Текст книги "Сингапурский квартет"

Автор книги: Валериан Скворцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Кули, набивавший подкладку куртки слитками, сказал соседу, возившемуся с пачками лаосских денег:

– Посмотри, братец Сы, как одеваются бабы у заморских чертей… Будто на ней ничего нет.

Сун Юй, по привычке державшаяся в стороне и готовая прикрыть мужа от любой случайности, прислушалась.

– Ха, это что, – ответил братец Сы. – С моей стороны заморская чертовка вообще похожа на черепаху, с которой содрали панцирь… Могу сказать, что волосы у неё везде рыжие. Они ведь не бреют там. Просвечивает…

– Ты! – вполголоса сказала ему Сун Юй. – Заткни свой протухший рот.

Нго никогда и ничего не упускал из виду, в таких местах особенно.

– Этого человека зовут Сы Фэн, госпожа Сун Юй, – сказал он. – Принят месяц назад. Переплыл с материка на наволочке, набитой шариками для пинг-понга. Прихватил заодно две тысячи шестьсот унций и представил гарантии, что он не предатель и не красный агент. Абсолютно надежные гарантии, проверено. Здесь никого не знает, поэтому полезен…

– Сы? – спросил Клео Сурапато. Он поднял керосинку к лицу упаковщика. Парню от силы лет двадцать. – Редкое имя… Кто твой отец?

– Мой отец Сы, господин.

– И все?

– Он Сы. Служил в армии красных. Скончался от старости и ран… Я давно поддерживал связь с людьми уважаемого господина Нго в Кантоне. Ведь это так, господин Нго? Подтвердите, прошу вас…

– Что ты ещё знаешь о своем отце, Сы? Не вспоминал ли он о путешествии в страну таджиков, когда красные пришли в Пекин? Как пишется твой семейный иероглиф?

– Господин Нго, я должен отвечать этому человеку?

– Ответь этому человеку. Я тоже хотел бы послушать.

Бруно заметил – у китайцев случилось непредвиденное. Он зашел так, чтобы Рене оказалась за его спиной.

– В чем дело, Клео? – окликнул он Сурапато.

– Отец говорил об участии в долгом и неудачном походе в западном направлении… Кажется, в Тибет, господин, – сказал спокойно Сы. – Деталей не знаю… Он поддерживал отношения с ювелирами в Пекине и Тяньцзине. С их золотом и их рекомендациями я и появился здесь. Вот и все. Наш семейный иероглиф пишется так же, как иероглиф «мертвый». А что?

– Ничего, работай, – сказал Клео. И, подойдя к Бруно, пояснил по-французски: – Этот паренек вел себя непочтительно и принес извинения….

– Для Нго и остальных вы не понимаете ни вьетнамского, ни китайского, помните об этом постоянно, – прошипела Сун Юй в другое ухо Бруно.

К «паккарду» Клео и Сун Юй шли последними, приглушенно обсуждая что-то между собой. Несколько раз послышалось имя «Сы». Итог разговору подвел Клео, сказав, что написание иероглифа совершенно иное. Бруно запомнил это, у него была цепкая память на мелочи… И почти натолкнулся в полумраке на Нго, открывавшего дверь «паккарда» для Рене.

Старый китаец наклонился и достал из перчаточного ящика тонкую кожаную папку. Протянул её Лябасти.

– Ваш тесть, господин Доуви, – сказал тихо Нго, – может подняться завтра на борт «Пастера» с этой папкой и предъявить находящийся в ней коноссамент на груз золота, который прибыл для генерала из Марселя. Его превосходительство генерал де Шамон-Гитри получит ценный груз незамедлительно от капитана пакетбота и отвезет его директору сайгонского отделения Индокитайского банка. Документы по закупке американских удобрений через «Туссен Тор» также в папке. По получении золотого обеспечения и этих документов банк даст распоряжение о выдаче генералу одиннадцати миллионов долларов. Чек на эту сумму я жду послезавтра утром. Ибо я и есть фирма «Туссен Тор». Договорились?

