Текст книги "Срочно, секретно..."

Автор книги: Валериан Скворцов

Соавторы: Виталий Мельников,Николай Дежнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Виталий МЕЛЬНИКОВ
СВИДЕТЕЛЬ ИЗ НИНБО
Художественно-документальная повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА

Погас электрический свет, и под приглушенный стрекот трофейного кинопроектора на экран выплыли титры – причудливо змеящиеся японские иероглифы.

Я с силой сжал подлокотник кресла.

Черные, такие безобидные с виду иероглифические значки на миг показались мне увеличенными копиями каких-то крохотных, но смертельно опасных существ – микроскопическими чудищами с конвульсивно изогнутыми тельцами и множеством переплетающихся щупалец.

Я оторвал пальцы от подлокотника и поправил очки.

Чуть слышно потрескивал кинопроектор. Подрагивали черные титры, тревожно и мрачно замершие на белом полотне.

«Совершенно секретно. Демонстрировать только при наличии письменного указания командира воинского подразделения номер семьсот тридцать один», – раздался неожиданно громкий голос переводчика, неразличимого в темноте, и в ту же самую минуту мне вспомнилось скуластое желтовато-смуглое лицо одного пожилого японца. Вспомнилось его пенсне, голубовато и резко поблескивавшее цейсовскими стеклами, а за стеклами – узкие испытующе-пронзительные глаза.

Я вдруг поймал себя на том, что мне нестерпимо хочется закурить.

Вот так же мучительно боролся я с желанием курить и в тот душный, разрешившийся шумной грозою, давний августовский день, когда – в другой стране и при обстоятельствах, в которых словно в родной стихии чувствуют себя лишь герои приключенческих романов, – впервые увидел сутулого, по-стариковски бодрящегося человечка с генеральскими погонами на плечах и с профессорским пенсне на переносице.

«Где-то он теперь?» – не сводя глаз с экрана, подумал я с непреодолимым отвращением и неприязнью.

Мне никогда не позабыть этого страшного человека – командира воинского подразделения, от которого не осталось ничего, кроме порядкового номера да недоброй памяти; генерала, увернувшегося от пули и увильнувшего от петли; доктора биологических наук и военного преступника профессора Сиро Исии.

Смотреть в глаза этому профессору когда-то означало смотреть в глаза смерти.

А что было бы со мной, если бы тогда хоть кто-нибудь заподозрил, что я совсем не тот, за кого себя выдаю?

«Вот именно – что?..» – стиснул я зубами мундштук воображаемой папиросы.

ВПЕРЕДИ – БИНФАН

Темно-зеленый лимузин, похожий на хищную глубоководную рыбу, катил по бетонной автостраде. Харбин остался позади. Далеко впереди, там, где небо неразличимо сливалось с голубоватой степью, зыбко дрожащей в мареве, затаилось «хозяйство» доктора Исии.

На переднем сиденье, по правую руку от водителя, покачивался, как в качалке, сам хозяин – доктор Сиро Исии, он же генерал-майор, начальник одной из служб Квантунской армии, носившей довольно-таки загадочное наименование: служба обеспечения водой и профилактики. Позади располагался чинный господин в штатском – сероглазый блондин с астматическим лицом, – тоже доктор и, несмотря на сугубо цивильный чесучовый костюм, тоже имевший воинское звание. Правда, не генерал-майора, а просто майора.

Майор Конрад Лемке – представитель медицинской науки и одновременно вооруженных сил дружественной Германии – был направлен во владения доктора Исии лично главнокомандующим Квантунской армией генералом Умезу.

Пыля, убегала под бампер выжженная зноем бетонка. В полуопущенные боковые окна врывался тепловатый ветерок с терпкими запахами дикого степного разнотравья. По сторонам автострады расстилалась однотонная желтизна маньчжурской земли.

– Кто попал в Маньчжурию, тому нет пути обратно, – обернулся к доктору Лемке доктор Исии. – Здесь райский уголок Дальнего Востока, – залился он тонким смехом, – а кто же по доброй воле покинет рай?

Доктор Лемке улыбнулся.

– Вы превосходно владеете немецким, герр Исии.

– Что же в этом удивительного? – вскинул брови доктор Исии. – Моя вторая альма-матер – Берлинский университет. А тему диссертации мне подсказал уважаемый... – Но кого именно причислял генерал к разряду лиц, снискавших его уважение, Лемке так никогда и не узнал.

