Текст книги "Срочно, секретно..."

Автор книги: Валериан Скворцов

Соавторы: Виталий Мельников,Николай Дежнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Смех ее был спокойным.

– О, что вы! Училась и танцам, и пению. Выступала с эстрады в баре «Созвездия»... Как одевались девушки, которые туда приходили! Безвкусица с Запада заполонила все... Принялась моделировать, продала несколько фасонов. Пришел первый успех, а потом дело застопорилось. Приглашений от известных ателье я не принимала, это грозило кабалой. Своих средств на мастерскую нет...

– Вам... вам, – сказал Палавек, – сколько лет, госпожа Типпарат? Вы замужем?

– Двадцать семь. Не замужем... Был друг, но мы расстались, для моей профессии необходимо, чтобы муж был совершенно неревнивым.

– Не понимаю?

– За богатыми дамами к модной портнихе заезжают богатые мужчины. Пока ждут, всякое бродит в голове... Предложения, которые я получаю, почти не отличаются от тех, которые делаются певицам в баре «Созвездия». Майкл Цзо не исключение.

Вот он и напомнил о себе, подумал Палавек. Сделал вид, что засыпает.

...Еще до рассвета его разбудил голод. Чем они будут кормиться? Палавек пытался расслышать в темноте дыхание девушки. И в этот момент за окном между цементными стенами начал накатывать грохот тяжелых моторов. Всполохи фар полоснули по потолку и стенам. Барак дрогнул.

Снаружи, надрываясь, орали сержанты, ссаживая солдат из грузовиков. Палавек разобрал из команд: в пустом квартальчике размещается транспортная рота, вошедшая в город. С улицы неслись выкрики номеров отделений и взводов.

Типпарат стояла у двери рядом с Палавеком, готовая к выходу. Куда теперь? Но ведь они – в Чиангмае.

Старый товарищ по батальону «желтых тигров», встреченный однажды в Бангкоке во времена, когда Палавек подвизался на должности вышибалы, сказал, что уходит послушником в чиангмайскую пагоду Ват Дой Сутхем. В монастырях нашедшего там приют полиция не трогает...

Капрал, задевший в суматохе плечом Палавека, тащил охапку бамбуковых жердей с привязанными оранжевыми стрелками. На них чернели надписи: «К дезинтоксикационному посту». Офицеры раздавали дубликаты ключей к дверям бараков, у которых, свалив амуницию, каски и оружие на асфальт, грудились невыспавшиеся солдаты.

Конец улицы, опутанной мотками колючей проволоки, перегораживали желто-зеленым шлагбаумом, когда Палавек, тащивший чемодан, и Типпарат покидали ее. Метрах в двадцати дальше, объезжая грузовики и бронетранспортеры, вилял синеватый «датсун» с желтым кругом такси на дверце.

– К пагоде Ват Дой Сутхеп, – сказал Палавек водителю.

Лейтенант Рикки Пхромчана молчал, опустив глаза, будто не расслышал ответа комиссара. Чудоч Уттамо переживал за авторитет начальника. Что он себе позволяет здесь, даже в чине майора, этот комиссар в провинции? Преступник бродит по городу вторые сутки, а они не только ничего не знают о нем, но и не чувствуют никакой ответственности за халатность по службе. Сержант увидел, как неторопливо потянулась рука шефа в карман брюк. Чтобы достать коробку с бетелем, ему пришлось перенести тяжесть тела на левую ногу. Натянувшаяся штанина готова была лопнуть. На локте пуловер явно нуждался в починке.

Взвизгнул и вспыхнул проблесками тревожный сигнал на аппарате связи. Комиссар и лейтенант смотрели теперь друг другу в глаза. Взаимопонимание или сотрудничество не налаживалось.

– Господин майор, на связи старший группы слежения за иностранцем в пагоде Ват Дой Сутхеп, – прозвучал голос дежурного оперативного сектора. – Они зацепили бандита, прибывшего на автобусе.