– Так точно, патрон, – сказал Бруно, старясь казаться возможно более спокойным. – Дожидаться, пока обернутся корсиканские деньги…

– Значит попусту терять время, – закончил подошедший Клео. – Пусть это будет параллельная сделка. Не обижайся, но документы на твоего тестя готовил заранее я… ха-ха…

Это значило, что золото в нательных куртках кули, которые понесут завтра утром чемоданы полковника Беллона на борт пакетбота, завтра же и вернется с пакетбота в сейф Индокитайского банка.

– Поздравляю, вы получаете свой треугольный флаг, – сказал Нго. Кажется, мы напрасно затягивали решение о привлечении вас к более тесному сотрудничеству, господин Доуви.

На жаргоне кантонских мафиози «треугольный флаг» означал, что Бруно Лябасти получал свой феод, на котором был в полном праве обирать кого хочет и сколько хочет, нанимать и выгонять подчиненных, казнить и миловать. Феод на стыке двух королевств – гибнущего французского и вечного, неизменного и непоколебимого королевства кантонских триад, узы Бруно с которыми отныне могла разорвать только его собственная смерть.

Тридцать лет спустя, превращая в пепел свое прошлое, Бруно поджидал Клео, который теперь, наверное, отдал бы девять десятых всего, чем обладал, чтобы сесть в машину времени и вернуться назад – в тот самый день в Сайгонском порту и в тот самый пакгауз 18-С. Вернуться, чтобы убить черепашье яйцо от капитана Сы, о котором и Бруно, и Клео и думать забыли через минуту после того, как его увидели…

Клео постучал в дверь номера.

Какое-то время они оба молча стояли у окна, в котором отражались их лица.

– Сегодня в гостинице, когда я возил отца к травнику, на меня выскочили Бамбуковые братья, эти… из банды «Бамбуковый сад», – сказал Клео медленно.

– У тебя с ними или у них с тобой счеты?

– Назвали одного. Капитана Сы…

– Что за личность?

– Длинная история. Человек долго гонялся за отцом в сорок девятом, пытался вырвать золото, которое и нам-то ещё не принадлежало… Думаю, что это кто-то из его потомков или людей, которым он передал сведения перед своей собачьей смертью.

– Вымогательство с использованием сведений такой давности?!

– Самое грубое и прямое.

– Успокойся…

– Легко советовать.

Бруно вычистил трубку в пепельницу, спрятал её в замшевый кисет. Набил новую из пачки «Боркумского утеса». Поворошил кочергой догоравшие бумаги. Пламя вспыхнуло ярче.

– Мне действительно легко советовать, – сказал он. – Завтра или послезавтра я начинаю крупномасштабное побоище тех, кто восстает против власти Круга в «Бамбуковом саду». Уничтожение. Начнет пресса. Теперь без неё не обходятся. Напустим информационного дыма. Расправы свалим на мелких бандитов.

– Я звонил Барбаре, – неуверенно сказал Клео.

– Барбаре? Барбаре Чунг?

– Что ты так взвился? Договорился встретиться, снабжу её материалами. Я тоже, как и ты, подумывал о прессе.

По акватории порта хлестанул прожекторный луч и тут же погас. Кому-то придется платить приличный штраф, подумал Бруно. Промашки вахтенных в сингапурском порту не сходили даром.

– Почтенный Лин Цзяо пятьдесят лет назад присвоил ценности, – сказал Бруно, стараясь придать голосу теплоту. – Кому-то стало известно, где он доживает дни. И вот налет, чтобы вырвать из слабеющих рук богатство, которое эти руки, некогда молодые и сильные, тоже отняли у кого-то. Это цикл, Клео. Молодость и устремленность, старость и смерть… Вот так, друг.

– Цикл должен быть прерван!

– Считай дело решенным, – сказал, незаметно усмехнувшись, Бруно. Хочешь что-нибудь выпить?

– Нет, друг…

Клео рассмеялся. Искренне, а потому горько.

Бруно ощутил, каким страшным бывает предчувствие разгрома.

– У нас, у китайцев, считается, что число драконов, живущих в мире, неизменно, – сказал Клео. – Всякий дракон вечен…

– Это ты к чему?

– Большие богатства подобны драконам. Человек не в силах изменить их предназначение… Добытое отцом может оказаться утраченным. Отец взял его как часть чужого богатства. Приумноженное мною, оно сделалось, как написала эта способная чертовка Чунг, деньгами с надвинутой на глаза шляпой. Впрочем, твои деньги тоже такие… Закон их не защитит. Деньги уйдут от нас. Драконы своего не отдадут.