– Ваше превосходительство... – вставил вдруг свое робкое словечко шофер.

– В чем дело? – раздраженно буркнул генерал, повернув голову к водителю, но глядя куда-то в пространство.

Шофер, не говоря ни слова, указал вперед на обочину шоссе, где возле канареечного цвета мотоцикла с коляской стоял полицейский, лениво махая приближавшейся машине рукой, чтобы та остановилась.

– Служба безопасности дорожного движения, – объяснил Лемке доктор Исии и коротко бросил водителю: – Притормози.

Сухощавый и загорелый полицейский в форменной рубашке с короткими рукавами обошел машину спереди. Щелкнув каблуками, вскинул два пальца к козырьку с желтым околышем и кокардой в виде изогнувшегося дракона с разинутой пастью.

Доктор Исии чуть высунулся из автомобиля.

– С каких это пор полиции Маньчжоу-Го даны полномочия останавливать японские военные машины? – не скрывая негодования, поинтересовался он.

Полицейский вежливо попросил прощения. Затем прибавил доверительно:

– Бывают обстоятельства, когда полиция Маньчжоу-Го вынуждена превышать свои полномочия, господин генерал. В интересах же японской армии...

– А если точнее? – прервал его Исии.

– Час назад примерно в километре отсюда на мине, установленной партизанами, подорвался грузовик с японскими солдатами. Дорожное полотно повреждено взрывом. Ремонтные работы будут закончены не ранее чем через два часа, – последовал рапорт. – А пока проезда нет.

– И что же прикажете нам делать? – Генерал нетерпеливо заерзал на сиденье. – Возвращаться в Харбин?

Полицейский пожал плечами. Потом, по-видимому, что-то прикидывая для себя, перевел взгляд на капот автомашины. Капот подрагивал в такт работы двигателя, и над ним струился размытый раскаленный воздух.

– Если не секрет, куда вам надо? – после непродолжительной паузы осведомился полицейский.

Генерал нахмурил брови.

Секрет? Разумеется, он считал в высшей степени неуместным открываться перед первым встречным. Если даже этот первый встречный – лицо, облеченное властью. Но не везти же гостя обратно, в Харбин? Это было бы неуместно вдвойне.

– Мы едем в Бинфан, – нехотя обронил доктор Исии.

Полицейский вновь задумчиво оглядел капот машины.

– На Бинфан есть еще одна дорога. Если вам будет угодно, могу проводить, – предложил он без особенного воодушевления, видимо, смущенный в душе высоким званием Исии. Затем, как бы оправдываясь, улыбнулся: – Правда, должен вас предупредить: дорога грунтовая, так что, сами понимаете, пыли и ухабов на ней хватает...

Генерал навел на полицейского стеклышки пенсне. Его цепкие, широко расставленные глазки, увеличенные цейсовскими линзами, вперились на миг в загорелое и обветренное лицо средних лет мужчины с узким носом, острым подбородком и пшеничными усиками над вздернутой верхней губой.

– Русский? – с утвердительной интонацией в голосе спросил Исии.

– Обрусевший немец. И не эмигрант, а коренной маньчжурец и подданный Маньчжоу-Го, – полицейский посчитал, очевидно, своим долгом сразу же внести полную ясность в этот вопрос.

Генерал потрогал пальцами пенсне в коротком раздумье.

– Будете ехать впереди и показывать дорогу, – распорядился он, махнув полицейскому рукою в лайковой перчатке, так, словно бы оказывал ему величайшую честь.

Объездная дорога в полной мере соответствовала той характеристике, которую дал ей «блюститель порядка». Лимузин нырял в клубах белесой пыли как дельфин в волнах. Исии и Лемке задыхались от духоты в кабине. Но разве рискнешь опустить окно, если вокруг только знойная стена пыли? И доктор Исии с досадой подумал, что просчитался, опрометчиво сравнив Маньчжурию с раем. Нетактичный герр Лемке не преминул напомнить ему об этой метафоре с большим неудовольствием.

– Рай? Это же сущий ад, желтый ад! – заметил он, утирая лицо носовым платком в крупную клетку, и присовокупил, отдышавшись: – Но как из рая, так и из ада одинаково нет возврата. Так что в основе ваша правда, коллега...

