бормоча: «К черту, к черту!», прямо в машинном зале принялся шелушить воблу, и головная «Нега-15», напечатав на ленте: «Кошмар!», погрузилась в беспамятство. Только тогда руководство института пригрозило строителям, что с них взыщут стоимость пострадавшей машины, и строители засучив рукава за одну неделю довели пищеблок до кондиции.

3

В двенадцать тридцать Мгасапетов, Ахябьев, Путукнуктин, Фомин сложили свои бумаги в папки с прижимными механизмами, посмотрели на табло внутреннего оповещения (там горела обычная надпись: «А если подумать?») и прислушались. В ту же минуту стены и потолочные перекрытия затряслись от топота ног. Это шли на обеденный перерыв сотрудники отдела общего счета.

В институте отдел общего счета находился на особом положении. Именно этот отдел раз в три месяца спускал Предварительную цифру, под которую, хочешь не хочешь, приходилось подлаживаться. Предварительная цифра имела силу закона природы, и на этот счет во всех электронных машинах были установлены специальные ограничители. Какой-то шутник из числа операторов спросил однажды дежурную «Негу», как она относится к Предварительной цифре. «Я ее обожаю», – с достоинством ответила «Нега». На тот же вопрос более мощный и автономно мыслящий «Идеал» отреагировал по-другому. «Помалкивай, парень», – отстучал он на ленте выдачи.

– Ну что ж, друзья мои, – сказал Мгасапетов, и на звук его голоса на табло моментально включилась другая надпись: «Выступай по делу!» Гамлет Варапетович с неудовольствием покосился на горящую надпись, но ничего не предпринял: отключить служебную сигнализацию он мог, но был не вправе. – Раньше чем через полчаса нас не вызовут. Проведем же эти полчаса с пользой.

Гамлет Варапетович сидел за своим столом, на котором, как символ частичной власти, возвышался пульт прямой связи с «Большим Голубым Идеалом» – довольно массивное сооружение, представляющее собой некоторую комбинацию телефонного аппарата и пишущей машинки. На столах у Ахябьева и у Фомина стояли лишь пульты вызова «Неги», ничем не отличающиеся от обыкновенного телефона да, по сути дела, телефоном и являющиеся: набрав определенный номер и позабыв нажать кнопку распределителя, можно было вместо голоса любимой женщины услышать скрипучий ответ горбуньи-«Неги»: «Еще один умник нашелся! Куда без очереди?» У Славы Путукнуктина и такого аппарата не было. Более того: по молодости лет тембр его голоса вообще не значился в картотеке электронного парка, и все свои переговоры с машинами Путукнуктин вел через третье лицо. Это было унизительно, но, в общем-то, справедливо. Право голоса в ИКСе надо было еще заслужить.

– Я слышал, новости есть, – задумчиво проговорил Ахябьев. – Хотелось бы поподробнее.

– Да, да, конечно, – заторопился Мгасапетов и очень смутился, бедняга: он вечно смущался, когда ему о чем-нибудь напоминали. – Я, собственно, хотел огласить после обеда… но, раз уж так получилось, можно и сейчас.

Ахябьев скрестил на груди руки и устроился поудобнее. Путукнуктин в точности повторил его позу, а Владимир Иванович Фомин горько усмехнулся и опустил голову, чтобы никто не видел его осуждающего лица. Владимир Иванович презирал мягкотелых людей (и, в частности, Мгасапетова) за то, что у них все получалось так, как хотят другие.

Гамлет Варапетович вкратце повторил то, что было известно уже всему институту. Соседи из ИПП вчера перехватили еще одну телепатему, уже третью по счету. И опять-таки эта телепатема содержала подробнейшую информацию о положении дел в Институте конкретного счета, вплоть до таких деталей, что Никодимов не прошел в Ученый совет, что «Большой Голубой Идеал» третью ночь простаивает без работы и от нечего делать играет в азартные игры с охранниками, что некий Ахябьев в рабочее время для собственного удовольствия пересчитывает внеплановый трюизм «Правда хорошо, а счастье лучше», в то время как в своих основных расчетах допустил ряд арифметических ошибок, – ну и так далее, в том же духе.

Совершенно ясно было, что в институте сидит какой-то телепат, прекрасно осведомленный, и посылает мысленные донесения о разного рода непорядках в счетной работе. Куда посылает, зачем – неизвестно. Во всяком случае, донесения эти составлены до неприличия тенденциозно. Картина складывалась такая, что в институте неблагополучно все, а что благополучно, то представляет собой тщательно скрываемое безобразие. Естественно, руководство института было обеспокоено, Уже после первой телепатемы директор ИКСа тов. Хачаврюжин недвусмысленно заявил: «Найду негодяя – уволю».