– У тебя просто шок, Клео. От усталости, не от страха… И вот что…

Бруно догадался, как можно повлиять на китайца.

– Скажи-ка, друг, драконы меняют кожу?

– Кожу?

– Ну, да, как змеи.

– Как змеи? Не знаю… Дракон имеет чешую. Это я знаю. А вот меняет ли кожу…

– Что ж, пусть дракон имеет чешую… Клео, друг мой, если мы хотим, чтобы наши деньги стали богатством, стали большим и настоящим, открытым, законным и известным, как ты определил, драконом… нам нужно сменить кожу! Видел, как это делает змея?

– Нет, кажется… Нет.

Бруно видел. Ввинчиваясь меж двух камней, мучительно содрогаясь, розоватая, словно кость в изломе, гадина сдирала шелушившееся обветшавшее одеяние. На расстоянии вытянутой руки от затаившегося в засаде легионера Бруно Лябасти. Пронзительный, похожий на лай вопль обезьян несся из зарослей. Безошибочный сигнал о приближении противника…

– Да и неважно, – сказал Бруно. – Дракон это делает, может, как-то иначе. Но я уверен – делает!

– Ты говоришь загадками, Бруно…

– Тогда приготовься выслушать отгадку… Помнишь, я звонил тебе из гостиницы «Шангри-Ла» на Пенанге в Малайзии, куда якобы увязался за одной «леди четырех сезонов»?

– После последнего собрания Круга?

После последнего собрания Круга…

Глава четвертая
ИЗУМРУДНЫЙ ХОЛМ

1

Капот старенькой «тойоты» обдала рыжая волна. Накатившая следом достала ещё выше, усеяв лобовое стекло оспинами грязи. Волны гнал встречный автобус. По затопленному наводнением бангкокскому проспекту Плоенчит бампер в бампер ползли автомобили с зажженными фарами, и у некоторых фары светили из-под воды. Мотоциклисты плескались в потоке, лягая стартеры захлебнувшихся движков. Илистая жижа с ошметками помоев затекала в лавочки и конторы. На перекрестке, где вода стояла по грудь, предприимчивые ребята переправляли пешеходов в плоскодонке с подвесным мотором.

А дождь шел и шел.

– Такая картина – каждые три-четыре года в это время, – сказал Севастьянову сидевший за рулем «тойоты» Шемякин.

Так совпало, что журналист вылетал в Сингапур тем же рейсом. Консул Дроздов свел их, и Шемякин заехал в гостиницу за Севастьяновым, чтобы вместе отправиться в аэропорт. По пути предстояло завернуть в посольство, где Шемякин оставлял «тойоту», когда улетал из Бангкока.

Насколько Севастьянов понял из разговоров на ужине у Павла и Клавы Немчины, куда он был приглашен вместе с Дроздовым, мужик со странным именем Бэзил ломал в этих краях третью пятилетку, причем на самых невероятных ролях. Гнил в ханойских склепах под американскими бомбами. Вслед за первым танком въехал в захваченный красными Сайгон. Просочился в Пномпень к Пол Поту, где копал себе могилу перед расстрелом. Ночевал у пограничников заставы, через которую утром прошел главный удар китайцев в глубь Вьетнама. Не позднее чем за неделю предсказывал смены правительств в Бангкоке… Говорили об эмигрантском происхождении Шемякина и его службе в Иностранном Легионе. Но говорили как-то неопределенно и снисходительно, потому что годы шли и шли, а карьера у этого человека, ставшего теперь журналистом, все не шла и не шла. Даже медали не удостоился, между тем во Вьетнаме они полагались даже уборщицам.

– Так и сопреет в тропиках, – сказал про Шемякина Дроздов. – За мытарства могли бы перевести… ну, хоть в Португалию.

И, закинув огромные ручищи на загривок, консул мечтательно, явно имея в виду себя, протянул:

– Эх… Лиссабон! Алентежу!

Клава приготовила «океанский стол» – креветки, лангусты, крабы, устрицы… Расстаралась для Дроздова и приезжего, лицо которого, как она сказала, было ей знакомо. Вероятно, встречались, поскольку банк Севастьянова находился рядом с МИДом, на Смоленской-Сенной.