К счастью, и кружный путь в конце концов выводит к цели. Попетляв по степи, лимузин, двигавшийся за едва угадываемым по стрекоту мотора мотоциклом, снова выбрался на ровное полотно автострады и пару минут спустя уже подъезжал к контрольно-пропускному пункту. По ту сторону полосатого шлагбаума, метрах в двухстах от него, тянулся высокий земляной вал, за которым кое-где различался забор из плотно пригнанных друг к другу досок. Рядом со шлагбаумом высился огромный щит с надписью, видной издалека:

ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА. ВЪЕЗД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ, ПОДПИСАННЫМ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ КВАНТУНСКОИ АРМИЕЙ.

Полицейский, сидя на мотоцикле, что-то объяснял караульному – низкорослому солдату в белых гетрах до колен и в кепи с прямым козырьком, косо сидевшим на лобастой голове.

Узнав машину высокого начальства, караульный, мелькая белыми гетрами, бросился со всех ног поднимать шлагбаум. Из будки, одергивая на бегу френч, выскочил какой-то офицер. Очевидно, начальник караула.

Перед самым шлагбаумом машина притормозила. Генерал Исии кивнул взявшему под козырек офицеру и ткнул пальцем в сторону полицейского:

– Пропустить, проводить в столовую и накормить.

«МЕНЯ ЗНАЕТ ТОВАРИЩ НИКАНОРОВ»

Шэн Чжи затаился в густых камышах.

Дождь стих, но низко и тяжело клубились сизые близкие тучи, и камыши, непролазно разросшиеся на многие километры, сердито шумели, свирепо размахивая черными метельчатыми верхушками, словно хотели разогнать эти зловещие тучи.

Шэн ждал, когда опустится ночь.

Впереди – глубокие, страшные своими зыбунами болота, через которые невозможно пройти, через них можно лишь перебраться ползком, отдыхая на плетенке из ивовых прутьев.

Нечего и думать о том, чтобы пускаться в опасный путь, если ты не запасся такою плетенкой из гибкой лозы. Она не только для отдыха, эта плетенка: если наткнешься на непроходимую топь, она заменит тебе гать.

А что за болотом?

А за болотными топями – те же заросли камышей, а после – густые кусты, заливная пойма и река. Не глубокая и не мелкая, не широкая и не узкая. Шэну нужно будет переправиться через нее. Как? Только ночью и только вплавь. Но плыть нужно так, чтобы не раздалось ни единого всплеска, потому что на той стороне реки – другая страна. По реке проходит граница, и чуть только раздастся всплеск – стреляют с обоих берегов, и с этого и с противоположного.

На том берегу Шэн опять затаится в густых камышах. Точь-в-точь таких же, как эти, и так же сердито шумящих. Он будет вслушиваться в шум камышей и терпеливо ждать.

А когда Шэн заслышит шаги пограничников, то выберется из камышей и, только рассмотрев караул, с поднятыми руками выйдет навстречу ему. А потом, уже на пути к заставе, скажет по-русски:

«Здравствуйте, товарищи. Я – Шэн, красный партизан Шэн Чжи, меня знает товарищ Никаноров!»

Пограничники, держа карабины на изготовку, поведут Шэна на заставу, и начальник заставы улыбнется ему как старому доброму другу. Он поздоровается с Шэном за руку и сам проводит его в маленькую комнату где окно задернуто белыми занавесками и под потолком мягко светится матовая лампочка на коротком проводе; где тепло и тихо, а железная койка с панцирной сеткой так и манит ко сну.

Начальник заставы отдаст распоряжение, чтобы Шэну выдали сухую одежду и принесли поесть. Он скажет Шэну:

«Подкрепись и отдохни с дороги, а я тем временем...»

Шэн знает, что начальник тем временем свяжется по телефону с товарищем Никаноровым. Если даже будет глубокая ночь, начальник заставы все равно сразу же позвонит товарищу Никанорову. А наутро, когда Шэн проснется, то будет уже на заставе.

«Вот, это вам от Дракона, возьмите», – скажет Шэн товарищу Никанорову и выплетет из косы черный шнурок – с виду самый обыкновенный.