ИПП (Институт парапсихологии) находился неподалеку, за буераком. Сотрудники этого института сами телепатировать не умели, но аппаратура им придана была импортная, чувствительная, и потому они очень обижались на соседей из ИКСа: «Или вы нам раскройте секрет, или прекратите хулиганить». Мощность перехваченных телепатем значительно (примерно в пятьдесят тысяч раз) превышала человеческие возможности. Динамики в ИПП прямо-таки ревели, разглашая служебные тайны дружественного института. Тем не менее природа этих сигналов была явно биологической, то есть исходили они не от машины, а с поверхности живого мозга. На этом товарищи из ИПП особенно настаивали и даже сердились. Для них это было вопросом престижа: два раза в год ИПП получал колоссальный разнос за безысходность научного поиска. А тут пожалуйста: передача со стороны, притом сверхчеловеческой мощности.

Поскольку энергии обычного человеческого мозга едва хватает для обслуживания карманного фонарика, проблема этих левых телепатем из внутриведомственной переросла в общенаучную, а может быть, и в глобальную. По Институту конкретного счета поползли тревожные слухи. Секретарь-машинистка Линочка из отдела общего счета уверяла, что она своими глазами видела в коридоре девятого этажа таинственное существо. Существо это якобы двигалось на нее, все в скафандре, увешанное щупальцами, и глухо мычало. Слово «пришелец» еще не было произнесено, но директор института тов. Хачаврюжин был вынужден издать специальный приказ «о нераспространении». На лекцию «Теория контакта», организованную для институтских электриков, собралась такая масса народу, что конференц-зал чуть не провалился в гардероб и главный инженер, составивший двусмысленное объявление, получил строгий выговор «за усугубление обстановки». Линочку убедили, что она столкнулась не с телепатом, а с газосварщиком, который шел на крышу приваривать трамплин, вдобавок был нетрезв, почему и издавал глухое мычание. Но этих мер оказалось недостаточно, и слухи продолжали распространяться.

Свою отрицательную роль сыграл и алый полиэтилен, которым были застланы полы в коридорах. От трения ног на поверхности пола скопился довольно значительный электрический заряд, и при малейшем рукопожатии даже между рядовыми сотрудниками проскакивала яркая искра, сопровождающаяся оглушительным треском и резкими болевыми ощущениями. Люди стали сторониться друг друга, обмениваясь при встрече лишь беглыми улыбками, которые искры не вызывали.

Вот почему психологически сотрудники института были уже готовы к выводу, который руководство решило огласить именно сегодня, в день всеобщего добродушия, вызванного открытием пищеблока. Вывод этот сводился к следующему:

1. Возможно (НБ: возможно, но не обязательно!), в стенах института действительно функционирует чуждое существо, которое, внешне ничем не отличаясь от рядового сотрудника, пользуется доступом ко всем каналам внутренней информации и держит себе подобных в курсе институтских дел.

2. Под определением «чуждое» не следует понимать «инопланетное», хотя такое толкование и не исключено, так как способность посылать столь мощное излучение земным организмам не свойственна, а излучение имеет отчетливо биологическую природу.

3. Как бы то ни было, Институт конкретного счета, являясь средоточием информации и статистики, может в принципе быть удобным местом для помещения наблюдателя извне.

4. Если такое наблюдение имеет место, оно в соответствии с целым рядом общих философских положений должно служить благородным и универсальным целям, а потому сотрудникам ИКСа рекомендуется не поддаваться панике и относиться к этой возможности терпеливо, доброжелательно и спокойно.

5. Однако не следует забывать, что, находясь под наблюдением извне, институт должен всемерно повышать эффективность и слаженность своей работы, чтобы не предстать перед чуждым взором организацией рыхлой, морально несобранной и лишенной определяющей цели.

– Итак, друзья мои, добросовестность, сдержанность, бдительность, – сказал в заключение Мгасапетов. – А главное – человеческий такт. Перед тактом Он безоружен. Кстати, может быть, Он сейчас среди нас.

– Я в этом не сомневаюсь, – язвительно сказал Ахябьев. – Кроме вас троих, никто о моем хобби не знал.