– Вот ведь, насколько могу судить, – сказал Дроздов, когда они продолжили перемывать кости журналисту, – и пишет интересно, при этом не загибает, про связи не говорю… и с местными ладит, а это очень нелегко, сам знаю, он же ладит и знает от них много… тем не менее собственная газета, да и вообще Москва его не жалуют… Не любят. Что-то простить или забыть то ли не могут, то ли боятся. А местные, наоборот, почитают. Отчего так? Кто у заграничных хорош, дома – негож…

– Начальству виднее, – сказал Севастьянов.

– Журналистика представляется мне областью занятий, – назидательно вставил муж Клавы, – где характеристики специалистов вообще затруднительны. Вообразите! Я попросил этого Шемякина задать некий специальный вопрос на пресс-конференции. Мне как раз нужно было подготовить одну справку… И что он мне ответил? Я, говорит, старик… так и сказал – старик… если бью лису, то на царскую шубу… Что он имел в виду? Во-первых, я намного моложе, значит не старик для него, во-вторых, я первый секретарь посольства и в Москве его в упор не увижу. Точно известно, что у него никаких связей в России нет. Он вообще не москвич, из Кимр… И прошлое имеет подмоченное. В молодости он подвизался наемником в Африке и ещё где-то здесь, в Юго-Восточной Азии, это не домыслы, это правда!

«Он глуп, – подумал Севастьянов про Немчину, стараясь не встречаться глазами с Клавой. – И говорит в расчете на консула. Доносит по-мелкому. Царскую шубу приплел…»

– Вот в армии, – сказал Дроздов. – Там сложные характеристики вообще неуместны. Офицер или сержант считается толковым, усердным, подтянутым. Бывает наоборот… Увалень, лодырь. Людей, с точки зрения управленческого аппарата, следовало бы делить на типы с заранее подогнанными к ним формулировками. Верно?

– И тогда не будет необходимости разводить канитель в личном деле, заметил Севастьянов. – Достаточно указать гриф для данного типа, и все. А то ещё вытатуировать его вместе с личным номером на запястье… Сбережем уйму времени и бумаги.

– И для определенных грифов предусмотреть введение телесных наказаний, – подхватила Клава. – Вообще, профилактическую порку в кабинете у руководства.

Все рассмеялись.

А Севастьянова охватил малодушный страх, почти паника, хотя он силился улыбаться. Как получилось, что он оказался в этой компании? Нынешняя жизнь, в которой Севастьянов дошел до обедов у мужа любовницы и тупой покорности в деле Петракова, опустился до бесчестья и трусости, вдруг представилась ему безысходно испоганенной. Хуже некуда. Хуже, чем у этого злосчастного Шемякина, личности, видно, настолько жалкой, что, когда говорить не о чем, моют ему кости, словно бы разговаривают о пустяках вроде погоды…

Злосчастная личность, ловко объехав заглохшее такси и вписавшись в поворот, хмуро поинтересовалась:

– А вы с какими учреждениями тут имеете дело? Дроздов рассказал мне захватывающую историю про ваши финансовые дела. Правда, в общих словах…

Выходит, консул оценивает этого типа серьезнее, чем показывает внешне?

– На этот раз – с представительством Индо-Австралийского банка. Организация совместных предприятий и все такое… Да не подумайте чего! Я маленький человек. Мои полномочия – технические вопросы.

– Успешно?

– Пока для меня это рабочая альтернатива, не больше.

– Знаю я этот банк, – сказал Шемякин. В его голосе Севастьянову послышалась ирония – Верно подмечено. Рабочая альтернатива… Это оценка.

– Говорите, знаете?

– Да-а-а… Последний раз кредитное извещение о переводе мне денег из Москвы там держали за пазухой так долго, что пришлось напомнить. Деньги сюда идут через Лондон. Москве удобно отговариваться, что задерживают именно там. Рабочая альтернатива причины задержки…

Они встали у светофора, и улыбающийся таец в рваной панаме сплющил нос о стекло машины. Он поднимал и опускал, подпихивая животом, букеты чайных роз, которые держал в охапке. Темная «ватерлиния» на выгоревшей рубашке показывала высший уровень городского затопления.