Старший группы доложил не торопясь, что в ходе наблюдения за иностранцем, который, побродив по монастырю, двенадцать минут беседовал с настоятелем, группа наткнулась на преступника из Бангкока. Бандит приехал на такси в сопровождении молодой женщины с большим чемоданом. Водитель сказал, что его наняли до пагоды близ бараков Кавила. В дороге пассажиры не разговаривали. У здания медицинского института дамочка звонила из телефона-автомата. Прикрываясь женщиной и иностранцем, которым он угрожал оружием, бандит отступил к библиотеке монастыря – мондопу и заблокировался там с заложниками. Мондоп окружен, в нем одна дверь. Чемодан захвачен, к нему не притрагивались.

– Ну я поехал, – сказал лейтенант. – Брать его нам... – Не спрашивая разрешения майора, из-за его спины надавил клавиш ответа на аппарате связи.

– Говорит Рикки Пхромчана из центрального управления. Вот что: держи его взаперти, друг, и не трогай до моего прибытия. С боеприпасами у этого знатока древних текстов дело обстоит очень даже неплохо.

– Майкл? – спросил комиссар, ткнув в кнопку памяти телефонных номеров, когда гости из центра выскочили из кабинета. – Бандит обложен. Существовать ему около часа, самое большее.

ГЛАВА ПЯТАЯ
РОГОЖНОЕ ЗНАМЯ

1

Осенью, в начале октября, на плесе Иваньковского водохранилища становилось теплее, чем на суше. Голые острова пластались по серой воде. Зыбь раскачивала листву, сорванную с деревьев и кустарников. Купола церкви на южном берегу высовывались над рыжими липами, донашивавшими увядший летний наряд. Тугой ветер с запада отбеливал низкое небо. Запах прели, сырой земли и горелой ботвы чувствовался повсюду.

Моторка в такие дни ходила словно по маслу, и однажды Бэзил, удивленный до крайности просьбой, перевез местной учительнице с одного на другой берег телку, а между берегами было полтора километра. В осевшую лодку черно-белая, пахнувшая лесом телка вошла покорно, на ходу стояла смирно, с морды тянулась слюна. Муж учительницы покуривал, поглядывая выцветшими глазами на привычную красоту, простор и величие природы. Сунул без разговоров, казавшихся ему лишними, трешницу Бэзилу и потянул скотину по косогору к церкви, в деревню, мимо рубленого магазина.

Так он отдыхал последний раз. А с чего вспомнилось, не знал и сам. Может, блаженное состояние покоя накатило в деревянной гостинице, в номере со скрипучими полами и балконом на реку. Она плавно заворачивалась у переката, поверх которого, будто паруса, прогибались трехъярусные крыши пагоды.

А может, потому, что предстояло провести два-три часа в Ват Дой Сутхеп, за городом, среди архитектуры и в общении с людьми, чьи традиции были, может, последней на земле живой, не умозрительной и музейной, а именно живой связью с древним прошлым. С живущим прошлым. Он любил и помнил свои прогулки в королевских парках и храмах-усыпальницах вьетнамского Хюэ, на пустынных дворах пагод в лаосском Луангпрабанге, среди красных колонн крытых черепицей дворцов и павильонов Запретного города в Пекине...

Когда-то, очень давно, ему представлялось, что стать бигкху – буддийским монахом, быть им всегда и везде в непрерывной череде ритуалов, схоже с добровольным заточением в тюрьме. Но, узнав их жизнь, разобрался, что люди эти не затворники и выражают себя внешне как буддисты в определенной обстановке. Среди них немало сильных и целеустремленных людей, полных энергии в осуждении несправедливости и верящих в добро. Старший бонза пагоды Ват Дой Сутхеп был из таких...