Роберт Аркадьевич имел в виду то щекотливое обстоятельство, что телепат, на кого бы он ни работал, упомянул в своем последнем донесении персонально о нем. Но хотя тон Ахябьева был чрезвычайно насмешлив, по внешнему виду Роберта Аркадьевича можно было предположить, что это обстоятельство очень льстит его самолюбию. Надо признать, что такой чести (быть замеченным извне) в институте покамест сподобились очень немногие. Что же касается оргвыводов, которые руководство могло и имело право сделать (злополучный трюизм «Правда хорошо, а счастье лучше» шел по разряду некорректных, и пересчет его, да еще в рабочее время, был тяжким служебным проступком), то Ахябьева эти оргвыводы нисколько не волновали: он был, безусловно, талантлив, отлично знал об этом, и руководство тоже об этом знало. Пересчет внепланового трюизма был далеко не первой шалостью Роберта Аркадьевича. Арифметические же ошибки Ахябьев умел делать такие, что на каждой из них можно было строить докторскую диссертацию. Что, кстати, и сделал начальник отдела пересчета тов. Никодимов прошлый год по весне.

– Ну, если мы начнем показывать друг на друга пальцами… – недовольно проговорил Путукнуктин. По молодости и неопытности Слава Путукнуктин был очень недоверчив. Он полагал, что никакого пришельца не существует и вся эта история выдумана Ученым советом, чтобы повысить качество расчетов. Действительно, перед наблюдателем извне стоило и постараться. Но тем не менее (так странно устроен человек) Путукнуктин смертельно завидовал Роберту Аркадьевичу, который со своими арифметическими ошибками вышел (чем черт не шутит!) в глубокий космос, в то время как он со своими находился в полной безвестности. – …тогда уж надо начинать с верхов. Ведь если рассуждать логически, сам Хачаврюжин, как бы это выразить половчее, тоже в какой-то степени подлежит…

Гамлет Варапетович смутился, почесал пальцем нос, но вынужден был согласиться, что такая возможность действительно не исключена.

– Да, но мои расчеты… – начал Ахябьев. – Хачаврюжин о них понятия не имел.

– О твоих расчетах, мой милый, – возразил ему Слава Путукнуктин, – о твоих расчетах знает половина института. Перфораторщица знает? Знает. Дежурный оператор тоже знает. Не на пальцах же ты считаешь в конце концов.

Владимир Иванович Фомин слушал этот разговор и раздражался. А раздражался он всегда, когда речь заводили о пустом. Не верил Фомин в пустое, и в ИПП он тоже не верил. Но если недоверие Путукнуктина исходило от недостатка опыта, у Фомина оно исходило от избытка. По поводу телепатем у Фомина была своя версия: ИПП (и это любому вахтеру известно) находится на грани закрытия. Три года назад торговые организации города Кимры заказали в ИПП простенький телепатометр для изучения спроса покупателей, и до сих пор этот заказ не выполнен. А почему? Да потому, что никакой телепатии не существует. И чтобы поддержать свою репутацию, ИПП пустился на этот сомнительный трюк. «Позвольте, дорогие, как это не существует? Вот полюбуйтесь, свеженькая телепатемка, подлинность которой подтверждена Институтом конкретного счета». А информацию о неприятностях в ИКСе сотрудники ИПП получают по нормальным человеческим каналам. Кто из нас не дарил своей нежности секретаршам и машинисткам? А что мы с этого имеем? Информацию, ее одну.

Кроме того, что за подход: «Завелся пришелец»? В солидном, уважающем себя институте, где есть проходная, охранная служба, отдел кадров, наконец, – в таком учреждении не может ничего завестись. Мыши, тараканы – куда ни шло, да и то можно указать и наказать виновных, а тут, видите ли, завелся пришелец, и никто как будто ни при чем. Да еще пришелец, по внешнему виду не уступающий сотрудникам. Что значит «по внешнему виду»? А документы у него тоже не уступают? А анкетные данные? У Фомина, например, в анкете все ясно: родился двадцать пятого августа тысяча девятьсот сорок пятого года в городе Туле. И это можно перепроверить, если настанет нужда. Допустим, окажется, что Фомин родился не в Туле, а в созвездии Лебедя. Тогда одно из двух: либо документы у Фомина поддельные, либо, простите, где же тогда тот Фомин, который в Туле родился?