– А много вам переводят из редакции, если не секрет?

– Какой секрет…

Шемякин, покрутил ручку, опуская стекло. Жара, гарь, вонь, влажность и рев моторов вдавились в кондиционированное пространство «тойоты».

– У меня был случай, – сказал он. – Час ждал женщину. И она меня ждала, только у другой двери… Когда все-таки встретились, она швырнула на землю протянутую мной чайную розу… Знаете, бестолковость от излишнего волнения. Но это уже не имело значения. Главное, что ждали. Оба ждали. Так что я в полном ощущении своего счастья подобрал цветок, и со второй попытки его приняли… Как бы дав выход пару, свидание начали сызнова… Тут часто на перекрестках предлагают розы.

Он сунул тайцу кредитку с изображением его короля и выбрал из охапки воскового оттенка бутоны, которым ещё предстояло распуститься.

– Где же в Бангкоке назначают свидания? – спросил Севастьянов. Он искоса посмотрел на журналиста – тот впился взглядом в дергающийся перед «тойотой» джип с забарахлившим из-за потопа карбюратором.

– Какой дурак назначает свидания в этом городе? – ответил Шемякин. Дело было совсем в другом месте… А эти розы для заведующей канцелярией в посольстве. Она распечатала мне рукопись с дискеты, а подарков брать не желает… С нищих гениев, говорит, грешно. Мол, хочу только, чтобы в энциклопедии рядом упомянули. Такие вот шуточки выслушиваем…

– Да, – сказал Севастьянов, – действительно, какой дурак будет назначать свидания в Бангкоке… Мало ли мест на свете…

– Как говорит наш консул Дроздов, отчего это нас как отличников боевой и политической подготовки не переводят в Европы, или на худой конец в Португалию, просто не понять… Вот где надо назначать свидания! Скажем, поехать вместе на электричке в город Порто за разливным портвейном. Или заглянуть на дегустацию в музей виноделия… Скажем, в Алентежу.

– Конечно…

В отличие от Шемякина, жалкой личности, Севастьянов назначал свидания в этом городе. И, чтобы отвлечься от тягостных воспоминаний, сказал:

– Что-то я хотел спросить у вас… Ах, да! Сколько, вы говорите, вам переводят из редакции?

– Десять, иной раз двенадцать тысяч долларов…

– А знаете, сколько можно из них сделать, скажем, за неделю?

– Половину?

– В худшем случае… Кто из менеджеров подписывает ваши кредитные извещения?

Один ус газетчика кривовато пополз вверх. Севастьянов приметил: Шемякин не умеет улыбаться. Губы растягиваются вкривь, а глаза неподвижные, без выражения. Трудно поверить, что этот человек способен от волнения перепутать место свидания и час торчать на виду у всех с розой в руке.

– Некто Ийот Пибул из отдела поступлений и кредитования.

– Костистый, поддергивает брюки на ходу локтями, смотрит вниз, да вдруг уставится в лицо. Он? Крупные кисти рук с узлами вроде ревматических на пальцах… Лобастый…

– Да… Сидит на втором полуэтаже справа от входа в операционный зал, за металлическим столом. Лобастый и пальцы шишковатые, это верно.

Шемякин явно имел в виду старшего бухгалтера Индо-Австралийского банка, который начал разговор с Севастьяновым до прихода Жоффруа Лябасти. Проходимец нейтрализовал беседу и удалился, едва пожаловал хозяин… С задержками платежей – серийный трюк. Деньги заносят в бухгалтерскую книгу, которая скрыта за семью замками, и они крутятся в какой-нибудь «черной лотерее» через подставное лицо, пока не наступает критический срок возвращения в легальную ипостась и в официальную книгу, открытую аудиторам, то бишь контролерам.

– Посольство пользуется тем же банком?

Журналист промолчал. Пожал плечами – мол, меня это не касается. И припарковал «тойоту» у двери консульства с английской вывеской «Открыто». Под дождем, один за другим, словно солдаты под огнем, они перебежали в приемную, где, казалось, торчали те же посетители, что и два дня назад. Они снова перебежали под дождем по кокетливо извивающейся дорожке из консульского флигеля в барочное здание посольства, и дежурная из-за пуленепробиваемого стекла сообщила в микрофон Севастьянову, что его ждет телекс из Москвы.