Однако следовало принять меры предосторожности. Накануне вечером Кхун Ченгпрадит дал ему свежий номер местной газеты «Дао мыанг» с приложением перевода статьи «Встречайте красного!». Автор сообщал, что одним из преимуществ москвичей перед жителями других городов мира является возможность получать информацию о Юго-Восточной Азии от журналиста Бэзила Шемякина. Ему все чудится, что американский империализм влияет, вмешивается и проникает повсюду. В некоторых азиатских странах, в том числе и той, в которую господину Шемякину разрешили приехать, для него мало привлекательного. Он пишет одобрительно лишь в следующих случаях: когда в этой стране поддерживают забастовщиков, безработных и когда высказываются в пользу связей с Вьетнамом, торговли с Россией или ворчат по поводу слишком большой свободы иностранных предпринимателей.

Однако господин Шемякин производит положительное впечатление на тех, с кем сталкивается. Его неизменно награждают эпитетами: светский, интеллектуальный, динамичный. Отмечают также, что он элегантно одет, хорошо держится. Господин Шемякин быстро ориентируется в обстановке...

Как ни странно, ему опять не предложили при выдаче визы предоставить сведения о своей прошлой деятельности, сокрушался автор статьи. Во время вьетнамской войны он находился в Индокитае. Действительно, его тогдашние репортажи содержали подробности, которые не так-то просто было узнать... К сожалению, господин Шемякин ничего не сообщает теперь своим читателям такого, что было бы интересно и нашим.

Конечно, наш коллега находится в этой стране и в этом городе в качестве журналиста. Такова точка зрения властей. Быть может, найдутся, однако, патриоты, которые попытаются провести в этом деле частное расследование. Теперь это легко сделать: красные здесь, поговорите с ними! Их авангард – господин Бэзил Шемякин..

Встреча в баре «Ринком» не прошла даром. Вспомнились омертвелые от сине-зеленой подсветки лица капеллана с крестиком, пришитым к рубашке, Эрли, знатока двух методов умерщвления... Разболтались, а теперь выправляют положение. «Дао мыанг» читала совершенно определенная публика. Почему бы «группе патриотов, охваченных священным и справедливым гневом против красного шпиона», не набить ему морду в публичном месте с подобающим шумом? Пришлось бы кстати. Скандал с «красным», глядишь, придал бы правдоподобие страхам и поддал жару милитаристской истерии, к которой все еще с прохладцей относятся чиангмайцы, серьезные деловые круги и даже часть младших офицеров.

Бэзил набрал номер администратора.

– Взяли записку, которую я оставил для знакомого?

– Да, сэр. Полтора часа назад. Лицо, которому адресовано послание, забрало его лично.

По договоренности с Кхуном Ченгпрадитом Бэзил каждое утро должен ставить его в известность о планах на день запиской через администратора. Написал по-английски:

«Дорогой Кхун, не смогу позавтракать с вами сегодня. Причина, надеюсь, уважительная. Мне нужно около полудня получить важную информацию от одного осведомленного человека в пагоде Дой Сутхеп. Приезжайте туда попозже, если сможете. С почтением и извинениями, ваш Бэзил».

Писал не по-русски специально: возможно, те, кто пользуется услугами переводчика с редкого для этих краев языка, могли и не найти его достаточно быстро. Английский же им понятен. Можно не сомневаться, что с этого момента Бэзилу выделена свита, чтобы, мол, не не дать его в обиду патриотам, решительно настроенным газетой «Дао мыанг» на частное расследование его принадлежности к зловещей шпионской сети. Свите же важнее выявить его связи и сохранить целым и невредимым. Прием древний, известный всем, но неизменно срабатывающий.

Сидя в такси, которое покатило не через цитадель, а вокруг, петляя по улицам, Бэзил наблюдал, как за несколько часов изменился знакомый город.