Об этом Фомин и сказал со всей присущей ему прямотой, но понимания не встретил. Ахябьев и Путукнуктин переглянулись глумливо, а Мгасапетов возразил в том смысле, что «эти там», по-видимому, не глупее нас, а может быть, даже и умнее. Такое низкопоклонство перед чуждым разумом очень не понравилось Фомину, но он решил промолчать и предоставил дискуссии возможность развиваться естественным путем.

4

– Пришельца надо искать среди новобранцев, – значительно сказал Ахябьев. – Поскольку он начал функционировать совсем недавно.

И все, как сговорившись, повернулись к Путукнуктину.

– А может быть, он три года вживался! – с обидой ответил Путукнуктин. – Скорее пришельца надо искать среди тех, кто на других показывает пальцем. Стратегия опережения, вот так вот!

– Мне представляется… – задумчиво начал Гамлет Варапетович, но ему не дали договорить. Путукнуктин и Ахябьев шумно заспорили: может ли упоминание в телепатеме служить гарантией непричастности? Ахябьев утверждал, что может. Зачем наблюдателю доносить на себя самого? Путукнуктин, напротив, считал, что не может, поскольку «эти там» должны были предусмотреть такой элементарный ход.

Разгорячившись, Роберт Аркадьевич набросал на листке из календаря программу вопроса и позвонил в машинный зал. Минуты две все молча ждали ответа, потом Ахябьев пожал плечами и, криво усмехнувшись, положил трубку.

– Ну что? – нетерпеливо спросил его Путукнуктин.

– А ничего, – ответил Роберт Аркадьевич. – Эти «Неги» совсем обнаглели, скоро непечатно выражаться начнут.

При этих словах Фомин громко и радостно засмеялся. Все посмотрели на него с недоумением, но он ничего не стал объяснять, только покрутил головой и, усмехаясь, стал рыться в своем столе. В тумбу стола у Фомина был вмонтирован портативный предметный каталог. С помощью этого нехитрого приспособления Владимир Иванович экономил отведенное ему машинное время. Другие по всякому пустяку становились на очередь к «Неге», и к концу квартала попадали в жестокий цейтнот. Фомин же выходил на связь с машиной только в случае крайней необходимости, и за это «Нега» его уважала. Владимир Иванович был убежден, что ему-то машина не скажет ничего непечатного.

– Мне представляется… – снова начал Мгасапетов, и на этот раз его услышали. – Мне кажется, что сам наблюдатель… ну, как бы поточнее это сформулировать… ну, не подозревает, что ли, о своих функциях. Не сознает себя пришельцем…

– А кем же он себя сознает? – ехидно спросил Путукнуктин.

– Обыкновенной личностью, – смутившись, пояснил Гамлет Варапетович. – Научным работником, со своей темой, со своим прошлым, со своими планами на будущее. Иначе ему… как бы это сказать… трудно было бы функционировать незаметно. Вжиться мало, надо быть, именно быть обыкновенной личностью. Я на чем основываюсь? Вот нас четверо тут, на глазах друг у друга, неужели мы не угадали бы, кто личность, а кто существо?

– Есть отделы, где сидят поодиночке, – как бы невзначай заметил Ахябьев.

– Есть отдельные кабинеты! – с восторгом поддакнул Путукнуктин.

Но Ахябьеву его реплика не понравилась.

– Слушай, ты, посягатель, – сказал он с досадой. – Постарайся себя превозмочь. Гамлет что-то имеет сказать, но никак не решается. Не мешай человеку тужиться.

– Собственно, я… – конфузливо проговорил Мгасапетов, – я практически уже все сказал. Побольше такта, побольше доверия друг к другу… Так ли уж нам важно знать, кто именно? В конце концов, Он делает свое дело, и указывать на него пальцем бестактно…

– Кончай ты о своем такте, – раздраженно сказал Ахябьев. – Все это мы уже слышали. Ты же другое хотел сказать, Мгасапет.

Владимир Иванович Фомин зорко взглянул на Ахябьева, но опять-таки не вмешался. Хотя вмешаться стоило: недоволен был Фомин поведением своих товарищей.

Ахябьев совсем зазнался, да и Путукнуктин тоже слишком активничает в разговоре. Пора бы им указать на их место… но Мгасапетов делать этого не умел.

– Может быть, действительно… – промямлил Мгасапетов. – Для оздоровления обстановки в нашей группе…

– Я все понял! – вскрикнул Путукнуктин. От волнения он даже привстал со стула. – Существо обнаружено, но мешать ему не хотят! Гамлет Варапетович, ради всех святых: КТО? В КАКОМ ОТДЕЛЕ?