Такими зашнуровывают ботинки те, кому есть на что их купить. Ну а бедные китайцы, вроде Шэна, у которых нет денег не только на то, чтобы обзавестись парой ботинок, но которым даже шелковая тесемка для косы и та не по карману, заплетают в косу что найдется. В том числе и вот такие, самые обыкновенные ботиночные шнурки.

Но Шэн знает, и товарищ Никаноров знает, что шнурок из косы Шэна только по внешнему виду совсем обычный.

А на самом деле? На самом деле этот шнурок с секретом.

Полоска тонкого, почти воздушного шелка, к тому же скатанная в тугую трубку, – вот что помещается внутри шнурка.

До осени прошлого года через границу ходил Таку – маленький старичок со слезящимися глазами, гольд по национальности. Со стороны посмотреть – палочки для еды в руках не удержит. Но у него были неутомимые ноги, зоркий глаз и уверенная рука, у старого зверолова Таку, сбивавшего с дерева белку одной дробинкой и приходившего в совершенное уныние, если дробинка не попадала зверьку точно в глаз. И еще красный партизан Таку знал: жизнь – это не базар, где то, к чему нельзя приступиться сегодня, завтра падает в цене. Мудрый Таку знал: в жизни всему своя цена, раз и навсегда установленная. Свою жизнь он ценил дешевле, чем тайну, которую ему доверили.

Случилось так, что Таку наткнулся в пограничной зоне на маньчжурских жандармов. Они не поверили, что старый гольд вовсе и не собирается переходить границу, что бедного Таку пограничная река не интересует, что его интересует тростник, в изобилии растущий на берегу, и что ему ничего здесь не нужно, кроме охапки тростника, из которого бездомный старик сплетет себе циновку.

– Следуй за нами! – приказал старику сержант.

Таку безропотно повиновался. Только и попросил:

– Разрешите закурить трубку...

– Кури, в твоей жизни это последняя трубка, – усмехнулся жандарм, продавшийся японцам за нашивки сержанта.

Таку закурил и покорно поплелся с жандармами, жадно попыхивая короткой трубкой. А когда при переходе дорогу те остановились, чтобы пропустить стремительно приближавшийся автобус, Таку сделал два шага назад, отбросил трубку в сторону и, рванувшись вперед, бросился под колеса...

После гибели Таку на связь с товарищем Никаноровым стал выходить Шэн.

Почему товарищ Хван, комиссар их партизанского отряда, остановил свой выбор именно на нем? Об этом Шэн у комиссара не спрашивал.

– А что, если и меня задержат жандармы? Что делать, если мне не удастся выбросить шнурок? – Только эти два вопроса задал Шэн комиссару.

– Бойся тогда за себя, а донесение само о себе позаботится, – ответил товарищ Хван.

Он объяснил Шэну, что текст донесения зашифрован и написан невидимыми чернилами.

– Но это еще не все, – продолжил товарищ Хван, помолчав. – Мне разрешили открыть тебе еще одну тайну – то, чего не знал отважный Таку. Представляешь, что случится с отснятой фотопленкой, если ее засветить? Правильно, проявляй не проявляй – все равно ничего не проявится. Вот так и с донесением, которое в шнурке. Нужно уметь его вытащить, не засветив текст. И если кто-либо попробует извлечь шифровку, не зная, как это делается, он вытащит чистую тряпочку. Потому-то я и говорю тебе: бойся за себя, а донесение само о себе позаботится...

Он не китаец, он – кореец, комиссар их партизанского отряда товарищ Хван. Однако по-китайски говорит чисто, без акцента.

По-китайски разговаривает с Шэном и товарищ Никаноров. И если закрыть глаза, можно подумать, что человек, беседующий с тобой, – настоящий китаец. Но открой глаза – тотчас же удостоверишься: на китайца товарищ Никаноров похож не больше, чем он, Шэн, предположим, на Вашингтона Кинга.

Нет, ничего плохого Шэн против Кинга не имеет. Весельчак, храбрый боец и хороший товарищ, но, когда Шэн увидел Кинга впервые, ему захотелось протереть глаза.

О великанах Шэн много слышал в детстве от бабушки Лю, знавшей множество сказок. Но о черном великане, таком черном, словно его нарочно – а может быть, специально для того, чтобы пугать маленьких, детей, – покрасили сапожной ваксой, о таком даже: в сказках бабушки Лю не упоминалось.