Бедствие нелепо спланированных развертывающихся маневров пока коснулось только окраинных районов. Происходившее не стало еще привычным, еще казалось игрой, хотя в нее втягивались сотни солдат, «красных быков» и сельских скаутов с вполне серьезной целью. И худшее состояло в том, что солдат держали на заднем плане. Вперед выдвигались военизированные формирования, бойцы которых занимали главные перекрестки, проезды, разбивали во дворах административных зданий и учебных заведений палатки, вели себя возбужденно, ощутив вседозволенность. Нечто, представлявшееся накануне пустой пропагандой, вторгалось в повседневную жизнь. С улиц исчезали прохожие и торговцы. Стальные жалюзи закрывали входы в лавки. Водитель тоже нервничал и дергал машину...

Триста ступеней между шершавыми пористыми телами пары каменных змей, сползающих с макушки горы к шоссе, Бэзил преодолевал, отдыхая и созерцая открывавшуюся панораму Чиангмая. Лестница на всем протяжении, пока Бэзил поднимался, оставалась безлюдной. Он постоял несколько минут, не доходя десятка ступеней до вершины, где горела позолотой острая ступа, обрамленная неправдоподобно голубым небом.

Бэзил открыл футляр магнитофона, которым пользовался, когда разговор предстоял длительный и сложный, проверил ход пленки, посчитал вслух, подгоняя уровень записи, и снова закрыл. Потертая кожаная коробка создавала видимость того, что в ней находится фотокамера.

Две пожилые американки с одинаковыми сумочками на плече, одна в красном, другая белом платье, разглядывали граненую громадину, вокруг шпиля которой гудели под ветром растяжки. Из-за белых колонн жавшейся к обрыву библиотеки – мондопа – в сторону подвешенных колоколов, где остановился Бэзил, направился священнослужитель, за которым тащился лохматый пес. Наклоненная выбритая голова монаха блеснула. На плоском носу держались очки с зеркальными линзами. Бэзил подумал, заметив в них свое отражение, что надо бы улыбнуться. Монах сложил ладони перед грудью.

– Я – советский журналист Шемякин, – сказал Бэзил по-английски.

– Добро пожаловать. Преподобный согласился побеседовать с вами.

Они прошли к белой часовне с ломающейся на изгибе крышей. Высокий старец с длинным безучастным лицом едва кивнул, отвечая на приветствие. Пятясь и приседая, монах отодвинулся в тень.

– Господин Ченгпрадит передал мне бумагу с вашими вопросами. Я размышлял над ними... Ваши мирские интересы и наши, монастырские, я вижу, различаются. Миряне, которых вы представляете, то есть ваши читатели, судя по всему, обеспокоены событиями в материальном мире, хотя их беспокойство вызвано нравственными соображениями. Мы же не беспокоимся о земном. Наша забота – воздать ритуалами, всем образом жизни и поведением в миру почести нравственным принципам Будды, суть которых – прощение, добро. Может быть, добро представляется вам достижимым только через привнесенные страдания другим и через собственные страдания. Вы хотите изменить мир вещей. Мы – нравственность людей. Наш путь чище.

Отповедь была очевидной. Первый вопрос Бэзила формулировался так: отношение буддийских кругов к ухудшению материального положения крестьян и рабочих, к падению нравов под воздействием чуждых национальным традициям влияний и к милитаризму. Приходилось придерживаться абстракций.

– Преподобный, как же будут тогда разрешены противоречия нашего земного мира? Мы все должны уйти из него по дороге самоусовершенствования? Что же останется от общества? Да и достижимо ли это?

– Разрешение противоречий в так называемых современных обществах, как обещают лидеры людей, живущих в них, состоится в далеком будущем и зависит от технологических и экономических перемен. Вокруг вас возникла окружающая среда, которая – только производное от ваших технологий и жажды комфорта. Для вас возникла природа, ставшая производной от культуры ваших обществ, как бы искусственно созданная из моделей ваших представлений о мире. А чем больше вы погрязаете в такой среде, тем больше усложняется ваше собственное положение в этой природе. В один прекрасный день, запутавшись, вы выберете такие схемы сведения воедино накопленных представлений, которые, по существу, не будут отличаться от мифов, принятых у нас, буддистов... Разве не чувство ностальгии по гармоничному представлению о мире, утраченному еще вашими предками, водит вас, иностранцев, по Ват Дой Сутхеп? Мне кажется, ваш интерес пронизан этим чувством...