– Видишь ли, Слава, – тихо сказал Мгасапетов, – я, конечно, не имел права… Более того, мне было строжайше предписано… и если вы хоть как-то дадите понять, что я…

– Боже, за кого он нас принимает! – страдальчески заломив руки, простонал Путукнуктин.

– Нет уж, позвольте мне договорить, – с неожиданной настойчивостью сказал Мгасапетов. – Я нарушаю приказ руководства, категорический приказ, и я должен объяснить вам мотивы.

– Это невыносимо… – прошептал Путукнуктин и в изнеможении опустился на стул.

– Славик, Славик, ну зачем ты так волнуешься? – ласково сказал ему Роберт Аркадьевич. – Пусть человек объяснит мотивы. Ты же знаешь Гамлета: немотивированные поступки ему отвратительны.

– Именно! – с горячностью подхватил Мгасапетов. – Именно отвратительны, Робик! Я решил сказать вам всю правду, невзирая… впрочем, я повторяюсь. Я хочу, чтобы этот человек… или это существо, как вам угодно… не чувствовал, в смысле не чувствовало себя среди нас изгоем. Мы должны отнестись к нему человечно: без пренебрежения, без излишнего назойливого любопытства, без недоверия, без зависти… да, без зависти! Я уверен, что оно нас поймет.

– Я тоже в этом уверен, – терпеливо сказал Ахябьев. – Но, Гамлюша, ты требуешь от нас слишком многого. Ведь ты так и не сказал нам, кто ОНО.

– Дело в том, – медленно проговорил Гамлет Варапетович, – дело в том, что я и сам не знаю, кто ОНО. Может быть, ОНО – это я. Но ОНО среди нас, это определенно.

– Ты хочешь сказать… – начал было Ахябьев, но не договорил.

– Я хочу сказать, что ИПП запеленговал источник. И этот источник находится в нашем здании, на третьем этаже, в комнате номер триста пятнадцать. У меня все.

5

Тут стало тихо, конечно: Ахябьев замер с раскрытым ртом, Слава Путукнуктин побледнел, потом покраснел и растерянно завертел головой, и даже Фомин, сунувший обе руки по локоть в ящик своего каталога, вдруг резко выпрямил спину, как будто нашарил там скорпиона. А Гамлет Варапетович, сбросив с плеч своих тяжкий груз мотивации, по-видимому, сразу почувствовал себя легче: он вытер пот со лба, облегченно вздохнул и устроился за столом поудобнее.

– Что ж получается?.. – заговорил Путукнуктин, но покраснел еще больше и надолго умолк.

– Допрыгались! – мрачно буркнул Фомин и, насупившись, возобновил свои поиски в ящике, которые, как ему ни хотелось их растянуть, тут же увенчались успехом: без особого удовлетворения Владимир Иванович достал из стола расчетную карточку по теме «Динамика автомобильных катастроф среди курящих женщин Северного Мадагаскара».

– Что ты этим хочешь сказать? – осторожно спросил его Ахябьев, но Фомин не удостоил его ответом: у него был теперь повод уклониться от дальнейшего участия в разговоре, углубившись в расчеты, и он этим поводом воспользовался.

– Так, так… – сказал Ахябьев неопределенно, но тут новая мысль завладела его сознанием, и он забыл о реплике Фомина. – И что же, – спросил он Мгасапетова, – весь институт уже знает, что мы… то есть что один из нас это самое?

Роберт Аркадьевич юмористически покрутил пальцами в воздухе.

– Что ты, Робик, что ты! – поспешно возразил Мгасапетов. – Я и вам-то не должен был говорить…

Склонившись над бумагами, Владимир Иванович снова горько улыбнулся.

– Однако! – с чувством произнес Роберт Аркадьевич и, откинувшись на спинку стула, повторил: – Однако! За себя я, конечно, спокоен, я себя помню с глубокого детства…

– Я тоже! – торопливо сказал Слава Путукнуктин. – Честное слово, товарищи! С четырехмесячного возраста! У меня просто феноменальная детская память.

– Вот как? – Ахябьев, прищурясь, посмотрел ему в лицо. – Насколько мне известно, это характерно именно для пришельцев. Кстати, Всеволод, объясни ты мне наконец, почему ты так охотно откликаешься на имя «Слава»? Может быть, тебе все равно? Или тебе более привычен порядковый номер?

Путукнуктин взмок от волнения. Он судорожно глотнул, ослабил узел галстука, еще раз глотнул и издал какой-то слабый звук, похожий на писк.