Надорвав бумажный квадратик, Севастьянов прочитал: «В ходе переговоров в Бангкоке можете коснуться вопросов обеспечения непогашенных кредитов земельным залогом. Семейных». Следовало ли это понимать как реакцию на два его послания – вчерашнее и позавчершнее? На бангкокский адрес электронной почты, который дал ему в Шереметьево московский оператор, он отправил сообщения о встречах в Индо-Австралийском банке и в отделении «Бэнк оф Америка».

Минувшим утром с пяти до восьми часов Севастьянов просидел в постели, уместив на коленях свой ноутбук, – освежал досье Индо-Австралийского банка. Записал беседу с Лябасти-младшим. В отдельный файл занес философские высказывания, касающиеся планов папаши Лябасти. За досужими разглагольствованиями сына проступало намерение создать особую финансовую структуру, которая стала бы инструментом впрыскивания в легальные денежные потоки грязевых инъекций гангстерской налички. Намерение могло остаться абстрактным и умозрительным проектом, а могло стать рабочей схемой. Например, в рамках структур, подобных «Ассошиэйтед мерчант бэнк».

Переговоры в отделении «Бэнк оф Америка» на Силом-роуд по результативности оказались ещё ничтожнее, чем с Жоффруа Лябасти-младшим. Представители отделения были готовы пойти на продажу земельных участков, заложенных у них «Ассошиэйтед мерчант бэнк». Однако, при двух условиях. Первое: необходимо судиться. Второе: перед этим следует в суде же определить саму возможность судиться вообще. То есть сказали и да, и нет. А отсрочка продажи земли с аукциона им обходится недешево. Обслуживание залога – налоговые платежи, содержание и прочее – тоже стоит денег. Севастьянов чувствовал, что банку выгоднее выжидать. Чего именно? Того момента, когда Амос Доуви, набравший кредитов от имени «Ассошиэйтед мерчант бэнк», окажется на свободе? То есть можно допустить, что деньжата, сто восемнадцать миллионов долларов, все же не испарились?

Беседу в этом направлении Севастьянов провел на свой страх и риск. Однако теперь телекс из Москвы определенно предписывал сделать именно это. Такое распоряжение могло быть дано только с ведома генерального. И пусть команда поступила задним числом, действия Севастьянова будут сочтены в любом случае правильными, потому что теперь они не самовольные.

Хоть здесь облегчение и просвет от московских подзатыльников. Как сказал бы Петраков – ничтожный, но кредит доверия. Кто там поддержал его, Севастьянова? Или наоборот – кто сует палки в колеса, отправив столь важный для петраковского дела телекс с заведомым опозданием? С другой стороны, опоздание могло и не быть заведомым. Оператору Севастьянова после получения его электронного послания тоже ведь требовалось время, чтобы через своего агента влияния в российских банковских структурах подтолкнуть дирекцию «Евразии» к нужному решению.

Дроздов, появившийся за стеклом рядом с дежурной, кивнул на бумажку с телексом и спросил в микрофон:

– Тучи рассеиваются? Или как?

Он, что же, втихую прочитал телекс? Севастьянов пожал плечами.

Дроздов помахал рукой, чтобы Севастьянов его дождался. А когда появился, с высоты своего роста как-то странно спросил:

– По дому не заскучали?

– Через три-то дня? – усмехнулся Севастьянов.

– Тоска по дому – чувство патриотическое. Его можно классифицировать даже как вполне государственное переживание… Об этом принято говорить за рубежом с консулами… Духовно очень здоровое чувство.

– И сладенькое, – добавил появившийся уже без чайных роз Шемякин. Он исчез, пока Севастьянов читал телекс. – Обратите внимание, как приторны мелодии про любимую родину… А? Или я не прав?

– Дерзишь? Вытираешь ноги о святое? – спросил Дроздов. – Да ещё коррумпируешь техаппарат загранучреждения, подсовывая цветы и расточая комплименты заведующей канцелярией, находящейся при исполнении? Не боишься вести себя опрометчиво? Наглость и распущенность прессы безграничны…

Они перебежали под дождем назад, в консульский флигель.