– А отношение бонз к войне, преподобный! Мне ли напоминать о буддистах, самосжигавшихся десять лет назад в Сайгоне в знак протеста против кровавой бойни? А их шествия...

– Некоторые военнослужащие принимают постриг, уволившись из армии. Мы – за мир. Но мы никого не понуждаем. Мы только подаем пример жертвенности во имя мира.

– Возможно ли, преподобный, что клир Ват Дой Сутхеп, других монастырей, обеспокоенный ростом военной напряженности здесь, в Индокитае, и других районах земли, выскажется в поддержку диалога, против конфронтации?

– Это скорее мирские заботы...

Бэзил не включил магнитофон. Старик разговаривал и ничего не говорил. В монастыре Ват Дой Сутхеп исповедовали хинаяну, или буддизм «малой колесницы», который в отличие от махаяны – «большой колесницы» – предписывал поиски идеала «освобождения» прежде всего для себя. Эта религия не знала религиозных войн. Ее приверженцы стремились к собственному совершенствованию.

Молодой монах выдвинулся из тени, чтобы проводить его.

Боль от толчка в спину каким-то твердым предметом.

– Не дергаться! Не кричать! Руки за спину! – с акцентом прозвучало за плечом по-английски.

Запястья захлестнули ремешком, стянули, грубо обхватили сзади вокруг пояса. Прижатый спиной к напавшему, Бэзил пятился за ним. Справа вытягивалась мускулистая рука с браунингом на взводе.

Монахов рядом уже не было.

Две фигуры метнулись за красную ограду ступы, уходя из зоны огня. Человек, схвативший Бэзила, крикнул им что-то по-тайски, резче дернул журналиста за собой. Почти падая, они ввалились в выбитую пяткой дверь библиотеки.

Теперь его держали за брючный ремень, поставив в узкой двери книгохранилища лицом во двор пагоды. Человек из-за спины с минуту еще кричал по-тайски, срывая голос, иногда замолкая и хрипя пересохшим горлом.

Его еще раз дернули назад. Дверь захлопнулась. Теперь можно было видеть с подворья монастыря только голову Бэзила в верхней, забранной решеткой части дверных створок.

– Не шевелитесь, – сказал женский голос по-английски, – вам не сделают зла, господин иностранец. Успокойтесь! Это вынужденная мера. Вас отпустят.

– Кто вы? Ваше поведение возмутительно!

– Мы не будем задавать вопросов. Не задавайте и вы.

– Я могу сесть?

– Да, только в дверях. Лицом на выход.

Бэзил, скрючившись, неловко опустился, подгибая ноги. Тот, кто еще держал его за ремень, ткнул ногой створки дверей. Солнце ослепило.

Стены мондопа казались толстыми, и вывалиться из дверного проема одним движением в сторону, из зоны досягаемости браунинга за спиной, было невозможно. Подташнивало. Разбирала злость. Стрелять те, кто залег у ограды и блокировал вход, вряд ли решатся. Насилие в пагоде, тем более стрельба – святотатство, на которое тайцы не пойдут. Руки затекали.

– Эй, вы там, как вас! – сказал Бэзил, оглядываясь и ничего не различая в полумраке мондопа. – Вы превратите меня в инвалида. Руки затекают. Привяжите веревку иначе...

Ременная петля скользнула через голову на шею. Путы на кистях ослабли. Теперь он мог сидеть, упершись руками и прислонившись плечом к притолоке. Тошнота резиновым мячиком то подступала, то отпускала. От ограды кричали по-тайски.