– Да что ты так нервничаешь? – удивился Ахябьев. – Славик, дорогой, успокойся, ты не пришелец. Для пришельца ты слишком быстро себя выдаешь. Итак, остаются двое. Либо Гамлет, либо Фомин. Гамлет, дорогой, я горжусь своей дружбой с тобой, но временами мне начинает казаться… Это имя, эти глаза! Эти маленькие нечеловеческие глаза! И потом, где ты достаешь такие дивные водолазки?

– Робик, ты расшалился, – укоризненно сказал Мгасапетов. – Твое оживление, как бы тебе сказать…

– Выдает во мне пришельца? – подхватил Роберт Аркадьевич. – Боже мой, да я счастлив был бы осмыслить себя неземным существом! Это дало бы ответ на пронзительный вопрос, который с детства меня мучает: отчего я лысею? И большой живот мне зачем? Иногда он так странно урчит… Может быть, там и находится передатчик? В таком случае я уже двадцать минут телепатирую. Нет, Гамлет, ты слишком добр для пришельца. Ты вселил в меня такие странные надежды.

– А Фомин между тем молчит… – жалко улыбаясь, проговорил Путукнуктин.

– Фомин? – Роберт Аркадьевич круто повернулся на стуле, чтобы лучше рассмотреть Фомина. – Да, пожалуй. Склад черепа, форма ушей… Скажи, Владимир Иванович, тебе не хочется временами превратиться в исполинского паука?

Фомин ссутулился над бумагами и ничего не ответил.

– Вот видите, он промолчал! – не унимался Ахябьев. – А ведь на его месте любой землянин ответил бы: «Да, хочется. Чтобы как можно меньше походить на тебя, Роберт Ахябьев!»

Тут Владимир Иванович медленно поднял голову и посмотрел на Ахябьева ясным, красноречивым и бесконечно терпеливым взглядом.

Ахябьев проникся.

– Впрочем, да… – пробормотал он. – Впрочем, конечно… я несколько увлекся. Но поймите меня правильно: мы участники Контакта! По сравнению с тем, что происходит в этой комнате, высадка на Луне – пустячок, утренняя гимнастика для лиц среднего возраста. Завтра утром наши фотографии появятся во всех газетах мира! Наши мемуары будут закупаться на корню!

– Ну, до мемуаров еще далеко, – недовольно сказал Мгасапетов. – В интересах Контакта… решено не нарушать привычной деловой обстановки.

– Чтобы не спугнуть, понимаю, – согласился Ахябьев. – Черт возьми, да разве в мемуарах дело? Есть Контакт, вот в чем суть! И один из нас… Нет, это невероятно! Потрясающее везение!

– Суета это, а не везение, – неожиданно сказал Фомин. – Что нам с этого пользы?

– А! Ты практик, Фомин! – так и взвился Ахябьев. – Тебе надо немедленной пользы! Пожалуйста.

Он схватил телефонную трубку и, бормоча: «Будет тебе польза, будет тебе польза…», принялся набирать номер.

– Что он делает? Остановите его! – умоляюще произнес Мгасапетов. Но Фомин и Путукнуктин не двинулись с места.

– Татусенька, – сказал в трубку Ахябьев. – Сделай мне, пожалуйста, замдиректора по хозчасти. Кто спрашивает? Три-один-пять его спрашивает. Повторяю: три-один-пять. Непонятно? И слава богу. Там, где надо, поймут.

И Ахябьев победоносно оглядел сослуживцев.

– Забегали! – проговорил он, прикрыв трубку рукой. – Заволновались! Есть Контакт, черт побери!

– Робик, ты меня ставишь в ужасное положение! – жалобно сказал Мгасапетов. – Ты мне делаешь очень плохо.

– Ни один волос не упадет с твоей головы! – заверил его Ахябьев и проворно отодвинул аппарат на другой край стола, вообразив, что Мгасапетов попытается его разъединить.

Но Гамлет Варапетович был слишком добр, чтоб на это решиться. Он тихо застонал и схватился обеими руками за свою голову.

– Товарищ Недомычкин? – сказал в трубку Ахябьев. – Мы тут в триста пятнадцатой несколько заждались. Согласитесь, что это нелепо: наша комната ближе всех к пищеблоку, а обедать мы вынуждены чуть ли не в последнюю очередь. Охотно принимаю ваши извинения. Что? Отдельный зал в ресторане? Нет, пожалуй, это излишне.