Вашингтон Кинг из Америки, он американский негр. А приехал сюда из Испании. Два года сражался там Кинг против фашистов, задумавших поработить испанский народ. Теперь воюет с японскими оккупантами за свободный Китай.

Когда он, выскочив из засады с маузером в руке, бросается навстречу японскому патрулю, враги разбегаются с криком:

– Хунхузы взяли в союзники самого дьявола!

А черный великан хохочет:

– Лучше уж быть большим дьяволом, чем мелкой нечистью!

Да, кого только нет в их отряде: и китайцы, и маньчжуры, и корейцы, и монголы, и гольды!..

Японцы обзывают их хунхузами – разбойниками с большой дороги. А они не разбойники, они красные партизаны и сражаются за то, чтобы Китай стал свободным и власть в стране принадлежала рабочим и крестьянам. За это воюют и китайцы, и гольды, и монголы, и корейцы, и маньчжуры, и негр из Америки Вашингтон Кинг. И он, рабочий-металлист Шэн Чжи, воюет за это...

Зловеще шумят камыши, вымокший до нитки Шэн Чжи грызет всухомятку ячменную лепешку и ждет наступления темноты.

Разве кому-нибудь из тех, кто знал его в той, прежней его жизни, могло хотя бы случайно прийти в голову, что робкий, беспрекословно покорный Шэн станет партизанским связным?

А сам Шэн? Сам Шэн, вернее, тот, каким он был когда-то, ни за что не поверил бы, что с ним может произойти такая удивительная перемена.

Да, когда-то Шэн был исполнительным, безропотно послушным рабочим. Жил в пригороде Харбина, а работал в самом Харбине – в главных железнодорожных мастерских. Семья у него была большая – шестеро, а он, глава семьи, – седьмой. Заработков его на то, чтобы сводить концы с концами, кое-как хватало, а вот сладости... Пакет с хуошэном – поджаренным арахисом – он мог принести детишкам не чаще, чем раз в месяц.

А потом становилось все тяжелее и тяжелее. Словно из рукава злого фокусника посыпались на семью Шэна всякие невзгоды, одна хуже другой. Когда же Маньчжурию оккупировали японцы, жить стало и вовсе невмоготу.

Японцы до отказа забили тюрьмы, опутали китайское население густой сетью провокаторов, доносчиков и шпиков. Под наблюдение тайной полиции были взяты гостиницы и постоялые дворы, железнодорожные вокзалы и пристани, почтово-телеграфные конторы и присутственные места. На вокзальных перронах перед приходом и отходом поездов крутились агенты. Чем-то ты не понравился, и за тобою сразу увяжется хвост. А разве можно догадаться, кто таскается за тобою под видом разносчика зелени, водоноса или рикши? Шпики не спускали глаз с магазинов, фотоателье, кафе, театров и кинотеатров, с ресторанов, аптек и даже с уличных торговцев, продающих вразнос прохладительные напитки, сладости и мороженое. Тайная полиция держала под особым контролем торговлю радиоаппаратурой, фотоматериалами и медикаментами.

Оккупанты свирепствовали, хватая всех по малейшему подозрению. Облавы следовали одна за другой, а маньчжурская полиция по первому требованию военных властей передавала японцам задержанных патриотов.

Разве мог он, Шэн Чжи, смотреть спокойно на ужасы, которые творились у него на глазах?

Когда однажды к нему подошел давнишний дружок, механик из паровозного депо, и завел разговор о том, что вчера японцы схватили и увезли неизвестно куда его соседа, а потом как бы между делом намекнул, что у него есть возможность выйти на связь с партизанами, Шэн не стал притворяться и делать вид, что не понял намека.

– Я сочувствую партизанам. Только чем я могу быть полезен им? – ответил Шэн старому другу, с которым к тому же они еще и состояли в дальнем родстве.

Тот помолчал. Скорее всего размышляя, продолжать разговор или нет. И решился продолжить:

– У тебя золотые руки, Шэн. Как насчет того, чтобы делать винтовки? Сам понимаешь, – понизил голос, – оружие для партизан – главное, без него не обойтись. А где взять партизанам оружие? Разве только в бою – отнять у японцев. Так что подумай хорошенько...

И Шэн принялся думать.