Выстрел из-за плеча оглушил Бэзила. Потом второй выстрел, еще выстрел, снова выстрел, и все смолкло.

С той стороны огнем не отвечали. Удивляло, что и не предпринимали попыток к переговорам. Бэзил сидел в дверях, перед которыми простиралась мощенная плитками площадка метров пятьдесят длиной. Тень ступы сузилась. Ветерок и солнце сушили лицо, оно горело. Тошнота прошла, но мучительно хотелось пить.

– Вы – террористы? – спросил он, оглядываясь внутрь мондопа. – Я иностранец, гражданин другой страны. Вы отдаете себе отчет в этом? На что вы рассчитываете?

Женщина что-то сказала мужчине по-тайски. Он как-то странно ответил. Голоса у сообщников, которые обсуждают положение, звучали бы иначе. Коробка с магнитофоном, висевшая на плече Бэзила, лежала чуть сбоку и за спиной. Он передвинул ее на колени.

Разговор за спиной возобновился, и Бэзил надавил клавиш записи. Он не понимал ничего из того, что говорилось. Но и так было ясно, что материал шел. Только бы не заметили, что магнитофон включен, и хватило бы пленки...

Губы саднило, вернулась тошнота. Когда же начнется атака и как ее планирует полиция? В Чиангмае нет советского представительства. Как дать знать в Бангкок в посольство? Возможно, Кхун Ченгпрадит что-нибудь предпримет...

За спиной все чаще и дольше звучал мужской голос. Показалось, что женщина всплакнула. Вероятно, оба скрывались в монастыре от полиции, и свита, которую Бэзил «притащил» из города, напоролась на них.

Магнитофон Бэзила еще не работал, когда Палавек сказал Типпарат:

– Простите меня, если можете. Я втянул вас в эту скверную историю. Но вы свободны. Вы скажите им, что я решил обойтись одним заложником и отпустил вас. Идите...

– Я могла убежать, воспользовавшись суматохой. Вы схватили подвернувшегося иностранца, чтобы прикрыться им. Ведь легче и сподручнее было использовать с этой целью меня. Какая разница? Я находилась рядом. А вы, увидев переодетых полицейских, пробежали еще метров десять, рискуя попасть под пули...

– Вы правы... В обстоятельствах, в которых оказался я, наверное, можно сказать, что... вы дороги мне, Типпарат...

– Вам за тридцать, а вы не женаты, Палавек. Это считается зазорным. Почему же не вступили в брак?

– Наверное, я не хотел...

Здесь пошла пленка, которой хватило на час с лишним работы. Бэзил сумел, осторожно двигая пальцами, сменить кассету, закашлявшись, чтобы приглушить щелчок крышки магнитофона. «Останусь жив, – подумал он, – Кхуну достанется работка по переводу, и он окупит дорогу...» А Палавек, поняв, что иностранец ни слова не понимает по-тайски, говорил про детство, службу в армии, об университете и брате, бегстве в Кампучию, морском «братстве» и встрече с Цзо.

Наступали быстрые тропические сумерки. Вторая пленка тоже кончилась.

Измученный жаждой, тяжелой головной болью, Бэзил полулежал в дверях, прислонившись виском к притолоке. Ноги деревенели. Он ждал, когда сжавшееся до раскаленного пятака солнце упадет за раскинувшийся внизу город и начнется атака.

Бэзил осторожно оглянулся. Мужчина, выдвинувшись к двери, смотрел на горизонт, тлеющий за черным теперь силуэтом ступы. Серое лицо выглядело измученным, на широкой ладони лежали сухие пальцы женщины.

Сырая прохлада наползала в мондоп.

– Полиция включит прожектор, ослепит и захватит вас, – сказал Бэзил сиплым голосом.

Оставалась надежда, что эти двое решатся на плен. Тогда еще все обойдется. Уголовники или террористы? Он старался не думать о возможной смерти... Почему им не делают никаких предложений? Чего молчат на той стороне?