Вымокший Дроздов курил в обычной манере – не вынимая сигареты изо рта. Его глаза щурились от дыма.

«Ну и тип», – подумал Севастьянов.

Сквозняк от кондиционера шевелил список телефонов внутренней посольской связи, приклеенный скотчем на стене. Пятым стоял номер библиотеки. Напротив указывалось – «К. Немчина». Аппарат стоял прямо под списком.

– С твоего разрешения я перегоню машину с улицы в посольский гараж? спросил Шемякин Дроздова. – Постоит недельку, можно?

– Запрещено правилами безопасности. Но не разрешаю по личным мотивам. Из ревности.

– Тогда спасибо за разрешение не по личным мотивам. Скажу дежурному, чтобы пропустил в ворота!

Теперь они остались втроем – Севастьянов, консул и где-то в глубине старого особняка, почти невидимого за дождем, Клава у телефона под номером пять.

– Хотел спросить… хотел вот что спросить, – сказал Дроздов. – Кофе на дорожку попьем?

– Да когда же? Сейчас борзописец загонит машину, заберу из багажника чемодан, и на аэродром. Нужно ещё такси перехватить. Времени в обрез…

– Вот тоже герой, – сказал врастяжку Дроздов.

– Кто герой? Шемякин?

– Ну, да… Только у него увели жену, а ты уводишь чужую…

Севастьянов ощутил отвратительную оскомину во рту, да и что было говорить?

Консул отошел к зарешеченному окну, согнулся, всматриваясь в дождь. Добавил скучным голосом:

– Дар у него редкий. Может, стервец, писать с натуры. И пишет. В газете, конечно, гибнет, там это не нужно… Работай он в Европах или Америках, ну хоть в Япониях или Китаях, все было бы нормально. А тут дикость и отчуждение для женщины с образованием и взглядами. Даже не Лиссабон. И не Алентежу. Вот Шемякин и остался один… А вы, значит, давно знакомы с Клавой Немчиной?

– Разве заметно?

– Ее мужу стало заметно вчера, – ответил Дроздов буднично. Возможно… возможно, я не должен этого говорить, но он мне пожаловался… Впрочем, вчера и мне это стало заметно. Еще больше, чем ему. Вы ведь встречались в этом городе? Я не имею в виду вчерашний ужин… Не подумайте плохого, никто за вами не следил, и никто на вас не настучал. Я уже сказал: это было заметно.

– Спасибо за откровенность.

– Вот так-то, – молвил Дроздов. – Компания у вас с Шемякиным самая подходящая…

Получилось, что он жалеет сразу обоих – Шемякина и Севастьянова.

– Можете набраться наглости и попросить передать прощальный привет, сказал Дроздов, придавливая сигарету в пепельнице с окурком, на котором алела губная помада. Курила в посольстве только одна женщина, к которой и ходил с розами Шемякин.

Перехватив взгляд Севастьянова, консул добавил:

– Заведующая канцелярией – моя жена… А у Немчин я был вчера один, потому что мы отправляем курьеров в Москву и у неё много работы… Ну что, Бэзил, готов?

Вопрос относился к Шемякину, вернувшемуся со своим и севастьяновским чемоданами.

– Под ливнем сложно ловить такси, – сказал Дроздов. – Радуйтесь! Даю машину с водителем…

Разговаривать в консульском лимузине при водителе не хотелось, но Севастьянов превозмог себя. Не из вежливости. А потому, что лучше ни о чем не думать и говорить о пустяках.

– Извините… э-э-э… Бэзил, – сказал он. – Почему вас зовут этим странным именем?

– Хэ! Василием я был давным-давно, никто и не помнит, когда, хотя по паспорту я, конечно, Вася. Сложилось… Учился в иностранной школе, в Шанхае, родители до войны оказались в эмиграции… Я хочу сказать, до второй мировой войны. А теперь при моей работе здесь это удобно. Бэзил сподручнее произносить.

Машина стояла в раздвинувшихся посольских воротах – у водителя не получилось втиснуться в транспортный поток, вырвавшийся из-под светофора на Саторн-роуд.

– Черт бы их побрал! – сказал водитель.

– Что? – спросил Шемякин.