Да, его душу переполняла ненависть к оккупантам, и он чувствовал, что встать на путь борьбы – его долг. И в то же время страшили непоправимые беды, к которым может привести этот путь. Один неосторожный шаг – и Шэна бросят в тюрьму. А что тогда будет с семьей? Что ждет жену и детей, если его, единственного кормильца, схватят жандармы? Мало того, что им не на что будет жить, – их могут отправить в концентрационный лагерь.

Шэну вспоминалось все, что он слышал об арестах и пытках, об ужасах, которые творятся в концлагерях. Никто из тех, кого вывезли в такой лагерь, обратно уже не вернулся.

Ночью Шэн долго не мог заснуть. В голову упрямо лезли мысли, от которых не отмахнешься. «Если я скажу товарищу: извини, брат, передумал, – то все решится само собой: не придется рисковать головой, а значит, и семью уберегу от несчастий», – размышлял Шэн.

За свою жизнь и за судьбу близких можно будет тогда не тревожиться. Но станет ли от этого легче самому Шэну?

На память пришло изречение одного из древних мудрецов: «Крепость сосны узнается в мороз, а твоя, человек, верность родине – в годину испытаний».

«Я должен быть с теми, кто борется, другого пути для меня нет», – окончательно решил для себя Шэн.

Настало утро. Шэн, как обычно, отправился на работу. У проходной его поджидал все тот же механик из паровозного депо.

– Что я должен делать? – только и спросил Шэн.

– На шестой линии пристани есть харчевня, а во дворе, за харчевней, сторожка. Вечером после работы тебя там будет ждать один наш товарищ, – шепнул механик.

Незнакомец, который ждал Шэна в сторожке, больше расспрашивал, чем говорил сам. Только убедившись, что Шэн из тех людей, с кем можно иметь дело, он повел речь о главном – об изготовлении оружия для партизан.

До этой встречи Шэн знал одно чувство – безысходность; чувство это руководило всеми его поступками, направленными на то, чтобы как-то выжить. А теперь он понял: его цель – борьба, и рядом – единомышленники, и их много – тех, кому ненавистны оккупанты и кто, невзирая на гонения и казни, будет бороться.

Первым заданием Шэна стало вытачивание деталей для партизанских винтовок-самоделок.

Поначалу Шэн очень побаивался старшего мастера. Когда этот высохший, облысевший человек выходил из своей фанерной каморки, помещавшейся в дальнем углу цеха, Шэн быстро прятал незаконченную деталь под ворох металлической стружки, замирая от страха.

И вдруг, к немалому своему удивлению, он узнал все от того же верного друга-механика, что его придирчивый, въедливый брюзга-начальник, с душой, казалось, столь же высохшей, как и его тело, активно сотрудничает с антияпонским подпольем и знает о задании Шэна. После этого Шэн стал выполнять партизанские заказы уже спокойнее, но, не искушенный в правилах конспирации, он как-то совсем упустил из виду, что в цехе может оказаться пара глаз, приносящих несчастье. И такая неосмотрительность обернулась для Шэна бедой.

Однажды глухой ночью перед входной дверью перенаселенного дома, где в убогой квартирке на втором этаже ютилось семейство Чжи, остановилась машина.

– Немедленно откройте! – донеслось из-за двери, содрогавшейся от ударов прикладами.

– Беги, Шэн, беги... Это за тобой... – прошептала жена и прижала вздрагивающие пальцы к щекам.

– Успокойся, пожалуйста, успокойся, – сдавил он острый локоток жены. – Скажешь, что я не возвращался домой.

Шэн метнулся в кухню, толчком распахнул створки окна и, чувствуя приближающийся топот бегущих вверх по лестнице жандармов, выпрыгнул в темный двор.

Было это год назад.

А вот теперь он вслушивается в бормочущий шум камышей и, настороженно всматриваясь в ночную темноту, шепчет себе: «Пора...»

Да, пора – и будь что будет! Внутренне Шэн готов к любому повороту событий, но, если не произойдет самое худшее, будет так: ползком – через болото, вплавь – через реку, а потом – выпрямившись в полный рост, с поднятыми кверху руками Шэн решительно шагнет навстречу людям с пятиконечными звездочками на зеленых околышах красноармейских фуражек.

«Здравствуйте, товарищи! Я – красный партизан Шэн Чжи, меня знает товарищ Никаноров!» – по-русски скажет Шэн советским пограничникам.