– Да черт бы побрал это движение!

– Не тужи, старина… В Москву вернешься – увидишь: там теперь такое же. Успеем, не нервничай.

Все-таки они припозднились, хотя скоростную дорогу в аэропорт Донмыонг наводнение не затронуло. Дикторский голос взывал из-под сводов зала вылетов:

– Следующих рейсом Ти-Джи четыреста тринадцать Бангкок-Сингапур-Джакарта господ Чон, Кау, Тан, Ео и Ю, а также Себастьяни и Шем Ки Ян просят срочно пройти на посадку, ворота четыре! Господ Чон, Кау, Тан, Ео… Шем Ки Ян… Последний вызов!

Шаркая по кафелю лакированными штиблетами, придерживая локтями развевающиеся полы клубных блейзеров с золочеными пуговицами и неимоверными разрезами до лопаток, оглядываясь и кланяясь кому-то позади, к пограничному контролю семенили господа Чон, Кау, Тан, Ео и Ю с коробками беспошлинного коньяка. Севастьянов и Шемякин ринулись следом. Самолет тронулся с места, когда тайка-стюардесса, улыбающаяся от счастья видеть на борту «запоздавших господ», рассаживала их в салоне.

– Здесь ваш капитан, – сказали динамики голосом первого пилота. Добро пожаловать на мой борт, я и экипаж сделаем все, чтобы ваш полет был приятным. Полетим над экватором, я предупрежу…

– Давайте на «ты», – сказал Севастьянову журналист. – Идет?

– Буду звать тебя Бэзил?

– А на дядю Васю я, может, и не отреагирую!

– Значит, ты до Джакарты?

– Вообще, туда. Но на сутки остановлюсь в Сингапуре… Визы у меня нет. По правилам, дадут в аэропорту на двадцать четыре часа. В Сингапуре управляют законники… Да ты знаешь, наверное. Тебя будут встречать?

– Должна быть машина из представительства. Поедешь со мной до города?

– По обстановке… Тамошний коллега обещал показать биржу… Говорят, она синхронизирована с Чикагской и Токийской с поправкой на разницу во времени.

– Верно говорят, – сказал Севастьянов. И подумал: «Не бывать мне больше на этой бирже. Не по чину теперь». – А в Джакарту надолго?

– Недели на две…

Севастьянов взял у стюардессы два стакана. Шемякин покачал головой, отказываясь от своего.

– Принципиально непьющий или закодирован от запоев? Это же «Алексис Паншин»! Оч-ч-чень советую… Французское сухое.

– В походе ни грамма, – сказал Бэзил и взял «Перье». – Выгонят на пенсию – буду строчить воспоминания. Каждая минута должна запомниться… Никаких загулов до тех пор! Только танцы…

– Простите? – спросила стюардесса по-английски.

– Может, станцуем, красавица? – сказал Шемякин на русском. И по-английски: – Все в порядке! Нам бросилась в глаза ваша красота, мисс…

– Панья… Ах, большое спасибо! Кофе или чай, пожалуйста?

Едва допили жидковатый «мокко», на столики легли опросные листки пограничного и таможенного контроля в Сингапуре. В красном квадрате, оттиснутом в центре бланка, жирными буквами значилось: «Предупреждение! Провоз наркотиков в соответствии с сингапурскими законами карается смертной казнью!»

«Боинг» круто пошел вниз, в иллюминаторе встал на дыбы Малаккский пролив – зеленые волны, бакены и створы, старый миноносец и сотни судов на рейде. Море провалилось, мелькнула зелень травы и кустов вдоль взлетно-посадочных полос аэропорта Чанги, показались дренажные каналы с мостками и контрольная башня с крышей, напоминающей парадную шапку пекинского мандарина. Потянулись стальные пальмы – мачты освещения, между ними высовывались гармошки трапов.

– Подумать только, – сказал Шемякин, – взлетно-посадочные полосы проложены на ссыпанных в море городских отбросах! А вон там, – он ткнул авторучкой в стриженые холмы, – японцы держали концентрационный лагерь, в котором сидели пленные англичане, австралийцы и новозеландцы.

– И индусы тоже, – сказал Севастьянов. – На ссыпке мусора для наращивания берега их потомки заработали тут больше всех…